Теоретические основы мастерства дворника. Диссертация

– Sveiki. Gal žinote, kas išmeta šiukšles iš šiukšliadėžių?

–Извините, по-литовски не понимаю, – выпрямилась и тряхнула розовой гривой, изображая приветливость.

–А… Я говорю, может знаете, кто выбрасывает мусор из урн?

– Сама не пойму! Днём всё чисто, а к ночи бардак. И ведь не первый раз убираю.

Я опешил: сама разбрасывает мусор и сама его убирает? Тут какой-то подвох…

– А кто же это мусорит, а? – пронзил её взглядом.

– Вредитель какой-то. Я эколог, вообще такого не могу видеть. Хорошо, что ещё и вы есть, вам за труд – спасибо.

Я совсем растерялся. Выходит, она на моей стороне? Но ведь она же и раскидывает мусор, потому что… Почему? И не могу себе ответить.

– Вы, наверное, из Беларуси, раз по-литовски не очень?

– Из России, – отвечает добродушно.

Вот он, подвох! ФСБ подослала российскую провокаторшу! Она соблазняла своим задом, а когда не вышло, придумала план: насорить, убрать, а потом опять насорить. Это спецоперация, чтобы свести меня с ума.

– Не пойму, что в Литве делать? У вас в России и уровень жизни, и зарплаты, и Путин рай обещает.

– Не надо про него, в печёнках сидит. В России невозможно свободно вздохнуть, понимаете? Ты просто защищаешь природу, а к тебе приходят с обыском.

Розововолосую защитницу зовут Татьяна и, кстати, корм и воду у подъезда оставляет она. Приехала к нам всего месяц назад. Говорит, еле сняла квартиру, потому что хозяева не хотят сдавать россиянам. Я проникся-было сочувствием, но потом опомнился: расслабляться нельзя! Нас, вильнюсцев, не проведёшь!

В Литве у россиянки какой-то проект. Я спросил, но шпионка замялась и не ответила. Всё одно к одному! Муж у неё – наверняка не муж, а куратор под прикрытием.

– Он в Москве остался, – говорит Татьяна удручённо. – Да неважно.

– Нет-нет, расскажите, – изображаю добрую заботу. – Понимаю, как вам тяжело.

– Нечего тут рассказывать… Живёшь с человеком, а когда приходит ответственный момент…

Она вертит головой, словно желая стряхнуть воспоминания. Словом, мы оба – отличные артисты. В первом раунде вышла ничья, но бой не окончен!

Константа энергии Е при движении метлы

Я шёл к ректору, цепляя взглядом номера кабинетов, таблички на дверях, трещинки потёртого паркета. Руки сами теребили тетрадку, в которой было моё открытие. Профессор Йозас Стумбрас звонил из Литвы фронтовому другу, профессору Лаврентьеву. Но оказалось, пару лет назад тот ушёл на покой и больше не руководил. Правда, старенький Лаврентьев помог: рассказал обо мне новому ректору.

Я представлял, как этот ректор прочтёт формулы и поймёт: такого ещё никто в мире не делал! Он будет сражён, ошарашен, убит наповал. И сегодня, а может, завтра, мы займёмся публикацией. Это будет триумф русской науки, победа над США. Не зря, не зря профессор Стумбрас велел публиковаться в Москве!

В приёмной оказалось тесно и шумно. Суровая секретарша деловито стучала на печатной машинке, не поднимая головы. Услышав про Литву, обвела меня взглядом, словно оценивая, не сбежал ли я из ближайшей тюрьмы. Встав в сторонке, я разглядывал табличку с надписью «ректор Владимир Аркадьевич Боголепов». Сердце колотилось. Вскоре секретарша лениво махнула рукой, я поправил старый залатанный пиджак, выдохнул и толкнул тяжёлую дверь.

Владимир Аркадьевич поднялся из-за стола, демонстрируя внушительный рост. Он был разительно непохож на русских, которых я привык видеть в Вильнюсе. Его кожа, лицо, весь облик были налиты спелостью и лоском, будто породу столетиями выращивали лучшие заводчики. Дорогой синий костюм и увесистый золотой перстень лишь подчёркивали, насколько далека Россия от Литвы.

Ректор протянул руку и улыбнулся настолько радушно, что я почувствовал себя почти желанным. Впрочем, едва я опустился на стул, улыбка померкла.

– Итак, Иван, – начал Боголепов, перебирая бумаги, – мы немного в курсе вашей идеи. Это, конечно, впечатляет. Но позвольте сразу уточнить: здесь у нас свои правила.

Я кивнул, стараясь не выдать волнения и понять, что значило «у нас». В России? В университете? Впрочем, мне подходил любой вариант.

– Успех достигается не только умом, но и умением работать в команде. Особенно с теми, у кого больше опыта, правда?

– Конечно, я готов учиться. – Я не узнавал свой голос, вдруг ставший слабым и тонким.

Боголепов одобрительно кивнул. Его русоватые прямые волосы были безупречны, словно личный парикмахер трудился над каждой прядью. Глаза сидели глубоко, отсвечивая синими лучами. Это был уверенный и точный человек, знавший к пятидесяти годам, что у него всё получилось. Я же смотрел на Боголепова как на святого, не веря, что вижу его наяву.

Пора было предъявить мою тетрадь, а я сидел в немом ступоре. Ещё в поезде я не раз представлял этот момент: обдумывал свои фразы, угадывал его ответы. Но теперь я лишь давил пятками в пол, они раскалялись до боли, а я ничего не мог сделать.

– Больше вас не задерживаю, – сложил он пальцы домиком.

Если великое свершалось сейчас, то мне стоило себя одолеть. Я сглотнул пересохшим горлом и робко выложил тетрадку на стол:

– Вот тут, взгляните.

Владислав Аркадьевич улыбнулся, но взгляд стал холоднее.

– Это не ко мне, во всяком случае, пока. Найдите Лисянскую, поговорите. А сейчас сдайте в деканат документы.

Я пожал Боголепову руку и, рассыпавшись в благодарностях, выскочил из кабинета. Честно глядя в прошлое, скажу: я ощутил счастье, но в нём была горчинка, будто отныне я чем-то обременён или ректор в чём-то ошибся. В детстве отец бывал со мной суров, но за его суровостью пряталась доброта. Боголепов же казался солидным и обстоятельным, но за этим я не видел ничего. Впрочем, стоя тогда в коридоре, я глубоко прятал эту мысль от самого себя.

Регина Лисянская оказалась вовсе не сгорбленной очкастой училкой, какую можно представить при мысли о женщине российской науки. Это была цветущая, гордая красавица немного за тридцать. Первое, что я увидел – её ноги, сильные и загорелые. Они смотрели на голодных студентов из-под белой кружевной юбки, спускавшейся чуть ниже колен.

Регина была стройна и прочна, и в ней читался весёлый, уверенный вызов. По её плечам вились воздушные белокурые локоны. Небольшой эстетский носик отлично шёл к тонким и длинным губам, похожим на розовые лепестки. А когда губы улыбались, то на лице, ближе к носику, проступали два аппетитных холмика – две ясно очерченных красивых щёчки. Но главным козырем Регины был её необычный голубой взгляд. Он будто принадлежал не человеку, и даже не живому существу, а, скорее, был входом в некий мир с залежами холодных, голубых кристаллов, огромных и вечных. И эта бездушность делала взгляд стихийным, выдавая в его обладательнице шальную натуру.

В серых университетских стенах Регина смотрелась лишней. Пожалуй, место, достойное этой жемчужины, было на экране. Но, увы, она имела успех иного толка. Позже, когда всё случилось, я проклинал её много лет…

…Прибежал на работу пораньше. Из подъезда – суровый гражданин в спецовке. На моё приветствие он и ухом не повёл. Как же интересно здороваться с людьми, угадывая характеры. Самый частый тип – «добряки». Их кредо – «со мной всё ок, и с тобой всё ок». На приветствие откликаются мгновенно и с эмоцией, боясь обидеть меня равнодушием. Я – вроде бы человек социального дна, а они показывают, что все люди равны. Если добряк не из этого дома, то моё приветствие бывает для него неожиданным. И тогда человек вначале немного удивляется, а потом всё равно здоровается радушно.

Более редкий тип – «академики». Их стиль поведения – «серьёзная серьёзность». Завидев дворника издалека, такой человек сдвигает брови и сосредотачивается, будто у него или у неё крутит живот. Не выходя из серьёзной роли, человек приближается, чувствуя моё присутствие, но при этом глядя поверх моей головы. В этот момент он будто решает судьбу мира. Однако моё приветствие выбивает его из колеи: не ответить – показаться грубияном, а ответить – показаться не очень серьёзным. И человек отвечает, но наполовину – полусловом, полувзглядом.

Самые редкие – это «зомби»: на приветствие не реагируют, словно они мертвецы. Стеснительные «зомби» молча опускают глаза и стремятся скорее сбежать. У агрессивных иначе: такой человек всем видом доказывает, что в жизни удачлив, и ему не до окружающих. Но кто из нас удачливее – вопрос хороший…

…На участке огляделся, а мусор не просто разбросан: в этот раз перерезаны пластиковые шнуры, которыми я крепил пакеты. Сомнений больше нет: это война! Розововолосая Татьяна лишь верхушка айсберга, против меня – целая группировка. Газон загажен собачьими пакетами, дорожки – сплошь в окурках и бумажках, а скамейка облита кетчупом. Будь проклята, Москва!

Убрал у первых подъездов, притомился. Тут бригадирша Рита на служебном фургоне. Дама она статная, королевского стиля: спину держит ровно, как в корсете, а говорит всегда спокойно и по делу. Но даже если бригадирша злится, смоль её волос в кудряшках приятна взгляду.

Открыла Рита фургон и выдаёт мне кульки с перчатками:

– Седьмой и восьмой подъезды уберите, а здесь у вас идеально.

– Просто представил художественно-эстетический результат, – объясняю скромно.

– Как вы сказали?

– Ну, перед уборкой представил ХЭР.

Бригадирша удивлённо моргает глазами, потому что не знает научных терминов. Решил её немного просветить:

– Вы, когда смотрите на двор, представляете ХЭР?

Удивление внезапно сменяется злостью:

– Вы что себе позволяете! – рявкает на весь двор.

Я от неожиданности аж пригнулся.

–Что за хамство, Иванас? Вы с утра выпили?

– В науке ХЭР…

– Прекратите! Я замужняя женщина и не позволю такой наглости!

Хлопнула машинной дверью и дала по газам… Вот что делает с людьми зависть: увидела, что подчинённый умнее, и взбесилась. А может, она меня добивается? Знаете, бывает женская логика: чем больше мужчина нравится, тем сильнее дама высказывает неприязнь. Вот и причина гнева. Но я на эти хитрости не покупаюсь!

Трава уже пробивается между плитками, но сегодня рвать не получается: слишком сильно Рита меня ранила. На душе противно от того, как мелка и зла человеческая природа.

У третьего подъезда ошивается большая дворняга, поглядывая на миску с паштетом, которую оставила розововолосая Татьяна. Но там постоянно ходят жильцы и пугают псинку. Я отнёс миску подальше, на газоны, и сам отошёл. Тогда собачка принялась за паштет, а я задумался: «Татьяна – шпионка, потому что из России, но при этом кормит животных. Странно это. Наверняка очередной подвох».

Впрочем, про седьмой подъезд сейчас думать важнее. Не зря Рита о нём упоминала – там неподалёку песочница, на дорожке песок. Отнесусь к её указанию самым внимательным образом!

Иду, машу метлой влево – подметаю одну сторону дорожки. Другую сторону буду подметать, махая уже вправо, а для этого придётся возвращаться задом. В дворницкой науке это называется «принцип обратного хода» (сокращённо – ПОХ).

Ветер мешает подметать, разнося песок. Если его силу принять за переменную V, силу движения метлы – за константу E, плюс учесть удельный вес мусора u, то всё как дважды два:

E=(m_0c^2)Δu=f, u=u(x), f=f(x), √(1-v^2/c^2) x=(x 1, x 2,…,x n) ∈G ∂x ∂u=a Emin = 3.63 eV, iδ_tψ=(1/2) 2Δu+f,u=u(x,t), f=f(x,t), x∈G⊂Rn, t>0δ_x^ 2ψ+κ|ψ|^2ψ Rmin 0.74A

В XVI веке гениальный Мануэль Идиоса выразил этот принцип, даже не зная высшей математики: «Подметай мусор по ветру, собирай против ветра». На то он и гений!

Розововолосую буду держать под контролем – с россиянами иначе нельзя. Перестань за ними следить, они мигом всё в Литве разузнают и сообщат в Кремль. Крутился-крутился по двору, а розововолосой нет, лишь две чёрные, жирные вороны присели возле урны…

Теория струн в контексте возраста Вселенной

Регина Лисянская вела у нас квантовую механику. При сильной гравитации мельчайшие частицы – кванты – ведут себя-по разному, но центром гравитации была сама доцент. Она говорила, словно поглощая нас собой, и её слушали даже мухи. Но вряд ли магия зависела лишь от женской красоты. Скорее, всех привлекала двойственность этой женщины: доцент Лисянская умела казаться в доску своей, при этом оставаясь недостижимой как Млечный Путь. Она рассказывала сложнейшие вещи про энергию кванта, но так по-свойски, что квантовая механика казалась проще пареной репы. Казалось, что и вахтёрша Надежда Георгиевна тоже всё понимает.

Помню день, когда после лекции Регина сказала: «Матвеев, останьтесь». В опустевшем классе мы сели за стол друг напротив друга. Бойкая уверенность красавицы пропала. С задумчивым лицом Регина достала мою тетрадку из сумочки:

– Посмотрела ваше уравнение. Н-да… Получается, энергия гравитации расширяет Вселенную, потому что в сверхбольших масштабах значение гравитации неоднозначно. Однако! … Но как это вяжется с чёрной материей?

– Её не существует, это выдумка. Космос заполнен силовым полем гравитации, а не чёрной материей.

Мы с Региной незаметно менялись ролями, потому что учителем становился я. Будто в гипнозе я видел, как из чёрного ледяного небытия выплывает круглая сфера, похожая на новогоднюю игрушку, созданную из триллионов цветных леденцов, сияющих изумрудных иголок и прозрачных кристаллов. Овальная хаотичная громада медленно вращалась, двигаясь ко мне и переливаясь всеми цветами и оттенками. Каждый миллиметр в ней был гигантским скоплением галактик. Я знал, что этот хаос – одновременно и порядок, ибо живёт многозначным законом, двигающим его вперёд ради неведомой цели.

Приблизившись, сфера медленно растекалась и меняла форму, превращаясь в эластичную крутящуюся мембрану. Она сияла настолько явственно и ярко, что человек бы ослеп, не будучи способным видеть ТАКОЕ. А затем она устремлялась ко мне на скорости в квинтиллионы лет за секунду, размываясь и доходя до самой мелкой частицы мироздания, именуемой струной. И эта струна была живым трепещущим существом, наполнявшим и мельчайшие фотоны, и гравитацию, и время, и звёзды. Трепет невыразимого, невозможного числа мизерных струн и был вечным дыханием Вселенной.

Впадая в лёгкий транс, я не мог объяснить Регине сути, ведь это было выше слов. Она смотрела на моё уравнение внимательно и долго, а затем обошла стол и села рядом:

– Ну что с тобой делать, а?

Внезапный переход на «ты», её непонятная искренность и близость меня смутили.

– Думаю, надо скорее публиковать, пока не успели Штаты, – пытался я сохранить научный тон.

– Ха! – вскинула она голову в смешке. – Ты или сумасшедший или… Или в старости напишу мемуары, что видела тебя вживую, а мне не поверят.

Регина потянула тетрадку, преодолев сопротивление моих пальцев, прижавших её к столу:

– Дай-ка ещё посмотрю, на досуге.

Я отдал, в душе досадуя на её сомнения. Всё было проще простого: пойти к ректору и отправить работу в крупный научный журнал. Я не понимал, в чём препятствие.

Химки запомнились маленьким ромашковым полем, которое в сентябрьских туманах пахло свежестью. Путь в общежитие и обратно лежал мимо этого поля, и оно в своей невинности казалось вернее всех формул на свете. Но каждый вечер я пропадал в местном отделении Ленинской библиотеки, изучая всё новые диссертации. Фамилии, которые я раньше видел в учебниках, становились зримыми, ведь каждая диссертация была подписана автором. Я с трудом верил, что на этом листе, в этом месте легендарный человек провёл собственной рукой.

Встречая меня в коридоре, Регина, казалось, задерживала на мне взгляд. А я в ответ невольно любовался упругостью и силой её тела, призывно проступавшего под платьем. Впрочем, любовались мы все. Через неделю после первой беседы я спешил с её лекции в библиотеку. На университетской парковке вздрогнул от внезапного сигнала: красавица смотрела из открытого окна красной Audi:

– Влезай, обсудим твоё открытие, – сказала Регина с озорством.

Я отнекивался, но вряд ли существовал мужчина, способный ей отказать. Вскоре мы сидели в открытом кафе. На лакированных полках, уставленных цветными бутылками, красовался двухкассетный магнитофон. Bad bad boys, come with me, – доносились из него томные девичьи голоса, словно обращаясь ко мне.

– То, что ты создал, очень интересно, – Регина глотнула из бокала муть, которая тут называлась содовым ликёром.

Она была в узкой чёрной кофточке, по которой тянулись ядовито-зелёные стебли. Я чувствовал, как под столом, под его дешёвой сетчатой клеёнкой теплятся её загорелые коленки. Размахивая руками, я принялся рассказывать о гравитации. Она слушала и не слушала одновременно, и я ловил в её голубых глазах непонятную жалость.

– Скажи, а литовки красивые? – вдруг перебила она, изящно склонив набок свою блондинистую головку.

Я сидел, замолчав на полуслове и раскрыв рот. Надо было отшутиться, но в голову ничего не лезло. Разговор опять пошёл о науке.

– И ты хочешь сказать, что передо мной литовец, решивший загадку мировой физики. – Её тонкие губы улыбнулись, сделав персиковые щёки выпуклыми и ещё более аппетитными.

– Я не литовец, а русский, – скрыл я лёгкую обиду. – Вы отдали мою работу Боголепову?

– А ты, конечно, хочешь, чтобы я её отдала…

К чему этот глупая фраза? Её загадочная полуулыбка показалась такой же глупой. Я не понимал, зачем сюда приглашён.

– Всё равно ты не можешь ответить на главный вопрос, – сказала она задумчиво. – Нам повезло, мы живём при младенчестве Вселенной, но какой будет её старость?

– Может, старости и вовсе не будет. Мы делаем прогнозы на миллиарды лет вперёд, но до конца не знаем даже причину насморка.

– Без старости Вселенная бессмысленна, такова логика времени, – внезапно увлеклась Регина. – Я чувствую, что звёзды истратят топливо и погаснут, потом их проглотят чёрные дыры. А потом испарятся и они. Останется абсолютное небытие – ни чёрное, ни белое, никакое. Ни события, ни даже мельчайшего фотона. И это печально.

– Вы смотрите на Вселенную, будто в ней нет человека. Но что если она создала нас, чтобы мы её спасли? Наш разум когда-нибудь придумает, как создать новую Вселенную, или как отсюда улизнуть в другое измерение. Может, в этом и есть миссия человечества!

– Фантазёр ты, Матвеев, – усмехнулась она грустно.

За мой салат и лимонад Регина заплатила сама, а я обещал вернуть со стипендии. Отказавшись от предложения подвезти, я топал в общежитие, слегка раздражённый. Получалось, что тормозом публикации стала сама доцент. Но раздражение таяло, стоило вспомнить её космический взгляд, полный необузданной голубой энергии. И всё же надо было выманить тетрадь у Регины, чтобы действовать самому. Может, пойти к ректору лично? Нет, Боголепов этого не поймёт.

В Москве становилось неспокойно. В холле общежития телевизор на все голоса орал о Конституции, Верховном Совете и прочей чепухе. Это отвлекало от науки. «Ты хоть ужинай», – часто увещевал Филипп, сосед по комнате. Он был из Краснодара, поэтому мы прозвали его Казаком. Третьим в комнате оказался Наиль из Ижевска. Он любил шутить, что наша комната создана для выпивки на троих.

Мысли о Регине беспокоили, но беспокойство было сладким. Следовало попросить, чтобы она ускорила процесс, но я боялся недоразумений между нами. Боялся даже не того, что она педагог, а что огорчу это волшебное создание. В своих пёстрых платьях Регина горела среди бесцветных коридоров как неоновая вывеска на советской пятиэтажке. За это ей всё прощалось. И седой профессор, и безусый лаборант здоровались с ней, широко раскрыв глаза. Лишь ректор Боголепов, иногда проплывая по коридору, кивал ей степенно как император. Женщины на её фоне и вовсе не существовали, разбегаясь как мыши. Наверное, кто-то хотел её ненавидеть, но стальная энергия Регины давала понять, что это небезопасно…

В последние годы хочу простить Регину, но прощать легко в молодости. В молодости твоя неопытность говорит, что человек добр, а причинённое зло – случайно. С годами ты понимаешь, что зло – естественная часть человеческой души. Потому в 49 лет любовь – поступок гораздо более трудный, чем в 20.

Коллективная ответственность дворников

Вдохновения нет, а подметать надо. У торца многоэтажки – решётчатая беседка, внутри которой контейнеры. Приближаюсь к беседке, и вдруг из щели под крышей вырвалась и взлетела пара ворон. Глянул и остолбенел: в беседке хаос покруче космического! Туфли и волосы перемешаны с бумагой, палками, проводами, объедками. Выходит, вороны и натворили дел.