Волшебный вкус любви

– А… я… – у меня пропал дар речи от такого заявления.

Играть в команде Богосавца!.. Это же… это же… мечта!..

А шеф продолжал:

– Алексей говорит, что попробовал, как ты приготовила говядину по моему рецепту. Но почему ты добавила красный лук вместо белого?

Мне пришлось собраться с мыслями, чтобы сообразить, о чем он говорил – так огорошили меня слова о работе в его команде.

Красный лук вместо белого…

Конечно, говядина в слоеном тесте…

Блюдо, которое совладелец ресторана «Белая рубашка» попробовал в кафе, где я раньше работала, было копией блюда Богосавеца из его передачи «Душевная кухня» – говядина в слоеном тесте.

Красный лук…

Глубоко вздохнув, я сказала, напомнив себе, что даже шеф Богосавец – всего лишь человек, и не надо замирать перед ним в благоговейном восторге.

– Красный лук более сладкий, – сказала я, – а говядина была фермерская. Корова была выращена на натуральных травяных кормах, поэтому вкус у мяса более пряный. Нельзя было забивать этот вкус резким вкусом белого лука, тут требовалось что-то более сладкое – красный крымский лук и немного сахара, чтобы получилась карамель.

Взгляд шефа затуманился, а я боялась дышать, глядя на него во все глаза.

– Да, пожалуй, – кивнул Богосавец, подумав. – Но только на моей кухне ничего подобного быть не может. Никакой импровизации – только рецепт. Поняла?

– Меня еще не допустили к плите, я еще ничего не готовила, – торопливо сказала я.

– Рыба, – напомнил он.

Кровь бросилась мне в лицо, и под испытующим взглядом шефа я почувствовала себя маленькой девочкой, отвечающей у доски, когда урок не выучен.

– Ты порезала рыбу тоньше, чем требовалось в рецепте.

– Да, тоньше, – признала я. – Но филе этого палтуса было гораздо плотнее, чем у остальных. Если бы я порезала кусками обычной толщины, внутри они бы остались сырыми. Ведь все куски жарятся вместе и одинаковое время.

– Никакой импровизации, – повторил Богосавец и поставил стакан на стол.

– Да, шеф, – тут же ответила я и забрала стакан

– Можешь идти, – сказал Богосавец.

– Да, шеф, – я попятилась, посчитав, что сразу поворачиваться к нему спиной – это невежливо.

Именно поэтому я не заметила, как в кабинет кто-то зашел, и налетела на этого кого-то, едва не уронив поднос.

– Осторожнее, осторожнее! – сказал человек со смехом. – А, это Дарья Иванова? Уже на особых поручениях?

– Просто принесла сок, Алексей Аркадьевич, – ответила я, узнав совладельца ресторана, и бочком продвигаясь к двери.

В самом деле, Лёлик – это ему подходило больше, чем помпезное – Алексей Аркадьевич. Он был маленький, плотный, с хорошо наметившимся брюшком, и одевался, как Карлсон – в смешные клетчатые брюки, пиджак и еще нацепил для креативности красную бабочку.

– Считай, это знак особого доверия! – подмигнул он. – Душан, ты уже проэкзаменовал ее? У девочки огромный потенциал…

– Она моет посуду, – отрезал Богосавец.

Лицо Лёлика вытянулось.

Я выскользнула из кабинета, закрыла дверь, но позволила себе задержаться ещё на пару минут, потому что мужчины говорили обо мне.

– Душан, зачем посуда? – спросил Лёлик недоуменно. – Девчонка готовит, как Бекасс! Я пробовал! Отвечаю!

Сердце моё сладко забилось после этих слов.

– А я отвечаю за кухню, – раздался равнодушный голос Богосавца. – Ты забыл, что этот пункт предусмотрен в договоре? И никто из вас не смеет соваться и обсуждать мои решения. Если я сказал, что Бекасс на моей кухне будет мыть посуду, значит, б<…>ть, Бекасс будет мыть посуду. Всё ясно?

Последовала пауза, а потом Лёлик рассмеялся.

– Ну ты и сухарь! – сказал он весело. – Ладно, поговорим о другом…

Я отошла от двери на цыпочках, хотя ковер все равно глушил шум моих шагов. Было обидно и грустно, но я не позволила себе думать о резких словах шефа. В конце концов, это и правда его ресторан, а если я хочу стать поваром в его ресторане – мне надо следовать его правилам.

И всё равно мысли о Богосавце не отпускали меня – до тех самых пор, пока я не открыла двери кухни и не услышала, как Йован орет по-сербски:

– Номер Семь! Где сковородка? Где сковородка?! Где этот Номер Семь?!

– Две минуты! – крикнула я в ответ, составляя в мойку стакан и поднос, и бросаясь к сковородке.

Глава 4. Поле битвы и солдаты

Все это совсем не походило на «душевную кухню с Душаном». Это был сущий ад. Утром в семь часов сорок пять минут мы все собирались в холле, выстраиваясь навытяжку перед Богосавцем, и он придирчиво осматривал наши рубашки.

Потом были горы тарелок, сковородок, кастрюль, лука, а еще – горы картофеля, горы креветок, горы салата.

Вскоре я поняла, что не все стажеры играли честно. Это стало ясно после того, как вымытые мною ложки перевернулись в третий раз. Поймать злоумышленника я не могла, потому что не всегда находилась в кухне – приходилось бегать в кладовые или на второй этаж с поручениями. К тому же, разборки в кухне «Белой рубашки» гасились на корню, и правило было только одно – чья работа испорчена, тот и виноват, независимо от причин и предпосылок. Немедленно переделать – не возмущаться, не обсуждать, не подозревать коллег. А потом мне и вовсе стало не до вычисления пакостника – я осталась возле мойки одна, потому что Веронику повысили, и теперь она помогала Матвею чистить овощи.

Это была откровенная пощечина моим кулинарным талантам и старанию, но пришлось стиснуть зубы и трудиться дальше, потому что Богосавец проходил мимо, не удостаивая меня даже полувзглядом, а я так мечтала, чтобы он посмотрел, чтобы оценил, чтобы поверил в меня…

Но я мыла посуду. Каждый день.

Елена говорила, что работников по кухне распределяет только Богосавец, да я и сама успела в этом убедиться. Значит, он считал, что я недостаточно хороша, чтобы чистить картошку.

В один из обеденных перерывов нам выпало отдыхать вместе с Вероникой, и пока я разогревала в микроволновке бутерброды с сыром, Номер Два делилась со мной своей первой победой.

– Если меня примут сюда, – говорила Вероника, мечтательно глядя в потолок, пока я заваривала чай, – то года через два смогу уехать во Францию, в какой-нибудь настоящий ресторан.

– А здесь – не настоящий? – спросила я удивленно.

Она презрительно фыркнула:

– Тут болото, живите сами в своем «совке», – она взяла чашку и бутерброд. – Нет, отсюда надо валить при первой же возможности. Что я в Рашке не видела?

Мне показалось, что входная дверь тихо стукнула, но когда я оглянулась – в подсобке никого кроме нас с Вероникой не было.

Я не стала с ней спорить. Уехать во Францию? Да я о таком даже не думала. Я живу здесь, здесь мои родные, здесь Антон, я мечтала работать именно с Богосавцем, к тому же – не знаю французского языка… И, собственно, английского толком не знаю… Но даже если бы и знала…

Мысленно я снова увидела залитую солнцем кухню, Душана Богосавеца у плиты, его улыбку, услышала его голос: готовить с душой. Всегда готовить с душой.

Как я буду готовить с душой во Франции, если моя душа здесь? В этом городе, на этих улицах, под этим небом, которое редко бывает синим – чаще серым и хмурым. Но всё здесь было моим, родным, знакомым…

– Уснула, что ли? – толкнула меня в плечо Вероника. – Перерыв закончился. Пошли.

– Уснула, – я улыбнулась и бросила в рот последний кусочек бутерброда.

Мы с Вероникой вернулись в кухню, где всё уже шипело, жарилось, варилось и шинковалось, и я уже закончила мыть кастрюли от мясного бульона, когда появился Богосавец, и лицо его не предвещало ничего хорошего.

Мы все подобрались, с тревогой ожидая, на кого сейчас обратится гнев шефа. Он держал блюдце, прикрытое белой салфеткой, и даже повара бросили работу. Если не удалось какое-то блюдо…

– Овощная нарезка, – позвал Богосавец. – Номер Два.

Вероника от неожиданности икнула и чуть не подавилась жвачкой.

– Номер два! – повысил голос Богосавец.

– Да, шеф, – испуганно отозвалась Вероника.

– Салат смешивали вы?

– Да, шеф.

– Потрудитесь объяснить, как вот это попало в тарелку клиенту? – Богосавец приподнял салфетку и показал всем серебряное кольцо-печатку.

– Это не мое! – крикнула Вероника.

Но всем и так было ясно, что ее. Я даже узнала это кольцо – на щитке была гравировка змейки.

– Напоминаю всем, – заговорил Богосавец ровным голосом, будто читал лекцию, – что недопустимо оставлять в блюде посторонние предметы.

– Я всегда оставляю кольца вот здесь, – Вероника метнулась к окну, где на подоконнике грудой лежали ее кольца и браслеты. – Я не могла!.. Точно не могла!..

– Вы уволены, оставьте мою кухню, – Богосавец широким шагом подошел к Веронике и сунул ей в руки блюдце с кольцом, а потом обернулся к поварам. – Где палтус на третий столик? Клиенты ждут уже пятнадцать минут.

Кухня вновь закипела в привычном безумном темпе. Уже никто не обращал внимания на Веронику, которая, постояв у окна, сгребла в горсть все свои украшения, и вышла из кухни.

Я поймала взгляд Матвея – тот округлил глаза и сделал выразительный жест ребром ладони поперек горла. Я кивнула, возвращаясь к мойке.

В тот же вечер, после окончания работы, я рассказала о своих подозрениях Елене.

– Не думаю, что это Вероника потеряла кольцо, – сказала я, когда мы переодевались. – Кто-то подложил его специально, чтобы её уволили. Надо сказать шефу, это несправедливо…

– Кольцо – ерунда, – отмахнулась Елена, бросая в сумку белую рубашку, в которой провела день у плиты, воротничок со внутренней стороны был черным, как будто второй ротиссёр работала в шахте, – Душан сразу сказал, что она у нас не задержится.

– Почему? – я выглянула из-за дверцы, и Елена сразу же отвернулась – она была в одном только лифчике.

– Нет задоринки, работу выполняет на «отвяжись», – сказала она, торопливо натягивая футболку. – Понимаешь, готовка должна быть от сердца.

– С душой! – язвительно подхватила я.

– Ничего смешного, – Елена обернулась, глядя на меня пристально, изучающее, и мне стало не по себе от такого взгляда. – Мы все здесь выкладываем на тарелку не мясо или рыбу, а самих себя. А Вероника этого не понимала. К тому же, она не хотела работать здесь. Для нее «Белая рубашка» – всего лишь старт. Душану не нужны такие, кто хочет залезть к нему на колени, чтобы потом встать на голову и забраться повыше.

«Если меня примут… – вспомнила я слова Вероники, – через два года я уеду… Оставайтесь в своем болоте… надо валить…».

Неужели, тогда дверь хлопнула совсем не случайно?

Я замерла, стоя в расстегнутой рубашке.

Кто-то подслушал наш с Вероникой разговор и донес Богосавцу. А может, и сам Богосавец подслушал… С него станется… Превратил ресторан в тюрьму…

– Болтать надо поменьше, – сказал Елена, словно в ответ на мои мысли. – Мы здесь для того, чтобы работать, а не болтать.

Мне ужасно хотелось спросить, о чем это она – о том, что я слишком много болтаю, надоедая ей, или речь шла о Веронике. Но, поразмыслив, решила, что безопаснее и благоразумнее оставить управление рестораном его шефу и не вмешиваться в кадровую работу. Я мечтаю стать поваром, и именно на это надо направить все усилия.

– В пятницу у нас заказ, будет свадьба, – сказал мне Елена на прощанье. – Готовься выложиться по полной. Скорее всего, работать будем до утра.

Она была права, и ночь с пятницы на субботу оказалась особым адом – адом в квадрате.

Пришлось позабыть о походах в туалет, не то что о перекусах. Страшно хотелось пить, было жарко, и нервы были – как натянутые струны. Мы успевали только хлебнуть воды на бегу. Иногда официанты забывали поставить нам бутылки с холодной водой, и тогда кто-то из поваров разражался руганью на сербском, требуя воды и немедленно.

Сто человек гостей, шесть перемен блюд, плюс сладкое.

Всё надо делать быстро, по плану, но без спешки.

Нельзя запороть продукты – переделка, это лишнее время. Лишнее время – это задержка блюда. Задержка блюда – недовольство гостей. Или – что страшнее – недовольство Богосавца.

К работе привлекли всех стажеров, и я, помимо того, что мыла посуду, снова чистила креветок, перебирала салат, носилась в кладовую и обратно, собирала грязную посуду в кухне. Остальным стажерам тоже пришлось выполнять работу, не входящую в их обязанности – Матвея допустили жарить овощи, Стас и Алла подготавливали каре и обваливали его в специях, готовя на жарку, а Дюймовочку поставили у плиты – следить, как готовится осетрина. Поэтому мне пришлось бросить посуду и заняться разделкой рыбы.

На этот раз это был лосось, а не палтус. Огромная туша – длиннее моей руки, а толстая – как моя нога. Я наточила нож, выпотрошила рыбу, отрезала ей голову и начала разрезать тушку вдоль хребта, но меня сразу же остановил гневный вопль Богосавеца.

– Номер Семь! – заорал он, и я чуть не уронила нож с перепугу. – Посмотри на меня!

– Да, шеф! – отозвалась я, выбегая из-за разделочного стола.

Никто из персонала даже не поднял головы – только Дюймовочка быстро оглянулась через плечо.

– Ты что делаешь? – Богосавец почти оттолкнул меня, прошёл к столу и поднял рыбу, разворачивая разрезом. – Ты что наделала?!

– Что? – тупо повторила я, не понимая, за что он меня ругает.

– Ты её испортила! – он швырнул рыбу в таз, где лежали обрезанные головы и плавники. Ты представляешь, сколько она стоит? А ты распилила её, как коровью тушу!

– Шеф… – забормотала я, но прикусила язык.

Признаться, что я первый раз разделываю целого лосося? Это значит – тут же быть уволенной.

– Смотри, – Богосавец схватил нож и достал со льда очередную рыбу. – Отрезаешь голову – держишь за голову. Отрезаешь не до конца, только до хребта. Поняла?

– Да шеф, – коротко ответила я, глядя, как он жонглирует ножом.

– Потом ведешь вдоль хребта, над хребтом, насквозь, – он провел ножом так легко, словно разрезал масло, и откинул на столешницу филе – гладкое, будто полированное, ярко-оранжевое, блестящее от жира. – Потом срезаешь хребет и отрезаешь голову до конца, – он срезал хребет, не отделяя его от головы, и бросил вместе с головой в таз, где лежала испорченная мною рыба.

Конечно, он был прав. Теперь лишь одного взгляда хватало, чтобы понять, что лосось, разделанный мною, никуда не годился. Моя рыба больше походила на добычу собак.

– Запомнила?

– Да, шеф. Спасибо, что помогли, – я хотела подхватить нож, который он бросил на стол, но Богосавец больно ударил меня по руке.

– Никогда не подхватывай ножи, – сказал он, будто отчитывал меня за неправильно решенную задачку по математике. – Поранишься, – и добавил уже другим тоном – немного скучающе, немного устало: – Я бы тебе голову отрезал за испорченную рыбу. Можешь забрать её себе на ужин, стоимость отработаешь.

Он отошёл, оставив меня с красными от стыда ушами, и тут же накричал на Матвея, из-за того, что Матвей жарил баклажаны на слишком слабом огне, отчего они превратились в тряпку, а не в лакомство с хрустящей корочкой.

Досталось и Дюймовочке, и Алле, которая начала резать мясо слишком рано, и из него обильно потек сок.

– Б<…>ть, что же ты творишь? – говорил он, методично сбрасывая куски мяса в обрезки. – На моей кухне готовят блюда высшего класса, а не жёваное дерьмо! А ты сделала именно жёваное дерьмо! Ты же видишь, у Яна ещё полная сковорода! Куда ты пилишь? Куда пилишь?!

Алла всхлипнула и пулей метнулась вон из кухни.

Богосавец забористо выругался, оглянулся, нашел меня взглядом и приказал:

– Верни её немедленно! Истеричка… – он сам встал на разделку мяса, а я бросилась следом за Аллой.

Я нашла её в подсобке – Алла плакала, уткнувшись лицом в фартук.

– Эй, успокаивайся, – сказала я, погладив ее по плечу. – Шеф зовет. Не плачь, с кем не бывает…

Но она сбросила мою руку, отняла фартук от лица и посмотрела на меня так злобно, словно это я обругала её при всех.

– Забей, – сказала я дружелюбно. – Шеф на всех орет, не принимай близко к сердцу.

– А я и не принимаю, – сказала она зло, вытирая слезы рукавом. – Я все равно пройду эту стажировку, даже если надо будет порезать на филе тебя! Дура!

Она несколько раз глубоко вздохнула и вышла, а я так и осталась стоять с открытым ртом. Нет, этого мне было не понять. Работа мечты – конечно, здорово, но надо оставаться людьми. Даже если шеф ведет себя по-хамски.

Последнее блюдо было подано около четырех часов утра, но музыка ещё звучала – тихо, приглушенно, играл саксофон, и официанты обносили гостей шоколадными трюфелями и коньяком, а наша работа была закончена.

Богосавец и су-шеф остались в ресторане, пока банкет не закончится, а повара и стажеры потянулись домой – все уставшие, словно провели три футбольных матча подряд против бразильского «Интернасьонала».

Мы с Еленой уходили последними, потому что я домывала посуду, а Елена подождала меня, чтобы запереть подсобку.

На улице было свежо и прохладно, и я жадно вдыхала свежий воздух – словно пила лучшее шампанское в мире.

– Убедилась? – спросила Елена.

– В чем? – переспросила я, лениво, говорить совсем не хотелось, даже думалось с трудом.

– Кухня – поле битвы. Не убьешь другого, убьют тебя.

Я посмотрела на нее с ужасом, и она рассмеялась.

– Это в переносном смысле, а не в буквальном, – сказала она, посмеиваясь. – Но настоящий повар должен быть воином – не сдаваться ни при каких обстоятельствах. Переживать любую трудность, падать и снова подниматься. Если тебе достался лимон…

–…сделай мясо по-грузински, – закончила я с невеселым смешком.

– Да, именно, – Елена кивнула. – Далеко живешь? Хочешь, подвезу?

Я не отказалась и с удовольствием откинула сиденье в ее «тойоте», где в салоне вкусно пахло ванилью.

– Мы с Душаном с самого начала, – рассказывала Елена, сворачивая на Садовую. – Он пришёл к нам в ресторан после того, как его вышвырнули из футбола. И он был… как настоящий генерал! – голос её задрожал от восхищения. – Когда он на кухне – никому не дает поблажек, ни себе, ни другим. Но он создаёт, действительно, уникальные блюда! Он привнёс в гастрономию новую философию. Приготовить что-то необычное из обычного – на такое мало кто способен. Большинство из нас могут только следовать рецепту, он может импровизировать.

– Но сам не любит, когда импровизируют другие, – заметила я.

– Потому что импровизация – это особый талант, – возразила Елена. – Нельзя просто смешивать ингредиенты. Должно быть понимание сущности блюда, его души. Так говорит Душан! – она засмеялась над каламбуром. – Не переживай, у тебя всё получится. Ты молодец. Мне нравится, как ты держишься, и нравится, что ты добрая. Ты не ссоришься, не злишься, ты всегда спокойна. Приятно работать с такими людьми, как ты.

– Спасибо, – сказала я искренне. – Ты тоже очень добрая.

– Это я притворяюсь! – она подмигнула мне и свернула в переулок, где была квартира Антона. – Ну всё, отдыхай. Завтра у стажеров выходной.

– Хорошо-то как! – обрадовалась я, и сил сразу прибавилось. Можно будет вечером сходить куда-нибудь с Антоном, поужинать в кафе или посмотреть кино…

– Приходите на работу к семи вечера, – закончила с улыбкой Елена. – А до семи – отсыпайся.

– Ну вот… – я всплеснула руками.

Прощай ужин в кафе и кино!

Помахав Елене на прощанье, я поплелась к подъезду. Окно в нашей спальне горело – наверное, Антон ждал меня и уснул, позабыв выключить свет. Я постаралась не греметь ключами, чтобы не разбудить его, быстро приняла душ, погасила свет и блаженно вытянулась на постели.

Антон что-то забормотал во сне, повернулся и притянул меня поближе. Я поцеловала его в плечо и уснула сразу же, как будто меня кто-то выключил, нажав на кнопку.

После свадебного банкета уволили Аллу. По поводу ее увольнения Богосавец снизошел до нас, стажеров, соизволив прочитать небольшое внушение:

– Номер Три была уволена, – говорил он, хмуро оглядывая нас четверых, выстроившихся перед ним в шеренгу, – и я знаю, что некоторые не понимают причины, – он посмотрел на меня, а я покраснела, как варёный рак, потому что только накануне говорила Дюймовочке, что у Аллы – великолепная техника, и странно увольнять её.

– Находясь в кухне, повар не имеет права на истерику, – Богосавец говорил чётко, командирским голосом, и я вспомнила слова Елены – настоящий генерал.

Ага. Кухонный генерал.

Захотелось хихикнуть, и я с трудом сдержалась, потому что шеф всё так же буравил меня взглядом.

– Техника – дело наживное, – продолжал он. – Сегодня у вас нет техники, а завтра она появится. Но главное – настоящий повар не позволяет себе никаких эмоций, когда он у плиты. Или… у разделочного стола. Допустив ошибку, он исправляет её и идет дальше. Бегать и плакать будете дома. Всем ясно?

– Да, шеф! – отчеканили мы хором.

– Тогда по рабочим местам, – велел Богосавец.

После увольнения Аллы мы все были допущены к плите. Правда, были больше на подхвате – заколеровать лук, прокалить муку, но иногда поручались и более сложные дела – поджарить гребешки или отварить спаржу.

Я старалась изо всех сил – присматривалась к работе поваров, запоминала, в свободное время штурмовала интернет, чтобы добрать ту базу, которая была у остальных стажеров. Всем им приходилось бывать в ресторанах высокой кухни, а я могла похвастаться лишь готовкой в забегаловке. А то, что мое прежнее кафе было забегаловкой – я убеждалась всё больше и больше. Даже обыкновенную яичницу-болтунью, которая звалась буржуйским словом «скрэмбл» надо было готовить по французской рецептуре – снимая с огня каждую минуту, чтобы сохранить яркий цвет желтков. А однажды Богосавец поручил мне сделать яичную смесь для японского омлета – томаго-яки, для очередного «випа», и под руководством шефа я взболтала четыре яйца и один желток, приправила мирином, соевым соусом, солью и сахаром, а потом несколько драгоценных минут смотрела, как Богосавец жарит на квадратной сковородке яичный рулет – сначала толстенький блинчик, потом сворачивает его трубочкой, подливает еще порцию взбитых яиц, опять сворачивает… Это было настоящее искусство – вкусное, радующее запахом и видом. Подобного я никогда не узнала бы, оставшись на прежнем месте работы… Пусть мне приходилось осваивать всё в процессе, я гордилась, что никогда не допускала одну и ту же ошибку дважды.

Через четыре дня вылетел Поклевский – он трижды пережарил стейк, пока Богосавец каждые двадцать секунд заглядывал в кухню, требуя заказ на восьмой столик.

Потом мы распрощались с Матвеем – он плохо очистил лук-порей от песка, и у клиента заскрипело на зубах.

К концу месяца остались только мы с Дюймовочкой, и мне заранее было страшно, потому что Дюймовочка казалась неуязвимой – как-то незаметно она от разделочного рыбного стола стала постоянной помощницей пуассонье, и я слышала, как Йован хвалил ее в разговоре с су-шефом.

Она и в самом деле всегда была собрана, сосредоточена, никогда не отвлекалась, никогда ничего не делала слишком медленно или слишком быстро. Она была идеальна, и это удручало.

Я старалась изо всех сил, но моих знаний было недостаточно, чтобы конкурировать с синеглазкой.

Оставалось четыре дня до конца испытательного срока, и меня даже по ночам преследовали кошмары – как Богосавец указывает на дверь, выгоняя меня из ресторана.

Когда мы с Дюймовочкой остались вдвоем, на кухне каким-то волшебным образом появились посудомойки и грузчики. Судя по насмешливому взгляду Елены, так и было задумано – еще одно испытание, о котором мы и не знали.

За день до конца стажировки, я была уже на пределе от ожидания результата. Может, Богосавец изменит правила и примет на работу нас обеих – меня и Дюймовочку?

В тот вечер снова явились «випы», Милан влетел в кухню, оглядел занятых поваров, и нашел меня взглядом:

– Номер Семь!

– Здесь! – тут же бросила я овощи, которые шинковала для того, чтобы добавить в тушеное мясо и выбежала из-за стола.

– Клиент заказал «томаго-яки». Душан говорит, ты готовила его и знаешь рецепт. Справишься?

– Да, шеф! – крикнула я, а сердце чуть не выпрыгнуло из груди. Вот он – мой шанс отличиться! Готовить для «випов»!

– Приступай, – велел Милан.

Ничего в этом омлете сложного. Я обязательно справлюсь. Тут главное – размешивать яйца деревянными палочками, а не взбивать вилкой. Вилка – это для европейских блюд. Азиатские блюда более деликатны.

Я прекрасно помнила всё, что делал Богосавец, когда жарил томаго-яки – японский омлет. Я повторила всё точь-в-точь, добавила специи и жарила не до полной прожарки, а чтобы внутри яичный рулет оставался сочным.

– Заказ-«вип»! – гаркнул Милан, снова появляясь в кухне, а за ним важно вплыла официантка – в белой рубашке, гладко причесанная, свеже-воздушная, как крем из взбитых сливок. К этому времени повара больше походили на загнанных лошадей.

– Готово! – я нарезала омлет поперечными кусочками немного наискосок, добавила томатный соус и резаный зеленый лук.