Полная версия
«Дорога сквозь пепел: Чёрный маяк»
Михаил Хийси
«Дорога сквозь пепел: Чёрный маяк»
Пролог. «Частота 767.0 МГц»
Карелия, глухая тайга. 21 июня 1970 года. 03:17.
Леонид Громов рванулся с койки, когда в наушниках взвыл сигнал – протяжный, как вой проводов на ветру. Эфир, ещё минуту назад гудевший голосами, стал пустым. Даже статика пропала. Только этот звук: будто кто-то скребётся изнутри черепа.
– Опять… – Громов дёрнул антенну. На радаре – мёртвая зелёная линия. Как будто весь мир выключили.
Внезапно в ушах лопнула плёнка тишины:
– Па-ап… – шёпот растянулся, как жвачка. – Тот дядя… он ви-идит мой сон…
Голос был детским, но пульсировал чем-то древним. Как если бы ребёнка заставили говорить сквозь слой мёртвой земли.
На экране радара вспыхнула точка – прямо над мысом Хийси, где маяк стоял заброшенным с 1949 года. Частотомер дёрнулся:
7670… 7669… 7668…
Из справки КГБ №7670-Д:
«Частота 767.0 МГц – «зеркало» для сигналов из объекта «Чёрный маяк». Контактёр слышит эхо собственных мыслей из будущего».
Утром Громова нашли сидящим у рации. Его зрачки были расширены до краёв. На столе – карта с семью точками вокруг Ладоги. А на стекле частотомера детской рукой:
«Когда дойдёт до нуля, мы все станем тенями».
Глава 0 «Первая трещина»
Карелия, мыс Хийси. 21 июня 1949 года
Частота 767.0 МГц ещё не существовала, но Горшков уже держал в руках цилиндр
Туман вонял, как гниющая плоть. Горшков затянулся «Беломором». – Глубже! – прохрипел он в рацию, и буровая взвыла, будто копала в рёбрах бога.
Ладога стонала подо льдом. Бур провалился в пустоту, и из скважины вырвался воздух – сладкий, как мёд из могилы. Петров дотронулся до трубы – и дёрнулся, словно схватил раскалённый штык.
– Борисыч, да она же… – он замер, глотая воздух ртом, как рыба на берегу, – …она бьётся. Как сердце.
Горшков медленно разжал пальцы. Из-под перчатки выполз шрам – тот самый, что он получил под Кёнигсбергом. Рубцовая ткань пульсировала, как будто под кожей шевелились черви.
– В «ящике» служил? – он выдохнул струйку дыма Петрову прямо в лицо. – Нет? Тогда закрой рот, пока он не начал закрываться сам.
В этот момент бур взвыл и провалился в пустоту. Из скважины вырвался воздух – густой, сладковатый, с привкусом мёда, смешанного с гнилью. Как банка варенья, забытая в могиле.
Петров подошёл первым. Фонарь выхватил из темноты цилиндр – идеально гладкий, будто отполированный чьей-то гигантской слюной.
– Мать честная… – он потянулся, но Горшков врезал ему по руке так, что кости хрустнули.
– Ты хочешь закончить, как Сашка? – прошипел Горшков.
Петров замолчал. Сашка – их третий, тот, что на прошлой неделе слишком близко подошёл к скважине. Его нашли утром: рот растянут в улыбке до ушей, а в горле шевелились чёрные лепестки.
На металле цилиндра проступили капли – не воды, а чего-то тёмного, словно сама тьма потела. Они стекали, образуя цифры:
7-6-7-0.
– Борисыч, а что… – голос Петрова сорвался. Его глаза расширились. – Оно же… смотрит на нас.
Горшков не сразу понял. Потом увидел: поверхность цилиндра была не мутной – она была прозрачной. И там, за стеклом, плавало что-то.
Нечто с глазами его покойной дочери.
Архивная вставка:
Из отчёта комиссии КГБ (рассекречено в 2003):
«Объект «Чёрный маяк». 21.06.1949. На глубине 777 м обнаружены 7 цилиндров из сплава, не встречающегося в природе. При контакте с воздухом:
– Лабораторные мыши ? каннибализм ? полное растворение костей за 77 ч.
– На стенах проступают цифры: 7670.
Горшков В.И. приказал извлечь 1 образец.
Примечание: На следующий день Горшков исчез. Нашли только валенки. Внутри – ступни со свежими мозолями».
Из письма Агафьи Игнатьевны (обнаружено в 1970):
«Сегодня старик-саам принёс шунгитовую фигурку. Говорит, военные разбудили Хийси. Теперь оно будет считать до 7670. Нашла у колодца камень – тёплый, с цифрами. Виктор, милый, не ходи на тот мыс…»
P.S. Сны стали хуже. Сегодня видела, как Нина рожает. Ребёнок смотрел на меня и улыбался её улыбкой.
Часть I. ДЕТСТВО В ТЕНИ МАЯКА
Глава 1 «Колыбельная для нерождённого»
Олонец, роддом. 21 июня 1970 года, 07:07
Роды, которых не должно было быть
Воздух в родзале был густым, как сукровица. Агафья Игнатьевна прижала иконку к груди, и щепки вонзились в ладонь, но боли не было – только холод. Как в тот день, когда Виктор ушёл на Чёрный мыс и не вернулся.
Она не знала, что через 21 год её внук будет стоять у того же маяка, слушая тот же белый шум из радиоприёмника.
За дверью Нина кричала не так, как кричат женщины в родах. Это был звук, от которого у медсестры Тамары – обычно невозмутимой, как гипсовая статуя – задрожали пальцы.
– Ты же губишь его! – хрипло бросила Тамара, стирая с лица брызги чего-то тёмного. Не крови. Что-то гуще, маслянистее.
Лампа над столом взорвалась, осыпая их стеклянным дождём. Из репродуктора, где только что играла «Рио-Рита», хлынул тот самый шум – белый, визгливый, как в Агафьиных кошмарах.
– Мальчик… – прошептала Тамара и вдруг отпрянула, словно обожглась. Не «здоровенький». Не «славный». Просто констатация факта: «Оно родилось».
Ребёнок не заплакал.
Он смотрел.
Его глаза – синие, как лёд над прорубью, – отражали не потолок, а чёрные волны Ладоги. И там, в глубине, маячил силуэт: высокая башня с окнами, похожими на пустые глазницы.
– Матерь Божья… – Агафья схватилась за спинку кресла.
Младенец улыбнулся.
Губы разошлись слишком широко, обнажая идеально гладкие дёсны – без зубов, без морщинок. Как у того рыбака из сна. Как у них.
Из пелёнок выскользнула фигурка Хийси. Камень был тёплым, будто только что вынут из печи, а на его груди чётко виднелись четыре цифры: 7670.
За окном завыл ветер. Не ветер – что-то большое засмеялось в вороньих гнёздах.
Около полуночи медсестра Тамара уронила дневник – страницы раскрылись на записи от 21 июня. Чернила расплылись, словно их размазали мокрыми пальцами. Только одна фраза читалась чётко:
«Глаза как у щуки из проруби – смотрят, но не видят тебя».
За окном роддома что-то тяжёлое упало в бочку с водой. Но во всём Олонце не осталось бочек – их собрали на металлолом ещё весной.
Архивная вставка:
Из дневника акушерки Тамары (обнаружен в развалинах роддома, 1991 г.):
Из дневника акушерки Тамары…
«21.06.70. Приняла роды у Ягелевой. Ребёнок не заплакал…»
Глава 2 «Разлом»
Карелия, НИИ-37. 21 июня 1970 года. 07:07
Цилиндр, который дышит
Коридоры НИИ-37 пахли не просто плесенью – пахло забытыми открытиями. Как в том подвале у Агафьи, где годами стояли банки с вареньем, которое никто не ел. В кабинете №7, за дверью с выцарапанными рунами «Култа-сар», профессор Келлер склонился над столом. Его пальцы, жёлтые от никотина, дрожали.
Перед ним лежал цилиндр с мыса Хийси.
Петров прижал ладонь к стеклу цилиндра – и тут же отдёрнул, будто дотронулся до трупного живота.
– Оно… дышит, – он вытер пальцы о халат, оставляя жирные пятна. Не вода. Что-то маслянистое.
Келлер не отреагировал. Только щёлканье его пинцета по стеклу: тик-тик-тик, как счётчик Гейгера у скважины.
– Записывайте, – профессор вдруг улыбнулся – губы растянулись, но глаза остались мёртвыми.
Петров шагнул назад, наступив на шприц с чёрной жидкостью. Хруст.
– Борисыч… – его голос сорвался. – Там же… ребёнок…
Петров молчал. В ушах у него звенело. Точно так же, как в тот день на Ладоге, когда буровая провалилась в пустоту.
Из динамиков на стене вдруг хлынул белый шум, и сквозь него прорвался голос:
– Пап…
Детский. Знакомый.
– Тот дядя знает, что я видела во сне…
Петров схватился за сердце. Он узнал этот голос.
Голос дочери, которой у него ещё не было.
Архивная вставка:
Из дневника лаборанта Петрова (обнаружен в сейфе НИИ-37, 1978 г.)
«21.06.1970. Сегодня родился ребёнок у Нины Ягелевой (жена сотрудника станции «Чёрный маяк»). В роддоме погасли лампы. Младенец не заплакал – повернул голову так, как не должны поворачивать новорождённые, и посмотрел на акушерку. В его глазах я увидел их – высоких, с ветвями вместо рук. Часы остановились на 07:07:07.
P.S. Келлер приказал записать: «Особые приметы – отсутствуют».
Но я знаю правду. Они уже дали ему имя – «Объект 7670».
Глава 3 «Колодец без дна»
Дом Агафьи. 17 июля 1975 года. Полдень
Отражение, которое улыбается
Воздух над деревней дрожал, словно нагретая жесть. Михаил проснулся оттого, что кто-то дышал ему в затылок – горячее, липкое дыхание, пахнущее медными монетами и сырой землёй.
– Пап?.. – шёпот застрял в горле.
Тени на стене шевелились не в такт его дыханию.
Ночью раздался стук. Не в дверь – в окно. Три удара, размеренных, как шаги мертвеца по промёрзшей земле. Михаил пополз к стеклу, и старые половицы впились в колени осколками льда – хотя на дворе стоял июль.
За окном – отец.
Тот самый потрёпанный тулуп, прожжённый у костра. Те же валенки, покрытые странным инеем. Но лицо…
Лицо было слеплено из глины.
Глаза – мокрые пустоты, как у щуки, что билась у него на ладони в день, когда отец ушёл на Чёрный мыс.
– Пап?.. – запотевшее стекло впитало его голос.
Существо прижало ладонь к стеклу. Пальцы слишком длинные, суставы вывернуты, как у куклы, которую Мишка нашёл в болоте. В отражении…
В отражении не было ничего.
Только берёзы, склонившиеся под невидимой тяжестью, будто в ожидании висельника.
Утром Агафья повела внука к колодцу. На пороге лежал мёртвый ворон – крылья аккуратно сложены крестом, как руки покойника. Бабкины пальцы – жёсткие, узловатые, пропахшие дымом и сушёной морошкой – впились в его запястье так, что кости хрустнули.
– Смотри, – прошипела она, и голос её скрипел, как несмазанная дверь подвала.
Вода в колодце была не просто чёрной. Она дышала – густая, маслянистая, тянулась за ковшом блестящими нитями, словно живая. В глубине, где должно было отражаться небо, плавало нечто.
Мишкино отражение моргнуло на секунду позже.
– Ба… – он потянулся к воде.
В этот момент отражение улыбнулось. Широко-широко. Губы разошлись до ушей, обнажая рыбьи зубы.
Агафья швырнула в колодец нож – тот самый, с костяной рукоятью, что висел над дверью. Лезвие исчезло без всплеска, будто вода на миг стала тканью.
Наутро нож нашли в печке. Рукоять обуглена, а на клинке, где раньше были саамские руны, теперь чётко проступали цифры:
5818.
Архивная вставка:
Страница из дневника Агафьи (июль 1975):
«Виктор приходил сегодня. Не он, конечно. Оно. Говорило его голосом, но глаза… как у той щуки, что Мишка поймал в день, когда Виктор ушёл на мыс Хийси. Нож вернулся с цифрами – значит, отсчёт начался. Вороны молчат третий день. Завтра отведу мальца к священному камню… если до завтра доживём».
На полях – детский рисунок: фигура с ветвями вместо рук и цифрой 5818 на груди. Внизу подпись дрожащим почерком: «Папа?»
Глава 4 «Возвращение того, кого не ждали»
Карелия. Дом Агафьи. 8 января 1978 года. 03:17
Тень, которая помнит
Ветер не просто выл – он скрёбся в стены, словно пытался прогрызть брёвна старыми костяными пальцами. Михаил прижался к Агафье, чувствуя, как дрожат её руки – не от старости, а от того, что стояло за дверью.
– Батюшки… – прошептала Агафья, но это не было молитвой. Это было предупреждением.
На пороге стоял… нет, это не стояло – это висело в дверном проёме, будто кто-то натянул отцовский тулуп на кривые палки. Снег шипел на валенках, но не таял – словно они были холоднее зимы.
– Пап?.. – Михаил услышал, как его собственный голос треснул, как лёд на проруби.
Существо наклонило голову. Слишком плавно. Как манекен в витрине «Детского мира».
– Я-я вер-рнулся, – оно прошипело, и в этом голосе было что-то липкое, словно слова продирались сквозь мёд в могиле.
Агафья не двинулась с места, но её пальцы сжали нож с костяной рукоятью.
– С Чёрного мыса не возвращаются, – прошипела она. – Только Оно возвращается. В шкуре тех, кого любишь.
В этот момент тень за спиной Виктора шевельнулась.
Не его тень.
Чужая.
Слишком длинная, с пальцами, которые медленно ползли по полу к Михаилу.
– Мишаня… – «отец» протянул руку. – Я же обещал вернуться.
Его ладонь была тёплой.
Слишком тёплой, как мясо только что зарезанного животного.
Архивная вставка:
Секретный акт КГБ №4912-Д (рассекречено в 2003 г.):
«08.01.1978. В районе Олонца зафиксирован аномальный выброс энергии на частоте 767.0 МГц. Очевидцы сообщают о «человеке в тулупе», чья тень двигалась независимо от тела. Примечание: аналогичные случаи отмечены в 1949 и 1970 гг. в дни, связанные с объектом «Чёрный маяк».
Глава 5 «Шёпот «Чёрного маяка»
Мыс Хийси. 11 февраля 1978 года. 23:17
Свет, который не должен гореть
Луна над Ладогой напоминала мутный выбитый глаз. Генка «Безбожник» Петров, оставивший в Афгане два пальца и веру в Бога, замер с бутылкой «Жигулёвского» у губ, когда увидел – старый маяк вспыхнул.
Неожиданно. Без команды.
Свет лизал кирпичные стены сизым языком, будто пробуя на вкус. Таким же светом озарялись афганские горы перед засадами.
– Ни хрена сь… – Генка перекрестился культёй, потом резко засмеялся. – Да кому я вру?
Он знал – боги не живут в таких местах.
***
В избе Агафьи пахло сушёной морошкой и страхом. Старуха, услышав новость, швырнула на пол недопитую кружку – чай брызнул на икону, оставив тёмные пятна на лике Богородицы.
– До утра – ни ногой! – её пальцы, узловатые от ревматизма, впились в плечи Мишки. На дверь повесила ножны с тем самым ножом – костяная рукоять, лезвие, почерневшее не от ржавчины, а от чего-то похуже.
На подоконнике лежали три чёрных лепестка – те самые, что отец привёз с Ладоги перед исчезновением. Они пахли дохлой рыбой и… металлом. Как монеты во рту у покойника.
Но мальчик уже бежал по хрустящему насту. Лёд под валенками трещал, как кости старика, иногда проваливался, обнажая воду – густую, чёрную, не замерзавшую даже в тридцатиградусный мороз.
Маяк стоял на краю обрыва, будто пьяный. Кирпичи, изъеденные временем, ржавые балки, торчащие, как рёбра дохлого зверя. А из узких окон наверху лился тот самый свет – он пульсировал в такт Мишкиному сердцу.
Дверь скрипнула.
Из щели выполз туман – тёплый, липкий, пахнущий испорченным мёдом и… чем-то знакомым. Так пах отец, когда возвращался с охоты, весь в крови и пороховой гари.
– Пап?.. – голос сорвался в шепот.
В ответ – скрип. Не по металлу. По костям.
***
– Ты куда, дурак полез?! – дядя Витя, лесник, схватил его за шкирку. Лицо у него было серым, как пепел от «Беломора». – Твой батя там сгинул, и ты туда же?
Они отошли на сотню метров. Витя достал фляжку – руки дрожали так, что крышка со звонком упала в снег.
– Его построили ещё саамы, – прошептал он, озираясь. – Потом пришли эти… с чёрными чемоданчиками. Оставили табличку: «Чёрный маяк». А смотритель… – он замолчал.
Свет погас.
Из темноты донёсся голос:
– Мишаня…
Точно такой же, как у отца.
Тень за спиной Виктора шевельнулась. Не его тень. Чужая. С пальцами, которые ползли к Михаилу.
Витя замёрз, будто превратился в сосульку. Потом схватил мальчика под мышку и побежал, не оглядываясь.
А сзади, по кирпичам маяка, заскреблись когти. Длинные. Очень длинные.
Архивная вставка №4878/1978:
Из докладной председателя сельсовета (рассекречено в 2003 г.):
«Станция «Чёрный маяк» числится недействующей с 1949 года. 11.02.1978 в 23:30 зафиксировано самопроизвольное включение прожектора. При осмотре обнаружены:
следы босых ног (размер 34–35) ведущие к обрыву;
на внутренней стороне двери – царапины, как от детских ногтей;
в смотровой комнате – лужа чёрной жидкости (образец №4878 отправлен в лабораторию); найдены его валенки у маяка. Внутри – ноги. Остального не было».
Примечание: лесник В.И. Лукоянов найден утром у подножья маяка. В кармане – записка: «ОНИ СМЕЮТСЯ НАД НАМИ». Вскрытие не проводилось – тело растворилось в течение 77 часов.
Приложение: фотография следа на снегу – отпечаток детской ладони с шестью пальцами».
Глава 6 «Дети рисуют чёрное солнце»
Станция «Чёрный маяк». 17 июля 1981 года
Бункер с детскими голосами
Дождь хлестал по жестяной крыше сарая, будто кто-то сыпал гвозди на крышку гроба. Михаил прижался к Сергею – их куртки пропахли мокрой псиной и гнилой рыбой, выброшенной штормом на берег вместе с пустыми бутылками из-под «Жигулёвского».
– Чё, Миш, струсил? – Сергей ткнул его локтем, но голос дрожал. – Да это же просто ливень!
В кармане фигурка Хийси вдруг стала горячей. 3626 – цифры жгли кожу сквозь ткань, будто выжигали клеймо.
Между валунов зиял провал. Ржавая дверь с маркировкой «Чёрный маяк» была исцарапана – не вандалами, а чем-то мелким и острым. Будто дети точили о неё ножи.
– Вояки тут хрен знает что хоронили… – Сергей пнул дверь.
Запах ударил в нос – не просто плесень. Сладковатый, как прокисшая тушёнка, но с привкусом человеческого пота.
Фонарик выхватил из темноты:
Ящики с маркировкой «3626» (их собственный отсчёт?)
Карту Карелии – семь булавок образовывали кольцо
Открытый дневник: «21.06.70. Объект «7670» стабилен. Переход на этап «Маяк».
– Ты глянь! – Сергей ткнул в дату. – Это ж твой…
Капля упала на страницу. Не дождевая – густая, как сироп.
Михаил поднял фонарь. На потолке пульсировала красная лужа.
– Валим! – он рванул друга за рукав.
Но Сергей уже ломился в «Камеру наблюдения». Дверь скрипела, будто её открывали изнутри.
Зеркало.
Их отражения замерли… затем медленно повернули головы. На секунду позже.
У озера ветер выл, как раненый зверь. Маяк вдали напоминал скрюченную руку – чёрные пальцы впились в небо.
– Его… не было на карте… – прошептал Михаил.
Шунгит в кармане обжёг кожу. Когда обернулись – бункера не существовало. Лишь фотография на камне:
Они сами. Взрослые. В форме. На фоне маяка.
На обороте детским почерком: «21.06.1991. Не опаздывайте».
***
Агафья швырнула фото в печь.
– Ба, да что это…
– Первый звонок, – старуха помешала угли, где плавились их будущие лица. – Их будет три.
Ночью чей-то шёпот слизывал с уха пот:
«Ты слышишь, как я считаю? Три. Шесть. Два. Шесть».
На стене висела тень. С ветвями вместо рук.
Архивная вставка:
Из докладной записки майора Дроздова (1981 г.):
«Объект «Чёрный маяк» демонстрирует аномальную активность. На стенах обнаружены детские рисунки, идентичные тем, что находили в НИИ-37. Особое внимание – цифре 7670 (совпадает с кодом объекта «Миша»).
Рекомендации:
уничтожить фотоматериалы, назначить наблюдение за Ягелевым М.В., станцию «Чёрный маяк» не упоминать в отчётах.
Примечание: сегодня в 03:17 рация поймала передачу: «Они уже в зеркалах». Голос принадлежал В.И. Горшкову (пропал без вести в 1949 г.)».
На полях:
«Миша, если читаешь – беги. Они хотят сделать тебя дверью» (почерк Сергея).
Глава 7 «Чернила и плоть»
Подпол избы Агафьи. 11 сентября 1981 года
Дневник, который читает тебя
Михаил спускался в подпол на четвереньках, и каждый скрип половиц отдавался в висках, будто череп набивали ржавыми гвоздями. Внизу пахло не просто сыростью, а воспоминаниями, застрявшими в зубах, как рыбьи кости. В кармане фигурка Хийси нагревалась, будто живая, цифры на груди светились кроваво: 3570.
Коробка лежала под балкой, придавленная камнем с выдолбленными рунами – точь-в-точь как на ножнах бабкиного ножа. Кожа переплёта была липкой, будто её держали в мёртвых руках.
Из дневника Виктора Степановича:
«3 июня. Сны про маяк. В подвале что-то шевелится. Не металл. Не плоть. Что-то между…»
Страницы слипались, как раны, но чернила не выцвели – слишком чёрные, будто это была та самая вода из колодца. Последняя запись:
«Завтра иду на мыс Хийси. Если не вернусь – сожги мою постель. И не смотри в зеркала после заката».
На обороте – детский рисунок его рукой (но как? В 1970-м ему не было и года): семь точек, маяк «Чёрный маяк», и кривые буквы: «Папка, где ты?»
Михаил поднял голову. В углу что-то шевельнулось. Не мышь. Тень. Слишком длинная. Слишком живая.
На полу, где лежала коробка, стояла миска с чёрной водой. В ней отражалось не его лицо.
Его отец.
Архивная вставка.
Из письма Агафьи к сестре (обнаружено в 1983):
«Сегодня нашла дневник Виктора. Не смогла дочитать – чернила оживали, текли по бумаге. На последней странице – рисунок Миши. Но как? Он ещё не умел держать карандаш.
В подполе слышу шаги. Не его. Оно ходит его походкой, но слишком… правильно. Как будто учится быть человеком.
Если не вернусь – разбей все зеркала в доме. Особенно то, что в красном углу».
Глава 8. «Костяной свисток»
Карелия, деревня Хийси, изба Агафьи. 29 июня 1985 года. Сумерки
Заклятье, которое закрывает дверь
В избе пахло чагой и сталью. Агафья растирала в ступке чёрный порошок, смешивая его с чем-то тёмным и вязким – не смолой, а запёкшейся кровью, которую она собрала с ножа после той ночи, когда к ним приходил «отец».
Агафья швырнула на стол нож. Мутная жидкость в чашке вздрогнула, отражая небо вверх ногами. – Повтори за мной, – прошипела она, впихивая ему в руки костяной свисток.
Михаил сидел на лавке, чувствуя, как дрожь бежит по спине. Не от холода – от того, как бабкины пальцы, узловатые от ревматизма, сжимали его подбородок.
Агафья выдохнула – воздух пахнул полынью и старыми костями. Её пальцы, узловатые от ревматизма, сжали Мишкино запястье так, что шрам от детской прививки побелел.
– Слушай, – она прошипела, и в этом шёпоте было слишком много зубов. – Когда я говорю «дверь», я не про эту… – Костяной свисток у её пояса вдруг застонал без ветра.
За окном скрипнули половицы. Но в доме кроме них никого не было.
– Ты видел, как щука глотает малька? Так и Оно – через щель. Через слово. Через… – её зрачки сузились в щёлочки, – …через дыхание того, кто позвал.
Её голос скрипел, как несмазанная дверь в подвал. В углу, где сходились трещины в брёвнах, что-то шевельнулось. Не мышь. Не сквозняк.
– Возьми нож, – Агафья сунула ему лезвие, обёрнутое в шкуру. – Режь, пока не услышишь счёт.
– Повтори за мной: Култа-сар, вехта-сар, анте-йоке не-лаат.
Михаил попробовал повторить. Слова обжигали язык, будто он глотал угли из печи.
– Громче! – Агафья ударила ладонью по столу. Стакан с водой опрокинулся, но капли застыли в воздухе, сверкая в свете лампады. – Иначе они услышат первыми!
Он крикнул. Окно взорвалось внутрь. Осколки стекла не упали – зависли, сложившись в знак: три круга, пересечённых линией. Как та печать, что Агафья хранила в сундуке вместе с фотографией матери Миши.
За окном завыло. Не ветер – что-то большое провело когтями по наружной стене. Один длинный след – от фундамента до самой крыши.
– Запомни, – Агафья вытерла кровь с его губ (откуда она взялась?). – Это закрывает дверь. Но если скажешь наоборот…
Её рука дрожала.
– …разбудишь То, Что Спит Между Мирами.
Михаил вдруг понял: бабка смотрит не на него, а сквозь него. На то, что отражалось в осколках стекла.
На то, что уже стояло за его спиной.
Архивная вставка:
Из дневника Агафьи (июнь 1985):
«Сегодня дала Мише заклятье. Слова жгут, как тогда, когда Виктор уходил на мыс Хийси. Нож в его руке дрожал – не от страха, а от знания. За окном скреблось. Значит, услышали. Скоро он уедет в город, а я останусь сторожить порог. Последний сторож из нашего рода».