Солянка, родная

– Конечно, молодой человек, будьте покойны.

Чагин вышел на улицу, но насмешливое лицо Кнопфа еще долгую минуту висело в воздухе, то ли в самом деле, то ли отпечаталось в его глазах. И навек оно застряло в памяти.

Глава 4

Холодное вьюжное утро сменилось предобеденным штилем. Лейтенант разменивал квартал за кварталом, решив промаять себя, прошагать и Кнопфа от слова к слову, не до запятой, до точки. Кабы не была у него девственно-чистая душа («А ваша душа – девственно-чистая. Смотрю, налюбоваться не могу»), выкинул бы старика из головы, но тот цепко держался.

Москва кружилась у аптек и рюмочных, забивалась в автобусы и троллейбусы, вываливалась наружу. Изрыгая пережеванных людей и заглатывая новых, рогатые жестянки крутили колесами, оставляя на асфальте жирный, по ГОСТу, след.

Чагин брел вдоль книжных развалов, когда заметил девушку в короткой кожаной куртке, облегающих брюках и, назло погоде, лаковых ботинках. Аня? Она подбежала к остановке и вспорхнула на ступеньку, прячась в недрах старого желтого автобуса.

«Быстро же имидж сменила», – подумал Родион, вползая в заднюю дверь того же скрипящего пружинами чемодана.

Аня выглядела встревоженной. Чагин пригнулся, укрывшись за авоськой, висевшей на руке плюгавого мужичка, державшегося за поручень. На мужичке засаленная куртейка, застегнутая доверху, до выпирающего кадыка. Он неожиданно чихнул, сверкнув зубом из дешевого золота, вытер нос рукавом, отер о брюки.

Автобус тронулся. Город в панорамном окне сдвинулся, наклонился вправо-влево, завалил и выровнял горизонт. «Следующая остановка – Швивая» – каркнул динамик. Водитель вжал педаль в пол, и земля быстрее закрутилась под ним.

– Молодой человек, передайте за проезд, – улыбнулась женщина с зонтиком, ткнув Чагину в нос потрепанную деньгу. Родион взял, пихнул дальше. Купюра после дюжины рукопожатий попала в карман кондуктора, а обратно билет поехал.

Покоптив небо минуты две, автобус выпустил пассажиров. Аня соскочила со ступеньки, а когда Родион дернулся к выходу, она вновь запрыгнула на подножку.

«Хвост сбрасывает, – подумал удивленно. – От папаши сбежала?»

Поехали дальше, созерцая утонувшие по воротник головы, слушая стон целующихся дверей. Никаких сомнений, девушка заметила утреннего визитера, а он еще играл в волчару, повисшего у овцы на холке. Быстрыми, голодными взглядами он изучал Аню, по-юношески совсем робея.

Вдоль трассы мелькнул баннер с изображением Ельцина, трепещущего бумажно, а потом внимание Родиона привлекла вбитая в газон табличка с цвелой уже надписью: «Только сегодня». Часы показывали без трех одиннадцать. В самый раз для свершений. А кондуктор знай себе клевал из ладоней мелочь за проезд.

Чагин вышел на улицу, но и Аня выпорхнула на той же остановке, и теперь наверняка думает, что он ее преследует. Разве нет? А ноги уже несли за ней, стараясь затерять хозяина в общем потоке.

Девушка нацелилась в бурлящий котел рынка. Вокруг мамочки с колясками, рабочие с белыми воротничками. Горбатый, с выпирающим меж лопаток пресс-папье, позвякивал стаканом с мелочью. Из-под грязной фуфайки торчала рубашка Бриони.

Лейтенант пристроился за тучным дедом с «пирожком» на голове, вклинился в торговые ряды, наскочил на Аню, но взгляд девушки был отстраненным, она шла вдоль стеллажей, глядя под ноги.

Вокруг торговцы извлекали утварь из перехваченных скотчем баулов, скрипели весы с грешностью, колесо торга вертелось прялкой, а земля у неба на подтяжках висела.

Аня вышла к мясным рядам. Возле палаток топтался уголовного вида тип: на пальцах перстни синие, на челке патина, а тренировочный костюм в налете рыжего кошачьего волоса.

Девушка обогнула ларьки и скрылась из вида. Родион крался следом, когда заметил на полке ряд свиных голов. Маленькие черные глазки смотрели на него подозрительно, они спрашивали, что он собирается предпринять в отношении юной особы, которую преследует, а раздвоенные хипстерски копытца сразу за все прощали. С гримасой удивления Родион шагнул за угол и столкнулся с девушкой лицом к лицу. Мгновение разглядывали одежду друг друга. Аня оправила рукава, Чагин – ворот.

– Привет, – девушка улыбнулась лучисто, но стали заметны и тени, залегшие у нее под глазами, – тут можем спокойно поговорить.

– Ловко заманила, – одобрил Чагин, – а почему базар?

– Я привела тебя в место, где все говорят, но никто не слышит.

– И о чем речь?

– Я хочу, – отчеканила девушка, – чтобы ты потерял дорогу на нашу улицу, хотя бы на год.

– Что? – лейтенант опешил. – Я не всем нравлюсь, но не до такой же степени…

– Дело не в тебе, Родя, – сказала Аня, и у опера по спине пробежали мурашки. – Дело в доме, и его хозяине.

– Я заметил, с домом неладное. Слишком чистый.

– Ничего ты не заметил, просто избегай Солянки, держись от нее подальше, – еще более веско сказала Аня.

– Идет следствие, родная.

– Ваше следствие только кишки по деревьям развесит, без всякой пользы. – Аня вздернула подбородок, посмотрела на опера пристально, фиалковые глаза ощупывали его лицо пядь за пядью, перебирали лес вопросительных знаков у него над головой.

– Еще есть информация? – спросил Родион, усмехнувшись на втором слове, а на третьем сделавшись очень серьезным.

Аня выдохнула незаметно.

– Я уберечь тебя хочу, – поведала она, и замолчала. А жилка на шее билась, выдавала.

– Слушай, – Чагин забыл о приличиях и сплюнул жирно, – если это шутка, она неуместна, а если серьезно – можешь сказать, вместе решим как-то.

– Нет шансов, Родя. И я очень рискую, находясь здесь.

– Ну да, рискуешь, сердечком своим, вот и на шпалы сиганула. Экстрим, адреналин, да? Тоже мне, Анна Каренина.

Аня посмотрела на опера с новым интересом, заломив брови домиком.

– Все просто, люди ведь из атомов состоят, атомы – из букв. Вот и ты строчный, хочу прочесть «Преступление и наказание».

– Встретил библиотекаря на свою голову, – Чагин окинул взглядом ее брюки с идеальной стрелкой.

– Чертов лук, глаза потекли, – буркнул кто-то за ларьком.

Из-за угла появились три с половиной субъекта. Первым – седоватый в трениках, за его спиной пристяжь – два мясника помоложе.

– Смари, Филя, и учись, – гнусавил один из фартучных ушедшему в отказ подмастерью.

Старший раздул на Чагина волосатые ноздри:

– О чем шепчемся, голубки?

Ряха у мужика была круглая, с мелким клинообразным подбородком, – все вместе походило на «лампочку Ильича», закрученную в коммунального размаха плечи. И печень коммунальная – в комплекте.

Родион глянул на Аню, не запаниковала бы, тем самым развязав рыночным уркам руки, и увидел ее словно впервые. Она походила на разведчика из старенького советского кино – расслабленная, только взгляд колючий. Чагин некстати отметил ее кошачью осанку и еще что-то дикое, хищное в истинно практическом смысле.

– Я говорю, о чем воркуем? – плешивый нахально и как-то антисоветски улыбнулся.

– Вот дебилы невоспитанные, – Аня хмыкнула. – Мир развивается, глобализуется, а вы из каменного века никак не выползете.

– Ты из-под меня точно не выползешь! – пообещал седоватый. – И не потому, что я злой, просто нехорошо человеку быть одному.

Мясники надвинулись, и по их фигурам, переполненным силой, нельзя было сказать, что Союз умер. Лейтенант попытался оттеснить девушку, чтобы принять удар, а потом достать «Макарова» и вручить людям огонь.

– Эй, уроды, – продолжала разжигать Аня, – вы помеха, балласт, не будет ошибкой, если вы исчезнете.

Главный посмотрел на опера. Кряжистый, как из рекламы кукурузных хлопьев, он вел себя с демонстративным бесстыдством, презирая город, давший ему жизнь.

У Чагина под глазом дернулась жилка, улыбки на лицах братков окрепли.

– Пацан, ты тоже коленно-локтевую любишь? Ноги в руки, бля. Манюрка остается, – пристяжь огласила коллективное.

– Мужики, я при исполнении, – начал Родион, понимая, что избежать драки не получится. Теснота, эффект «телефонной будки» – не разминешься. Он выдохнул длинно, посмотрел в небо, сейчас оно напоминало потертые джинсы.

– Время вышло, – рявкнул старший.

Аня, поглядывая из-за плеча Чагина, не дергалась. Пока опер не шагнул в сторону, избегая кулака противника. Прикрыться браток не успел. Тонкая блестящая коленка, по-кошачьи стремительно, вонзилась ему в пах, всаживая туда порцию дефицитной постсоветской боли. Седоватый, крякнув, согнулся.

Второй раскрыл рот от изумления, сделал мушкетерский выпад, попытавшись ткнуть Аню кулаком в печень, но тут же сошел с дистанции от хлесткого дуплета в исполнении лейтенанта. Третий двинулся вперед не меняя выражения лица, не поднимая рук, и, вероятно, не осознавая себя в конкретной точке пространства… Бац. Нога Ани выстрелила вверх, мелькнул лакированный нос ее дорогого ботинка, встретился с челюстью братка, того опрокинуло в лужу, как китайскую пластиковую игрушку. Старший, багровея, разогнулся, но девушка и его с пыра добила. Ботинок соскользнул с влажного лба и надорвал краешек уха. Седой свалился в грязь рядом с товарищем, задергался в области таза, тихо сношая родину-мать.

Лейтенант ошалело посмотрел на двоих покалеченных, их раскидало, будто попали под стрелу башенного крана. Его противнику, выпавшему посреди драки, повезло чуть больше. Четвертый взирал на происходящее округлившимися глазами. Ему лет пятнадцать, и от ужаса он посвежел еще года на три.

– Беги, Филя, – сказал Родион, – школу не забывай.

Подросток кивнул, растворился за углом ларька. Чагин посмотрел на Аню, внимательно, оценивающе. Еще пару часов назад лицо у нее было иначе расчерчено, не стянуто полуулыбкой, скрывающей угрюмый настрой. Неправильное угадывалось в девушке, тайной веяло.

– Прощай, Родя, – сказала Аня, – и не подходи к дому на Солянке.

Чагин стоял молча. Фиалковые глаза спеленали его рыболовными снастями, сеть прочная, не вырвешься. Аня скрылась за углом, ее распущенные волосы оставили за собой след в воздухе.

Седоватый, не пытаясь подняться, тихо выл, глаза его казались старыми, под ними набрякли мешки, то ли от недосыпания, то ли отказали почки. Эти мешки придавали ему значительный вид, как у депутата. И брови туда же, длинные, можно дворы мести.

Родион протолкался сквозь ведущий торг муравейник, выбрался на простор. Солнце светило вовсю, а квадратные часы под фонарем показывали 12:05.

Впереди медленно выросло здание отдела. Сто метров прямо и пару этажей вверх. Тяжелая дверь, стук, скрип несмазанных петель, полумрак в лицо – лампу будто застегнули в плащ. Семеныч млел в благодати кресла, смолил табаком, над головой целая лесенка нимбов. Марат рядом на диване.

В кабинете и в прошлый раз был беспорядок, но беспорядок разумный. Сейчас же стол завален кипами бумаг, обстановка почти как на картине: «Ужин семьи филологов после трудового дня». Вероятно, здесь была собрана вся информация по текущему делу: экспертиза, протоколы, вмурованное в фотографии прошлое.

– Чагин, здравия желаю, – шутливо козырнул полкан, не выпуская ни мундштук «Беломора» из пальцев, ни дым из легких, – проходи, садись. Дверь закрой плотнее.

– Здоров, – протянул руку Марат. – Есть новости?

– Есть… – кивнул лейтенант обреченно.

– Давай после Марата доложишь, – сказал полковник. – Продолжай, капитан.

Чагин заметил среди бумаг на столе сомнительного качества фоторобот: голова квадратная, уши торчком, по-волчьи, и черты лица не человеческие совсем. А потом внимание привлек предмет в пепельнице. Оболочка от пули, раскрывшаяся розочкой при ударе, с куском плоти на лепестке.

– Да, – Марат откашлялся, – Швецов-таки откопал в ране англичанина фрагмент кости. Материал инородный, принадлежит не человеку. Похоже, это часть ножа, которым дипломату вскрыли яремную вену.

– Интересно, – подал реплику шеф, – ритуал все-таки. Язычество, оккультизм, герметизм…

– Это еще не самое интересное, – ответил Марат, – после доклада, присланного Швецовым, я спустился в архив, и пять часов пролистывал старые сводки об убийствах, докопался до совсем древних уголовных дел. Я искал детали, схожие почерком с бойней на Солянке. Объем сводок о созвучных происшествиях устрашающий: уйма актов по свидетельским показаниям, фотороботы вурдалаков каких-то, вот как у нас на столе, еще доклады судмедэкспертов, описи улик, комментарии лабораторий к анализам крови. Я совершенно случайно нарыл десятки историй, где убивали подобным образом.

Полкан подобрался, Чагин прирос к дивану, превратившись в слух.

– Короче, – сказал капитан, и ноздри его напряглись, – в сводках тонна подробностей, и ни одного осужденного. Пытались бомжа какого-то привлечь, дело рассыпалось.

– Что?! – рявкнул полкан, его поза выдавала смесь возмущения и растерянности. – Охренели они там? Ладно, дело развалили, статей не будет, а как от заповедей отмазать? Люди не в курсе, что Боженька отнюдь не КПЗшные свечки вставляет. И нам платить, грешным.

Капитан мысленно перекрестился на отповедь:

– Самое интересное, это датировка первых шести дел – 1937 год. А потом я откопал еще двенадцать случаев, шесть от 59-го и шесть от 80-го года. И все они не раскрыты.

– Вот же блядь, – процедил Семеныч. У него в запасе было множество оттенков любимого междометия. Конкретно это означало, что он совсем раздосадован.

– Но как? – удивился Чагин, – маньяк три четверти века орудует? Он бессмертный что ли?

Марат пожал плечами и закусил губу.

– Вряд ли бессмертный, – сказал Семеныч, закуривая новую папиросу и отплевываясь частичками мундштука, оставшимися на языке, – скорее, мы имеем дело с хорошо законспирированный сектой, ведущей корни еще со времен Октябрьской революции. Или от гэбни сталинской. Они жертву приносят, а может и послание оставляют. Кому только?

– Если это послание, адресат его получает, – неожиданно для себя сказал Родион.

– Поделись.

– Я был сегодня в Доме с атлантами, и его хозяин показался мне человеком из XIX века. Буквально.

– И что он сказал?

– Сослался на конкурентов, но не утверждал. Я оставил ему контакты.

– Понятно, хрен чего дождешься от аристократов этих, – буркнул Семеныч, – а дом тот… я заходил, точнее, у двери постоял, и… – ежик редких волос на его маковке зашевелился.

– Сердце у дома билось? – выпалил Чагин.

– Да, гул странный из-под земли шел, не метро, другое что-то.

– Скверно, – резюмировал Марат, – товарищ полковник, боюсь, мы не потянем. Дело сложное, многослойное, как хренова луковица.

– Не потянем, – согласился Семеныч, бухнув кулаком по столу, – чертовщина тут замешана, увы неподотчетная, поэтому работаем по старому плану. Максимум фактов до пятницы, все подшиваем и спихиваем дело на прокурора, пусть федералы работают.

– Поспать не получится, – уныло заметил Марат.

Глаза полкана, светящиеся скептическим умом, приобрели циничное выражение.

– Уголовный розыск имеет иммунитет перед государством в вопросах охраны труда. К ночи четверга дело должно быть подшито в логическом и хронологическом порядке. На тебе, Марат, архивы. В выходные отоспишься. Родион – Солянка, родная. По коням.

Лейтенант размышлял, сказать ли о странном разговоре с Аней, но побоялся выставить себя дураком, и промолчал. Хотя мог передать ее слова с протокольной точностью. Марат сидел на диване, мечтая о прохладном душе, а Семеныч смотрел в пол, убеждая себя, что вечером точно позвонит жене.

Родион вышел из отделения под хмурое небо, по правую руку высилась церковка. Перед ней, как перед бетонной иконой, несколько прихожанок с шерстяными платочками на голове перебирали деревянные четки, клали поклоны. Ангелы и святые провожали Чагина взглядами со стен, колокольный звон бил ему в спину. Звучал так же, как Дом с атлантами, только колокола в том месте будто перевернутые, а здесь звон чистый.

Родион достиг улицы Казакова, и в этот момент солнце окончательно обесточилось. Снежинки, мелкие и колючие, застучали по карнизам, укладывались одна к одной, кладкой кирпичной. Чагин, застегнув куртку по самый нос, спешил домой, и люди вокруг тоже спешили. Они часто задевали встречных полами пальто, злобно оглядывались им вслед, и шмыгая простуженными носами, бубнили невнятное. Похожие, все от одной плоти, но бесконечно чужие, не узнающие себя в лицах, и потому проклинающие друг друга на чем свет стоит.

Оказавшись в своей замызганной и такой родной однушке, лейтенант поужинал и завалился в кровать. Спать не хотелось, и он просто лежал, разглядывая трещинки в потолке. Сильной тревоги Родион не испытывал, хотя нечто на границе сознания мешало чувствовать себя комфортно.

Глава 5

Родион проснулся от смутного предчувствия – нос зудел, как перед грозой. Он поерзал на простынях и понял, что лежит в поту. Бледно светилось окно, на миг его затмило черным – ага, шторы не задвинул. Мохнатое и колючее зыркнуло через стекло, проверяя, дома ли Чагин. Да кто тут смотреть может, он на седьмом этаже живет!

Эта мысль посетила рациональную часть мозга, иррациональная же пыталась усвоить мимолетное впечатление: негромкий цокот когтей по жести карниза. Словно кошка бродила, заглядывала в окна, вынюхивала что-то. И вот сейчас… в кухне кто-то ходит. А в этой квартире, кроме него, совсем пусто, разве что виноватая ухмылка будильника видится ясно.

В кухне без всякого предупреждения лязгнуло, тяжелый предмет рухнул на пол. Лейтенанта подбросило в кровати, он замер, пытаясь понять, что же упало. Чайник с плиты соскочил? Виски сдавило от напряжения. Или ночной соглядатай чайник смахнул, заставляя хозяина проснуться? Предупредить хотел? Родион уставился на дверной проем, ожидая, что из-за угла появится гость, но теперь было тихо.

Комнату зыбко освещала луна, в экране окна вырисовывалась сорокаэтажная башня люксовых апартаментов, сейчас походившая на вырезанную из картона декорацию. Чагин посмотрел на пол, вгляделся в темный прямоугольник, ведущий в кухню – никакого движения. Опять воображение разыгралось, или дурной сон приснился.

Сквозняк нежно коснулся его шеи. Родион обернулся к окну и увидел кошку – застывшую по ту сторону стекла, ухитряющуюся балансировать на узком покатом карнизе. Она была черная и какая-то неправильная: крупноглазая, из узлов вся. Как нарисованная. Кошка, не отрываясь, смотрела на лейтенанта, а потом прыгнула с седьмого этажа! «Нет, дурацкий сон, – твердил себе Чагин, – как эта ведьма мохнатая сюда вообще забралась?» Сердце его вдруг сильнее обычного пошатнулось и упало в желудок.

Чагин шмыгнул в кухню, наощупь отыскав на холодильнике фонарь. Верхний свет зажигать отчего-то не хотелось. Лейтенант стоял и слушал, не зная, что хочет услышать. Вокруг тишина, дом этот болтливый, но и он сейчас замер, наблюдает исподтишка. Даже канализация заткнулась. Но спустя минуту Родион услышал свою панельку: тихо скреблись о камень ветви деревьев, стены протяжно дышали.

Лейтенант включил фонарь, закрыв лишнюю яркость ладонью, и кожа руки набухла костлявым палечным светом. Мазнул им, придушенным, по стенам, в пол ткнулся. На линолеуме, расплескав остатки воды, раненым солдатом лежал чайник. Он потерял крышку, зиял полостью.

– Да как ты упасть мог? – взорвался Чагин, кухонного шепота не нарушая. Сквозь негромкий свой скандальчик он понял, что форточка открыта. Все-таки кошка была здесь, бедлам учинив. Опер выключил фонарь, и высунув руку из-под плиссированной занавески, задвинул щеколду на форточке.

Не успел Родион успокоиться, у входной двери послышалась отчетливая возня, будто над замком колдовали. Лейтенант механически посмотрел на часы, стрелки замерли на трех ночи. Несколько секунд он стоял, парализованный дикостью происходящего, а «писающий мальчик» на двери туалета, наверное, и в самом деле сейчас обмочился.

Копошение на лестничной клетке прекратилось, а через минуту постукивание раздалось уже в потолке. Они что, соседа сверху взломали и дыру в полу делают? А почему, собственно, нет? Дом-то у нас коммунальный, стены папиросные, а в розетках ходы тайные.

Чагин глядел на подрагивающую люстру. Тело налилось свинцом, он был напуган, как будто в кошмарный сон провалился, и теперь не мог из него выбраться. В квартире стало неуютно, возникло ощущение пальцев, смыкающихся на горле. Проще всего, наверное, было достать пистолет и распахнуть дверь. Кто бы там ни был, он сдохнет от свинца раньше, чем успеет скрыться. Но безотчетное чувство, что оружие здесь не поможет, не покидало. Колючие желтые глаза – кошка, смотрящая на него через стекло… она предупреждала. Вот только о чем?

В дверь постучали – тихо, даже ласково, но за обоями сухая штукатурка с шорохом посыпалась вниз. Минута тишины и новый стук. Каждый удар в дверь лупил наотмашь по нервам лейтенанта: всего два слоя прокатной стали, всего пять миллиметров с люфтом отделяли его от незваного гостя.

Родион подкрался к входной двери, вынул пистолет из кобуры. В дверной глазок заглядывать не хотелось, вдруг враги стрелять будут. Мысль отдавала матерой такой диссидентской шизой. И вообще, как они узнают, что в глазок смотрят, в квартире же темно. Чагин выглянул, но и снаружи темень – лампочку выкрутили.

Стало до дрожи холодно. Родион, поняв, что топчется в одних трусах и футболке, суетно влез в шерстяной свитер, брюки и зачем-то уличные ботинки. А потом и жизнь примерил, не тесна ли. Ненадолго все звуки смолкли. Тишина такая, что всякий бы подумал: дом заснул.

Родион выглянул из-за кухонной занавески. Мохнатой акробатки не наблюдалось, уже хорошо. А в целом видимость была довольно скверной. Осадки пока толкались исключительно в облаках, но и света под домом – три фонаря, не могущих превозмочь тьму и освещающих лишь собственные столбы. Родиону пришлось долго вглядываться в ночь, изучать колеблющиеся тени, прежде чем удалось выхватить очертания фигуры в одной из арок двора. Силуэт был огромен, за два метра ростом, если сравнивать пропорции с находившейся рядом скамейкой, отчего подумалось: это чучело, надели плащ на каркас из метел. Дворники балуются. И плечи – невероятно широкие, делающие незнакомца похожим на воодушевленный «Черный квадрат» Малевича. Ну точно, кукла: несвойственная человеку архитектура тела не позволяла согласиться с достоверностью виденного.

Когда зрачки Чагина сфокусировались на чучеле, он смог вычленить кое-какие детали: валун головы, уши торчком, нос пуговицей. Вот сейчас голова чуть сдвинулась. На опера накатила волна дурноты, одежда показалась вдруг смирительной рубашкой. Нет, оставаться в квартире нельзя. Если ЭТО живое, оно извлечет его, как улитку из раковины. Существо не двигалось долгую минуту, а потом в скрытом под плащом теле что-то поменялось.

«Трансформируется, – подумал Чагин, – для каких таких дел?» Увиденного было достаточно, чтобы понять: под фонарем создание не из нашей реальности. Не об этом ли говорила Аня? И как завалить визитера из «Макарова»? Вспомнилась реклама кондомов «ВИЗИТ». Не оно ли из 1937-го вылезло? А в голове звучало: «ОАО Комфортный секс. Доверьтесь нам». Если так, то ему не спастись, блядь. Ни единого шанса.

Удивительно, но согласившись с фактом, что кому-то он понадобился в земличке, Чагин успокоился. Пока он жив и вооружен, а враг не догадывается, что краешком самым уже вылез из тени.

В потолке снова постучали, и концентрические круги постукиваний все приближались к месту, где стоял лейтенант. «А если оно не одно? – прорезала жалящая мысль. – Кто же осаждает квартиру, пока тварь ждет на улице?»

Родион ватными пальцами снял телефонную трубку, колупнул номер, где в семи цифрах жил полковник. Гудки потянулись. Один длинный, и второй тоже длинный, а потом только рябь помех. Все, обрезали провода.

В потолке слышались скребки, будто долотом паркет подгоняли. В три ночи. Что ж, в этом доме и такое бывало. А в груди кричало: беги, и поскорее!

Родион метался по квартире, пытаясь освободиться от страха, запутать следы. Пистолет нырнул в наплечную кобуру, куртка упала на плечи. Одеваясь пожарно, лейтенант не мог избавиться от чувства, что его шкуру надел старик-каббалист с пейсами, низведя его самого до роли безвольного наблюдателя.

Встряхнувшись, Чагин подскочил к входной двери и замер, уставившись в себя, на свои ожидания. Дальше что? В груди давило. Он понял, что выдышал весь воздух в квартире. «Открой дверь, пока второй не поднялся, – сказал внутренний голос, – ну же, открывай».

В колодце подъезда включился лифтовый механизм, послышался смех – кто-то из жильцов возвращался домой. На этаже снова вспыхнул свет – чисто. Возможно, лучшего момента улизнуть не представится. Чагин отпер оба замка и выскользнул из квартиры, как воришка: пистолет наизготовку, посверкивает вороненым глазом.

На площадке ни следа существа, только на замочной скважине пара крохотных царапин, не заметишь, если не будешь искать именно их. Кабина лифта беспокойно ползла между этажами, внизу хлопнула дверь подъезда, загудели перила, дрогнули ступени. Знают, что вышел? Родион осмотрелся. Все привычно, только автограф Рапунцель стыдливо сполз по стене, как таракан запечный. Стерли, значит, а он привык. Не беда.