Обычная история

Данил Фарафонов

Обычная история

Я бы хотел посвятить эту книгу

кому-то конкретному, но выбрать

из трёх человек слишком трудно,

поэтому посвящаю эту историю всем,

кто чувствует себя одиноко.

Обычная история

Теперь, пришла пора прощаться

Спасибо всем за вашу доброту

А мне пора уже признаться

Я слаб, и попадаю в пустоту

I

Поступок силы бьет опять

Он хочет всё обременять

А я не в силах совладать с собою

Я новый мир прям здесь устрою

-Помилуй нас, Боже, по великой милости Твоей, молимся Тебе, услышь и помилуй…

–Господи помилуй.

–Ещё молимся об упокоении души усопшего раба Божия, и прощении ему всякого согрешения, как вольного, так и не вольного…

–Господи помилуй.

–Дабы господь Бог водворил душу его там, где праведные обретают покой…

–Господи помилуй…

Укромная церковь находилась на краю небольшого захудалого городишки. Мертвая тишина улицы перебивалась протяжными стонами собравшихся. Молящиеся то и делали, что повторяли «Господи помилуй» и дальше утыкались носом себе в грудь. Темные бархатные платки покрывали головы и подбородки женщин. Длинные юбки практически волочились по полу. Мужчины, облаченные в черные мантии и балахоны, стояли подле своих спутниц. Все крестились. Лица не выражали никаких эмоций, но атмосфера стояла гнетущая. Каждый здесь знал практических всех, но создавалось ощущение, будто они впервые видят весь этот грязный сброд. В центре зала стоял открытый гроб. Он был поставлен так, чтобы все могли полюбоваться мертвецом в строгом костюме. Размер был подобран неудачно, и воротник сильно сдавливал шею. Из-за этого, бело-серое лицо покойника слегка распухло. Своей гримасой он никак не отличался от лиц, стоящих перед ним.

Чуть поодаль гроба стоял сверкающий поп. В отличие от остальных, он был одет в золотую тряпку, напоминающую больше облезлый желтый халат, чем обличение священника. Медленно и монотонно он читал молитву, не поднимая глаз на пришедшую публику. Уголки его рта едва двигались, даже не углубляя старческие морщины, и, если смотреть чуть издалека, казалось будто звук появляется самостоятельно. Полное лицо служителя алтаря поблескивало из-за пота, особенно выступившего на его толстом лбу. Большой горбатый нос тоже был залит каплями пота. Маленькие губы, хоть и не особо заметно, неустанно двигались, иногда аккуратно сворачиваясь в трубочку, чтобы протянуть какую-нибудь гласную. Мокрые, нависшие, неухоженные брови перекрывали и без того узкие, опущенные в книгу, глаза. Снизу их подпирала косматая, седая борода. Во взгляде чувствовался холод и усталость, свойственные офисному клерку, в конец обессилившему от тягостей своей жизни.

–Успокой, Спаситель наш, с праведными раба Твоего и посели его во дворах твоих… – раздался приглушённый скрежет кремля. Все продолжали стоять, согнувшись, и стараться не обращать внимания на непонятный звук.

–Как написано, не взирая как Благой на согрешения его…

Скрежет.

–Вольные и невольные…

Скрежет.

–И на всё, в ведении и в неведении содеянное, Человеколюбец.

Скрежет.

–Господи помилуй… – громко хором простонала толпа.

Громкий стук двери сотряс застоявшийся воздух. Никто даже не поднял своего сопящего носа. Прихожане были слишком заняты своим жалобным мычанием и до входящих и выходящих им не было дела…

За стенами тёплой церкви метался вьюжный ветер. Холодное зимнее утро пробирало каждого до костей. Тяжелые хлопья слипшегося снега падали с серого неба на толстый слой льда озера, выкопанного прямо у входа в храм всех потерянных, и давно заброшенного за ненадобностью. Среди всей этой белой “красоты” тлела сигарета, лишь изредка разгораясь сильнее от долгого вдоха. Никотин никак не помогал, но не было плохо или грустно, лишь физическая тяга к этому едкому, сладковатому дыму притягивала уже заканчивающуюся папиросу к губам. Саймон отходил всё дальше от места отпевания, снежные деревья сменились голой улицей, по обеим сторонам заросшей бетонными коробками. Один дом сменялся таким же серым домом. Изредка проедет машина, упадет окурок, очередной скрежет кремня, и опять пальцы потянутся к сухим губам. Пустой темный переулок сменит переулок со сложенным пополам парнем, дальше снова пусто. Сама улица была практически безлюдна. Кому есть дело до утра воскресенья, когда завтра опять тащиться до такого же грязного здания, как собственный дом, чтобы отсидеть там восемь часов и поплестись обратно. Вечером слушать глупые сплетни жены и детей, их ноющие голоса о том, как этот мир жесток и не справедлив, как он обошелся с ними, закинув сюда умирать. Все в Санто-Миро умирали, только эта смерть была не от остановки сердца, инсульта или инфаркта. Их сердца всё ещё бились, отчаянно бились, но забивались. Вот и Саймон это понимал, но в отличие от других жителей, он понял и принял это довольно давно, и его сердце уже практически не стучало. Он шел всё дальше и дальше. Дойдя до очередного переулка, он завернул в него. Зачем он пошел домой, никто не знал, даже сам Саймон. Выкинув весь завалявшийся в его карманах сор, он тихо вставил кривой ключ в гнилую замочную скважину и, не издавав ни единого лишнего звука, зашел к себе.

Квартира выглядела ещё печальнее, чем пейзаж за окном. Безнадёжна, как каждый прожитый день на свете, особенно в Санто-Миро. Тусклые лучи маленькой лампочки освещали центральную часть спальни, не доходя до желтых стен. В остальных комнатах вовсе было темно. Из трубы, идущей со второго этажа, сочилась мутная вода цвета глины, каплями, разбивающимися о вздувшийся паркет, или тоненькими струйками, медленно ползущими по обоям. Сложно было поверить, что здесь кто-то живет, если бы не посуда, с прилипшими остатками вчерашнего ужина, и стойкий запах сигарет, въевшийся во всё, что находилось внутри. Быстро скинув на диван куртку, Саймон сел в старое, потрёпанное кресло, вытащил из-за пазухи сегодняшнюю газету и стал бегло читать.

–«Мелисса Брукс, недавно вышедшая замуж за известного писателя Дарвина Брукса, скончалась от передозировки неизвестными препаратами. Её муж в отчаянии выпрыгнул из окна своего офиса на Сильвер Виндс». Забавно, а ведь мог выбраться отсюда, интересно писал. – Саймон сидел сгорбившись, не касаясь спиной кресла. Газета аккуратно лежала у него на коленях. Его широко раскрытые глаза скакали со строчки на строчку, пытаясь зацепиться хоть за что-то интересное. Одной рукой он держал тлевший бычок, другой переворачивал страницы. – «Роберт Хейл, в последнем обращении к сенату, заявил о необходимости увеличения давления на аферистов и мошенников». Давай ещё и им запрети нормально жить, смешной идиот. «Закари Хантер объявил о завершении своей карьеры в качестве футболиста, изъявив желание продолжить свою деятельность в клубе в роли тренера». Ну удачи, Закари, может именно ты вытащишь нас из полной жопы, хотя бы наш спорт.

Внезапно из кухни послышался треск. Это был полусломанный телефонный аппарат, криво прикрученный к стене на два самореза. Он яро дёргался и бился о стену, создавая ещё больше шума. Саймон неохотно сложил газету и подошёл к телефону.

–Саймон? Ты слышишь меня? – из трубки послышался женский голос, прерываемый шумом вокзала, неразборчивыми разговорами и громкими объявлениями отправляемых поездов.

–Слышу плохо. Что ты хочешь? – быстро и безразлично отвечал Саймон.

–Не можешь сказать, ты сегодня будешь свободен в три часа?

–Не знаю, надо свериться с графиком. – Саймон развернул газету и стал громко шуршать листами, изображая поиски затерявшегося плана. – Нет, не думаю. Дел слишком много. А что ты хочешь?

–Думала, может встретишь меня с вокзала, родители вернутся только завтра. Пустишь переночевать? – в голосе послышалось лёгкое отчаяние, но он звучал громко, пытаясь перекричать шум.

–Переночевать приезжай. Встретить не могу, Лили, найди другого спутника. – договорил Саймон. Не дожидаясь ответа, он повесил трубку, чуть не вырвав хлипкие болты.

Снег за окном потихоньку утихал. Саймон натянул свою помятую куртку и вышел на улицу. Тучи расходились, пропуская редкие солнечные лучи. Дома казались чуть светлее, но всё такими же безликими. Опять череда коробок, переулков и дорог. На одном из перекрестков показалась потухшая лампа с надписью «У Джо». Она моргнула несколько раз ярко-неоновым цветом, словно зазывая к себе. Саймон остановился прямо перед вывеской. Недолго думая, он стряхнул снег с плеч и зашёл внутрь.

II

И новый мир погряз в грязи

Особенно страшнее он вблизи

Потухший глаз, засохший рот,

Но спирт наполнит мой живот

За толстой деревянной дверью скрывался небольшой бар. Единственным источником света внутри была одинокая лампа без плафона, свисавшая с грязного потолка. Около десятка столов стояли в случайном порядке. Несколько человек уже сидели со стаканами, надеясь хотя как-то облегчить свою жизнь. Преимущественно все сидели по одиночке. Только в углу за круглым столом сидела компания из трех человек. Они тихо переговаривались и иногда, из их угла вылетал такой же тихий смешок. Кроме них в зале никто не издавал ни звука. «Вышел с кладбища, чтобы попасть в такое же.» – подумал Саймон, проходя мимо распивающих.

–Эй, Джозеф! – уже вслух прикрикнул Саймон, садясь за барную стойку.

Из-под неё медленно и кряхтя, поднялся сухой старик лет семидесяти на вид. На нем был строгий офисный костюм. Заметно потрепанный черный пиджак был разорван с левой стороны груди. В щетинистый подбородок упирался помятый белый воротник рубашки, поверх которого был повязан серый галстук. Лицо имело бледно-красный оттенок, то ли удушающей рубашки, то ли от количества спиртного, то ли от тягости прожитых лет. Этот цвет в сумме с белоснежными бакенбардами придавали его лицу вид вертикально повернутого сэндвича с испортившимся джемом. Большие и такие же седые брови были растрепаны и длинные волоски торчали во все стороны. Под ними виднелись впалые, но большие глаза. Они выглядели уставшими и постоянно слезились, из-за чего бармен всегда имел в нагрудном кармане небольшой платочек. На макушке блестела огромная лысина. Она была настолько гладкой, что создавалось ощущение, будто там находилась не голова старика, а новенькое, идеально отполированное зеркало. Под плешью красовался лоб, напоминающий стиральную доску из-за длинных и глубоких морщин. Большой прямой нос тоже был покрыт морщинами. Только маленький рот остался без них. Он был аккуратно поджат, и сероватые губы никак не меняли своего положения с течением времени.

–А! Привет, Саймон. – бармен, по своему обыкновению, высоко поднял брови, из-за чего его лобные морщины врезались вглубь ещё сильнее. – Слышал про Бруксов?

–Да видел. Чёрт с ними, не они первые, не они последние. – Саймон пригнулся к стойке. – Есть что у тебя?

–Есть. – бармен с треском нагнулся под стойку, пытаясь достать нечто, о чём знал только Саймон и Джо. Целлофановый пакет, банковская карта и зеркало. – Задолбали ржать. Подрезать бы им связки немного, только чтобы пить было не больно. – протирая глаза, сказал бармен.

–Те, что ли? – Саймон скользнул взглядом на столик в противоположном углу. – Да забей ты на них. Тебе особо не мешают, зато карман набивают. Платят же?

–Да платят, только толку мне с них что. Сегодня деньги есть, завтра не будет. И снова ждать их до следующего месяца придётся. А убираться после них кому? Мне! – жалобно закончил Джо.

–Как будто ты не ожидал этого, открывая свой островок безопасности. – промямлил Саймон. – Да и не сказал бы я, что они прям похожи на дебоширов.

–Похожи не похожи, а ими вероятно являются. Самые тихие обычно и превращаются в дикарей, как только чутка нажрутся. Вообще они первый раз сюда пришли. – бармен замолчал. Выдержав пару секунд, он спросил. – Знаешь того парня?

–Кого? – Саймон опять поднял голову и обернулся, пытаясь разглядеть хоть одно знакомое лицо. Его попытка оказалась тщетной. – Неа, никого не знаю.

–Вон тот. – Джо ткнул пальцем на одиноко мужчину. – Поди поговори с ним, необычный малый. Сидит тут один почти каждый день. Чёрт его знает, вроде обычный забулдыга, но что-то меня в нём цепляет.

Саймон вернул Джо карту и зеркало. В одно резкое движение он перемахнул полбара и подсел к парню, на которого указал бармен.

–Саймон.

–Мартин.

Знакомство давно перестало быть особенным ритуалом. Каждому было плевать на жизнь, историю, настроение собеседника. Знать имя было уже достаточно, а иметь возможность обратиться считалось роскошью. Собеседником оказался худощавый мужчина лет за тридцать. На таких в Санто-Миро обычно не обращают внимания, пока они не оказываются под ногами. Грязные и сальные средней длины волосы хаотично извивались по его шее. Щеки впали, нос был немного повернут набок, губы потрескались до крови. Большой шрам, проходивший через половину лица, завершал образ окончательно замученного человека. Челюсть его была начисто выбрита и казалась, что переплюнет даже старческую лысину Джо. Он пил непонятную полупрозрачную жидкость, от которой несло дешевым спиртом, сидя один за круглым столиком. Одет был по-обычному, со скромностью: серый костюм с белой рубашкой, на которой красовалось уже подсохшее и безуспешно застиранное светло-коричневое пятно неизвестного происхождения. Коричневые туфли, на которых давно было невозможно отличить куски грязи от кожи. Недорогие, но довольно привлекательные часы украшали его тонкое запястье. Саймон громко привалился на стул напротив, задев стол, но Мартин даже не шевельнулся. Только провел пальцем по краю стакана, будто проверяя, не треснул ли он.

–Был сегодня на отпевании? – сразу же бросил Саймон.

–Нет. И никогда не был… И никогда туда не приду. – резко ответил Мартин. – Как дела на работе? – он явно хотел сменить тему, и решил переключиться на что-то банальное, общее для всех.

–Я не работаю. – грубо отрезал Саймон. – Зачем оно мне надо, предложи ещё жену с детьми завести. Мало мне проблем в жизни. – в его зубах уже мелькала сигарета. Вытянув ещё одну из пачки, он протянул её Мартину. – Будешь?

–Нет, откажусь. – Мартин еле заметно отмахнулся. На лице Саймона выразилось непонимание, и он убрал сигарету обратно. – Тут ты не прав, жена нужна каждому, кто же тебя поддержит, когда ты уставший придешь домой после работы.

–Я уже сказал тебе, я не работаю. – непонимания сменилось лёгкой злостью. – Зачем мне болталка, поддерживающая после работы, если и её у меня нет. – слово «поддерживающая» он произнес с особым усилием, с долей некой пренебрежительности.

–Делай, что хочешь…

–А ты много что делаешь? Будто с работой твоя жизнь имеет больше смысла, чем моя.

–Не знаю, может имеет, а может и нисколько. – Мартин тяжело вздохнул. – По сути, работа – обязательство, под которое нас затачивали с детства: «Вырастешь, пойдешь на работу, будешь нести пользу обществу…».

–Этому что ли? – Саймон выпрямился и посмотрел в сторону. – Оглянись. То, что сейчас тут половина столов пуста, не значит, что у нас много трезвенников. Это лишь значит, что все пьют в другом месте, либо ждут хотя бы второй половины дня, чтобы прийти сюда же и нажраться в слюни.

–Да, наверно ты прав… – Мартин опустил взгляд на стол.

–А знаешь почему так происходит? Общество идиотов крайне любит лицемерие. Все пьют, все нюхают и курят, но большинство не может этого признать и всячески пытаются скрыть свои «грешные» пороки. Хотя сами только и мечтают, чтобы ползти домой, собирая все столбы на своём пути. Всех ждет один финал. Не самый хреновый, конечно, но финал. Опять Маркус скажет: «Да простит бог…» – Саймон не успел закончить цитирование молитвы, как его перебили.

–Нахер Маркуса. Даже не упоминай имя этого поддонка при мне. – произнося это, Мартин слегка побагровел и крепко сжал стакан. Он продолжил уже сквозь зубы. – Никогда, слышишь, никогда не говори мне про этого ублюдка.

–А что с ним не так? – по-детски с издевкой протараторил Саймон. – Изнасиловал тебя пока ты под стол ходил?

–Не меня. Я сюда переехал и по началу, как любой праведный прихожанин, ходил в эту поганую церковь. – Мартина попустило. Он говорил спокойно, но краска всё ещё не сходила с его лица. – Однажды я пришел к этому существу на исповедь. Хотел замолить свои грешки, попросить помощи у Бога. А эта сволочь просто… просто держала ребенка и.... Никак не скрываясь, не прячась. – рука Мартина сжимала стакан всё сильнее. – Даже когда я вошёл в исповедальню, он не шелохнулся. Я был готов ему глотку вырвать зубами, но в тот момент меня что-то остановило, напугало и я просто вышел. Если я ещё раз его встречу, я убью его, клянусь тебе, я прикончу эту паскуду на месте. – он покраснел ещё сильнее и еле заметно привстал.

Саймон уже ничего не отвечал. Мартин вернулся в своё прежнее положение, и они просто молча сидели друг напротив друга. В глазах у Мартина полопались сосуды. Верилось в каждое произнесенное им слово, нужно было просто взглянуть в эти пустые, но налитые бычью кровью глаза. В мире правды каждый день происходит столько ужаса, что обычный человек невольно нервничает, злиться или просто теряется. Он и так, самостоятельно, потерялся бы в своей голове, а сверху на него ещё падают заголовки: «Господин Н был расстрелян…», «Гражданка Б была изнасилована…», «Мистер П заявил о своём желании…».

–Броситься под поезд… – потирая глаза, резко вымолвил Мартин, прервав мысли Саймона. Эти слова вырвались сами собой, с лёгким хрипом, будто давно першив в горле.

–Да не выёживайся давай. Я тебе кто, психолог? – Саймон был недоволен тем, что его выдернули из потока рассуждений. Он поморщился и грозно посмотрел на Мартина, но потом опустил свой взгляд на стол, и просто ждал ответа собеседника.

–Я устал. Сейчас единственный доступный вариант – это сдохнуть, молясь не угодить к этому жирному уроду с его мерзкой ухмылкой. Попросить прощение и надеяться на Бога, чтобы он всё-таки отпустил мне мои грехи. – Мартин тоже смотрел куда-то сторону. Его взгляд был сфокусирован на заблёванной стене, но казалось, что он смотрит куда-то ещё дальше.

–Не отпустит, вас так много. – Саймон потёр висок и быстро заговорил. Он пытался сделать вид будто минуту назад не выслушал эту ужасную историю, но у него плохо получалось. В его глазах замерло разъярённое лицо своего собеседника, от которого он отчаянно пытался избавиться. – И будто этому деду делать больше нечего. Мы как здесь никому не нужны, так и там не будем. Нигде нам не рады, мы брошенные дети, брошенные на произвол жестокой матери-судьбы.

Мартин опустил глаза на свой стакан, на дне которого оставалось грамм двадцать «водки». Хотя на русский напиток это было похоже слабо. Скорее смесь неизвестно как добытого спирта и воды из канализации. Даже бормотухой её не назвать. Здесь она была чем-то элитным, недоступной для простых работяг, коем и являлся Мартин. Саймона же это мало волновало. Он пил всё, что грело живот и душу. Или хотя бы одно из этого.

III

То был обычный человек

Тонна проблем, да свои мысли

Вся его жизнь была забег,

В котором ножики повисли

Мартину Уотсону было тридцать два года. Родился и вырос в небольшой деревушке недалеко от Лондона, из-за чего имел характерный акцент. Закончив школу с отличием, он поступил в колледж в Миссисипи. Выучился на инженера-конструктора. В Миссисипи не остался и вскоре переехал в Санто-Миро, в поисках нового счастья. Первое время подрабатывал в разных местах. После устроился в школу, где учил детей физике, но и это ему быстро надоело, из-за чего он проклинал систему образования и грезил мечтами, чтобы его заменила какая-нибудь железка с монотонным голосом. Не женат, курит, много пьёт.

Эшборн. Лето. Яркое солнце медленно катится по бесконечному небу. Близится закат. Пение птиц разноситься по всей округи. Маленький мальчик торопится домой с рынка, ведь ушел ещё полтора часа назад, а мать ждала хлеб к ужину. Вот уже близко, пара улиц и он впорхнет в дом, как ширококрылая бабочка, покажет буханку, и все обрадуются, сядут есть и несколько часов взрослые будут обсуждать работу, новости, свадьбы и крестины. Даже чьи-то похороны вспомнят, но и это известие вольется в поток доброты, что просто не сможет обременить ни детское сознание, ни умы старших. После ужина мать прочтёт ему замечательную книгу про смелых мушкетеров, или про веселых зверят, или про интересные путешествия по морям в Индию. Он слушает, уже полузакрыв глаза, а тёплый голос матери ведёт его через леса, страны и океаны. А завтра его снова ждёт солнце, детвора, улыбки. Вот уже его дом, он вбегает в него со всех ног, и всё так и происходит, отец подхватывает его, говорит какой он молодец, целует в щёку, чуть щекоча своей еле выступившей щетиной. Мать подхватывает хлеб и зовёт всех к столу. Все что-то обсуждают, а до малыша доносятся лишь редкие слова, вырванные из контекста: «родился… купил… получил… коровы… понижение… отпели». Ему всё равно до этих слов, половину он вообще не знает, но ему приятно находится в обществе добрых и любящих людей.

Прошло восемь лет. Осень. Уже морозный ветер дует в лицо, попутно срывая листья с деревьев. Уже не мальчик, а сформировавшийся юноша идёт домой после школы. Морось облепляет бледное лицо, с краснеющими, от холода щеками, а частые порывы ветра пробирают до костей. Он уже не бежит как раньше, волосы его только слегка развиваются. Листья липнут к обуви, превращаясь в кашу. Когда смесь из грязи и листьев становиться совсем тяжёлой, он счищает её о какой-нибудь выступ и идёт дальше. За плечами тяжелый рюкзак, полный учебников и тетрадей. Капли летят от проезжающих мимо машин, едва не задевая парня. Кроссовки вымокли и снова покрылись слоем грязи, но вот уже скоро теплый дом. Его встречает мать, целует в лоб и говорит не расстраиваться, все еще наладиться, и он этому верит. Края рта легонько приподнимаются и образуют немного робкую, но искреннюю улыбку.

Зимний Эшборн был, как и всегда, прекрасен. Яркие огни рождественских гирлянд, толпы снеговиков, сладкий запах всевозможных угощений. Вместе с легким декабрьским снежком, создавался эффект сказки, никому не известной, но такой родной и тёплой. Дети резвились в сугробах, взрослые ворчали на непогоду, подорожавшие цены, неугодных начальников, заставившие всех работать в самый канун. Но только они садились в машину, включали радио, а там – прекрасная музыка, волной, разливающаяся по всему салону автомобиля и дававшая надежду на скорый день, долгую ночь и незабываемые впечатления от, вроде бы, очередного такого же рождества, но неизменно приятного, доброго и душевного. Мартин совсем вырос. Через полгода ему нужно было выпорхнуть из родительского дома в новый, неизведанный взрослый мир. Тоже начать бурчать на погоду, на ломоту в теле, на назойливый консультантов и на таких ненавистных боссов. Но его нисколько это не пугало, он знал, что молодость только начинается и каждый день будет лучше предыдущего. Для него сегодня особенный день – первый раз он встретит рождественскую ночь в кругу семьи, но не той, с которой отмечал каждый год до этого.

–Привет, Энни. – еле как успел вымолвить Мартин, прежде чем молодая девушка запрыгнула на его шею. Она сжала его с такой силой, что в моменте могло показаться будто Энни пытается его задушить, но буквально в следующем моменте она ослабила хватку и медленно опустилась.

–Сколько мы не виделись? Неделю? Я соскучилась. – щёки Энни раскраснелись от мороза, губы ярко блестели, а в глазах плясали весёлые огоньки.

– Я тоже. – улыбнулся Мартин.

Это была Энни Хедли – возлюбленная Мартина. Он, подобающим образом, верил в свою любовь и любимую, строил планы далеко вперед, надеялся прожить с ней всю жизнь бок о бок. Всем было очевидно, что такого вероятно не случится, но не Мартину. Хотя их союз действительно выглядел крепким и надежным. Он не трещал по швам, как у других подростков, не было ссор или измен, но никто, кроме них двоих не верил в счастье.

Они бродили между небольших лавочек, смеялись, щурились от снежных хлопьев, падали в сугробы, крепко прижимаясь друг к другу. Потом вернулись домой. За окном бушевала пурга, ветер завывал в трубах, а в комнате царил полумрак, приглушённый свет гирлянд и запах корицы. На столе оставалось множество блюд и полупустые бокалы вина, но ничто не могло отвлечь их друг от друга. Это была их первая ночь вместе. Волшебная. Рождественская.

Последующие полгода прошли за учебниками. Выпускные экзамены были на носу и Мартин полностью погрузился в учебу. С Энни он виделся всё реже. Каждый день у него была одна и та же причина, и он даже не лгал. Просто Энни была на класс младше и даже не начинала беспокоиться по поводу экзаменов, она даже не выбрала предметы для сдачи. Вот настал судный день. Толпы старшеклассников медленно плелись к школе, в которой им предстояло пережить первую в жизни трудность. Лица выглядели неспокойно, выражали страх и у некоторых даже уныние. Часть учеников маршировала, уткнувшись в толстенные книги. Даже воздух вокруг них стал каким-то тяжелым, как в летний душный полдень. Мартин зашёл в здание, нашёл нужную аудиторию и занял заранее уготованное ему место. Прозвенел звонок и началась раздача бланков. Он был уверен в себе, но всё равно принимал окружающее настроение. Руки потрясывались, на лице выступил пот. Через несколько минут он схватил ручку и начал яростно заполнять всё что видел. Закончив работу первым в классе, он вышел на улицу и с облегчением вздохнул. Сейчас воздух казался ему прозрачно чистым и небывало лёгким. С чувством выполненного долга он направился домой.