Русский солдат для меня святыня

«Новая опасность человека – смерть. Против неё он направил свои удары и против неё из страха развил и возвысил над всеми остальными чувствами половое чувство. Размножение, замена себя на земле своими детьми – всё это удары по смерти и полёт к бессмертию… Дело борьбы с великим врагом – смертью вперёд не подвигалось. Найдя благо в половом чувстве, люди окаменели. Смерть была жива и стояла на месте, и растущий мозг увеличивал сознание опасности. <…> Мысль легко и быстро уничтожит смерть своей систематической работой-наукой».

Нетрудно увидеть в этих словах сильное влияние философии «общего дела» Н. Ф. Федорова, сконцентрированное в трёх главных положениях: смерть – враг; природа – источник смерти; наука – спасение от смерти через покорение природы. Но у Платонова на первом месте нравственные аргументы необходимости победы над смертью. В статье «Жизнь до конца» (1921) он пишет:

«Отчаяние, мука и смерть – вот истинные причины человеческой героической деятельности и мощные моторы истории. Мы должны мучиться, миллионами умирать, падать от неистощимой любви, чтобы обрести в себе способность работать. Настоящий труд есть утоление нашей вечной скорби, в нём затихает боль и не слышно сердца.

Настоящей жизни на земле не было, и не скоро она будет. Была гибель, и мы рыли могилы и опускали туда брата, сестру и невесту. В каждом рано умершем, в каждом погибшем человечество теряет своего спасителя».

Таков ранний философский анализ действительности, пронизанный скорбной интонацией боли и печалования за человечество. Смерть отбирает подлинность, отбирает смысл, поэтому и настоящей жизни не было еще на земле. В смерти – предельное зло, потому что она не просто прерывает жизнь, но она лишает её смысла. А для человека как духовного существа это главное.

В статье «Пролетарская поэзия» (1922) намечено решение этого вопроса, выход из тупиковой трагической ситуации, которую создали природа, половая любовь и буржуазный строй.

«История есть путь к спасению через победу человека над вселенной. И мы идём к бессмертию человечества и спасению его от казематов физических законов, стихий, дезорганизованности, случайности, тайны и ужаса.

Конечная наша станция – постижение сущности мира. Пусть нас не разубеждают в этом: мы сильно хотим познать всё до конца, и с нас довольно этого желания, чтобы не поверить никакому шкурнику мысли».

Однако со временем приходит разочарование в возможностях науки в борьбе с природой и смертью. Оказалось, что возможности науки ограничены, и научными средствами нельзя ни смерть преодолеть, ни построить идеальное общество. Место научного энтузиазма занимает экзистенциальная тоска. Возникает стойкое ощущение бессмысленности существования, глубокой скорби от разрушительного действия смерти на человеческую жизнь.

Этими интонациями проникнут роман «Чевенгур». Один из его героев Яков Титыч выражает это настроение в таком раздумье:

«Это ж мука, а не жизнь. Пусть бы всё умирало, но хоть бы мертвое тело оставалось целым, было бы чего держать и помнить, а то дуют ветры, течет вода, и всё пропадает и расстаётся в прах. <…> И кто умер, тот умер ни за что, и теперь не найдешь никого, кто жил когда, все они – одна потеря».

Здесь появляется мотив спасения, стремление спастись от бессмысленного существования, создаваемого смертью. Острое, болезненное переживание смерти проявляется в тоске, скорби по умершим и жажде бессмертия и воскрешения. Слова из романа «Чевенгур»: «мертвые прожили зря и хотят воскреснуть», обозначают эту интенцию, которая является характерной для русской философии. В. С. Соловьев сформулировал этот главный для русской нравственной философии тезис в своей книге «Оправдание добра»: «Весь наш мир нераздельно (не только душевный и политический, но и физический) требует спасения». Это установка характерна и для Н. Ф. Федорова, и для Ф. М. Достоевского, и для Н. А. Бердяева, и для многих представителей русской религиозно-философской культуры. Стремление ко всеобщему спасению приобретает различные формы: это и традиционное, религиозное, и научное, появившееся в новом социалистическом обществе.

Платонов, будучи очень чутким к национальным проявлениям, разделял эту установку на спасение, возложив на науку осуществление этого. Философия «общего дела» Н. Ф. Федорова как раз отвечала этим стремлениям А. Платонова. Но обстоятельства жизни поменяли стратегическую линию. Писатель был также инженером, мелиоратором, электротехником, хорошо разбиравшимся в технике, и увидел, что технические возможности науки влиять на природу не безграничны.

Наступила Великая Отечественная война. Теперь враг иной, это не природа, в которой смерть, а фашизм как носитель зла и смерти. Зло объективировалось в этом идеологическом явлении, которое приобрело масштабы всемирно-исторической катастрофы. Смысложизненная интенция направлена на борьбу с этим злом, в котором смерть становится мировым злом. Борьба с фашизмом приобретает двойное значение: это борьба со смертью в ее изначальном «природном» смысле. И борьба с врагом как с носителем смерти, как с угрозой существования Родины.

Теперь спасение не в победе над смертью через укрощение природы, а в победе над врагом, в спасении народа. Война открывает новый уровень смысла жизни. Характерная для Платонова метафизическая рефлексия над смертью не уходит в военных рассказах, но как бы отодвигается на второй план, уступая место подвигу, героизму, жертвенности.

В рассказе «Одухотворенные люди» этот новый смысл победы над врагом как победы над смертью выражен предельно четко:

«Фильченко представлял себе родину как поле, где растут люди, похожие на разноцветные цветы, и нет среди них ни одного, в точности похожего на другой; поэтому он не мог ни понять смерти, ни примириться с ней. Смерть всегда уничтожает то, что лишь однажды существует, что не было никогда и не повторится во веки веков. И скорбь о погибшем человеке не может быть утешена. Ради того он и стоял здесь – ради того, чтобы остановить смерть, чтобы люди не узнали неутешного горя. Но он не знал ещё, он не испытал, как нужно встретить и пережить смерть самому, как нужно умереть, чтобы сама смерть обессилела, встретив его».

Смысл жизни на войне и доказывается, и показывается. Можно вспомнить известную формулу П. Флоренского, что «православие не доказуется, а показуется». Это применимо в полной мере и к этим словам из рассказа Платонова: смысл жизни здесь доказуется не в теоретическом смысле, как бытие Бога в рациональной схоластической философии, а показуется на поле боя, в смертельной схватке с врагом, то есть показывается на практике.

Победить врага, конечно, является главной целью, но парадокс в том, что речь здесь идёт о том, чтобы доказать, в чем смысл нашей жизни. А он в одухотворённости, в одухотворённости, которая принесет победу. Иначе на первом месте духовный, идейный смысл жизни, без которого невозможна победа. Быть одухотворенным – вот что нужно человеку, и особенно это нужно на войне.

Смысл на войне – это нечто другое, чем смысл в мирной жизни, когда человек находится в относительной безопасности, когда смерть ему не грозит каждый миг. В мире человек может быть беспечным, может напряженно искать смысл жизни, а может предаться тоске от бессмысленности и даже в редких случаях может покончить собой от отчаяния. Но чаще люди безразличны к смыслу, его отсутствие не угнетает их, они просто не замечают его.

Война – это мобилизация всех духовных сил и ресурсов человека. На войне жизнь открывается иначе, чем в мирной жизни, обнажается её истинный, сокровенный смысл, который прикрыт благодушием и равнодушием мирной жизни, которая изнывает от пустоты и скуки бессмысленного существования. Не всегда, конечно, но по большей части. Мирная жизнь – она ведь для мирного труда, для честного и достойного существования. И для каких-то больших дел и свершений. Но всегда ли она такова?

Это, конечно, парадокс: человек отрицает войну, стремится к миру, но в мире оказывается слишком мало смысла, слишком мало подлинной жизни. В мире «суета сует и томление духа», экклезиастовская тоска – источник уныния и отчаяния. И это не спрятать, никуда не деть, не замолчать. А суета накапливается, злоба никому не понятная растёт и однажды прорывается наружу всеми человеческими мерзостями и пороками. Вот почему многие считают, что война, несмотря на весь её катастрофизм, в нравственном плане более достойное существование для человека. И это не романтизация и мифологизация войны, как любят говорить гуманисты и пацифисты, часто оправдывая свою трусость и подлость. Это нравственная философия жизни.

Вновь и вновь звучат эти слова «А без смысла на войне нельзя», звучат как заклинание, как молитва, как напоминание о том, о чём никак забывать нельзя. Они могут и не проговариваться вслух, в повседневной жизни, в том числе и в военной повседневной жизни люди не говорят о смысле жизни, о высших духовных и метафизических вопросах. Но особенность Платонова в том, что он даёт озвучку внутренним, сокровенным мыслям человека, который в жизни далеко не интеллектуал и не философ в профессиональном смысле, но он человек, и поэтому философствование как его способ быть, как неистребимая потребность ума и души никогда в нем не угасает. А на поле боя тем более не может угаснуть, и своим творчеством Платонов не даёт нам забыть об этом, все время напоминая нам о главном – о высшем смысле жизни как необходимом качестве подлинного, настоящего человека.

Этот смысл заключается в одухотворении – основной идее Платонова в военном творчестве. Одухотворение проявляется и в героическом подвиге русского солдата по защите и спасению своего отечества, и в победе над фашизмом как всемирно-историческим злом. А эта победа вызывает всенародное ликование, о котором ярко сказал маршал Рокоссовский:

«Победа! Это величайшее счастье для солдата – сознание того, что ты помог своему народу победить врага, отстоять свободу Родины, вернуть ей мир. Сознание того, что ты выполнил свой солдатский долг, долг тяжкий и благородный, выше которого нет ничего на земле!»[30]

Ненапрасная жертва

Не напрасная смерть соединяет детей с отцами и освящает их память…

«Офицер и солдат»

На войне потеря смысла жизни означает смерть – и духовную, и физическую. А приобретенный смысл на войне способен одолеть смерть, одержать победу, даже ценой жизни. Ненапрасная жертва – вот тот сокровенный смысл, который приносит, открывает, дарует война. Умереть не страшно, если есть правда, за которую можно умереть. И это истинная цена жизни, её нетленная ценность, которую не в силах разрушить и отнять смерть. В мирное время эта правда прикрыта массой житейских мелочей и забот, на войне она обнажена до предела. И снова трагический парадокс: на войне, где, казалось бы, жизнь не имеет никакой цены, раскрывается её подлинная ценность. Война как бы поднимает на дыбы всё, что было в жизни важного и значимого, выводит на страшный суд совести всё, чем жил человек, заставляет его максимально честно пересмотреть свои устои, привычки, чтобы жить дальше, но начать жить уже «всерьёз и без всякой игры».

В этих словах: «А без смысла на войне нельзя» речь идет о подлинном смысле жизни, который заключается в одухотворении человека, его способности жить высшими ценностями и за них жертвовать своей жизнью. Не напрасная смерть – предел подлинной жизни, это необходимая и священная жертва.

Слова из рассказа «Офицер и солдат», в которых звучат интонации философии «общего дела» Н. Ф. Фёдорова, для которого долг перед отцами и неразрывная связь поколений через память является высшим смыслом жизни. Эта идея Фёдорова была глубоко усвоена Платоновым.

«Казак-боец не даст расточить, он даром не умрёт, отец не напрасно его на свет родил… Бойцы это понимают! Напрасная смерть оскорбляет отцов…

– А не напрасная?

– Не напрасная? Не напрасная смерть соединяет детей с отцами и освящает их память».

Это значит, что «напрасная смерть», оскорбляющая отцов, это как бы пустая смерть, смерть как биологический факт, не наполненный никаким духовным содержанием. А вот не напрасная смерть, соединяющая детей с умершими отцами, восстанавливает всеобщее родство, объединяет прерванные поколения. И это уже воскресительный акт, пускай пока и в памяти, но начало преодоления смерти положено. Не напрасная смерть – жертва – воскрешение – родство. Через смерть воссоединение. Не напрасная смерть – это и есть христианская идея «смертью смерть поправ». Напрасная смерть умножает смерть, не напрасная – её преодолевает.

Кажется, что предельный безвыходный трагизм существования открывается умирающему солдату на поле боя из рассказа «Оборона Семидворья». Этот рассказ – один из наиболее важных в военном творчестве Платонова. В нем описываются кровопролитнейшие бои с гитлеровцами в январе 1942 года в Наро-Фоминском районе Московской области, в районе деревни Семидворье, где враг оборудовал первую линию своей обороны.

В самом пекле ожесточеннейшей борьбы как будто исчезает все светлое и доброе, и лишь беспросветная тьма ужаса предстоит перед человеком, ведущим беспощадный бой с кровным и смертельным врагом. И все же это не предельный трагизм, ибо он растворяется в чем-то большем, чем индивидуальная смерть:

«И тогда его предсмертный изнемогший дух снова возвысился в своей последней силе, чтобы и в гибели рассмотреть истину и существовать согласно с ней. У него явилось предчувствие, что мир обширнее и важнее, чем ему он казался дотоле, и что интерес или смысл человека заключается не в том лишь, чтобы обязательно быть живым».

Истина есть даже и в гибели, и эта истина в том, что «быть живым» – это не высшая ценность, за которую цепляется гуманизм, проповедуя гедонистическую идеологию в потребительском обществе, начисто лишенном нравственного измерения. Это тот самый опыт смерти солдата, о котором мы говорили выше, который приобретает только он.

Таков трагический парадокс – подлинный смысл жизни открывается на войне. То, что, казалось бы, должно навсегда отбирать смысл у жизни, наоборот, придает его ей. В рассказе «Офицер и солдат» автор говорит:

«Артемов скучал по семье и ожидал окончания войны, как всякий человек, но свое счастье и высшую жизнь он постиг здесь, на войне; после войны уже будет что-то другое, может быть – хорошее и тихое, как вечерняя песня, но время его счастливого труда, время одухотворенной радости, когда в мгновениях боя освобождается от злодейства вся земля, – это время тогда минует, и разум тогда будет жить воспоминаниями, а сердце сожалением, успокаиваемым лишь гордостью и сознанием своей чести старого солдата».

Высшая жизнь на войне – время счастливого труда, время одухотворенной радости – освобождение земли от злодейства. Это не значит, что смысл жизни не может проявиться в мирной жизни, в которой также всегда есть место подвигу, героизму, отваге. Но ситуация войны особая; в ней все на грани жизни и смерти, каждый миг может быть последним, здесь предельная открытость небытию. Без этого одухотворения смыслом невозможно одоление неприятеля. И когда этот смысл теряется, тогда война превращается в бессмысленный и непонятный кошмар.

У солдата, говорит Платонов в рассказе «Бой в грозу»: «первая цель – сокрушение врага, а не спасение самого себя». Это столп и утверждение русского солдата, проявлявшееся во все времена. Победить, а не выжить. Выжить, конечно, тоже, но это не на первом месте. И в этом особая жертвенность русского воина, нравственное кредо русского солдата.

Таков трагический парадокс – подлинный смысл жизни открывается на войне.

Солдату, конечно, трудно на войне. Война – особый, смертный труд, самый трудный. «Жили, конечно, трудно,– не по правильности, а по военной надобности»,– рассказывает старослужащий красноармеец из рассказа «Добрая корова». «Военная надобность» создает эту военную трудность. Трудно во всех самых простых бытовых обстоятельствах, которые на войне становятся тяжким испытанием. Трудно, конечно, что приходится на смерть идти, понимая необходимость этого. И, кажется, что это самое трудное и тяжелое. Но нет, этот же красноармеец говорит с легким сердцем: «наше дело солдатское, можно и умереть». Гораздо труднее от воспоминаний о доме, о семье, о родных. Это самое тяжелое. Другой красноармеец Никодим Максимов честно признается в этом:

«– А трудно, Иван Ефимович, бывает нашему брату, который солдат, трудно терпеть всего врага на себе, чтоб народ не помер…

Иван Ефимович с уважением уставился на Максимова – человека уже пожилого на вид, но не от возраста, а от великого терпения войны.

– Да то, ништо не трудно! Разве к такому привыкнешь – надо ведь от самого себя отказаться да на смерть идти?

– Привыкнешь, Иван Ефимович, – сказал Максимов. – Я вот два года на войне и привык, а сперва тоже – все, бывало, сердце по дому плачет…

– Да как же ему не плакать, ведь и ты небось человек, а дома у тебя семейство, – оправдал Максимова Иван Ефимович».

Вспомнил красноармеец свою жену и детей, но нашел в себе силы не поддаться естественному чувству, не предаться горьким воспоминаниям о прошлом, не дать заплакать сердцу, а так ответить:

«– Нет, – сказал он старику. – Кто на войне домашней тоскою живет, тот не солдат. Солдат начинается с думы об отечестве, а одного себя и скотина постоянно помнит и от смерти бережет…

Иван Ефимович удивился и обрадовался этим словам.

– И то! – воскликнул он. – Вот ведь правда твоя: одно слово, а что оно значит! Где, стало быть, обо всем народе и отечестве есть дума такая, оттуда, свысока, и солдат начинается… Это ведь сразу сердцу легко от такого слова и по семейству нескучно…»

Такова истинная солдатская суть: солдат начинается с думы об отечестве, а не о себе, своей семье, близких, не может он жить «домашней тоскою». Это все для мирного времени, в котором человек тоже не для себя должен жить, но для других. Но время войны иное: оно требует максимальной жертвы всем личным. Только весь народ и отечество есть подлинная забота солдата, с которой он и начинается. И эта дума «оттуда, свысока», прямо с небес взирает и призывает к служению. Это очень высокая жертва, но жертва ненапрасная, поскольку она и сохраняет солдата, давая ему уверенность и силу для защиты отечества, а значит, и своих близких тоже.

Вообще рассказ «Никодим Максимов» примечателен тем, что здесь раскрыта подлинная духовная сущность русского солдата, показаны очень важные и точные подробности его солдатского быта. В записных книжках к этому рассказу мы находим такие заметки:

«Образец солдата: экстремально живущий человек; он быстро должен управиться, пережить все радости, все наслаждения, все привязанности. Ест, любит, пьёт, думает – сразу впрок, за всю жизнь, а то, м. б., убьют. Но и нежность его к вещам, внимание к мелочам – чем бы он ни занимался,– тоже вырастает: он внимателен и к кошке, и к воробью, и к сверчку, etc…»; «На войне душа ещё живого все время требует, чтобы мелочи (игра, болтовня, ненужный какой-либо труд) занимали, отвлекали, утомляли её. Ничего не нужно в тот час человеку, лишь одни пустяки, чтоб снедать ими тоску и тревогу. <…> Солдат живет с недостатками (элемент вещей); борьба с этими недостатками и отвлекает его от главного страшного недостатка – возможности умереть»[31].

Через эти обычные, самые незамысловатые житейские нужды солдат предстает в своей человечности. И это важно, показать не только героя, способного совершать сверхчеловеческие подвиги и жертвы, но и очень близкого и знакомого всем, простого в лучшем смысле этого слова человека.

Но здесь же, как всегда, у Платонова высшие философские размышления. Вот он пишет:

«Умершие могут быть воскрешены, как прекрасные, но безмолвные растения – цветы. А нужно, чтобы они воскресли в точности, – конкретно как были».

Что это? Вновь прорыв фёдоровской идеи воскрешения мертвых? Или что-то свое, какая-то глубоко личная мечта-идея, имеющая, безусловно, истоком христианское чаяние. Важно, что о ней не забывает Платонов и на войне, свидетельствуя о метафизической иерархии человеческих мыслей-помыслов, на вершине которой – нравственная идея воскрешения всех умерших, всех погибших. На войне она пронзительнее, очевиднее, насущнее. Да, в миру умирают, на войне погибают. Но воскрешены должны быть все.

И еще «Бог есть умерший человек»; «Жизнь есть изменение, но высота души в её неизменности»[32].

Вновь и вновь демонстрирует Платонов единство быта и бытия, жизни и мысли, слова и дела. Таков русский солдат и русский человек Андрей Платонов.

Важно то, что смерть русские солдаты, русские люди на войне принимают без надежды на воскрешение, поскольку это советская страна и советские люди, где официальная идеология – атеизм. Но это какой-то другой атеизм, русский, православный атеизм, как бы это противоречиво ни звучало. Русские солдаты умирают за правду, во имя тождества правды – права существования народа на земле. И здесь уже отличие от Н. Фёдорова, который во многом был близок Платонову. По крайнее мере, у Платонова нет такой уверенности в воскрешении, тем более знания об этом, а есть надежда на бессмертие, но эта надежда ненадежная, она граничит с отчаянием, тоской, какой-то обреченной уверенностью в невозможность, невозвратность, в вечную смерть. Слова из рассказа «Девушка Роза» очень точно характеризуют это:

«Он не подписал своего имени. Оно ему было уже не нужно, потому что он терял жизнь и уходил от нас в вечное забвение».

И все же это не атеизм официальной идеологии. Это особый, парадоксальным образом духовный атеизм, в котором, скорее, отсутствие знания, нежели отсутствие надежды. Платонов – философ тайны, для него мир – тайна, и тем более смерть – тайна. В этом отсутствии традиционной религиозной веры как веры в продолжение жизни после смерти, веры в бессмертие в большей степени проявляется чистота подвига, чистота жертвы.

Героический подвиг русского солдата, который выполняет задачу преодоления смерти ценой своей жизни, на поле боя воистину велик.

Это свойство трагического сознания, призванного мириться с неразрешимыми противоречиями, которые рвут сердце в клочья. С одной стороны, наблюдение над жизнью, над ее физической мощью и красотой рождает абсолютно правильную мысль: «велика и интересна жизнь, и умирать нельзя». Никак нельзя, смерть не имеет права нарушить такую прекрасную, великолепную жизнь, в которой так много всего невероятного, истинного, драгоценного, которая изобилует щедротами и взывает к творческому участию в ней.

Раненый старшина из рассказа «Полотняная рубаха» с воодушевлением рассказывает тоже раненому сослуживцу, как легко бывает умереть, когда идешь на смерть под знаменем родины. И все же заключает:

«А все-таки жалко бывает перед смертью этой прелести и сказочности жизни! Ты этого не поймешь, ты едва ли жертвовал собою…»

Нет, смерть не имеет права отбирать эту жизнь, ею не созданную и ей не принадлежащую. И политрук, смотря на спящего бойца, говорит: «Жалко вас всех, чертей!»

Ненапрасная жертва указывает на более высокую, чем личная жизнь, ценность. Эта ценность – Родина. И поэтому, несмотря на человеческую жалость, которую испытывает политрук из «Одухотворенных людей», испытывает как русский человек, далее следуют такие торжественно-приподнятые слова:

«Что ж! Если мы погибнем, другие люди родятся, и не хуже нас. Была бы родина, родное место».

«Была бы родина»… Жизнь за родину отдать – в этом суть ненапрасной жертвы. Другие люди, другие – не чужие, они родные, за них можно и умереть, чтобы они были. И никакого страха смерти, ужаса перед ней, как у западного обывателя, для которого другие – всегда чужие, всегда ад. Ад – это другие, говорил Сартр, и был прав, поскольку то, о чем и о ком он говорил, не имело того тепла родины, в котором все родные и смерть не страшна. Где родина, там нет смерти, родина – это и есть вечная жизнь. Родина больше смерти. Такой родины у Сартра нет, и поэтому нет спасения от страха смерти в этой ледяной пустыне одиноких и покинутых людей, отчужденных друг от друга непроходимой стеной своего смертного эгоизма и жалкого индивидуализма. А это действительно ад.

Таков западный экзистенциалист, которому абсолютно неведомо то пронзительное чувство тоски по родине, которое испытывает полковник Бакланов из рассказа «Штурм лабиринта», находясь в немецком городке и готовясь к бою с врагом, притаившимся в этом городке: