Уроки белладонны

Витта Ред

Уроки белладонны

Глава 1 Первое сентября

Первое, что увидела Анна Соколова, подходя к школе №17, – это агонизирующая буква «О» в слове «образование» на выцветшей вывеске. Она отчаянно цеплялась за единственный болт, напоминая Анне её собственную попытку удержаться на каблуках после пятичасового педсовета. «Без "О" – просто "бразование", – весело мелькнула у неё мысль. – Начинаем с основ. С бразов».

Её высокая, подтянутая фигура в идеально сидящем лаконичном костюме цвета беж, оттенявшем длинные ноги и светлые волны волос, собранных в небрежный, но элегантный узел, казалось, была порождением другого, более солнечного мира. Мира, где пахнет кофе и новыми книгами, а не школьной побелкой и старыми страхами.

– Новенькая?

Голос за спиной прозвучал как скрип заржавевшей дверцы шкафа с учебными пособиями образца семидесятого года. Анна обернулась.

Перед ней стояла женщина, которую не нужно было представлять. Директор. Ирина Владимировна. Её фигура была прямой и сухой, будто выструганной из старого черенка от указки. Лицо – узкое, с плотно сжатыми, почти бесцветными губами и кожей матовой белизны, словно её годами припудривали меловой пылью. Но главное – глаза. Небольшие, светло-серые, они не отражали света, а впитывали его, как промокашка, оценивая Анну с холодной, безразличной точностью бухгалтера, сверяющего смету. На ней был строгий костюм тёмного цвета, сидевший на ней безупречно, но словно на манекене – без намёка на личную историю.

– Да, я Анна Соколова. Преподаватель литературы, – ответила Анна, и её голос, звонкий и уверенный, разбился о тишину коридора.

Ирина Владимировна медленно, будто сканируя, провела по ней своим взглядом.

– Надеюсь, вы не из тех идеалистов, кто полагает, что «Война и мир» способна перевернуть сознание среднестатистического подростка?

Вопрос повис в воздухе колючим и не требующим ответа.

– Я из тех реалистов, кто полагает, что сначала нужно завоевать внимание, – парировала Анна, ловя на себе испуганный взгляд из-за угла. – Хотя Толстой, бесспорно, мог бы дать фору любому блогеру по части сюжетных поворотов.

Уголки губ директора дёрнулись, но не в улыбку, а в слабую, почти незаметную судорогу неодобрения. Её пальцы с идеально ровными, коротко подпиленными ногтями не изменили цвета, но сомкнулись на папке чуть плотнее, вдавив ногти в плотный картон.

– В нашей школе приветствуется реализм. Самый что ни на есть приземлённый. Имейте в виду.

Взгляд Анны скользнул вдоль коридора и наткнулся на девочку. Та стояла, вжавшись в стену, словно пытаясь раствориться в слое старой краски. Лет четырнадцать, худая, в немаркой, но безликой одежде. В её огромных, тёмных глазах читался не детский испуг, а привычная, выстраданная осторожность. Пальцы белыми от напряжения фалангами впились в ремень рюкзака.

– Моя дочь, Алёна, – голос Ирины Владимировны стал ровным и безжизненным, как дикторский текст в лифте. – Не общительна. Не стоит тратить на неё своё время.

– Всякому овощу своё время, – легко откликнулась Анна, поймав на себе исподлобья брошенный взгляд девочки.

На первом же уроке Анна устроила маленький бунт. Раздала листочки с вопросом: «Какой книжный герой вызывает у вас глухое раздражение и почему? Пишите смело, анонимность гарантирую». Алёне она положила бланк последней, с лёгким, ободряющим кивком.

Через несколько минут Анна читала её ответ, выведенный угловатым, сбивчивым почерком: «Папа из «Убить пересмешника». Он верил, что правда всегда побеждает. Он заблуждался».

Вот ведь как, – пронеслось в голове у Анны. – А ты уже узнала, что школьная правда – как сигнал сотовой связи в подвале: на поверхности её много, но стоит спуститься сюда – и остаются одни помехи.

В учительской её настиг низкий, грудной голос физрука Вадима, человека с добродушным лицом и фигурой, говорящей о силе, давно перешедшей в уверенную мощь.

– Мужа Ирины Владимировны упекли, – сказал он тихо, наливая ей чай, от которого пахло застоявшейся водой и чем-то горьким. – Год назад. Всё из-за истории с этой девочкой, Алёной.

Анна прикрыла глаза на мгновение, ощущая, как приятная усталость первого дня сменяется внезапным холодком.

– Но она же… её же должна была защитить? Мать…

– Она защитила репутацию школы. И свою собственную, – поправил Вадим и резко оборвал себя, будто наткнувшись на невидимый барьер. Его взгляд стал осторожным. – А вы… вы здесь слишком заметны. Слишком. Она не выносит конкуренции за внимание.

– Поняла, – Анна дотронулась до серебряной броши на лацкане – стилизованного яблока с едва заметным следом укуса. – Значит, завтра внедряюсь в образ серой мыши. Приглушённые тона, потухший взор. Будем маскироваться.

Вечером, разбирая бумаги, Анна перечитала единственную записку, оставленную на её столе: «Спасибо за урок. А.С.». Бумага была смята, а буквы выведены с нажимом, прорывающим бумагу.

И в этот момент она услышала звук. Не скрип, а чёткий, металлический щелчок. Как будто ключ осторожно попробовали вставить в замочную скважину её кабинета, а потом так же осторожно отпустили.

Тишина, наступившая следом, была гуще и значительнее любого шума. Анна замерла, палец непроизвольно лёг на холодную гладь брошки.

Райское яблоко познания. Или гремучая смесь любопытства и последствий. Половина школы – Евы, жаждущие узнать, что там за дверью. Другая половина – змеи, уже знающие ответ. И теперь кто-то очень тихо проверял, готова ли новенькая учительница к тому, чтобы откусить свой кусок.

Глава 2 Королева школьного ада

Анна Соколова, стоя на стуле в лучах осеннего солнца, выравнивала плакат с цитатой Бродского: «Зло не имеет объема, оно двумерно». Свет из высокого окна играл в её волосах, золотя их, и ложился на тонкую линию спины, выгибавшейся в грациозном усилии. Класс постепенно преображался, наполняясь не только словами, но и её неуёмной энергией.

– О, украшаемся? – раздался за её спиной голос, сухой и колючий, как осенняя листва под подошвой. Ольга Петровна, учительница с тридцатилетним стажем и взглядом, начисто лишённым любопытства, стояла в дверях, скептически оглядывая плакаты. – «Алису в Стране Чудес» не забыли? Или у нас открывается филиал театра абсурда?

Анна спрыгнула со стула с лёгкостью, заставившей Ольгу Петровну неодобрительно поджать губы.

– Вся литература – немного абсурд, Ольга Петровна. Как и жизнь. Хотите, и для вашего кабинета подберу что-нибудь жизнеутверждающее? Например: «Лучше молчи, если врут твои губы». Кажется, это народная мудрость.

Дверь в класс отворилась бесшумно, но с такой неоспоримой властностью, будто сама атмосфера в коридоре расступилась. Ирина Владимировна вошла, не утруждая себя стуком. Её сегодняшняя бледность была иной – не меловой, а мерцающей, холодной, словно утренний иней на стекле. Она остановилась посреди класса, и её серый, пронзительный взгляд медленно скользнул по новым плакатам, словно составляя опись нарушений.

– Ко мне поступили обращения, – начала она, и каждый звук в её голосе был отточен и холоден, как лезвие. – От родителей. Они выражают озабоченность. Вы, по их мнению, развращаете детей. Декадентской литературой.

Анна не смутилась, лишь слегка склонила голову набок, и свет золотил её шею.

– Достоевский? Бродский? Интересно, в какой момент они перешли из разряда классики в разряд запрещённых материалов? Может, стоит выдавать их в специальных конвертах с маркировкой «18+»? «Осторожно: чтение может пробудить независимое мышление».

Лицо директора не дрогнуло. Оно оставалось гладким и непроницаемым.

– В условиях текущей образовательной парадигмы подобные вольности недопустимы. В качестве предупредительной меры я вынуждена снять вас с классного руководства. Это в ваших же интересах.

Анна сделала паузу, изображая лёгкую задумчивость.

– Понимаю. То есть, теперь я освобождена от бесконечных родительских собраний, обсуждения сменной обуви и сборов макулатуры? Ирина Владимировна, вы не представляете, как это… оздоровляет мой график. Почти как спа-процедура.

На большой перемене в учительскую, пропахшую старым чаем и усталостью, впорхнула Екатерина Степановна, местная депутат и спонсор школьной столовой. Её розовое пальто было настолько ярким, что слепило глаза, а голос звенел с нарочитой бодростью.

– А вот и наша звезда! – возгласила она, устремляясь к Анне и хватая её за руку. – Коллеги, вы только посмотрите! Настоящее лицо современной школы! Талантливая, стильная, прогрессивная!

В углу Ольга Петровна, перебирая чётки из дешёвого пластика, громко фыркнула.

– У нас тут всегда ценились другие достоинства. Скромность, например. И смирение.

– Скромность? – Анна мягко высвободила свою руку из цепких пальчиков депутата. – Простите, коллеги, кажется, я нарушаю наш дресс-код отсутствием серого кардигана. И, видимо, дышу слишком громко. Постараюсь исправиться.

Под конец дня, разбирая кипу бумаг на своём столе, Анна наткнулась на несколько листков с жалобами. Все они были написаны от руки, разными чернилами, но… почерк был удивительно похож. Слишком похож. Она взяла один из листков.

– «Препадаватель Соколова пропагандирует безнравственность и читает непонятные стихи», – прочла она вслух, и на её губах появилась улыбка. – «Препадаватель». Великолепно. Видимо, я настолько безнравственна, что даже правила орфографии бегут от меня прочь. Может, я ещё и физику веду? Объясняю, что закон всемирного тяготения – это когда директор вызывает к себе.

В дверях мелькнула тень. Алёна, не заходя, положила на ближайший стол смятый клочок бумаги и исчезла. Анна развернула записку: «Они хотят, чтобы вы сдались. Не делайте этого».

– Спасибо, – тихо сказала Анна в пустой кабинет. – Но я, кажется, из того теста, что не размокает. Разве что от прямого попадания директорского взгляда.

Перед самым уходом она проверила электронную почту. Наверху списка красовалось официальное письмо. «Уведомляем Вас, что Ваша кандидатура снята с рассмотрения на конкурс «Учитель года» в связи с техническими причинами». Подпись – размашистая, резкая, без росчерка – была похожа не на подпись, а на царапину, оставленную на стекле.

Анна медленно закрыла крышку ноутбука. Тишина в школе стала абсолютной, звенящей.

– Что ж, – произнесла она вслух самой себе. – Теперь у меня есть время освоить искусство вышивания крестиком. Или, наконец, написать тот самый роман. «Записки из-под школьного паркета, или Как не сойти с ума, когда твой начальник – ледяная скульптура».

Она потянулась к своей брошке-яблоку, лежавшей на столе, и сжала её в ладони. Металл был холодным, но быстро согревался от тепла её кожи.

Глава 3 Белая ворона

Кабинет директора был выдержан в строгой, почти стерильной цветовой гамме, где доминировали оттенки серого и выцветшего дерева. Воздух был неподвижен и пах старыми бумагами, застоявшимся кофе и чем-то ещё – несбывшимися амбициями, пожалуй. Ирина Владимировна сидела за массивным столом, и её прямая, негнущаяся спина казалась продолжением высокого кресла. Приглушённый свет из окна падал на её лицо, делая кожу фарфорово-холодной, а глаза – двумя узкими прорезями, оценивающими Анну с безразличной точностью скальпеля.

– Ваш внешний вид, Анна Викторовна, продолжает вызывать… вопросы, – её голос был тихим, но каждое слово обладало весом и чёткостью отточенного лезвия. Длинный палец с безупречно коротким ногтем ткнул в распечатку из соцсетей – фото Анны в вечернем платье на фоне книжных полок. – Он не соответствует духу нашего учреждения. У нас не проводят показы мод. Или вы полагаете, что урок литературы – это аукцион внимания?

Анна, чьё лёгкое летнее платье и аккуратная брошь сейчас казались вызывающим протестом против этой серости, позволила себе улыбнуться.

– Дух учреждения… пахнет архивной пылью и несданными отчётами, – парировала она, но про себя. Вслух же сказала: – Поняла. Завтра явлюсь в чём-то более… камуфляжном. Мешок из-под картошки, например. Или, на крайний случай, в чёрном балахоне с прорезью для глаз. Чтобы окончательно соответствовать готическому ужасу подготовки к ЕГЭ.

Лицо директора не дрогнуло. Оно, казалось, было incapable of отражать такие низменные материи, как человеческие эмоции.

– И волосы. Этот… цвет. Он отвлекает. Слишком ярок. Непрофессионально.

– А, вы о том, что я не крашусь в мышиный? Или в цвет тёмных туч над учительской? Понято. Стремлюсь к идеалу – стать живым воплощением ноября.

На следующий день Анна явилась в безразмерном свитере землистого оттенка и самых невзрачных брюках, что нашлись в её гардеробе. Ольга Петровна, столкнувшись с ней в коридоре, сладко ахнула, прижав руки к груди.