Не/смотря ни на что. Махонька и Гном

– Да. И что? – сглотнул слюну Иван. – Это не помешало мне закончить специализированную музыкальную школу и стать победителем многих музыкальных конкурсов…

– Как что?! – перебила его женщина. – Помимо вокала, студенты этого факультета изучают основы хореографии, сценическое движение, актерское мастерство… Как прикажете обучать вас всему этому? Вы же ходите с палочкой! Вы же не видите преподавателя! Вы даже писать нормально не можете!

– Я всему научусь – я очень способный.

Если бы Ваня был зрячим, он бы увидел, как из выцветших от времени глаз преподавательницы начинают сыпаться искры и вибрировать ее ноздри. Как седые букольки, разделенные прямым, как гринвичский меридиан, пробором, медленно поднимаются вверх, принимая форму боевого ирокеза.

– Наши выпускники идут служить в оперные театры! – перешла дама на фальцет. – Мы готовим профессиональных певцов не только для России, но и для работы за рубежом! А вы, юноша… Да вы расшибетесь о первую встреченную вами декорацию! Отдавите ноги своим партнерам по сцене! Упадете в оркестровую яму, в конце концов!

«Ну, все! – закружились в голове Ивана вертолетики. – Приплыли тапочки к обрыву! Странно, что этой ночью мне не приснилась песня „Майдан“. А ведь должна была… А, может, еще не все потеряно?»

Он вдруг вспомнил слова своего интернатского воспитателя, незрячего Сергея Сергеевича Жучкова: «Никто и никогда не примет слепого в свой круг с распростертыми объятьями. Вначале будет отвержение и отчуждение. Этот период надо выдержать. Только после того, как ты докажешь окружающим свою состоятельность, у тебя появится шанс на другое отношение». Вспомнил и мгновенно успокоился. Паника и отчаяние покинули Ивана. На их место пришла уверенность в своих силах и своей удаче.

– Как вас зовут? Представьтесь, пожалуйста! – спокойно и доброжелательно обратился он к собеседнице.

– Евгения Венедиктовна Лобанова-Белозерская, – проскрипела та недовольно после некоторой паузы. Не ожидала она такой настырности от этого слепца. – Заслуженный работник культуры, проректор по концертной деятельности.

– Евгения Венедиктовна, я обязательно поступлю в консерваторию в этом году или в следующем и обязательно стану известным на всю страну вокалистом. Клянусь вам! И у меня обязательно будут брать интервью разные СМИ. Как отечественные, так и зарубежные. Они станут интересоваться, какие преграды мне довелось преодолеть на пути к моей славе. Не хотите же вы, чтобы я им ответил, что первой моей преградой к получению академического образования стала проректор по концертной деятельности, Заслуженный работник культуры Евгения Венедиктовна Лобанова-Белозерская!

Наступила тишина. Какое-то время проректор молчала, собираясь с мыслями. Этот абитуриент раздражал ее несказанно, но попасть в историю в озвученном парнем контексте ей совсем не хотелось. «А вдруг он и впрямь гениальный вокалист? – подумала женщина. – Пусть его завалит на экзамене кто-нибудь другой, ведь все в приемной комиссии получили от ректора инструкции по поводу инвалидов-тотальников».

Как ни странно, но два следующих тура Котельников прошел успешно. Остался самый главный – прослушивание, за который он почти не волновался, но, придя на экзамен по вокалу, вдруг выяснил, что его нет в списках. Нет и все! И никто не знает – почему.

Любой другой на его месте поставил бы на своей мечте жирный крест. Но это другой, а Иван, руководствующийся в своей жизни принципом: «Судьбу надо обломать, а не сгибаться под ее тяжестью», отправляется в концертный зал, пристраивается за кулисами и слушает, как поют его коллеги-абитуриенты, запоминая по звуку их шагов, где находится микрофон и рояль. Когда последний абитуриент был прослушан, Котельников уверенным шагом направляется к аккомпаниатору, ставит ему на пюпитр свои ноты, идет к микрофону и произносит: «А сейчас буду петь я!»

Комиссия впадает в ступор, но подняться и ринуться к выходу никто не решается. Ваня начинает петь свою программу: романс Чайковского, каватину Алеко Рахманинова, элегию Массне, народные песни, а в голове его вертится лишь одна мысль: «Хоть бы меня не остановили. Если остановят, это – провал».

Растерявшиеся педагоги переглядываются между собой, но выступления настырного абитуриента не прерывают. Иван поет и слышит, как они практически вслух обсуждают сложившуюся ситуацию: «Голос у парня шикарный, низы хорошие», «Согласен, у него – большой диапазон звонких и низких обертонов», «Поет замечательно, но брать его нельзя – хозяин запретил». Услышав это, Котельников подумал: «Что ж, хоть раз спел на сцене консерватории. Видно, уж больше не придется».

Дальше наступила пауза, показавшаяся ему вечностью. После долгих прений педагоги выставили Ване тройку: кто же попрет против ректора? Приди к ним сейчас ослепший Шаляпин, они б и ему закатили «удовлетворительно». «Нет, просто так я не сдамся», – решил парень, направляясь к ректору. В кармане у него был подаренный матерью диктофон, на который он записал, как собственную программу, так и выступления своих коллег-абитуриентов, получивших «хорошо» и «отлично». Юноша вовсе не собирался никуда жаловаться, он сделал запись для мамы и Майи Владимировны, чтобы доказать им: он не опозорился, не подвел их – его просто завалили. «Неужели Сивцова зря меня так натаскивала? Неужели мама зря несколько раз приходила со мной в консерваторию, чтобы составить подробный план всех помещений учебного заведения с надписями кабинетов и номерами аудиторий с учетом длины моего шага? Неужели я и впрямь пойду работать на фабрику картонажником или сборщиком электроарматуры после стольких лет занятия музыкой?», – стучало у него в мозгу, пока он спускался вниз по лестнице, к кабинету ректора.

Пускать Ивана к шефу секретарша не хотела категорически, но потянувшийся за носовым платком парень нечаянно нажал на кнопку своего диктофона и на всю приемную из его кармана прозвучало: «Хороший парень, поет замечательно, но брать его нельзя – хозяин запретил». Женщина, как ужаленная, вскочила на ноги и, цокая подбитыми металлом каблуками, кинулась к ректору. Спустя минуту она процокала обратно и, стараясь скрыть свое раздражение, пригласила Котельникова в кабинет.

– Слушаю вас, молодой человек! – бросил ему ректор, не предлагая присесть.

– Здравствуйте, Игорь Михайлович! Меня зовут Иван Котельников, – представился Ваня. – Я – абитуриент вокального факультета. Меня, по неизвестной мне причине, не включили в списки для прослушивания, но я все-таки представил педагогам свою программу. Судя по их реакции, я выступил неплохо, но, боясь вашего гнева, они выставили мне «удовлетворительно». Уверяю вас: я пел не хуже многих, получивших более высокие баллы.

– Почему вы так решили? – хмыкнул «хозяин». – Мне бы вашу самооценку.

– Я с шести лет занимаюсь музыкой и вокалом, играю на трех музыкальных инструментах, являюсь победителем многих музыкальных конкурсов, в том числе и телевизионных…

– Я видел ваши документы, юноша, – устало произнес ректор. – Давайте начистоту. Слепого артиста публика слушать не станет. Она будет лишь жалеть «незрячего бедолагу» и сморкаться от сострадания в платочки. Вы даже не представляете, насколько сложно учиться в консерватории даже зрячим студентам. Это – каторжный труд, большие объемы работы, бесконечная практика, учебные концерты, галопирование по различным концертным площадкам… Не хватало нам еще отвечать за вас, если вы попадете под трамвай или шлепнетесь на энергорельс поезда метрополитена.

– Если все дело в этом, я напишу вам расписку, что беру на себя всю ответственность за собственную безопасность во время обучения в консерватории. Что же касается жалости публики, то история знает немало случаев, когда незрячие музыканты вызывали у нее лишь восхищение. Вспомните известного скрипача Кирилла Жирковича, заслуженного артиста Российской Федерации слепого баяниста Ивана Паницкого, знаменитого незрячего пианиста Михаила Зюзина.

Игорь Михайлович молчал, внимательно изучая стройную фигуру стоящего перед ним парня. Если бы не дымчатые очки у того на носу и белая трость в руке, он никогда бы не сказал, что его собеседник – слепец.

Почувствовав колебания ректора, Иван продолжил бороться за свое будущее:

– А знаменитый немецкий органист Конрад Пауман, которого публика называла «чудесным слепым»? А Андреа Бочелли, певший даже перед Папой Римским? А Стиви Уандер, выпустивший более тридцати успешных альбомов и двадцать пять раз становившийся лауреатом премии Грэмми? А Рэй Чарльз, лауреат тринадцати премий Грэмми, многие альбомы которого стали мультиплатиновыми? Все эти музыканты и певцы превзошли многих своих зрячих коллег. Все зависит от того, как себя настроить. Можно воспринимать инвалидность как трагедию. А можно – как штурм Джомолунгмы и шанс проявить свою уникальность. Я хочу совершенствовать свои вокальные способности, расширять свои знания, выступать перед публикой, писать аранжировки, стать знаменитым вокалистом… и я им стану!

– А ты – настырный парень! – вдруг рассмеялся мужчина. – Считай, ты меня убедил в том, что не мыслишь своей жизни без музыки. Только, чур, не жаловаться потом на непосильные нагрузки. Нянчиться с тобой здесь никто не будет.

Так Иван Котельников стал студентом Уралградской государственной консерватории.

10

В вузе Ивану пришлось столкнуться со многими трудностями. Как и обещал ректор, студенческая жизнь малиной ему не показалась. Уже в первые дни учебы преподаватель истории музыки Глеб Сергеевич Горшков предупредил парня, что ни репетиторством, ни пересдачами заниматься с ним не будет. Если он не освоит материал, это будет его личной проблемой. «Дааа, это – не интернат, – сказал себе юноша. – Теперь мне за все придется отвечать самому, а значит, нужно „наращивать броню“, учиться отстаивать свои интересы и одновременно подстраиваться под обстоятельства».

Для начала нужно было правильно рассчитать время на дорогу до консерватории, чтобы являться туда не по звонку, а с небольшим запасом. Первая пара начиналась в 8:30. На путь от дома до автобусной остановки у Вани уходило пять минут. Автобусная поездка до станции метро занимала еще десять. Затем – пешком до входа и спуск в подземку – еще пять. В метро не заблудишься, ориентироваться там можно по колоннам и тактильным ограничительным линиям. Через минуту приходит поезд. Иван всегда заходит в один и тот же, последний, вагон и семь с половиной минут едет до станции «Уралградская государственная консерватория». Дальше три минуты по подземному переходу, вдоль стены – обычно там меньше народу, чем посередине. Итого, тридцать одна с половиной минута. Значит, просыпаться нужно в семь. Стало быть, и ложиться не позже двадцати трех. Если учесть тот факт, что занятия заканчиваются в 17:35, и домой ему удается попасть не раньше начала седьмого, то выходит, что на домашние занятия музыкой и вокалом, на отдых и хобби у него остается меньше пяти часов. Не густо. И это при отсутствии внеучебных мероприятий, которых в студенческой жизни – выше крыши: репетиции, КВНы, шефские концерты и т. д. «Значит, буду меньше спать, научусь правильно распределять время, но не позволю слепоте встать на пути к моему успеху», – решил Котельников.

Чтобы свободно ориентироваться в пространстве, Иван выучил составленный вместе с матерью план-схему здания вуза. Теперь он мог без посторонней помощи, считая шаги, находить нужную ему аудиторию, оперную студию или библиотеку. В конце концов, он не стеснялся выяснить непонятное у проходящих мимо студентов и почти всегда получал ответы на свои вопросы.

Довольно быстро парень подружился с однокурсниками, и они ему всячески помогали. На курсе Ваню уважали, никто не относится к нему с жалостью, а умение юноши подражать голосам педагогов, особенно ректору учебного заведения, мгновенно сделало его любимцем публики и душой общества.

Что касается педагогов, то тут Ивану приходилось проявлять чудеса коммуникации. Он лично познакомился с каждым из них и попросил, чтобы тот проговаривал весь текст, который пишет на доске. В конце концов, у Котельникова сложились теплые отношения с большинством преподавателей. Порой ему даже не нужно было просить адаптировать для него задания и учебные материалы. Педагоги сами шли Ивану навстречу, предоставляя материал в удобной для него форме.

Экзамены молодой человек сдавал примерно так же. Ответы на билет, состоящий из двух вопросов, ему разрешали набирать на ноутбуке. Правда, не все. Преподаватель истории музыки, например, компьютер у него отбирал. «Вы – человек незрячий, значит, у вас должна быть прекрасная память, – говорил он. – Посидите, подумайте и сформулируйте ответы устно. Вам нужно знать больше, чем всем остальным, ведь, в случае неудачи, вы не сможете пойти работать на стройку или торговать шаурмой в привокзальном киоске».

«Не бери в голову, это Горшок от зависти бесится, – утешали Ивана одногруппники. – У него самого такого ноутбука нет. Шутка ли, у студента – Toshiba Libretto! Не обижайся на злыдня».

Котельников не обижался. Он помнил напутствие своего интернатского воспитателя: «Задачи нужно ставить перед собой не мелкие, а почти недостижимые, и делать все возможное, чтобы их решить. А препятствия для их решения будут всегда».

И Ваня успешно преодолевал эти препятствия, учился прилежно, не пропускал лекций, по всем предметам имел подробнейшие конспекты, ибо знал: адаптированных учебников для незрячих студентов в библиотеке нет. Есть диктофон, на который он записывал текст, произносимый преподавателем на лекции, и конспекты, которые приходилось вести дома, слушая диктофон и перепроверяя каждую наколотую дырочку с целью ее читабельности во время подготовки к сессии. Именно с помощью Ваниных конспектов, которые он озвучивал при подготовке к экзаменам, готовились и его одногруппники – их собственные оставляли желать лучшего.

Самое интересное, что несколько однокурсников Вани под его руководством выучили шрифт Брайля и мастерски использовали его в качестве шпаргалок на контрольных и экзаменах. Сам же парень нередко освобождался от экзаменов, получая «автомат» по тому или иному предмету. Но вовсе не по причине инвалидности, а потому, что прилежно посещал все занятия и набирал большое количество баллов за задания, выполненные во время обучения. В итоге, и первый, и второй семестры Котельников закончил на отлично, получив повышенную стипендию.

Это были первые, самостоятельно «заработанные» им деньги, на которые он купил Ольге Петровне финские сапоги. Женщина, как могла, отбивалась от столь «нерациональной» траты денег, но Иван настоял на своем. Ему очень хотелось продемонстрировать родительнице, что та недаром вложила в его обучение столько труда и средств.

Любимым предметом Котельникова, конечно же, был вокал, а любимым преподавателем – Майя Владимировна, личное знакомство с которой они оба не афишировали. Сивцова всячески покровительствовала парню, приводила его в пример остальным студентам, не уставала восхищаться незаурядным голосом Ивана и его идеальной техникой исполнения. В начале четвертого семестра она продемонстрировала Котельникова народному артисту СССР Павлу Борисоглебскому, и тот восхищенно сказал: «Вам, молодой человек, пора выходить на новые рубежи. Вы – чрезвычайно перспективный вокалист». Воодушевленный столь высокой оценкой корифея, на третьем курсе Иван подготовил свою первую сольную концертную программу, на четвертом – еще одну – с романсами и ариями на стихи Пушкина.

Накануне выступления ему приснился сон. Тот самый, которого он всю жизнь неосознанно опасался. Слепой музыкант из его детства, играя на гитаре и губной гармошке, пел:

Переведи меня через майдан, Где мной все песни сыграны и спеты, Я в тишь войду и стихну – был и нету. Переведи меня через майдан.

Ваня проснулся в холодном поту. «Все, меня ждет провал! – с ужасом подумал он. – А я на выступление пригласил маму и моих интернатских педагогов. Матушка даже вечернее платье себе сшила в тон моему смокингу… И афиши уже везде расклеены… Неужели я опозорюсь на глазах у всех? Может, отменить мероприятие, прикинувшись больным?».

– Это что еще за глупости? – возмутилась Ольга Петровна, услышав рассуждения сына. – Ты просто волнуешься перед концертом, вот и снится тебе всякая ерунда. Музыкант с гитарой тебя испугал, чушь какая-то… Он что, гонялся за тобой?

– Нет, мам, самого музыканта я во сне не вижу… Я вообще ничего не вижу. Во сне я лишь слышу звуки, запахи, ощущаю вкус, прикосновения. Меня кошмарит сама эта песня. Даже не песня – она мне как раз очень нравится. Меня пугает то, что случается на следующий день после того, как я ее услышу сне.

Ольга Петровна знала, что незрячим людям часто снятся кошмары о том, что они заблудились, упали с высоты, лишились собаки-поводыря, были сбиты машиной. Это явление медики объясняли тем, что в жизни слепого человека – много источников стресса и полностью их устранить просто невозможно. Знала, но говорить об этом сыну не стала – зачем парню лишняя негативная информация? Куда разумнее было его успокоить.

– Возьми себя в руки, сынок! Все будет хорошо, даже отлично, я в этом просто уверена.

Интуиция подвела Ольгу Петровну – все стало очень плохо. После концерта, прошедшего на «ура», когда, наконец, затихли овации, и к Ивану понеслись девушки с цветами, потянулись корреспонденты местных газет и операторы с телекамерами, женщина так разволновалась, что у нее прямо в концертном зале остановилось сердце. «Острая обструкция кровообращения, – развели руками врачи скорой помощи, глядя на потрясенного Ивана. – Дефибрилляция не помогла, развилась асистолия. Простите нас – мы сделали все, что могли».

Все, что происходило после этого, мозг Котельникова отказывался воспринимать. «Этого просто не может быть! – стучало в висках у парня. – Мама не могла оставить меня одного. Просто не могла!». Впавшему в сумеречное состояние Ивану вкололи успокоительное, он уплыл в какой-то вымышленный им мир и долгое время не хотел его покидать. Похоронами занимались коллеги матери – педагоги специнтерната.

На короткое время Ваня пришел в себя – в тот момент, когда сотрудник крематория вручил ему еще теплую урну с прахом Ольги Петровны. Парень прижался к ней щекой и всю дорогу до колумбария разговаривал «с мамой», обещая, что та обязательно будет им гордиться.

Потом он лежал в больнице с нервным срывом, а чуть позже – дома на кровати, грызя подушку или разглядывая потолок остановившимся взглядом. Время суток Иван определял только по шуму за окном. Ночью там тихо. Если и раздаются голоса, то, в основном, нетрезвые. Утром же просыпающийся город начинает шуметь: ругаются соседи за стеной, поют птицы за окном, сигналят автомобили, громыхают трамваи. Какой тут сон? Тогда Ваня щелкал пультом и слушал по видику детективы, в которых мало динамики и много диалогов, иногда читал толстенные брайлевские книги: «Сто лет одиночества» и «Полковнику никто не пишет» Маркеса. Но отвлечься от печальных мыслей никак не мог. Дома ему было неуютно. С уходом самого близкого и единственного родного ему человека квартира опустела, будто из нее выкачали воздух. Чем заполнить возникший вакуум молодой человек понятия не имел.

Из дому он выходил лишь в сумерки и бездумно бродил по городу. Несколько раз Ваня чуть было не попал под машину, переходя улицу. Не мудрено: в темное время суток автомобили проносятся через пешеходный переход, не притормаживая. Те же водители, которые замечают человека с белой тростью, раздраженно ему сигналят, мол, шевелись, проявляй прыткость – недосуг тебя ждать.

Иван на эти сигналы не реагировал, находясь в каком-то беззвучном герметичном коконе. Перейдя на другую сторону улицы, он медленно брел в городской сквер, в котором они с мамой часто гуляли перед сном. В мозгу у молодого человека безостановочно крутилась «пластинка» со строками Иосифа Бродского:

Слепые блуждают ночью.Ночью намного проще.Перейти через площадь.Слепые живут на ощупь.На ощупь,Трогая мир руками,Не зная света и тениИ ощущая камни.

Вышел он погулять и сегодня. Загнав себя хаотичной ходьбой, Котельников присел на скамейку. Возвращаться домой ему не хотелось – там тихо, пусто и одиноко. Там все еще пахнет мамиными духами «Кензо Цветок», которые он подарил ей на день рождения. Запах есть, а мамы нет. Это странно и жутко. Из глаз парня непроизвольно потекли слезы, а вместе с ними из ушей «засочился» и вязкий сироп, который до этого момента плотно закупоривал его слуховые отверстия. И тут Иван услышал приближающиеся к его скамейке звуки: цоканье дамских каблучков, жалобное девичье всхлипывание: «Я вас трогаю? Уберите от меня свои руки!» и грубый мужской хохот. Даже не хохот, а какое-то конское ржание: «Гы-гы-гы, пацаны, овца нас, каыца не уважает. Мы ей внимание оказываем, а она выпендривается, прынцесса… цену себе набивает, ебт».

«Какие-то гоблины пристали к девушке! – молнией пронеслось в мозгу Котельникова. – Судя по голосам, их трое, и все – пьяные, а голос девчонки очень похож на голос мамы».

Когда шумная группа почти поравнялась с ним, Ваня унюхал терпкое амбре мужского пота, сладковатый запах анаши и знакомый аромат духов «Кензо Цветок». Его со скамейки, будто пружиной, подбросило. Парень вскочил на ноги и шагнул навстречу хулиганам.

– Быстро оставили девушку в покое! – яростно рявкнул он в их сторону хриплым, совершенно чужим голосом

– Гыыы, а то что? – отозвался один из отморозков. – Что ты нам сделаешь, слепондра?

– Проломлю башку… каждому! – поднял Иван над головой свою трость. – И мне ничего за это не будет.

На несколько секунд хулиганы растерялись. Видимо, взвешивали, стоит ли вступать в драку с ненормальным парнем в темных очках. От Котельникова в этот момент исходила такая волна негативной энергии, а в его угрозе звучала такая решимость, что негодяи предпочли не связываться.

– Ладно, чуваки, давайте уступим овцу инвалиду, – предложил подельникам гнусный гайморитный голос, принадлежащий, по всей видимости, лидеру группы. – Мы-то ща себе другую подцепим, а на него вряд ли кто-нить поведется.

– И то правда! Видно же, что дрыщ не сечет поляну, потому как с дурки сбежал, – прошипел, как погашенная известь, другой голос, и компания потопала прочь.

Ваня рухнул на скамейку. До него только сейчас дошло, насколько серьезной была ситуация, в которую он встрял. Молодой человек понимал, что смельчаком он никогда не был и физической силой не отличался. По этой причине никогда не лез на рожон и всегда обходил острые углы. Что же произошло сейчас? Почему, рискуя здоровьем, он в одиночку попер на трех наркоманов? «Триггером послужили голос и запах девушки, – объяснил Иван сам себе. – Она напомнила мне маму, а за маму я убью любого.»

Взволнованная девчонка присела рядом с ним на скамейку. Иван чувствовал, что она все еще дрожит.

– Спасибо вам большое, молодой человек. В парке были и другие люди, но никто, кроме вас, за меня не заступился, – едва слышно произнесла она. – А вы, правда, ничего не видите?

– Правда! – вытер парень о брюки вспотевшие ладони. – Я – Иван. А как зовут тебя?

– Наташа… Сыркина. Я – студентка филфака. Ездила на поэтический вечер во Дворец молодежи. Возвращаясь в общагу, решила сократить путь через парк и… вот.

– Не бойся, я тебя провожу, – поднялся на ноги Котельников.

– Спасибо, Вань! С тобой я ничего не боюсь. Ты такой смелый, – восхитилась им девушка.

– Никакой я, Наташ, не смельчак. Просто… мне жить надоело. Вот и нарываюсь… на опасности. У меня мама недавно умерла, а без нее я не вижу смысла в дальнейшем существовании. К тому же, я просто не представляю, как буду справляться в одиночку со всеми трудностями – я никогда не жил один.

– А хочешь, я буду к тебе иногда приходить? Убраться там, погладить белье, суп сварить. В выходные у меня полно времени.

– Спасибо, Нат, но ты меня неправильно поняла. Я не беспомощен: сам глажу, убираю, закупаюсь, готовлю. Просто так приходи в гости, если будет желание. В выходные и я более или менее свободен. Хотя… наверное, теперь я вообще свободен – хочу уйти в академический отпуск. Не до учебы мне сейчас – надо на хлеб зарабатывать, – вздохнул парень.

– А где ты учишься?