Это было

Андрей Мамонов

Это было

С трудом достав путевку на курорт, в конце сентября я выехал подлечить свои расшатавшиеся нервы. Здесь, на местном уральском курорте, который расположен на правом берегу реки Пышмы против скалы «Три Сестры», в основном лечились учителя, но моим соседом по койке оказался рабочий-пенсионер.

В короткой беседе, до приема врача, мы узнали друг о друге то, что необходимо для знакомства на первый случай. Он живет в Свердловске, работал на одном из старых заводов токарем. Имеет хорошую квартиру, жену, двоих детей, и два месяца тому назад вышел на пенсию по болезни. Одет он был просто: темный шевиотовый костюм, черные кожаные полуботинки, вышитая косоворотка, черная фуражка. Даже цвет лица подходил под его одежду: обветренное, загорелое, как бы прокопчённое, с частицами угольной пыли, худое.

После осмотра врача и сытного завтрака я предложил своему новому товарищу пройтись, познакомиться и полюбоваться природой, так как никаких процедур на этот день назначено не было и времени до обеда оставалось много.

Осень стояла чудесная: грело солнце, подувал теплый горный ветерок.

Мы поднялись на гору по терренкуру. Я заметил, как мой сосед, Петр Ильич Стрельцов (так он представился), шагал медленно, твердо, изредка останавливаясь, чтобы передохнуть. Пройдя немного по сосновой аллейке, он предложил сесть.

– По ровной дороге я еще иду. Но вот подняться на гору – это уже выше моих сил, – сказал он, усаживаясь за столик в беседке и тяжело вздохнув. Говорил Стрельцов неторопливо, с передышками (видимо, из-за сердца), но приятным голосом, твердо произнося окончания каждого слова (как будто бы в такт ноги на марше). Словесную речь он поддерживал жестами рук.

Он облокотился на круглый столик и уставился на арку входа в санаторий.

Глядя на его красивый профиль, на его небольшие рыжеватые усы, мутно-сероватые глаза, какие они бывают у слепых, что не соответствовало цвету лица, а также на шрам на правой щеке, можно было прямо сказать, что жизнь у этого человека не прошла легко. Казалось, в ней перемешаны тяжелые переживания, страдания и какое-то нестерпимое горе.

Чтобы не сидеть втихомолку, я его спросил:

– Ну, какие процедуры назначил Вам врач?

Он повернулся ко мне и усмехнулся. На этот раз смеялись не только его тонкие малиновые губы, туманные, на вид подслеповатые глаза, но и все его лицо.

– Воздух… – не сказал, а выдохнул он это слово.

– Как, воздух? – не понял я.

– Как Вам сказать, – улыбка у него исчезла, он наклонил голову, потер свои грубые, шершавые руки, как будто бы их щипал сильный мороз. – Если у человека вышел из строя его главный аппарат, который можно только заменить, ему говорят: «Отдыхайте, дышите воздухом». Ну вот, климат здесь такой, только он и входит в мои процедуры.

Стрельцов отвернулся и застучал пальцами по столу, выбивая марш футболистов, выбегающих на поле. Он переживал, но в то же время успокаивал себя.

Да, человек – это сложная природная машина. Сердце – основная часть, и если оно попортилось, его уже не исправить. А заменить сердце не так-то легко.

– Теперь вот, видите, я стал негоден для жизни, – он причмокнул губами, кивнул головой, снял фуражку и пригладил поседевшие русые волосы. – Но энергия во мне еще есть! – он сжал свои жилистые кулаки, намереваясь как будто бы кого-то ударить, потом усмехнулся и сказал более мягко:

– Есть, и стремление к работе есть… Ну, как, скажите, что будет у меня за жизнь, если я не буду работать?.. А работать я действительно не могу. Койку заправить – и то мне трудно.

– Отдыхать. Поддерживать свое сердце, воспитывать детей, – посоветовал я ему.

– Отдыхать?.. Это не то слово. Мне всего только тридцать восемь лет… Пусть мне осталось немного жить, но без работы я не могу. Я сейчас скучаю по своим товарищам, по заводу, по станку. И я хочу оставшуюся жизнь провести там, где шумит наш коллектив. Вот поэтому-то я и поехал на курорт, хотя мне не советовали, но… – он развел руками.

Я молчал. Я понимал все его положение, настроение, но ничего не мог сказать утешительного этому человеку, у которого цель в жизни – работа, труд – которую он уже почти потерял. Но года! Он еще молод, это еще цвет возраста, а на вид ему можно дать все пятьдесят.

– Давно Вы болеете? – спросил я его после минутной паузы.

– Года три-четыре. Но сердце, видно, потерял раньше… – он повернулся лицом ко мне, и, глядя прямо в глаза, спросил:

– Вы были на фронте?

– Был.

– Я вот тоже был, – он сделал ударение на «тоже», отвернулся и опять вздохнул. – Вы наверно, не видели того, что видел я и пережил. Я несколько раз находился перед смертью; на моих глазах убивали людей, вешали, живыми зарывали в землю.

Заметив, что я повернулся к нему и приготовился его слушать, он сказал:

– Я Вам расскажу историю… из плена, – произнес он это слово как-то недовольно, стыдливо, и посмотрел на меня, стараясь прочесть на моем лице мое отношение к нему.

Я сидел спокойно, дожидаясь продолжения его рассказа и не показывая своего удивления тем, что человек был в плену. Несколько лет тому назад было еще такое мнение, когда к таким людям относились недоверчиво, с презрением. Люди же попадали в плен, убегали, совершали героические подвиги. А если кому-то не удавалось убежать, то они и там боролись с фашизмом, не покоряясь врагу. Один из лучших тому примеров – герои Бухенвальда.

Позор был уделом лишь тех, кто сам пришел к врагу, или в лагере продавался за пайку хлеба.

– В начале войны мне мало пришлось быть на фронте, – начал он, видя, что я не удивляюсь, а спокойно слушаю его. – Попал в окружение. Попытка перебраться к своим не удалась. Пошел к партизанам. По дороге схватили меня полицейские и доставили в лагерь. Нас было двое… Друг один, орловский. Служили вместе в одном артиллерийском полку.

Он прервался. Ему было трудно говорить, да и вспоминать прожитое нелегко. Поиграв пальцами по столу, он кивнул головой, вроде «была не была», и продолжил:

– Был я тогда молодым, сильным, здоровым парнем. И вот таким образом попал я в этот треклятый плен. Стыдно, но ничего не поделаешь. Началась, так сказать, жизнь под чужим небом, под охраной. В Рудне нас поместили в одном дощатом бараке во дворе маленького завода по выработке сгущенного молока, на окраине города. Нас пятеро – первые в этом лагере. Комнату нам отвели два на три, точка в точку – ноги протянешь только. Голода не ощущалось. Хлебец имелся еще деревенский, а банку горячей воды давали немцы.

На другой день заходит к нам длинный, тонкий, как высохшая осина, горбоносый ефрейтор и говорит на ломаном русском языке:

– Русский зольдат к нам пришёль. Сам. Они будут жить корошо.

Нас, конечно, заинтересовало: какая это гадина сама пришла на милость к фашисту?

В другой, такой же маленькой комнате, ближе к выходу, сидели на лавке и курили немецкие сигареты трое молодых парней в русской военной форме. Русскими их называть как-то не к лицу: изменниками оказались. Они стали предлагать нам сигареты. Я отказался – сказал, что не курю. Я и смотреть на них не мог, а не то, чтобы у них из рук курево брать. Товарищи мои взяли: отказаться было трудно – курево что хлеб, своего не было. Ну и я все равно не вытерпел, слюнки потекли, взял у своего друга орловского маленький чинарик. Курил этот поганый недокурок как-то без души и сладости, а потом бросил и растоптал его. В горле что-то давило, першило. Разговорились, что да как. Они держатся бодро, весело, смеются. Как же им не бодриться, когда им сказали, что будут жить на немецком пайке, кроме водки! Голодать не будут, ну и жизнь спасли свою от пуль. Дали им вот уже по пачке сигарет, накормили.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «Литрес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на Литрес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.