Неферомантика

– "Отче наш, иже еси на небесех…"– разом вспоминаю я давно забытые уроки бабушки, роняю зажигалку, крик застыл в глотке, ноги сами несут на свет, обратно в спасительную реальность! Как дикий, бегу я по радостной солнечной траве, не в силах дышать. Падаю в приозерные заросли, и…

– Парень, ты что, больной? Чего бежишь-то, одичал? Или это ты так разминаешься? Ба-а, а с рукой-то что?

Я вскинулся, резко дернулся, вытаращившись на пацана в черных штанах и зеленой футболке. Он потянулся к моей руке, я проследил за направлением взгляда его больших татарских глаз: – Вот, блин! – да у меня кожа разорвана в нескольких местах, от запястья до локтя, наискось по старым шрамам. Кровь беспрепятственно пачкает штаны, футболку, траву.

– Да не шугайся, дай погляжу! – голос самый обычный, располагающий. Немой ужас отпустил меня, я уже практически пришел в себя. Протянул руку, он осторожно повертел ее, осматривая. Я почему-то ощутил доверие к нему.

– М-да, просто так тут не обойдешься, надо зашивать! А тебе-то, я вижу, не привыкать! – усмехнулся он, глянув исподлобья.

– Э-эй, осторожно! – дернулся я от его неосторожного движения.

– Больно? – внимательно глянул на меня, не выпуская руки. Его пальцы склеились от крови. Цепкими глазами ощупал мое лицо, да так неприятно… Я попытался аккуратно выкрутить руку, но он держал крепко, и это принесло жгучую боль.

– Отдай руку-то! – вскрикнул я.

– Больно! – утвердительно кивнул он, отпуская горящую конечность. Я отошел на шаг, оттираясь футболкой, а пацан посмотрел на свои щедро окровавленные пальцы, и вдруг жадно лизнул ладонь… Я обалдело смотрел, как он слизал всю кровь с рук. Уже знакомый страх заползал за шиворот скользкой змеей… Он зло расхохотался:

– Ну, че смотришь, как дурак? Это же шутка!

– Ага, очень смешно! – проворчал я: – А нафига ты мою кровь лижешь?

– Не пропадать же добру! – просто пожал плечами он: – Пошли лучше ко мне, чего стоять-то? Раны забинтуем. Только сначала промоем!

И шагнул к безмятежной зеленой озерной воде:

– Иди сюда!

Я нерешительно подошел: какой же я все-таки дерганный! Мнительный псих. Везде-то хрень какая-то видится. И так всю жизнь. Где бы я не жил, и что бы ни делал – вижу то, чего нет. Воображение больное. Но, однако ж, он не спросил, где это я так!.. Тьфу, хватит!

Татарин вымыл свои и мои руки от остатков крови, заклеил лопухом и подорожником разрывы, и все это напевая что-то по-своему под нос. Я молчал, и думал: а где это я изорвался? И почему раньше не почувствовал?

– Ну, пошли? – поднялся «медбрат».

– Пошли! – просто согласился я. Что-то будет дальше, и куда я иду? Тащусь от приключений!

Мы протопали тайной тропинкой среди зарослей молоденьких ив, крапивы и тальника минут пять, и, совершенно неожиданно расступившись, они открыли маленькую серую избушку у самой воды. Низенькая и скособоченная, сильно на отшибе, больше подходящая для деревенской ведьмы, чем для молодого парня. Хотя, кто сказал, что парень – не ее внук? Он, насвистывая, пригнулся и вошел в незакрытую, будто поджидавшую хозяина дверь. Но стоило мне только сунуться в нее – оп! – со скрипом захлопнулась перед моим носом!

– Заходи, эй! – крикнул в низенькое окошко пацан, и дверь в следующий момент распахнулась так же, как закрылась, врезав мне по колену!

– БЛЯДЬ!! – заорал я, и впрыгнул в коридор, пока еще чего-нибудь не порвал и не зашиб. Прошел в темноте сенцы, потирая колено, притом мне показалось, что кто-то погладил по щеке, и я будто ощутил ласковый женский запах…

– Ух ты, классно у тебя! – сказал я, оглядываясь по углам.

– Ага, неплохо! – донеслось откуда-то из-за печки, большой, в полдома, такой же, как у "моей" бабки. Широкий круглый стол, как у медиумов из кино, синие линялые шторки, некрашеные полы, диванчик (на который я и сел), герань на окнах. Черный кот, не пойми откуда взявшийся, прыгнул на колени. Муркнул и начал приставать к больной руке – тыкаться мордой, тянуть зубами листочки, заклеивающие раны. Да они тут все упырюги: вот захотели моей крови!

– Невкусно, не лезь! – шлепнул я кота по морде.

– Оставь человека, рано еще! – явился хозяин из-за печи с водкой и тряпичными бинтами. Бросил на меня один из своих цепких взглядов, сел напротив. Кот, недовольно урча, улез под шкаф. Однако, что значит "рано"? Тикали часы, ненавязчиво, вкрадчиво…

– Ну что, гостенёк, давай за знакомство, что-ли? – парень достал из-за моей спины рюмки, не сводя колючих темных глаз.

– Ну, давай! – согласился я, чувствуя себя очень не в своей тарелке. Он ведь даже не представился. Но это фигня, тут как-то… Ну, будто во сне, или еще что-то… Нереально!

– Дамир я! – разлил хозяин по первой.

– Шут! – взял я рюмку.

– Угу! – кивнул он, опрокидывая стопку. В лице его ни одна жилка не дрогнула, у меня же… Ух, и ядрен «сэмчик»! Дыхание перехватило, глаза вылезли из орбит! Даже я такого не принимал до сих пор! И закусить нечем! "Крыша" поехала мгновенно!

– Ты что же, Шут, в наших благословенных местах забыл? – просто, как-то даже интимно спросил новый знакомый, закуривая.

– Да я здесь ненамеренно, прямо по ошибке! Я ведь совсем другое искал! – я тоже закурил, откровенно расслабляясь. Настоящий резаный табак, деревенская махорочка! Таким в Уфе не угостят!

– А с другой стороны, и хорошо! Давно мы свежего человека не едали… кхм, не видали!

Я расхохотался – да уж, пошутил!

– Наливай! – подвинул я к нему рюмку. Пить – так пить! Никогда не откажусь. Да и боль уняло хорошо. Но только я поднес рюмку ко рту…

– Так, без меня, значит, бухаем! – раздалось от двери. Я повернул голову – ни-че-го себе!! Девица. Лет 16-18, в длинной коричневой юбке обтекающей та-а-кие бедра! Широкие, покатые, крепкие, круто переходящие в плотную талию. Гладкий, округлый, загорелый животик, старая линялая футболка завязана узлом под пышной грудью, болтается на плечах, сквозь нее просвечивает… Облизнувшись, продолжил сладкое изучение: сильная и нежная шея, крупные черты лица, прищуренные карие глаза, темные кольца волос из-под косынки, сплетенные в небрежную косу. Руки в боки, осознание собственной цветущей силы, красоты – настоящая деревенская невеста. Ух, я б ее прижал! Она смотрит на меня, я – на нее. Каков контраст с городскими сушеными, рахитичными, заносчивыми на пустом месте "сосками"!

– Дамир, радость моя, ты чего молчишь? – девица села на колени моего собутыльника, при том, не сводя с меня горячих глаз.

– Этот вот парень, из Уфы. Мотоцикл ищет, "Харлей", как в войну были, помнишь? Не туда забрел.

– А-а, гроза была! – понимающе кивнула она. Ничего себе, я же ему не сказал, откуда я и зачем!

– Ну что, я – Маша! Давай, Шут, выпьем, раз забрел! – откуда в ее руке появилась рюмка? Нет, точно нельзя не выпить! О-бал-деть!

– Да ты не удивляйся, – рассмеялась Маша, – ты здесь и не такого насмотришься! Надолго ведь к нам.

– Да я собственно, как бы…– начал я, сам не зная, что собираюсь сказать.

– Надолго! – припечатала она рюмкой по столу, и придвигаясь ко мне, заглянула прямо в душу, заслонив свет:

– А быстро тебя никто не отпустит!

…Очнулся я в полутьме, на нарах за печкой. Легкий отблеск свечи где-то по другую ее сторону, тени по потолку, кот мурлычет. Ощущение безвременья… Пройдут вот так, здесь в углу 300, 500, 1000 лет – не замечу. Или уже прошли? Неважно где, неважно кто…Душная прохлада, боль в руке, теплый живой комок под боком. Часы за стеной… Запах сухой травы, пыль.

– Эй, Шут, пошли купаться! Ночь на дворе, самое время! – ко мне в уголок заглянуло веселое лицо Маши, волосы кудрявой волной омыли угол печи. Я сел, соображая сам не знаю что.

– Руку мы тебе зашили, пока ты дрых! Сейчас пойдем веселиться!

Выполз из угла, все еще туго ориентируясь во времени. В доме не горел свет. Рассеянный взгляд наткнулся на какую-то темную лужу на полу. Кровь? Чья?

– Да, мать твою, сколько раз говорить? – вскрикнула Маша, влетая с тряпкой в руках. Торопливо затерла лужу, посмотрела на меня…В сладком лунном свете ее глаза блеснули жгуче и отталкивающе, как у голодной волчицы. Бледный, будто мертвый оттенок кожи протянутой ко мне руки. Тихо подошла, будто вовсе не касаясь пола, близко-близко… Я ощутил ее прохладное дыхание на губах. Захотелось бежать, или, наоборот, завалить ее прямо здесь! Еще секунда, и…

– Машка, Шут, чего не идете? Че у вас там? – крикнул в открытую дверь Дамир, приводя нас в себя.

– Да щас, идем, не ори! – зло бросила Маша, отворачиваясь. Я встряхнул головой: надо же, а ведь она меня чуть не поцеловала! Почему же так не по себе, ощущение, что она не настоящая?

Девушка прошла мимо меня, неся тряпку левой рукой, с тряпки на пол шлепались темные капельки. Когда она скрылась за печью, я торопливо нагнувшись, мазнул пальцами одну из капель, и поднес к глазам – так и есть, кровь! Что же я проспал?

– Маша, а что это на полу? – рискнул поинтересоваться я, шлепая босыми ногами по жгуче – холодной росе.

– Да так, ужин! – рассеянно пожала красавица голыми плечиками.

– А чего меня не позвали? – «обиделся» я.

– Дык, ты дрых! – усмехнулась она, развивая шутку, и взяла меня за руку:

– Пошли скорее, а то, небось все наши уж собрались!

Дамир утопал далеко вперед, и Маша быстро поцеловала меня прохладными губами. Я сладко зажмурился, ведомый ей. Вот бы еще…

– Пришли, Шут!

Я открыл глаза – вот это да-а! Полная луна заливает неживым серебром идеальную гладь темного озера, ивы будто спят – ни листочек не шелохнется. Прибрежные камыши темной низкорослой толпой обступили край воды. От берега до берега прозрачность воздуха такая, что можно цыплят пасти – ни одного не потеряешь! Хм-м, однако ж, долговато шли, ведь насколько я соображаю, домик стоит у самой воды, и… нет, кажется, я ничего не соображаю, ведь, оглянувшись, увидел лишь тропинку откуда-то издалека, а домишка, так его просто нет! Или не было? Тьфу ты, совсем мозги усохли! Или все-таки…

– Что-то рано мы! – произнес Дамир, оглядевшись, и я встряхнулся.

– Ничего, подождем! – ответила Маша, опускаясь в лунную росу.

Хотя, с этим домом… Ай, да ладно!

– Шут, давай пока покурим!

Я машинально полез в карман на груди – и не нашел его. На мне ведь только рубаха и дырявые штаны, все мое имущество – у бабки в сенцах.

– Маш, нету! Извини.

– Ну и хрен с ним! О, начинается! – указала она куда-то вдаль. Я проследил за ее жестом – откуда-то из глубин безмятежного озера, прямо из центра, расползался туман, густой как молочный кисель и навязчивый. Непроглядная муть в момент окутала все. По душе прошмыгнула волнующая дрожь. Неужели ж настоящие мистические приключения, со мной?! До сих пор не верю, всю жизнь только и мечтал!

– А-а-у-у-хх-ха!! – завыло совсем рядом, тонко, громко напряженно. Я разгреб туман руками. Раздетая красавица приплясывала и качалась рядом со мной, выражение лица – самое счастливое, дикое, огромные глаза горят – совсем как Король на "КиШе"! Сходство двух Маш в этот момент было поразительно: панкушка и ведьмочка будто слились в один потрясающе дикий и соблазнительный образ! Дамира нигде не было видно. Может, пока его нет, мы могли бы… Что это?! Шлеп-шлеп, у-у-у, ш-ш-ш, кап-кап, плям-с! И снова: шлеп-шлеп! Туман вновь скрыл девушку, я напряженно вслушивался – кто-то был совсем рядом, и не один! Холодные, мокрые руки легко пробежали по лопаткам. Я замер.

– Он живой!! – вскрикнул удивленный женский голос.

– Да ну, откуда?! – ответил недоверчиво пацан.

– Где, где?

– Как – живой?

– Кто привел? – загомонили вокруг, хватая скользкими, влажными ладошками, большими и поменьше. Мне совсем не страшно, только больно и мокро – затискали.

– Эй, вы кто? – крикнул я, смеясь. Они смолкли. Я кружил на месте, пытаясь хоть кого-то уловить. "Манная каша" медленно рассеялась – я увидел людей. Они стояли вокруг плотным кольцом, страшно бледные, мокрые, кто в чем – в крестьянских рубахах, в тонких платьицах, джинсах и футболках, девицы в купальниках и шортиках, кое-кто и совсем голые. Все молодые – от 10-12 до 20-23 лет, не больше. Молчали, серьезно разглядывая, будто не зная, чего от меня ожидать. Я улыбался, но чувствовал себя уже не так-то и уверенно – чего они такие молчаливые и бледные какие-то.

– Ма-ма! – дернулся я резко – меня хватанули холодными руками за шею сзади.

– Ага, страшно! – прошептали мне на ухо, и в лицо заглянула Маша.

– Машка, убьешь ведь! Я от страха чуть не подох!

– Хорошо! – прошептала она снова, и резко впилась мне в губы. Поцелуй ее был мокрый и холодный, как и вся она, неестественный и неприятный. Я инстинктивно попытался оттолкнуть девку – не тут то было! Язык проник мне в рот и облизал нёбо, руки вцепились и держали так крепко, что я не мог и шевельнуться. Ощущение ловушки, из которой не стоит и вырываться… Правда, не стоит, и я обнял ее плотное, нежное, холодное тело. Оно совсем не дрожало – ни от холода, ни от возбуждения под моими мокрыми руками. Она жадно ласкала меня, но дыхания будто вовсе не было, оно не сбилось и не стало горячим – будто целуешь бескровную куклу. Или я чего-то недопонял?

– Маш? – отстранил я ее от себя.

– Что? – недовольно передернула плечами она, и опять потянулась ко мне. Я посмотрел поверх ее головы – они стояли все так же, и смотрели на нас.

– Маш, давай не здесь, а?

– А, ты про этих? – сморщилась ведьма, отпуская из ледяных клещей объятий. – Ну, как хочешь! – и отступила на шаг.

– Эй, зажигай!! – крикнула она, и прыгнула в круг. Собрание сразу оживилось, все засновали в тумане, быстро разложили костер.

– А ты когда утонул, недавно? Я тебя еще не видела! – спросил за спиной чистый детский голосок. Маленькая девочка с набухшей от воды косой через плечо, как колосок, в мокрой рубашонке с полураспустившейся вышивкой по рваному вороту, совершенно синяя, глядела на меня прозрачными, запавшими глазами.

– Я? Еще живой, к сожалению! А ты когда? – я сел перед ней на корточки.

– А я… не знаю, вроде давно! – улыбнулась она голубыми губами. Мороз по коже!

– Ну, и как… у вас там? – рискнул поинтересоваться. На это маленькая покойница только рассмеялась, похлопала меня по щеке противно–мокрой ладошкой, и убежала прочь, хихикая и подвывая. Проследив, как мелькают ее босые пяточки, не оставляя ни единого следа во влажной траве, я подумал: а ведь она, пожалуй, раза в три старше моей бабушки (будь она у меня), и раз в пять – меня!

А бледные фигуры нестройно, но весело, завыли-заныли-завопили что-то народное, раздолбайское, разухабисто выделялся среди них мужицкий бас. Я хотел подпеть, но песни этой не знал. Откуда-то явился Дамир в широкой рубахе, за ним – широкоплечий, здоровенный детина с бочонком на плече, так запросто, будто это пакет из-под молока. По знаку Дамира, нежить поставил свою интересную ношу в траву, чуть поодаль от всё расширяющегося круга света от костра. Осветило мужику рожу, и меня будто оттолкнуло – зеленоватая, вся в пятнах. Этот был уже совсем несвеж, и что только удерживает в нем жуткую силу? Жуткий запашок… Он встал, тупо уставясь на принесенное добро. А я вдруг почувствовал странную усталость, будто разом вынули позвонки через один, и был вынужден опуститься в сырую траву. Наблюдать, как вместе с костром разгорается веселье. Бледные, мокрые люди напевали, обнимались и болтали, носились туда-сюда и приплясывали. Это отдаленно смахивало на вылазку «на природу» большой компании. Если бы не привкус мистики, навязчивый и неотступный. А может, самой Смерти?

Обо мне тут же забыли. Я сидел в тени высокой травы, мокрый от росы. Пробирала мелкая дрожь. Хотелось выпить. В черепке быстро пустело. Запрокинув голову, посмотрел на звезды, такие низкие и острые, что кажется, протяни руку – соберешь их, и порежешься как о горсть стекла. Прямо над макушкой, едва не зацепив волос, прочертил густой воздух крупный нетопырь:

– Ш-шут!

Я вздрогнул от неожиданности, но сразу взял себя в руки: когда сидишь на сырой поляне у костра, в туче километров от родной Уфы, в ночь на Ивана Купалу в компании веселящихся мертвецов, отчего-то не гниющих – чему ж удивляться? Точно ведь – Ивана Купалы? Числа не вспомнить…

– Да?

– Что "да"? Я тебе выпить не предлагаю… пока! – уточнил кошмарик, еще раз прочертив темное пространство и уселся мне на плечо, неловко поцарапав. Говорить ничего не хотелось, и зверек видимо, это понял, сидел молча. Таращил круглые «вороньи ягодки» с уродливой вывороченной мордочки.

– Слышь, Шут, это… – начал он, хмыкнув: – Можно тя укусить? Один раз только, а? Больно уж охота.

Я повернул голову и с интересом уставился на него – смотрите, какое интересное предложение! Однако ж, мне по-хрену, хоть прям сейчас убей, раз смерти все равно нет – эти же пляшут, и ничего! Но заставить понервничать поганого мыша хотелось.

– Кровь, кровь, моя грязная кровь,

Напившись крови моей дохнет комар, – запел я тихо, куражась – надо продать себя дороже, чем я стою.

– Шут, да я ж немножко, правда! Мне ведь и ложечки хватит, ну, не чайной конечно, но ведь нестрашно совсем! – заерзал голодный вурдалак. – Мы живого когда последний раз видали – ого-го! Да и не больно тебе будет нифига, у меня слюна альге… альгане… ну, этот короче, который обезболивает! А потом подорожничком заклеим, оно и уймется! А, вспомнил, анальгетик!

Я равнодушно молчал. Пусть еще подергается, я уже в принципе согласен, но мне нравятся его муки.

– А эти – они тебя не тронут, даже если почуют сладкое! Манька им строго-настрого запретила! Кто к тебе с вожделением подойдет – из деревни будет изгнан, и мыкайся потом, горемынушка, по просторам советской родины!

– Нету больше родины советской, – сказал я тупо.

– А насчет вожделения – это Машуля зря! Здесь, как я погляжу, отменные телки водятся, ничего, что холодные, и не такие согревались! – заржал я, хотя было нифига не смешно. Но упырек противно захихикал, подлизываясь:

– Да не, с этим-то как раз не напряг, разложишь какую захочешь, только Маньку вперед, она жадная. Я про кровь.

– Про нее, родимую, ядовитую! – кивнул я.

– Ну, так как? – пытаясь заглянуть мне в лицо, перегнулся урод.

– Валяй! – я подставил шею. Но он перепрыгнул на руку:

– Ты че, там, конечно, удобнее, но истечешь в момент, сколько зря в траву уйдет!

– А-а! – я закатал рукав: – Ну, жри, гад, враг рода человеческого!

Он аж передёрнулся весь, разинув черный ротик. Я и правда ничего не почувствовал. Глядя, как он жадно трясется, хлюпая и вздыхая, я ощутил, как время закручивается вокруг меня, распадаясь и растворяясь, будто исчезая совсем. Люди кружились у костра, кто ловко и прытко, кто тяжело и мучительно – руки-ноги разбухли от воды, слушались плохо. Особенно неуклюже и отчаянно дергался чей-то труп, сразу и не понять, кого, девушки или мужика. Что-то горестное и отчаянное было в его стараниях заставить свое гниющее тело слушаться. И будто спала вся ненужность, вся фальшь этого «праздника». Никому здесь не весело, их всех кто-то заставляет плясать, в мучительных попытках казаться, а не быть. Каким чудовищем они подчинены, кто терзает их, достает из воды, не дает естественному течению вещей взять свое? К чему им их смерть, если они ее лишены? Взглянуть один раз – и не поймешь сразу, что не так. Но… мертвое тело работает иначе. Что-то неуловимое отличает их от меня – то-ли холод тела – я вспомнил объятия Маши, то-ли что-то еще. Возможно, это и есть Смерть. А ей ведь нет объяснений.

– В вашем портвейне крови не обнаружено! – захихикал нетопырь. Сыто икнув, отвалил раздувшееся пузо от маленькой – будто бритвой сняли кусочек кожи – ранки, из которой быстро стекал ручеек. Я смотрел безучастно, как он скрывается в тяжелой от росы траве.

– Эй, ты чё, ты чё! – засуетился нечистый: – Заклей скорей!

Я упрямо покачал головой – не хочу!

– Ну, Шут, они ж могут и Маньку не послушать, растреплют тебя на кусочки, да и все!

– Буду рад! – отрезал я. Но он уже присобачивал лист подорожника.

– Отвали, я хочу умереть! – и отшвырнул его в траву. – Прямо здесь и сейчас! – уже слышу приход тихой истерики, ее знакомые легкие шаги. Я не нужен никому, ни одному живому существу в мире! А вот мертвым зачем-то пригодился.

– Ах ты, мерзавец! Хочешь без последней радости нас оставить? – взвизгнула Машка рядом и влепила мне крепкую затрещину. Я дернулся – больно все же, но легче не стало.

– Идите, идите! Нечего смотреть! – крикнула она, обернувшись, столпившимся вокруг мертвецам с жадными глазами. Они, ворча и глотая слюну, отошли к костру.

– Нет, ну надо же, стоило только его одного оставить… Эй, а ну-ка! Урод ты вонючий, вылазь! – и выволокла за шкирку одной рукой упырька, другой ловко заклеила рану листом. Тугобрюхий урод лениво отбивался, пьяно бормоча оправдания, и сваливая все на меня.

– Ай, да проваливай, ты мне мешаешь! – и раздраженно зашвырнула его подальше в траву. Села на колени, придвинулась. Распустила старую повязку, туго перемотала новую, пониже. Открылись ровные, аккуратные швы, но мне совсем не интересно, я смотрел на девушку. "Боже мой, вот что называют "прекрасной женщиной"! Завороженно следил, как она закончила, подняла огромные, как ночь, и темные, как небо, с искорками звезд от костра, глаза.

– Шут, милый, я тебя очень прошу, ну поживи еще! Ну, хоть немного, несколько дней! – уговаривала она меня, как ребенка, заглядывая в лицо и гладя по щекам. У меня щипало в глазах, я помотал головой, молча, боясь заплакать.

– Шут… Я тебя очень прошу! Ну почему ты не хочешь жить? Это же… только потом понимаешь.