Токсичная невестка

В гости к Антону приходили красивые девочки, все поголовно отличницы. И умные мальчики, тоже отличники, и даже, не побоюсь этого слова, шахматисты. Никаких гулянок, от которых стонет подъезд, мы не устраивали. Мальчики играли в комп, тогда их было всего штук пять на весь город, девочки смотрели какой-нибудь фильм с тем самым переводчиком, который надевал на нос прищепку. Водка… Водку не помню, водки, вероятно, не было. Помню кофейный ликер и миндальное печенье, какие все-таки милые мы были дети. Чуть позже фигурировал пирог, медовый яблочный пирог еще горячим приносила Вероника, благо ее дом был всего в двух шагах.

Со своим пирогом она скрывалась на кухне, вроде бы чтобы порезать, и там о чем-то очень важном шепталась, шепталась, шепталась с Антоном, почему-то непременно с грустным лицом. А я валялась на диване, листала альбом с фотографиями и слушала Высоцкого…

Я любил и женщин, и проказы,

Что ни день, то новая была,

И ходили устные рассказы

Про мои любовные дела.

Антон мне подпевал, игриво прикрывая глазки, и снова убегал на кухню к Веронике, я улыбалась:

– Иди, иди, заваривай чаек…

Родительский альбом из путешествия по Англии я залистала наизусть. Как только в Союзе открылись границы, Роз Михална с мужем мотанули в Лондон купить племенного щенка. Это случилось сразу после визита Маргарет Тэтчер, Маргарет прилетела в Союз к Горбачеву. Железный занавес был снят, но я еще сомневалась, что Англия и вообще весь мир действительно существуют. Мне казалось, что планета не шар, а скорее поезд, который на нашем маленьком вокзале не останавливается. А с другой стороны, вот вам фото, вот Роз Михална на фоне того самого Биг Бена, как в учебнике английского, вот вам буржуйский гастроном, где Роз Михална сняла мясной отдел, которого в те голодные времена я не могла представить.

– Они там думают, что мясо солить не надо, – подбегала к нам сестрица Танечка, тогда она была еще маленькая. – Они думают, что для стейков выводят специальных соленых свиней!

Так что, как видите, в этой милой квартирке мы вели себя более чем прилично. Где-то уже часов в восемь, когда большие окна в зале становились темными и лампочки отсвечивали в стеклах, мы расходились по домам. А в девять приходил брат Лева, приводил пару девчонок, и это были уже не отличницы.

– Что мне делать? – хныкала Вероника. – Я же собираюсь за него замуж!

Смешно, конечно, разговаривать в семнадцать лет про замуж, но дело в том, что в нашем городке все до сих пор помешаны на «замуже» и вообще на теме выгодного брака. Родители в нашем городке до сих пор рассуждают как старички: «Приглядывай, – какое неприятное колхозное словцо, – приглядывай себе невесту. Чтоб из хорошей семьи… чтобы побогаче… и с квартирой». Квартира – это у нас в городке второй пунктик после замужа. Замуж и чтоб квартира – вот и все наши эротические мечты.

По всем стандартам позднего рабовладельческого строя Вероника считалась выгодной невестой: отец начальник местного газпрома, мать в поликлинике заведующая, квартира есть, и связи, то, что в нашем городишке называлось блат… Блат, кстати, знаете как переводится со старославянского? Грязь, всего лишь грязь, болото.

Вероника начала готовиться к свадьбе. Она регулярно пекла пироги и таскалась к Антону якобы меняться видеокассетами в эту самую квартирку на чаек. Родители Вероники тоже подключились, начали подруживать с родителями Антона… В принципе, ее отец был очень даже ничего, Роз Михалне он нравился, и Вероника нравилась Антону, девочка она была симпатичная, маман купила ей ротвейлера, создала детишкам общий интерес…

– Что-то я не помню пирогов? Про какие пироги ты говоришь?

Антон такие важные детали упускает, его арканили по всем провинциальным правилам, а он уже ничего не помнит. Впрочем, и тогда он тоже тормозил.

Вероника приставала к нему каждый раз: «Что ты молчишь, что ты молчишь»? Она хотела вытянуть из Антона три банальных словечка: «Вероника, я тебя люблю», чтобы на основании этого заявления вцепиться ему в горло и через пару годиков затянуть в наш любимый городской ЗАГС. Бедный мальчик не мог понять, что она от него хочет. Пирог поели, чайку попили, «Крепкий орешек» посмотрели, с собаками погуляли… Он провожал Веронику до подъезда, и там у почтовых ящиков она начинала.

– Почему ты никогда не говоришь со мной о своих чувствах?

Вах! О чуВСТвах он не говорит! Минус двадцать на улице! Февраль! Какие чувства? Короче, слава богу, нашелся добрый человек, и вскоре Вероника вышла замуж с опережением собственного графика. Кажется, на первом курсе или на втором.

Я заболталась!.. Извините! Вероника тут вообще ни при чем, мы говорили про квартиру. На чем я там остановилась?.. Дети подросли… Да! Дети подросли, и вот уже была назначена свадьба сестрицы Танечки, которой и была отписана в приданое эта самая квартира.

Если рассуждать без эмоций, то никакой особенной ценности эта недвижимость не представляла. Выкинуть книжки из шкафа, выдрать дерево, снять фото со стен, вышвырнуть на улицу всех собак – и все, никакой атмосферы не останется, будет обычная трешка в серой коробке с унылым видом на березу, лавку и сарай. Квартиру в нашем микрорайоне можно и сегодня снять за копейки. Поэтому никто не мог понять, чего она уперлась, Лидка? Почему не съезжает?

7

Квартирный вопрос… Что, опять?!

Высекать огонь из собственного мужа куда труднее, чем плести интриги с его мамочкой.

Свадьбу Танечки назначили на лето, Роз Михална попросила Леву освободить помещение сразу после Нового года, чтобы она успела спокойно сделать в «Танькиной квартире» ремонт, и вдруг Лидок устроила ей саботаж.

С ней произошло примерно то же самое, что с красоткой Милли, известной сукой из питомника Роз Михалны. Когда в Зеленом домике проводили газ, тротуар перекопали, вдоль улицы тянулась траншея, не очень глубокая и не очень широкая, через такую траншею собака вполне могла бы перепрыгнуть, но Милли остановилась. Собаку тянули за поводок, ее подпирали в толстый зад, ее заманивали колбасой с другого берега – бесполезно. Милли уперлась лапами в землю, как коза, ее трясло от страха. Доска, вот чего она испугалась, доска через траншею – это было новое явление в ее собачьей жизни, она отдергивала лапы от этой доски как от горячего утюга. «Ужас! – говорила Милли всем своим видом. – Я отказываюсь это понимать!» Пришлось нашему Любезному папочке подхватить эту корову и нести через траншею на руках. То, что переживала собака, как раз и называется самый настоящий культурный шок, и Лидок, конечно, ни в коем случае не собиралась выгонять зайца из лубяной избушки. Бедная Лидушка, она просто не знала, как реагировать на новые правила.

Лидок никогда не была монстром, я не хочу, чтобы вы, как наши две еврейские тетки, все время подозревали ее в коварных замыслах. Конечно же, Лидок не монстр, она самая обычная женщина, такая же как многие в нашем городке. Никаких черных замыслов не было в ее голове, там было… Что там было? Я могу только догадываться по отдельным обрывкам ее собственных реплик, которые до меня иногда долетали: «Помада цвета спелой вишни, соседке занести, и скидочку она просила десять процентов, хватит с нее и пяти… Спасибо деду за победу!.. Тон пудры „персиковый бриз“… Розалия Михайловна! Я же вам все время говорю: „миндальный лепесток“ оставьте, вам нужен „персиковый бриз“!.. Котенок, что тебе на ужин приготовить? Давай пожарим курочку, Котенок? Шилак, шилак, шилак, шилак… Котенок, не забудь заехать к маме, мама нам огурцов закрутила, надо к маме заскочить, ей банки мешают… Ой, как я хочу померить эту кофточку! Что-то в животе прям все заныло… Шестерка пентаклей – карта счастья и крепкой любви… У Светки новые сережки с изумрудом… Забери меня скорей, увози за сто морей»… Ух! И где, скажите, в этой косметичке может поместиться какой-нибудь, пусть даже самый жалкий коварный умысел? Лидок ни в чем не виновата, она не хотела никому доставлять неприятности, она всего лишь рассуждала как большинство в нашем маленьком городке.

Рассчитывать на кусок родительского пирога в провинции до сих пор норма. Не имеет значения, сколько детишкам лет, неважно, какой доход у мамы с папой, до сих пор наши древние бабки кормят внуков из своей пенсии, и это принимается как должное. Вышвыривать детей на квартиру? В нашем городе это почти преступление. «Свекровь такая сволочь! Выгнала нас на квартиру!» – так говорят в подобны случаях. «Ушли на квартиру» – это как хлопнули дверью, для наших людей звучит подозрительно, тут сразу подразумевается конфликт, просто так снимать квартиры при живых родителях у нас не принято, и все как бегемоты давятся в одном болотце, и далеко не каждый готов покинуть родное гнездо и отлепиться от родительского холодильника. Почему? Это вопрос к Герцену и декабристам. Я просто привожу контекст, который объясняет, почему Лидок тянула с переездом.

Прошел январь, и вроде двадцать третье февраля не за горами, Роз Михална ездила по строительным магазинам, а мастеров пригласить все еще не могла.

– Не затягивайте с переездом, – она сто раз напоминала, – а то я не успею сделать Танечке ремонт…

И тут Лидок не выдержала и начала возмущаться.

– А как же мы? Нам что, идти на улицу?

Лидок слегка лукавила, смерть под мостом ей не грозила, как раз под Новый год она получила небольшое наследство, избушку от какой-то бабушки, не очень новую, конечно, но зато в центре города, в тихом переулке, с приличным двориком.

– Там нет воды! – паниковала Лидок. – Нам тоже нужен ремонт! Полы гнилые, крыша старая!

– Ничего страшного… – гладила ее по плечику Роза, слегка подталкивая к двери. – Все потихоньку, потихоньку…

– Там холодно! – Лидушка упиралась. – Зимой нельзя переезжать! Мы с Левушкой замерзнем!

– В чем проблема, деточка? – натягивала Роза свою улыбочку. – Снимите что-нибудь на время. Я бы вас подождала, но ты же знаешь, как у нас мастера работают… Мне ремонт нужно к свадьбе закончить.

Лидок на эту ситуацию смотрела совершенно по-другому.

– А почему это мы должны что-то снимать? – это возмущало Лидушку. – Почему Лева должен снимать квартиру? Пусть Русланчик снимает! Они могут пожить с вами, у вас в Зеленом домике две спальни!

Две спальни… Две спальни… Да хоть четыре! Объяснять невестке свои обстоятельства Роз Михална не собиралась. Мать троих детей и бездетная женщина никогда друг друга до конца не поймут. Почему снимать жилье должен родной сын Лева, а не зять Русланчик? Если кому-то не очень понятно, можно вопрос уточнить. Кто, как вы думаете, должен жить на съемной квартире: старший сын или младшая дочка?

– А вот у нас в деревне, – приставала Лидок, – Все делили поровну!

– И где она теперь, ваша деревня? – улыбалась невозмутимая Роз Михална, – Иди, детка, работай. Не отвлекай меня, у меня сука нечесаная…

– У нас нет денег! – не отступала Лидок. – Квартира Танькина, а Левушке тогда что? Где наша доля?

Не удивляйтесь. Такой вопрос, «где наша доля?», у нас в городке звучал вполне прилично, куча народа у нас погрязла в спорах за наследство, братья и сестры судятся годами, и мне совсем не хочется вникать во все эти разборки с недвижимостью, это скучно, это тлен…. Я только хочу поставить в этом месте красный флажок. Этот вопрос – «Где наша доля?» – нужно обвести в кружок и зачеркнуть, чтобы ни одна невестка никогда его больше не повторяла.

«На кого записано», «кому достанется», «что мне положено» и наше детское родное «дайте мне!» – эти слова невесткам произносить категорически запрещено. Зятьям, кстати, разрешено, хотя и не рекомендуется. Но если глупость брякнет зять, ему простят, зятьям обычно все прощается, а невесткам нет. Невестка только заикнулась про деньги или про свою «долю», а ее акции уже с грохотом рухнули. Даже если она на собственной свадьбе сядет на праздничный торт – забавный инцидент забудут, а как она затребовала долю, будут помнить вечно. Почему? Потому что имущественные и финансовые претензии невестки нарушают сразу несколько законов джунглей.

1. Вы перешли границы. Такому ни один лев не обрадуется, и скунсы этого просто так не оставляют.

2. Вы угрожаете чужим детенышам. В джунглях за такое убивают.

3. И самое главное – вы уронили свой королевский статус. Настоящая принцесса спит на горошине и не спрашивает у свекрови, где моя доля. Такие вопросы задают обычно ткачиха, повариха и сватья баба Бабариха.

Это я сейчас для начинающих, для молоденьких невесток напечатала инструкцию, простите мое занудство. Лидушке было тридцать пять, и Роз Михална воспитывать взрослых людей не собиралась. Лидушке она не отвечала ничего, а только гладила ее по плечику, по плечику, по плечику, и потихоньку разворачивала девушку на выход.

Могу представить, как она себя корила весь февраль за ту ночную сорочку, черную, с кружевами на груди, которую как пропуск вручила Лидушке. «Отдыхайте, – говорит, – ребята. Я вам постелила у себя…» Им она постелила у себя! А нас с Антоном запихнули в кабинет, и мы там приютились под одним одеяльцем на жестком диванчике. Наша зона комфорта была минимальной, поэтому оставлять ее было легко. Мы всегда очень быстро собирали свой чемоданчик и легко приживались в чужих городах, все дальше удаляясь от Зеленого домика и от нашего старого городского парка, который Роза упорно по-старинному называла «сад».

Сколько квартир нам пришлось поменять, точно не помню, зато я помню нашу первую кровать, я сама ее купила, у меня была тогда идея фикс найти деревянную, но дешевую кровать. Все приличные кровати из массива были жутко дорогие, с армянским вычурным дизайном, с дорогими матрасами, а мне нужна была простая, но из дерева, как в журнале «Бурда» из зимнего номера за 1989 год. Идеализм и детские мечты в то время меня еще не оставили, наверное, поэтому я обошла весь город, миллионный чужой холодный город, и где-то на отшибе в старом, немодном, совсем совковом мебельном магазине нашла нашу первую кровать, дешевую сосновую кроватку я нашла, покрытую чудесным золотистым лаком, на которой лежал веселенький сатиновый матрас. Предел мечтаний! Только без доставки, доставку мы не заказали, мы экономили. Кровать нам вез из магазина Левушка на какой-то тогдашней своей легковушке, матрас был прикручен на крышу. К подъезду подвезти не удалось, дорога во дворе панельной семиэтажки была совершенно убита, лужи стояли такие глубокие, что рисковать машиной было страшно. Поэтому деревянные рамы нес Антон, а ситцевый матрас в железной раме с пружинами наш добрый Лева тащил на себе. Он растопырил руки, чуть согнулся и балансировал над лужами… Это была лучшая кровать в моей жизни.

На радостях я сшила себе пеньюар. Мне не досталась черная сорочка, она так плотно засела у меня в памяти, что я купила пару метров синего крепдешина и быстренько скроила себе нечто прозрачное. Сижу, жду мужа, в дверь звонят. Я побежала открывать, взмахнула крыльями, а на пороге не Антон, а наш Любезный папочка. Видимо, мой пылающий вид его немного насмешил, он улыбнулся и затащил в прихожую мешок картошки. Это был гостинчик от Бабули с Дедом.

Я завернулась в какой-то халат, заварила чай и чем-то накормила свекра, он с удивлением заметил, что это мое что-то оказалось вкусным. Откушавши, он обнаружил, что в доме есть ребенок, и, между прочим, это его внук, он вытащил ему машинку из кармана. И все, и никаких вопросов мы друг другу не задавали, никаких претензий у нас друг к другу не было. Пришел Антон с работы, они поговорили о своих делах, и когда дверь закрылась, я скинула халат и была жутко счастлива, что нам в нашей норе никто не мешает, и я могу гулять свободно хоть в прозрачном пеньюаре, хоть в простыне, хоть голышом. Мне было все равно, своя квартира или съемная, в те времена мне было в принципе все равно, где жить, лишь бы в этом месте была теплая вода и ванна.

Я не помню эти квартиры, однотипные, в серых микрорайонах, и даже города уже не очень помню, детали, здания, какие-то памятники – все вылетело из головы… А кровать помню, сосновая, золотистый лак, пахнет деревом, сатиновый матрас с железными пружинами, метр шестьдесят на метр восемьдесят.

8

Молодым везде у нас дорога, скатертью

Если не хочешь, чтобы твоя карета превратилась в тыкву, паркуйся дальше от королевского дворца.

Лидок была прелестна, когда заходила в гости, нечасто, ненадолго, на чаек, немножко поболтать, продать свою косметику или помочь чего-нибудь, салатом новым похвалиться, кабачки по-венгерски, какая прелесть, как изумительно хрустят… Ведь умела же она когда-то элегантно отчалить, виляя юбкой, оставляя за собой свои бодрящие духи, только духи. Тогда она была блистательна во всех своих бесконечных нарядах. И что потом произошло? Как только Лидок легализовалась на ПМЖ, да еще и засела продавщицей в магазине у Роз Михалны, ее красота как-то сразу померкла, и даже Папочка любезный перестал с ней кокетничать.

Внешне ничего не поменялось. Каждое утро Лидок наводила марафет и выглядела безупречно. Черные локоны она все так же падали волной по плечам, помада красная лежала идеально, и золото блестело, глаза посмеивались, и соблазнительный Лидушкин зад, пикантно низковатый, был как всегда подчеркнут узкой юбкой… Но почему-то вдруг все эти прелести погасли. Лидушка стала напоминать новогоднюю елку, которая загостилась до весны.

Свой магазин Роз Михална построила во дворе Зеленого домика, оттуда до кухни можно дойти в три прыжка. В свободную минуту Лидок прибегала заварить кофейку, намазать бутербродик, проверить, что это там такое интересное у Роз Михалны завалялось в холодильнике.

– Манго-маракуйя! Мой любимый йогурт! Розалия Михайловна! Как вы угадали?

Она не знала, что Роз Михална и близко не собиралась угадывать чей-то там любимый йогурт. Роз Михална сама любила манго, и последний стаканчик в этом доме всегда оставался для мамы. Нет, я не мелочусь. А, впрочем, как угодно. Я привыкла, что мне предъявляют такие претензии. Я, может быть, и мелочусь, а последний стаканчик из чужого холодильника хватают другие – нормально? Не надо говорить, что мелочная Соньчик смешала с грязью человека за стаканчик йогурта. Наоборот! Я пытаюсь защитить Лидушку, объяснить ее позицию. Она невестка, и я невестка, и все мы тут невестки, и нас, невесток, представьте себе, иногда тоже нужно кормить.

Конечно, Роз Михална могла бы позаботиться, чтоб йогуртов в ее холодильнике хватало на всех. Да, теоретически она могла запомнить, что ее невестка, а заодно и ценный сотрудник, тоже любит манго-маракуйю, и в следующий раз в супермаркете она могла бы это вспомнить и купить еще один, а лучше пару-тройку йогуртов, для Лидочки. Что тут сложного? Она же эту операцию не раз проделывала, когда в доме были гости. Она же помнила, что Старшая тетка любит клубничный творожок, а Младшая ванильный. Она прекрасно помнила, а может, и не поленилась записать, что любят татарские родственники ее зятя Русланчика. Разве сложно ей было запомнить, что невестка любит йогурт манго-маракуйя? Несложно. Разумеется, несложно, но… с какой стати Роз Михална будет перегружать свой системник? И потом… Бесцеремонно совать свой нос к маме в холодильник разрешается только зятю, зять может в тещин холодильник залезть в сапогах и танцевать там без всяких комплексов, на невестку такие льготы не распространяются.

– А вот моя бывшая свекровь, – припомнила Лидок, – всегда покупала мне что-нибудь вкусненькое. И звала меня дочкой…

Ах, милая Лидушка… Она все время забывала, что у Роз Михалны есть родная дочка, Танечка, и этой дочки ей вполне достаточно. Где дочка – там расходы, а где невестка – там «затяните пояса», тем более когда невестке тридцать пять, а дочке только двадцать. Едва закончились лихие девяностые, до тучного две тысячи восьмого нужно было еще доползти.

– Нет, нет… – крестилась Роз Михална. – Вторую дочку я не потяну.

Голова у Розы всегда была забита личными проблемами: заказы на товар, накладные расходы, декларация для налоговой, счета за свет пришли, прораб наглеет, в понедельник ехать в Сочи выставку судить, щенкам прививки… В ее плотный график протиснуться постороннему человеку было практически невозможно.

В те времена и Роза, и мы с Антоном, и даже зять ее Русланчик – все были заняты своей работой. Раз в две недели, не чаще мы встречались с родителями, и за чаем Роз Михална спрашивала меня «как дела». Первое время я отвечала ей по-русски, то есть начинала излагать обстоятельства с того момента, когда белый голубь принес Ною оливковую ветвь. Роз Михална кивала, обычно совмещая прослушивание или с бельем, она любила гладить, когда люди изливали ей душу, или с какой-нибудь работой на кухне… Нет… Слушала! Конечно, Роз Михална меня слушала, кивала, и даже задавала какие-то вопросы, но все, что я говорила, тут же вылетало в форточку, и спросите ее через час, какие у меня проблемы – она не вспомнит, как святой отец не помнит исповедь. Все время, пока я вещала, она в уме перебирала список личных дел. Личные дела – самые важные дела на свете, на чужие заботы королева-мать не отвлекается. И это правильно! С ее стороны, разумеется. Ведь вы же не пойдете сейчас к своей свекрови и не возьмете ее список дел на себя. Поэтому все ваши разговоры – белый шум, вы можете звенеть бубенцами у нее перед носом, она в это время будет чистить картошку, и вам предложит нож, чтоб вы без дела не сидели, и обязательно напомнит, в десятый раз напомнит, что лук для оливье нужно резать тоньше, еще немножко тоньше, а после его нужно обязательно обдать кипятком и откинуть в дуршлаг, чтобы не горчил.

Сразу же после свадьбы мы с Антоном уехали на юг, времени мотаться к родителям не было, Интернет еще захватил весь белый свет, и по телефону мы с Роз Михалной разговаривали буквально по великим праздникам.

– Ну, как у вас погодка? – спрашивала Роза.

Я начинала про погодку, потом хотела рассказать про внука, про новый детский сад, она кивала с легким нетерпением и просила позвать Антона, он обещал помочь ей с дешевым кредитом для бизнесочка. Я отдавала Антону трубку, и она обстоятельно с ним обсуждала вопрос. Кредит на хороших условиях – это тема, интересная для Роз Михалны. А детский сад? Ну что тут может быть интересного для человека, у которого в жизни было как минимум три детских сада?

Возможно, если бы мы жили к родителям так близко, как Лидок с Левушкой, я тоже начала бы обижаться на свекровь. От этой заразы не застрахован никто. Молодые женщины, невестки, ведут себя не так как хочется, а так как принято. Мы все немножко обезьяны и начинаем неосознанно повторять за своим курятником манеры и слова. В нашем городке принято по каждой ерунде обижаться на свекровь, поэтому все и обижаются. Невестки на свекровей, свекрови на невесток. Мы просто не очень правильно воспитанные люди, у нас душа по большому счету добрая, но этой добротой мы не умеем пользоваться, не знаем, как ее показать. Хотим любви, а любить не умеем – вот наша мировая проблема номер один. Мы не умеем генерировать позитив, а силы девать нам некуда, поэтому нам так приятно изваляться в корчах. Я могла бы тоже пойти по этому стандартному пути, у меня был повод. Как же! Всем наплевать на моего ребенка! Роз Михална не настоящая бабушка! Она ни разу не спросила, не нужно ли чего ее маленькому внуку! Я уже почти, почти собралась на нее обидеться, но тут нашлись другие развлечения.

Под окном на детской площадке бойкие южные бабки выгуливали внуков. Отпускать ребенка одного во двор под окно было страшно, у нас же повсюду маньяки, поэтому в футбол приходилось играть мамам и бабушкам. Одна проворная армянская бабуля все время норовила захватить футбольную площадку и отгоняла от ворот других детей. В пестром халате, она как курица, раскрылившись, закрывала ворота и кричала с чудесным акцентом:

– Отойдите, дэти! Пуст Каренчик паиграэт!

Это было ужасно смешно. «Отойдите, дети! Пусть Каренчик поиграет!..» – я хотела рассказать про это Роз Михалне, но мне показалось, что ей такая ерунда совсем неинтересна, поэтому я никогда ей не звонила.

В наших суровых краях не было такой традиции, общаться без повода. Наши люди в большинстве своем были зажаты как отутюженные брючки, главная цель – не помяться, не сказать лишнего. И я, само собой, такое же бревно, как все, я вылезла из того же самого чемодана, поэтому не задавала в свою очередь вопросов, «как у вас настроеньице? как поживает Танечка? как новые щенки?», я просто передавала Антону трубку.

Нас с Роз Михалной разделяла тысяча километров. Мы с Антоном приезжали в Зеленый домик редко и ненадолго. Обычно мы выруливали утром на машине, нам всегда хотелось пролететь скорее эту тысячу верст по трассе до маленького нашего городишки, и как бы не просил наш сын пустить его побегать у заправки, Антон не разрешал. И я уже привыкла на скаку запихивать мужу бутерброды, чтобы он жевал и не зевал за рулем. А когда родилась дочка, когда она была совсем еще грудной младенец, я как больная тоже на скаку переползала с переднего на заднее, кормить, потому что нам жалко было времени на остановки. Так пролетело лет восемь, и каждый раз, проезжая по трассе Дон, я просила Антона остановиться у подсолнухов, сфотографироваться, а он говорил, что некогда, сфотографируемся в другой раз. Однажды он дозрел, мы вышли у подсолнухов, и что вы думаете? Все подсолнухи от нас отвернулись. Огромное поле подсолнухов развернуло свои золотые шляпки в другую сторону. Так что фото в подсолнухах у меня нет.