Щетинин идет по следу. Закулисная игра

Мария Пчелина

Щетинин идет по следу. Закулисная игра

Глава 1. Две сестры

Контора Щетинина тонула в ноябрьской хмари. Узкая комната, зажатая между сырых стен, дышала пылью и прогорклым духом старых дел. Потёртые обои в углах отслаивались, обнажая плесень, что расползалась, как тайны этого города. Стол, заваленный мятыми газетами, записными книжками и папками с выцветшими ярлыками, скрипел под весом хаоса. Жестяная пепельница, полная окурков «Северки», отражала тусклый свет газового рожка, что мигал, будто задыхался. В углу громоздился сейф – ржавый, с облупившейся краской, хранящий наган, патроны и бутылку «Смирновской», что ждала своего часа. Карта Петербурга, приклеенная к стене криво, с загнутыми углами, покрылась пятнами от пальцев и кофе, словно сама впитывала грязь улиц. Ноябрьский Петербург задыхался под низким небом. Ветер гнал по каналам запах тины и ржавчины, а фонари мигали, будто устав бороться с дождём. Дома вдоль набережных жались друг к другу, их облупленные фасады хранили тени чужих тайн.

Щетинин сидел, откинувшись в кресле, что скрипело при каждом движении. Его угловатое лицо, с резкими скулами и седеющей щетиной, казалось вырезанным из старого дуба. Глаза, усталые, с тёмными мешками, скользили по строчкам «Петербургского листка» – раздел происшествий, где город лил кровь и слёзы. Пьяный дебош на Сенной, кража в Гостином, утопленник в Фонтанке. Ничего нового. Он затянулся папиросой, дым лениво пополз к потолку, смешиваясь с затхлым воздухом. Отложив газету в стопку прочитанных, Щетинин хмыкнул:

– Куда катимся, родной град? В болота или прямиком в ад?

Пальцы, пожелтевшие от табака, постукивали по краю стола, выбивая ритм безнадёжности. Он потянулся к ящику, вытащил блокнот, оторвал лист, написал дату и бросил его поверх макулатуры. Сгрёб газеты, перевязал их бумажной верёвкой, бормоча:

– Ну всё, судари мои, вы наказаны. Ничего интересного не сообщили, – настроение у Щетинина было отличное. – В угол.

Стук в дверь – резкий, но неуверенный – разорвал тишину. Щетинин поднял взгляд от стопки и хрипло бросил:

– Заходите, открыто.

Дверь приоткрылась, впуская сквозняк и женщину. Она замерла в проёме, словно боялась переступить порог. Женщина была худощавой, лет тридцати, с лицом, где усталость вырезала тонкие морщины у глаз. Её тёмные волосы, туго стянутые в пучок, блестели от сырости, а серое пальто, аккуратное, но выцветшее, висело на ней, как чужое. Глаза, серые, как петербургское небо, смотрели настороженно, но с затаённой решимостью. Она сжимала потёртую сумочку, пальцы в тонких перчатках дрожали, выдавая нервы. Дешёвые духи – цветочные, с горькой нотой – смешались с запахом мокрой шерсти. Женщина шагнула вперёд, но садиться не спешила, будто контора была ловушкой.

– Вы сыщик? Щетинин? – голос её был низким, с лёгкой хрипотцой, но твёрдым, словно она репетировала слова.

Щетинин знал таких женщин. Те, кто говорит хрипло, как будто только что спорили с жизнью. Те, кто боится прослыть слабой и потому держится прямее, чем требуют обстоятельства. Он отметил себе: будет молчать – не значит, что не знает.

– Он самый, – Щетинин кивнул на стул, гася папиросу. – Садитесь, барышня. Выкладывайте.

Она помедлила, но всё же опустилась на край стула, спина прямая, как у гимназистки перед строгим учителем. Сумочка легла на колени, пальцы стиснули её, будто якорь. Щетинин скользнул взглядом по её лицу – тонкие губы, сжатые в линию, выдавали сдерживаемый гнев. Он ждал, крутя в пальцах спичку, пока она соберётся с духом.

– Меня зовут Александра, – начала она, глядя куда-то в угол. – Моя сестра… пропала. Акулина Соколова. Её все звали Кулей. Неделю её нет, и я… – она осеклась, сглотнула. – Я не знаю, где она.

Щетинин кивнул, придвинул блокнот поближе к себе, карандаш заскрипел по бумаге: «Акулина Соколова, или Куля». Щетинин глянул на запись и подчеркнул для надежности.

– Когда вы её видели в последний раз?

Александра чуть повела плечами, будто стряхивая тяжесть вопроса.

– Неделю назад. Мы живём вместе. Точнее, я снимаю комнату, а она… приходит иногда переночевать. – Её губы дёрнулись в горькой усмешке. – Не всегда, конечно. Бывало, пропадала на день-два, но всегда возвращалась. А теперь – неделя. Ничего.

Щетинин постучал карандашом по блокноту, глаза прищурились.

– Как она вела себя в последние дни? Странности были?

– Странности? – Александра хмыкнула, в голосе мелькнула злость. – Да она вела себя, как всегда. Без царя в голове она. Вечно с мужчинами крутилась, гуляла, смеялась, будто… Ой, не хочу говорить. Никаких забот, только платья, танцы да мужчины.

Он записал пару слов, не отрывая взгляда от её лица.

– Долги у неё были? Или, может, она у кого занимала?

– Долги? – Она покачала головой, но в глазах мелькнула тень сомнения. – Не думаю. Хотя с её поведением… всякое могло быть. Но денег у неё не водилось. Сама не зарабатывала – жила под чьей-то опекой, чаще добровольной. У неё занимать нечего, да и сама она – не из тех, кто одалживает.

– Может быть она у кого-то занимала?

– Могла, конечно. Но она тоже занимать не любит. Говорила: “Берешь чужие деньги на время, а свои отдаешь навсегда”. Может кто-то из мужчин думал, что дает ей деньги с возвратом… Не знаю, господин сыщик. Скорее нет, чем да, но уверенной быть не могу.

– Мужчины понятно, а женщины?

– Куля всегда находила, у кого взять – то платье, то билет в театр. Наверное, и сама что-то одалживала. Но деньги она не занимала и сама не давала. Как дать в долг, если у самой ничего за душой?

Щетинин кивнул, карандаш замер над страницей.

– Расскажите про её любовные связи.

Александра вздохнула, пальцы стиснули сумочку сильнее.

– Мужчин у неё – тьма. Я уж там не разбираюсь, но их было много, разных. В последнее время болтала про какого-то купца из Москвы. Может, привирала, но мужчина явно не бедный. Водил её в театр, подарки, поди, дарил. – Она скривилась, будто проглотила что-то кислое.

– Про театр откуда узнали? – Щетинин прищурился, уловив зацепку.

– Она трещала про «Грозу» Островского, – Александра фыркнула. – Куля отродясь книги в руки не брала. Я удивилась, спросила, а она мне: «Читают только те, кто в театр сходить не может». – Её голос сочился презрением. – Вот такая она.

Щетинин хмыкнул, записал «театр» и обвёл слово. Плохенькая, но зацепка.

– Чем она вообще занималась?

– Дуростью! – Александра не сдержалась, но быстро взяла себя в руки. – Не работала, денег не имела, только на шею мужчинам садилась и каталась, пока её не скидывали. Танцы, гулянки – вот её жизнь.

Щетинин посмотрел на Александру. Ей явно не нравилось поведение сестры, но она старалась держаться в рамках приличий, а тут не смогла совладать с собой.

– Где она бывала чаще всего? – Он откинулся в кресле, скрипнув пружинами.

– На танцах, в библиотеке – не читать, конечно, а знакомиться, – Александра скривилась. – В театры ходила, в кабаки, поди. Где весело, там и Куле место.

– Подождите. В библиотеке? Она же не любит книги, по вашим словам.

– Я думаю, что она ходила туда знакомиться. Мужчин там много, а коли читают, значит и деньги водятся.

Щетинин записал: “Библиотека” и подчеркнул.

– А деньги откуда брала? – Щетинин постучал карандашом, взгляд стал цепким.

– Мужчины давали, – она ответила резко, щёки слегка порозовели. – Я приличная женщина, господин Щетинин, не знаю, как это у них там устроено. Подарки, платья, деньги… Все это у Кули было, а вот как из чужого кармана в ее перекочевало, я не знаю.

«Приличная» – слово, что Петербург давно съел, выплюнул и забыл. Он слышал его слишком часто – и каждый раз оно звучало по-разному. Иногда как угроза. Иногда как мольба. А чаще – как самозащита, тонкий щит, за которым всё равно проступали пятна.

Он кивнул и записал: “Подарки от мужчин”.

– Конфликты у неё были? С кем-то ссорилась?

– С жёнами, наверное, – Александра пожала плечами. Голос ее стал усталый, как вечерняя улица. – Она ж не скрывала своих дел. Но я ничего такого нового в её жизни не заметила. Куле всё как с гуся вода. Даже если и поругалась с чье-то женой, то нос не вешала.

Щетинин потёр подбородок, щетина зашуршала под пальцами.

– Есть идеи, куда она могла подеваться?

– Нет, – она ответила твёрдо, но глаза выдали тревогу. – Если б знала, сама бы проверила. Я не из тех, кто по сыщикам бегает просто так.

– Документы, личные вещи – что-то пропало вместе с ней? – Он наклонился чуть ближе, голос стал тише.

– Вроде нет, – Александра задумалась, нахмурив брови. – У неё и вещей-то много, но ценных… Я думаю, не так много. Но я в её барахле не рылась, точно не скажу.

– Странные письма, слухи? – Щетинин крутанул карандаш в пальцах.

– Слухи о ней вечно ходили, – она махнула рукой, устало. – Я уже слушать устала. За свою репутацию обидно, люди говорят: “Две сестры, значит обе такие”. Писем не видела, да она и не из тех, кто письма пишет. И читать она не любитель. Говорила, что лучше при личной встрече все рассказать.

Он кивнул, записал «слухи» и поставил вопросительный знак.

– Её окружение? Не мужчины – подруги, кто-то, кому она доверяла?

– Подруги? – Александра покачала головой, губы сжались. – Скорее нет, чем да. Мы не то чтобы близко общались. Она их всех как конкуренток видела, а не как людей, которым душу открыть можно.

– Могу я осмотреть вашу комнату?

– Да, конечно, – она ответила быстро, но пальцы дрогнули. – Приходите, смотрите. Нечего там прятать. Я

– Кто ещё имеет доступ к комнате? – Щетинин прищурился, уловив её нервозность.

– Ключница, – Александра пожала плечами. – Ну и всё, больше никого.

– Почему ко мне, а не в полицию? – Он отложил блокнот, скрестив руки.

– Скажу вам, как на духу, – Она хмыкнула, в голосе мелькнула горечь. – Полиция таких, как Куля, искать не станет. Скажут, сама вернётся, или вообще… – она осеклась, опустив взгляд. – Не горят они желанием за таких браться.

Щетинин кивнул, его лицо осталось неподвижным, но в глазах мелькнула искра. Полиция и не таких искала. Странно. Может быть что-то большее?

– Есть ли что-то, что вы утаиваете? Ради чести, безопасности, удобства? Всё равно всплывёт.

– Мне скрывать нечего, – Александра вскинула голову, глаза полыхнули. – Я честная женщина, господин Щетинин. А про Кульку и так весь город знает. Найдите эту дурёху непутёвую. Пусть и дура, но сестра. Кроме неё у меня никого.

Он помолчал, оценивая её. Карандаш замер в пальцах. Значит все таки “приличия”? Разберемся.

– Александра, мы с вами на одной стороне. Я не хранитель приличий и лучше рассказать мне все заранее.

– Александр, я вам все и рассказала. Я не лезу в жизнь сестры, хоть и являюсь частью ее жизни. Да, мы живем вместе иногда, но большую часть времени мы проводим раздельно. У меня есть догадки и мысли на ее счет, но я их вам уже рассказала.

– То есть она приходит, спит и сразу уходит?

– Приходит под ночь, иногда совсем не приходит. Спит до обеда и уходит по своим делам. Приходит – я уже сплю, когда уходит я не знаю, потому что я на работу ухожу утром, пока она еще спит.

Вот она жизнь: вроде живут под одной крышей, а ничего друг о друге не знают.

– Что именно вы хотите? Найти её, узнать правду, вернуть что-то?

– Я… – она запнулась, голос дрогнул. – Не знаю. Сердце не на месте. Найдите её, если возможно. Или весточку какую. Может, она с купцом своим или ещё бог знает с кем уехала, решила жизнь переменить. Я осуждать сестру не буду, просто знать бы, что с ней все в порядке. А может… – она сглотнула, – упаси бог, что-то случилось. Узнайте, кто виноват, если так.

Он закрыл блокнот, постучал карандашом по столу.

– Хорошо, барышня. Я займусь. Где вас найти, если что?

Она назвала адрес – узкая улочка у Фонтанки, дом с облупившейся штукатуркой. Щетинин записал, поднялся, проводив её взглядом. Александра встала, поправила пальто, шагнула к двери. Её шаги стихли в коридоре, а контора снова погрузилась в тишину, нарушаемую лишь шорохом ветра за окном. Щетинин затянулся папиросой, дым кольцами ушёл к потолку. Акулина Соколова. Куля. Ещё одна тень в этом городе, что проглатывает людей, как каналы – мусор. Он стряхнул пепел и уставился на карту. Где-то там, в паутине улиц, ждал ответ. Или ещё одна могила.

Глава 2. По следам тени

Петербург встретил Щетинина сыростью и гулом. Улицы блестели от дождя, фонари тонули в сумерках, а из подворотен доносились пьяные голоса и лай собак. Он запахнул пальто и шагнул вдоль Фонтанки, воротник поднят, руки в карманах.

На углу Садовой мелькнул газетчик, выкрикивая заголовки про очередное убийство. Щетинин бросил взгляд на мальчишку, но не остановился. Новости ему приелись. Он свернул в переулок, где дома жались друг к другу, словно боялись упасть в канал.

Дом, где жили сёстры, стоял в конце улочки, придавленный соседними зданиями. Четырёхэтажный, с облупившейся жёлтой краской, он выглядел так, будто его построили из усталости. Фасад украшали трещины, окна первого этажа заколочены досками. У входа, под козырьком, курил дворник – коренастый, с седой бородой и руками, чёрными от сажи. Он лениво мёл мостовую, но, завидев Щетинина, прищурился.

– Куда идём, господин? – Дворник сплюнул, голос хриплый, как скрип телеги. – К Соколовым, поди?

– Точно, – Щетинин кивнул, остановившись. – А как вы поняли?

– А к кому еще такой респектабельный мужчина может идти?

– Акулину Соколову, Кулю, давно видел?

Дворник хмыкнул, затянулся самокруткой, выпуская дым в сырой воздух.

– Кулю? Шикарная женщина, что и говорить. Платья, духи, смех – как с фотокарточки сошла. – Он усмехнулся, но глаза остались холодными. – Последний раз с неделю назад мелькала. С кавалером, как впрочем и всегда. Поздно вернулась, каблучками по лестнице цокала.

– Кавалер? Какой из себя? – Щетинин прищурился, доставая папиросу.

– Какой-какой… Видный мужчина, – дворник подмигнул. – в шляпе, пальто длинное. Они с Кулей под ручку шли, она хохотала. Больше не видал её.

– А частенько к ней кавалеры приходили?

– Да, они Кулю каждый раз провожали. Если появлялась тут, то с кавалером. Но я не припомню, чтобы они оставались.

Щетинин кивнул и поблагодарил, бросив дворнику мелочь, и шагнул к двери. Та, тяжёлая, с облупившейся краской, вела в тёмный подъезд, где пахло кошками, кислой капустой и застарелым табаком. У двери ключницы, сухой старухи с лицом, похожим на смятый пергамент, он остановился. Она сидела в каморке, заваленной старыми сундуками, и вязала, не поднимая глаз.

– Добрый вечер, – Щетинин снял шляпу. – Мне в комнату Соколовых. Александра разрешила.

Старуха приподняла брови, посмотрела поверх очков, не сразу отвечая. Потом губы сжались, но взгляд не стал колючим – скорее испытующим.

– Разрешила, говорите?.. А вы кто такой будете?

– Александр Щетинин.

– Ага… Было дело, говорила она про вас. – Она кивнула, но не спешила с ключами. – В наши времена надо поосторожнее. Кому попало ключи от чужих дверей не раздашь.

– Похвальная осторожность. – Щетинин смотрел на старуху, а старуха на него. Она не собиралась искать ключи, пока Щетинин не подтвердит, что он и правда тот, кем представился. Щетинин достал визитку.

– А как иначе? Уж больно сейчас народ пошёл – то воры, то бог весть кто. – Она вздохнула и начала копаться в ящике. – Вы уж не в обиде, если что. Я за жильцов душой болею.

– А что про сестёр скажете?

– Сёстры, – буркнула она, продолжая рыться, – как день и ночь. Александра – золотой человек. Работает на ткацкой фабрике, не опоздает, не прогуляет. Честная, спокойная. Прямо беда, как жалко её.

– Жалко?

– Да. Бог послал ей обузы – Кулю эту… – она понизила голос. – Младшая, вроде бы сестры… да голова – пустая тыква. Где шляется – никто не знает. Всё по мужчинам, как муха на мёд. То с одним, то с другим. Ни стыда, ни покоя. Только двери хлопают по ночам, да соседи жалуются.

– Давно её видели? – Щетинин прищурился, отмечая перемену в голосе.

– С неделю назад, не меньше. – Она выудила ключ и положила на стол. – Ушла с каким-то франтом. Шляпа, пальто, бородка. Такой весь из себя важный. И с тех пор ни слуху, ни духу. Слава богу – тишина хоть.

– Франт? Как выглядел? – Он чуть подался вперёд.

– А кто их разберёт, этих франтов? – Она всплеснула руками. – Все на одно лицо. Очки, бородка, пальто дорогое, будто из модного журнала. Только толку от них – как от козла молока. Куля-то и рада дурью маяться, а Александре расплачиваться.

Щетинин кивнул, забрал ключ и двинулся к лестнице.

– Господин сыщик, – крикнула ключница, когда Щетинин уже уходил. Щетинин обернулся, – вам сейчас Зоя расскажет всякого. Вы ее не слушайте, у нее язык что помело.

– Учту.

Лестница, узкая и крутая, скрипела под ногами. Щетинин взялся за деревянные перила – липкие, шершавые, с въевшейся грязью, будто их не чистили никогда. «Этот дом гниёт заживо», – подумал он. На площадке второго этажа его окликнула женщина – лет сорока, в переднике, с усталым лицом и руками, красными от стирки. Соседка, судя по всему.

– Вы к Соколовым, что ли? – Женщина отвлеклась от мытья полов. Голос – низкий, сиплый, с вечной простудой или табачным налётом. – А Кульки нет.

– Да?

– Нет её, говорю же, как в воду канула. Ни шагов, ни шороха. А вы, простите, кто будете? Из газеты, али откуда?

– Частный сыск, – Щетинин показал визитку.

– А-а-а… – она затянуто протянула, будто пробуя слово на вкус. – Я-то сразу подумала: не просто так вы. Лицо умное. Не как у наших, знаете… местных. А что, нашли что? Есть зацепочка? Или пока глухо?

– Пока опрашиваю соседей.

– А, понятно… Ну вы спрашивайте, спрашивайте. Я, если что знаю – расскажу, не утаю. Только и вы потом не жадничайте. А то у нас тут, знаете, как в погребе – темно, да слухов больше, чем клопов.

– Часто ли к ней кавалеры ходили?

– Ох, кавалеров у Кульки было – как котов у селёдки. Всё разные. Только, что интересно, – провожали её до двери, а внутрь ни один не заходил. Я-то, знаете,слышу все, у меня ухо услышит, как сверчок с печки прыгает. Наверное, Куля стеснялась, как живёт. Ну да – потолок облезлый, икона перекошена, да и Сашке бы не понравилось, что их комнату в проходной двор превратили… не пара её духам и чулкам.

Она смотрит на Щетинина с явным интересом:

– А вы, простите, сами из полиции бывшие? Или всё сразу в частную пошли? Много дел было? Пропажи, убийства, может? – Она вытянула шею, как будто собиралась услышать целый роман. – А эта… Кулечка наша – думаете, убили, что ли? Или с кем-то сбежала?

– Пока неясно. А что за кавалеры у неё были, можете описать?

– Дайте-ка подумать. Последний вроде – книжный, чистый интеллигент: бородка аккуратная, очки в тонкой оправе, книжку всегда под мышкой, пальтишко – ну просто как в модных иллюстрациях. Вы бы видели, как на него соседка снизу смотрела – сама замужем, а слюну пускала. Только я-то поняла: такой наверняка женатый. Эти культурные – они всегда с оглядкой. И тихие. И Куле такие, видно, нравились. До квартиры доведёт, шепнёт чего – и домой к своей жене. Или к двум.

– А заходил внутрь?

– Я не видела, но дверь хлопала. Может, и заходил. А вы что думаете? Часто такое бывает? – Она сделала шаг ближе. – Ну, что девка вот так – и враз исчезла?

– Бывает. Расскажите ещё – кто к ней бывал?

– Ещё один был – совсем другой. Какой-то неопрятный, бедный. Я так и не поняла, что Куля в нем нашла… Не ее такие, она больше с интеллигентными. Помню приходил весной, потом летом появлялся, а что он Кульке предложить может? Она его прогоняла. Я тогда сразу Варваре сказала: сгинет девка с ним. У меня ведь чутьё – собачье. Если мерзость рядом – у меня ухо щёлкает.

Она снова пристально вгляделась в Щетинина:

– А вы, может, чего нашли в её комнате? Или кто писал? Бывало, что она с кем ругалась? Может, следы какие остались?

Щетинин не ответил.

– Эх, не скажете, конечно… Понимаю. Но всё же… Я, между прочим, видела, что она совсем без подруг была. Ни одной женщины к ней не ходило. Ни подружек, ни тёток, ни кого. Бабы её стороной обходили. И правильно. К таким как она – и мужей жалко подпускать. Улыбнётся – и всё, провалился человек.

– Вы думаете, она специально?

– А как же! Её с малолетства носило – всё шали, духи, да каблучки. А душа… ну, может, и была, но глубоко, где никто не добирался. Хотя жалко. Всё же своя, с дома. Только вот теперь ни с того, ни с сего пропала, и люди уже шепчутся. Говорят, на болотах что-то нашли. То ли платок, то ли башмачок. А может, и не её вовсе. Но ведь каждый теперь думает – не про Кулю ли?

– Что за платок?

– Не знаю точно, мне Агриппина сказала, а ей, может, Кузьмич с рынка. Но вы ж всё равно узнаете. Я чувствую: у вас глаз зоркий. Вы, небось, как пришли – сразу поняли, что здесь что-то нечисто? А?

Щетинин не подтвердил, но соседка заулыбалась – довольная, что разговорился хоть чуть.

– Ну, коли что узнаете – загляните. Не для себя прошу, а… чтоб тревога ушла. А то ведь ночью не сплю. Приснилось мне вчера: Куля на лестнице стоит, в зелёном платье, и смотрит. Не говорит ничего – только смотрит. Плохой знак…

Она перекрестилась торопливо, но будто с надеждой, что сыщик скажет ей хоть крошку истины, а Щетинин поднялся на третий этаж.

Комната сестёр была тесной, но чистой, с выскобленными полами и тонкой занавеской на окне, пропускавшей серый свет. Верёвка с занавеской делила пространство пополам. Слева – угол Александры: аккуратная кровать, столик с швейной коробкой, две книги, крестик на стене. Справа – хаос Кули: яркие, чуть потрёпанные платья на гвоздях, бусы и платки на комоде, зеркальце среди лент. На кровати лежала шаль, будто Куля только что её сбросила.

Щетинин подошёл к окну, отодвинул занавеску. Двор внизу завален мусором, канал чернел водой, прохожие кутались от мороси. «Петербург прячет следы», – подумал он, возвращаясь к вещам Кули. Он осторожно перебирал одежду из нежных тканей своими огрубевшими от времени пальцами. Алое платье с потёртым подолом пахло сладкими духами. В ящике комода – заколки, серёжки, пустая коробка из-под конфет. «Вернётся ли к ним хозяйка? Наденет ли сново или они остались сиротами? – мелькнуло в голове, но он отогнал мысль. – Не торопись». Рядом лежала треснутая пудреница. Он аккуратно положил её обратно.

Под шалью, в углу кровати, нашёлся читательский билет в библиотеку. «Акулина Соколова», отметка – месяц назад. «Такая веселая и беззаботная женщина и книги? Интересно.», – усмехнулся он, сунув билет в карман. На подоконнике, среди сухих цветов, лежали три билета на танцы с печатями залов на Сенной и театральная программка – «Петербургский народный театр», потёртая, с загнутым углом. Название кольнуло память, но где он его слышал? «Где-то я уже слышал про этот театр. Но где?» – подумал он, засунув программку в карман.

Оглядев комод и кровать, Щетинин замер. Ни писем, ни фотографий – ничего личного. «Словно следов не хотела оставить», – подумал он, потирая щетину. Денег или следов борьбы не нашёл. Куля ушла сама – или её увели. Тишина комнаты давила, будто знала больше, чем показывала. Щетинин запер дверь, спустился по грязной лестнице, ключницы не было на месте, он положил ключ на стол и вышел.

Библиотека занимала первый этаж угрюмого каменного дома с облупленными колоннами и высокими окнами, затянутыми пыльной кисеёй. Внутри пахло старой бумагой, воском и слабым привкусом кислоты – будто кто-то пролил чернила на деревянный пол много лет назад, и запах так и въелся.

За стойкой сидела библиотекарь – женщина лет сорока пяти, в строгом платье, с серым пучком, затянутым так туго, что казалось, он держит её голову в сборке. Очки на цепочке висели у самого кончика носа, а пальцы были испачканы в чернилах, словно она только что что-то переписывала от руки. При виде Щетинина она подняла глаза, но выражения лица не изменила.

– Добрый вечер, – сказал он, снимая шляпу. – Меня интересует Акулина Соколова. Ваша читательница. Куля.

– Куля… Конечно, помню. Тут её не спутаешь. Девушка яркая, шумная. Больше внимания привлекала, чем книг. Читательница… Ну, да, читательский билет у нее был значит читательница. – библиотекарь улыбнулась, будто вспомнила что-то смешное. – Яркая, шумная. Книги брала для виду, а больше чай пила да на мужчин зыркала.

– Часто бывала?

– Весной – почти каждый день. Летом на веранде сидеть любила. Книжку – под мышку, самовар – на стол. А сама глазами вокруг – не страницы смотрит, а мужчин высматривает. Особенно, если с галстуком да тростью. – Женщина усмехнулась, но без злобы. – Тут у нас пара-тройка таких ходоков бывала. Но одного она особенно выделяла. Всё с ним сидела, шептались.