Смотрим кино, понимаем жизнь: 23 социологических очерка

Планирование в этой среде невозможно в принципе, ибо в каждом действии старательно подчеркивается важность текущего момента, здесь ничего не откладывается на будущее. Например, выловленный с помощью водолазов драгоценный коньяк 1804 г. тут же открывается и пускается в ход. Любая забота о завтрашнем дне отсутствует.

Характерно, что в этой среде мы наблюдаем не просто отказ от стратегического планирования, но и вообще отказ от рассуждения. Здесь проявляется удивительное для взрослых и опытных людей доверие к словам, когда ничто не проверяется (ведь все свои). В результате они обращаются с боевой миной как с учебной, поскольку кто-то сказал, что она «учебная».

Как же тогда совершаются практические действия? Видим ли мы здесь хотя бы какое-то подобие устойчивости и последовательности? Нет, с внешней точки зрения действия участников спонтанны и лишены любой видимой продуманности. Начало практических действий (охота или рыбалка) постоянно откладывается. А когда движение к намеченной цели все же начинается, оно постоянно прерывается, причем не успевая толком развернуться.

Мы видим почти абсолютную спонтанность при отсутствии любой нормальной подготовки. Всякое действие совершается немедленно, без зазора между мыслями и поступками («сейчас и пойдем!»). То, что приходит кому-то в голову, немедленно реализуется без просчета рисков и возможных последствий. А при возникновении какого-то препятствия совершается другое немедленное действие по его преодолению. И вот здесь действительно проявляется немалая настойчивость, похоже, что препятствий для наших героев просто не существует. Чего стоит одна только переброска коровы в бомболюке боевого самолета. В целом наблюдается чередование откровенного коллективного разгильдяйства и последующего коллективного напряжения. Здесь принято постоянно преодолевать трудности, созданные собственными руками.

А что же происходит с достижением поставленных целей? Декларируемая в самом начале цель (поохотиться и порыбачить) по всей очевидности не достигается. В итоге ничего не поймано и не добыто, т. е. деятельность не приносит ожидаемых результатов (если не считать пристреленной случайно коровы). Более того, по ходу историй происходит постоянное замещение исходных целей. И складывается устойчивое впечатление, что декларируемые «на берегу» цели не принципиальны и, более того, совершенно иллюзорны. Несмотря на постоянные заверения, никто на деле охотиться и рыбачить не собирался.

Достижение каких-либо целей при таком порядке если и происходит, то непреднамеренно. Например, две ракеты, случайно выпущенные пьяным гостем с ракетоносца, где он никак не должен был находиться во время боевых учений, точно поражают свои цели. И самое удивительное, что это непреднамеренное достижение целей никого не удивляет – а как же могло быть иначе? Ясно, что спланированное рациональное действие по достижению намеченной цели решительно невозможно из-за творящегося повсеместно беспорядка. И, более того, интуитивно мы понимаем, что если бы все было спланировано «как надо», то цели едва ли были бы поражены.

Порою вместо одной цели реализуется совсем другая, незапланированная, и достигается совсем не то, чего хотели, – например, привозится живой финн вместо оставленной водки, поднимается со дна старый коньяк вместо затопленного баркаса, обнаруживается чужой пистолет вместо своего потерянного табельного оружия. И, кажется, это никого не смущает, все это воспринимают совершенно естественно.

Если нет никакого плана в начале, пытаются ли участники как-то рефлексировать и размышлять по поводу уже совершенных действий? Такая рефлексия также полностью отсутствует, не затевается даже традиционный разбор полетов. Вопросы о смысле содеянного задает только финн. Но он чужак, что с него взять?

Проводится ли хотя бы впоследствии какая-то оценка эффективности уже проделанных действий? Нет, не проводится. Формально эффективность действий, как правило, равна нулю – например, поехали через кордон за водкой, вернулись с пустыми руками, и все нормально. Более того, само понимание затрат и эффективности действий здесь отсутствует в принципе. Мы видим сплошную растрату и уничтожение ресурсов, причем без всякого сожаления (пример с затоплением баркаса).

Возникает резонный вопрос: может быть, для соучастников национальной охоты и рыбалки важен не результат, а сам процесс – глядеть на поплавок, ходить с ружьем по лесу? Возможно, удовлетворение от процесса или просто сам процесс для них куда важнее результата? В подтверждение один из героев провозглашает: «Для нашей национальной охоты главное не зверь, а процесс. Ты ходишь, ищешь. Можно ничего не делать, только ходи».

Но и этот ответ не годится. Дело в том, что ведь самого процесса как такового тоже нет – никто в итоге не охотится и не рыбачит. Запланированный процесс, от которого можно было бы получить удовольствие, даже не начинается. Забавно, что при этом, оценивая результаты происшедшего, все кажутся удовлетворенными. Выглядит так, как будто и процесс реально был, и его цель была достигнута («Хорошая охота была. Нормальная. Вполне» и «Давно у меня такой рыбалки не было»). Ради чего тогда все это затевалось?

Важность соучастия и сопереживания

Главной ценностью для собравшихся является не достижение какого-либо полезного результата. Здесь подчеркнуто отрицается важность выгоды, тем более выгоды материальной. «Главное не добыча, а единение и любовь», – говорит егерь Кузьмич (Виктор Бычков) в сиквеле «Особенности национальной охоты в зимний период». Соучастие в любом совместном деле (сколь угодно сомнительном) здесь важнее заранее выдуманного плана. Поэтому во главе угла оказывается сопереживание по классической формуле «хорошо сидим», предложенной еще в фильме «Осенний марафон» Георгия Данелии. Речь идет не об индивидуальном погружении в себя и даже не о коллективном акте медитации (хотя однажды троица друзей охотно уселась перед садом камней), а о погружении в совместное переживание лицом к лицу.

Какими способами достигается это сопереживание? Интересно, что разговоры, хотя они постоянно ведутся, в этом случае не играют решающей роли. Напротив, утверждается, что негоже произносить много слов, «иначе времени на отдых не останется». Разговор предполагает размышление вслух, он только мешает «настоящему, культурному отдыху» и поэтому необязателен.

Разговоры во многом заменяются постоянными тостами. В этом отношении важно, как именно произносятся тосты – этот обязательный атрибут совместных заседаний. Утверждается, что «тост на охоте должен быть кратким. Как команда. Как выстрел». И лучшие тосты – не просто короткие, они буквально состоят из одного существительного, умело выбранного и вставленного в процесс коммуникации. Их почти неизменно произносит Генерал (Алексей Булдаков), подбирая ключевые слова к текущему контексту: «За понимание!», «За единение!», «За красоту!», «За братство!», «За искусство!», «За Родину!» и т. п. Это обозначение простых объединяющих истин, которые не требуют никакого обсуждения в отсутствие какого-либо спора о ценностях. Они становятся сигналом к началу сопереживания, предложением «подключиться». Эти слова выполняют перформативную функцию, немедленно воплощаясь в совместном действии, которое не сводится лишь к приему очередной порции алкоголя. Несмотря на видимую простоту, произнесение таких слов – не слишком простой навык, связанный с умелым подбором коммуникационных ключей. Вдобавок статус речевого акта в сильной степени зависит не от того, что буквально сказано, а кто это сказал. Так, один из героев, Лева Соловейчик (Семен Стругачев), признается: «Я, как Генерал, говорить не умею». Это означает не то, что он не знает нужных слов, а то, что он не обладает достаточным авторитетом, чтобы его слова были не простой констатацией и «сотрясением воздуха», а воспринимались как значимый для других поступок.

Там, где произнесенные слова не имеют особого значения (кроме кратких, как выстрел, тостов Генерала), главным становится душевное единение. Подчеркнем, именно не духовное, а душевное, т. е. вызванное не рефлексивным и размышляющим, а эмоциональным состоянием собравшихся людей. Здесь не видится приобщения к высшим ценностям, нет и соборности как коллективного единения перед Богом и приобщения к Богу, о которых так любили писать православные философы.

На этом фоне рождаются новые формы коммуникации – невербальные и рассудочно непостижимые, когда Кузьмич и финн Райво (Вилле Хаапасало) свободно общаются между собой, притом что первый не знает финского, а второй не говорит по-русски. Причем их общение воспринимается как нечто совершенно естественное, а сами они даже не замечают того, что говорят на разных языках.

Водка как мера глубины сопереживания

Ранее часто возникал вопрос: почему, собираясь вместе или тем более выезжая на природу, мужчины должны были непременно напиваться до поросячьего визга? Этот вопрос вовсе не кажется тривиальным и требует специальных объяснений. Здесь необходимо осознать особую роль водки, а пьют почти исключительно водку («Кто же на рыбалке шампанское пьет?»). И, на наш взгляд, водка выполняет как минимум пять важных культурных функций. Их мы и рассмотрим более подробно.

Во-первых, водка используется как инструмент освобождения от мысли – не какой-то конкретной назойливой мысли, а от всякой мысли вообще. Потребление водки в изрядных количествах помогает не думать и предаться чистому бездеятельному созерцанию. Поэтому поглощается именно водка, а, скажем, не вино или пиво, питие которых предполагает размеренное и раздумчивое потягивание напитка за неспешным разговором. Прием водки напоминает удар, позволяющий одним махом (буквально) перейти в другое состояние. Это своего рода крещение огнем, открытие врат в коллективное сообщество.

Во-вторых, водка применяется как инструмент, помогающий наладить коммуникацию между людьми, в том числе в ее невербальных формах, т. е. она помогает освободиться не только от мышления, но и от самой речи, которая неизбежно несет в себе зачатки или остатки размышления.

В-третьих, способность пить еще в советское время рассматривалась среди мужчин как важная мера оценки человека. Вот яркий пример таких оценок. «Не наш человек прокурор… У нас до этого был прокурор, вот это мужичище! Наш человек. Бывало, полведра, через край, до дна. А потом еще лекции в клубе читает о вреде алкоголизма и культуре сексуальных отношений в сельской местности». И сразу ясно, что прежний прокурор заслуживал уважения, в отличие от нынешнего, при этом их профессиональная квалификация при таких оценках особого значения не имеет. Плохо пьющий человек (раньше всех «вырубающийся») выпадает из коллектива и портит компанию.

Характерно, что хорошо пьющему человеку водка придает новые силы, более того, способна пробудить спящие или даже отсутствующие навыки. Например, известно, что трезвый Кузьмич не умеет водить машину, а пьяный – ведет ее как ни в чем не бывало.

Для новичков водка становится важным тестом на проверку способностей. Прошедшие отбор принимаются в компанию. И для них этот «спорт» как безудержное соревнование в пьянстве, или кто больше «возьмет на грудь», в целом теряет свое значение. От «своих» уже не требуются непременные усилия по достижению количественных результатов. Друзья или те, кто причислен к друзьям, выше этого, они уже не проверяют друг друга, среди них уже все доказано и известно, кто на что способен. Они не выстраивают примитивную иерархию по принципу «кто больше выпьет» (она уже выстроена ранее), не пытаются испытать или унизить друг друга, просто стараются соблюдать питейный паритет (пить примерно поровну). А вот чужих, новичков или гостей непременно проверяют или просто спаивают.

В-четвертых, водка становится надежной мерой уровня достигнутого единения через количество выпитых бутылок. А как еще измерить глубину совместного сопереживания, если классические посредники-медиаторы в виде денег и интеллекта отходят на задний план, время утрачивает свое значение, а результат действий (добыча) отсутствует вовсе?

Иными словами, выпитая водка становится косвенным измерителем глубины погружения (насколько «хорошо посидели»), которая напрямую зависит от количества выпитого, причем выпитого именно совместно. В этом отношении констатация «Мы с ними выпили столько-то» означает, что мы достигли соответствующего уровня единения. Именно поэтому в мужской компании все следили друг за другом и было так важно, чтобы все непременно потребляли алкоголь и пили его примерно поровну, с неизбежной поправкой на физический вес и другие индивидуальные особенности организма. Подобный взаимный контроль необходим, чтобы двигаться к искомому состоянию вместе и примерно с равной скоростью. Это объясняет, в частности, и былую привычку побыстрее «догонять» других по уровню опьянения, если кто-то присоединился позже. И непьющий, и быстро пьянеющий равно выпадают из общего ритма, оказываются в другой реальности и «портят компанию». Совместное распитие спиртного в этом отношении оказывается очень чувствительным социальным процессом, требующим тонкого регулирования и непременного осознанного соучастия всех собравшихся.

И наконец, в-пятых, водка пока еще остается одним из национальных символов и средством общего единения. Генерал говорит об этом весьма возвышенно: «Водка – это уникальнейшее изобретение нашего народа. Это не просто крепкий напиток в ряду других. Это национальность, я бы сказал народность. Это то, что нас всех объединяет и сдерживает от окончательного распада».

С момента выхода фильмов утекло немало воды (и горячительных напитков), и в последнюю четверть столетия в России потребление водки неумолимо падает, а вместе с этим уходит и описанная нами вкратце часть культуры. Следует ли сожалеть об этом – пусть каждый рассудит сам.

Освобождение от либидозных стремлений

Портит подобную компанию, по убеждению ее участников, и присутствие женщин. Серьезное дело видится как мужское дело, не терпящее суеты. Женщины в картинах не входят в число основных героев и появляются в виде нарочито карикатурных персонажей. Среди них завлекательные и бессловесные доярки, врачиха, падающая в обморок при виде ранения, финская женщина, которую на трое суток запирают в сарае, – всех их объединяет то, что они не встраиваются в общий ход событий, не годятся для «серьезных дел».

Освобождение от либидозных стремлений, сублимация этих стремлений, похоже, превращаются в еще одну не до конца осознаваемую цель. Остаточные порывы в виде устремления к женщине еще проявляются, но все они не настойчивы и кончаются безрезультатно. Прокурор закрывает женщину в сарае, а затем забывает, где ее оставил. Сережа (Сергей Русскин) лезет за привидевшейся спьяну (или реальной?) русалкой в трансформаторную будку, и его бьет током. Поездка друзей к дояркам заканчивается ничем. И каждый раз наши герои возвращаются к главному – совместному мужскому переживанию.

Женщина в их глазах склонна к суете, она сбивает нужный настрой. Поехать к женщинам по минутному порыву (на милицейском газике), в принципе, можно, но брать их в свою компанию уже нежелательно. Чистая («высокая») компания остается исключительно мужской.

Одна из заявленных в фильме претензий к женщинам заключается в том, что они много говорят, ибо у них общение построено через слова. А вот мужчинам есть о чем поговорить и без слов. Для них вербальная коммуникация не главное. Генерал говорит об этом так: мужчина в принципе может быть немым, а для женщины немота – трагедия. «У них все общение на словах построено. Ну, а мы, мужчины, можем и без слов друг друга понять. У нас есть о чем поговорить. О своем, о мужском». И поговорить преимущественно молча.

Непременное нарушение формальных правил

В ходе историй мы наблюдаем практически полное пренебрежение всякими формальными правилами – нарушение всяческих инструкций и приказов, неоднократное пересечение государственной границы, использование военной техники для бытовых нужд. Здесь почти полностью отсутствуют дисциплина и само понятие дисциплины, хотя заметим, что многие основные участники событий – из режимных силовых учреждений (армия, милиция, прокуратура). И почему-то потеря табельного оружия милиционером Семеновым (Сергей Гусинский) никого особенно не смущает. Тот же милиционер немедленно отказывается от заполнения требуемого по закону протокола, когда перед ним появляется наполненный стакан. И ясно, что перед нами не проявление алкоголизма, – компромисс с законом или отказ от буквы закона становится платой за прием в компанию, который рассматривается как непреложная ценность.

Все стремятся к «настоящему отдыху», это называется «отдохнуть душой по-культурному». А такой настоящий отдых должен быть непременно связан с приключениями, которые понимаются прежде всего как нарушение установленного порядка вещей, причем нарушение сознательное. То есть особое удовольствие достигается не просто через освобождение от формальных правил, а нередко через прямое нарушение формального порядка. Это, например, охота без лицензии или рыбалка с использованием военной техники, пересечение государственной границы или попытки глушить рыбу динамитом. С этой точки зрения, кстати, объяснима известная тяга многих к быстрой езде («Какой русский не любит быстрой езды…») – ведь удовольствие получается не только от скорости и связанного с ней контролируемого риска, но и от самого нарушения правил, сопряженного со сладостным чувством вседозволенности.

Наши герои задействуют в своих авантюрах немалые ресурсные возможности. Причем привлекаются самые нетрадиционные ресурсы – военный бомбардировщик используется для перевозки коровы, ракетоносец и подводная лодка задействуются для поездки за водкой, а воздушный шар – для охоты на глухарей. Все это становится возможным благодаря дружбе с силовиками.

Единство силовиков и народа

Попутно и ненавязчиво наши фильмы демонстрируют своего рода единство народа и силовых структур (моряков, летчиков, милиционеров). Более того, народ и силовые структуры, по сути, сливаются. Помимо «народного милиционера» Семенова, наигрывающего блюз на балалайке, тот же Соловейчик, напомним, – майор убойного отдела. Егерь Кузьмич – тоже человек при погонах и оружии. А ключевая роль исполняется армейским генералом.

Генерал во всех этих историях играет важную интегрирующую роль. Он не просто вояка с высоким чином. Несмотря на внешнюю простоту, Генерал является постоянным источником исторических знаний (раздает исторические справки), это культурный человек (играет на рояле) и эстет (курит непременные сигары). Его тосты, которые он продолжает произносить даже во сне, служат камертоном, помогающим всем остальным настроиться на одну волну сопереживания и соучастия. К Генералу уважительно и трогательно обращаются «Михалыч».

Генерал в данной истории не источник военных команд. Здесь каждый сам себе отдает команды на исполнение (так поступает, например, Соловейчик). Генерал выступает источником тех самых нетрадиционных ресурсов, появляющихся в результате поддержки силовых структур. Это «крыша», позволяющая нарушать правила безнаказанно, зная, что, если что-то нештатное случится, их есть кому прикрыть («С нами генерал»). Интересно смотреть, как выразитель интересов страны и закона (несомненно, искренний) становится одновременно средством защиты от закона. Вспомним, например, как Соловейчик был задержан, когда на воздушном шаре с оружием (пусть и невольно) пересек государственную границу. Чем закончился этот полет? Как заведено, по звонку, его спасли, отогрели, накормили и доставили обратно.

Забавно, что принадлежность к силовым структурам рассматривается как своего рода охранная грамота при творении безобразий. Вовлечение силовых структур, призванных формально следить за порядком, на деле освобождает от этого самого порядка, помогая потенциальным и реальным нарушителям избавиться (хотя бы на время) от давящего формализма.

По мере накопления совместных переживаний в нашей компании происходит постепенное преодоление формальной иерархии, и все становятся примерно равными. Хотя некоторые основы иерархии сохраняются – например, в виде неоспоримого авторитета Генерала. Но его авторитет базируется не на одном лишь звании, он уже не приказывает, а, скорее, дает общие установки. Обычно в социологии принято говорить о рутинизации харизмы[13], когда яркий лидер обретает начальственную должность. Здесь происходит нечто обратное – формальный начальник превращается в харизматического лидера. Возникает своего рода харизматизация рутины.

В отличие от явных симпатий к «народным силовикам», здесь демонстрируется неизменное презрение к чиновникам – они всячески уничижаются, как в случае прокурора с портфелем или асексуального инспектора Ольги Валерьевны (Ирина Основина), которая оказывается чужой вдвойне: она женщина и чиновник. Чужих «обламывают» и «обтесывают», встраивая в общий порядок и заставляя принять правила игры этой компании, но они все равно не становятся своими. Их принимают на время, чтобы не мешали.

Неумолимая тяга к высокому

В действиях и настроениях участников событий постоянно ощущается тяга к чему-то несиюминутному и высокому. При этом у них не наблюдается явной религиозности, как, впрочем, и откровенного атеизма. На замену приходит некое подобие протоправославного язычества – со стрельбой и фейерверками. Все собравшиеся, по всей видимости, православные (кроме финна), но не обременены соблюдением ритуалов. По этой причине, кстати, увлечение восточной эзотерикой не встречает психологических и культурных препятствий. К тому же какое-то приобщение к высоким началам все же требуется, чтобы посиделки не выглядели как простая пьянка.

У наших героев постоянно проявляется склонность к квазифилософским сентенциям, носящим отвлеченный, т. е. не имеющий прямого отношения к жизни характер. Эти размышления представляют собой причудливую смесь патриотизма, традиции, обращения к истории в примитивном виде, разного рода имитаций.

Все участники происходящих событий – несомненные российские патриоты. Даже бессловесные доярки, заслышав немецкую речь, выплескивают на пришедших ведро воды. Но важно, что речь идет о неагрессивном патриотизме, который проявляется в некоем снисходительном отношении к инородцам. Скажем, финны рисуются как чудаки, полукомические персонажи, которых каким-то образом угораздило родиться финнами. И, например, финн Райво все время спрашивает, когда же наконец начнется охота (он, видимо, воспринимает сказанное буквально). Но это не злобные карикатуры, и не случайно финна, несмотря на все особенности и культурные барьеры, принимают в свою компанию.

Заметим, что наблюдаемое нами подчеркнуто праздное времяпрепровождение в виде охоты или рыбалки, да еще когда добыча не служит главной целью, является явной имитацией былых аристократических обычаев и престижного потребления прошлого, пусть и в сильно упрощенном, «демократизированном» виде. Не случайно показываются сцены из былой помещичьей охоты. Как тут не вспомнить Торстейна Веблена с его «Праздным классом»[14]. Это способ одновременного приобщения и к высокому стилю, и к историческим российским корням. И то и другое, несомненно, утрачено и воспроизводится лишь поверхностно, на уровне отдельных внешних форм. Но даже такая имитация не лишена культурно наполненного смысла – через нее совершается символическая попытка восстановления распавшейся связи времен.

«Полное отторжение от бреда нашего»

Не раз приходилось задаваться вопросом: откуда у россиян такая тяга к восточной эзотерике без всякого освоения восточной философии? И вообще вся эта необъяснимая любовь к Востоку и экзотике? Возьмем для примера глубоко русского егеря Кузьмича – зачем ему японская беседка, фураке (японская деревянная ванна), бесконечные фото с африканскими животными? И Кузьмич, конечно, не один такой. В одном из фильмов рассказывают про некоего участкового Кирюхина, который завел коалу и высаживает на приусадебном участке эвкалипты для ее кормления. Как замечает по этому поводу один из героев: «Необузданная фантазия у людей пошла. Особенно вдали от культурных центров».

Многих влечет тяга к восточному созерцанию. При этом она явно отличается от восточной медитации, которая связана с погружением в себя – настолько глубоким, что помогает преодолевать рассудочные и логические построения, переходя к чистой мысли и далее к более высокому духовному состоянию блаженства (нирваны), когда мысль превращается в пустоту, в ничто. Это продукт внутренней концентрации, и потому для медитации выбирается конкретный объект – предмет, точка на стене. В российской жизни эта созерцательная практика организуется иначе и используется, скорее, для отказа от размышления и глубоких переживаний. Цель проста: «полное отторжение от бреда нашего».