Звенья одной цепи

– Можно подумать! – хотела возмутиться Дарьяна. – Профессор, по-твоему, тоже… своеобразный?

– У него это профессия, а у тебя хобби… своеобразное. Я настаиваю.

– Ладно-ладно, – Дари вскинула руки в примиряющем жесте. – Не обо мне речь.

– Вот если бы мы все это прочитали в книге, я бы уже и перелистнула в конец со словами: "Это была ловушка!". В смысле приманка.

– Вот реально! – пора идти спать, конструктив разговора резко начал сдавать позиции. – Какая приманка? Что за ловушка? Это же живой человек! Молодая девушка! Да еще в положении…

– На тебя-глаголоведа, – невозмутимо закончила Лана.

– Вот это уж совсем глупость. Мы совершенно из разных кругов общения? Точки пересечения максимум в переводческой деятельности. Но кто я, дилетант-хоббист, и кто она, дипломированный специалист. Да и просто! Лана, эта девушка умерла, понимаешь? Ради какой приманки можно убить себя? Все, давай закроем тему. Я ещё поработаю над текстом.

Не дожидаясь ответа, Дари разложила снова на столе листы со своими заметками, и уже погружаясь в работу, поймала на себе задумчивый взгляд подруги, услышала ее ворчание:

– Да, какая-то пурга уже понеслась. Пора отдыхать. И охота тебе ночью сидеть, завтра на свежую голову всё бы доделала.

– Не могу пока ничего сопоставить, никакой связи между знаками не вижу. Как будто бы набор произвольных символов. Или действительно какой-то вариант тайнописи. Что-то похожее на сочетание обратного письма, что нужно читать справа налево, и… чего-то еще… Может быть литорея…

– Ты уже ругаешься, по- моему, – Руслана усмехнулась потоку мыслей Дари.

– Литорея – это когда согласные буквы алфавита ставятся в два ряда, одна буква над другой. В итоге буквы верхней строки заменяются буквами нижней.

Дари быстро разбросала знаки алфавита на две строки, нетерпеливо делая замену сразу в своем тексте. Разочарованно вздохнула, не обнаружив ответа.

– Нет, не то. Как же тебя прочитать… Две строки. Две строки, – Дари постукивала по листку с запиской карандашом, без стеснения проговаривая свои мысли вслух. Лане не привыкать, вряд ли глубокая отдача, тем более такая забавная со стороны наблюдателя, любимому занятию может повлиять на их дружбу.

– Две строки, – тем временем продолжала шептать словно заклинание Дарьяна.– Как-то находили ученые новгородскую грамоту, в которой тоже две строки было, долго бились над ней. Оказалось, что читалась запись по вертикали, от столбика к столбику. Правда на кириллице. Невежа писа, недума каза, а хто се цита, тот… Погоди, охота. Ты сказала, охота… Обратное письмо, вертикальная запись со смещением на один знак…

– Точно! – наконец–то, Дари увидела систему в знаках, и начала судорожно выписывать буквы перевода, вычеркивая карандашом последовательность в исходном тексте.

С каждым новым символом становилось совершенно ясно, что перед ней тайнопись. Зашифрованное послание. Она уже не обращала внимание на мир вокруг, все ее мысли сосредоточились на записке. Последний символ первой строки, буква, переход на другую строчку по диагонали, сочетание гласных, буква, снова первая строка, сдвиг на символ, буква. Дальше-дальше. Нечеткий знак, стертый, нечитаемый… Предположить два варианта. Нет, подходит один.

Охотник.

Ищет.

Но.

Спасётся.

Мышь.

Готово!

Оказывается, Лана все это время не отходила от подруги и следила за каждой новой черточкой, выводимой рукой Дари. Когда буквы сложились в слова, в комнате задумчивы были все: Дарьяна, Руслана и тишина между ними.

– Для предсмертной записки – очень странно, а вот для теории заговора – самое то, – наконец подытожила Руслана.

Глава 5

Умиротворяющие объятья сновидений никак не хотели забирать в свой уютный покой Дарьяну. Сон не шел. Время давно перевалило за полночь. Город за окном давно погрузился в таинственную темноту, изредка посылая в комнату полосы света и приглушенные звуки ночной жизни. Но мысли все крутились вокруг странной записки, бедной девушки и слов Русланы, не позволяя расслабиться, отдохнуть. Как будто бы что-то удерживало Дари на границы сна и яви, а как только она была готова сдаться сну, это что-то подкидывало новые размышления, возвращая с новым витком вопросов к реальности. Где-то в подсознании этой ночью давал сбой, внезапно появившийся, триггер «Не спать. Думать». И отключить его было невозможно.

Как ни крути, а предположение Ланы невероятная глупость. Ну какие могут в наше время заговоры. Она бы поняла, если бы представляла из себя какую-то важную персону, занимала бы какую-то ключевую позицию где-то. Была бы действительно значимой фигурой. В этом случае всегда можно найти как минимум одного недовольного, готового на радикальные меры. Но она? Всего лишь студентка, всего лишь переводчик-любитель. Из достойного интереса разве что наличие известных в определенных кругах родителей. Все.

Поэтому записка – просто записка, девушка – просто девушка с нестандартным образом мыслей. Зашифрованное послание может быть предназначено для того, у кого написанное вызовет свои ассоциации, неразрывно связанные с адресантом, с той девушкой. Может быть частенько повторяемая ей фраза, слова, напоминающие о совместном эпизоде. Да что угодно. Само событие – просто трагическое обстоятельство, причин к которому, к сожалению, может быть масса. И по большому счету это не ее дело.

Но что-то цепляет, не дает забыть, отбросить, как постороннюю информацию. Тревожит, заставляя сомневаться в собственных выводах, в своей работе, раз за разом прокручивая в голове разговор с Германом, результаты расследования начинающего детектива Русланы, даже продолжая заменять одни символы другими, уже отчетливо запечатлевшиеся в памяти, выискивая новую систему в строках. А вдруг там что-то другое. Какой-то другой смысл. Иначе все.

И тут же новые мысли, накладываясь на не до конца обдуманные прежние. Зачем? Зачем она написала именно это? Что хотела этим сказать? Кому? А главное, почему это волнует саму Дари? Зачем ей это знать?

Но стоило ей в своем затуманенном усталостью и вихрем разнообразных мыслей сознании согласиться с тем, что это важно, необходимо выяснить, разобраться, дать какое-то внутреннее согласие, то тут же поток в голове остановился, возникло ощущение правильности, спокойствия, гармонии и внутреннего покоя. Дари перестала метаться в постели, затихла и провалилась, наконец, в сон. Необычный сон.

***

В горнице стало тихо. Мачеха с самой зари суетилась по дому, а напоследок всунула Богдане ворох рубах да указала на лавку. Ежели не с глаз долой, так хоть бы далече, абы под ногами не толклась, мелкая. А между делом, нет-нет, да и глянет в угол, где дочь неродная неумело, никудышно выводила узоры на рубахе.

Зло глянет, с подвохом. Нелюба была Богдана новой жене батюшки, потому как по хозяйству не подмога: за что ни возьмётся, всё не ладно. Да тем паче, что на покойную мать, прежнюю жену любую, больно похожа. А Богданка старалась, но строчки все равно ложились криво и косо, узелки вязались сами собой. Маялась, покуда нависала над ней мачеха коршуном, а как вышла та во двор, так даже на душе светло и спокойно стало.

Богдана отложила работу, радуясь передышке, уповая на то, что не скоро воротится Любомира. Раньше с сестрицей веселее всё было, и мачеха не так строжилась. Да только уж три седьмицы утекло, как справили сестрицин свадебный обряд, и весточки от нее не пришли ещё. Тосковала она по родимой кровушке своей.

Богдана вздохнула печально, а опосля прикипела взглядом к столу в углу насупротив, за которым батюшка обычно сидел. На месте были и береста, свернутая в трубочки, и церы – деревянные дощечки, заполненные тонким слоем воска, и писала – костяные палочки для письма. Имелись у батюшки и харатьи, тонкие выбеленные листы, на которых надобно было писать чернилами и пером, но хранились отдельно всегда, с бережливостью. Не мудрено то, батюшка много для писарей товаров возил, да у гостей сговаривал.

Рука невольно потянулась к мешочку на пояске, неприметного, сокрытого от всех в складках поневы. Развернула спешно вязки, вынула на свет гостинец батюшкин, любовно глядела на него, даже боясь дотронуться. Не украшения ей батюшка из дальнего града привез, что для девичьей души отрадно было бы, а тоненький костяной стерженек с ушком на конце. У основания ушка едва приметно переливался зелёным крохотный камушек. Писало. Гостинец так дорог Богдане был, что она и не пользовалась им ни единого раза. Берегла сокровище свое. Вот и сей миг все же погладила разок да и припрятала обратно.

Боялась она подняться с лавки, застанет мачеха, выпорет сразу и ещё до самой темноты заставит шить, но хотелось взять в руки резное писало, кусочек бересты и вычертить такие манящие, такие дивные закорючки.

Прислушавшись, догадалась, что мачеха на дворе ещё, что-то кричит на свою девку-помощницу. Тут же соскочила с места и подобралась к столу отца. Аккуратно, с невольным трепетом, развернула одну из грамот двумя тоненькими ручками. Провела пальчиком по буквицам, тихонько читая написанное. Все ещё медленно, но с каждым разом получалось все увереннее и увереннее.

Дверь хлопнула, девушка вздрогнула, живо вернула бересту на прежнее место и бросилась к шитью своему. А сердечко так и трепетало, руки мелко дрожали, держать иголку никак не хотели. Тяжелая поступь раздавалась все ближе и ближе, заставляя половицы издавать протяжный жалобный скрип. Не мачеха.

– Богдашка, подь сюды, – батюшка, склонившись, вошел в горницу. – Поручение для тебя есть.

Богдана споро подскочила к отцу, но глаз, не поднимая от подола поневы, рдея за свою шаль. Радимиру, батюшке ее, и гадать не надобно, отчего так. Усмехнулся, бороду пригладил.

– Опять грамоты мои перебирала? И чой тебе неймётся. Мать бранится, что девичьи свои уроки не прилежно ведёшь. А ты вон куда.

Богдана только еще пуще головушку свою неразумную пустила. Что ж делать, если душа сама тянется, а к ниткам с иголками не лежит совсем.

– Ладно. Дело есть. Снеси харатьи диякону Григорию. Обещано ему было в сей день.

Отец всучил ей в руки большую корзину, аккуратно сложенные одна на одну харатьи в ней, были покрыты сверху белой тряпицей. Побрела Богдана со своей ношей к крепостной стене, недалече от которой находилась Софийская деревянная церковь в окружении нескольких изб. К самой отдаленной от храма вела узкая, местами заросшая сорняком, тропа. Взойдя на крыльцо, Богдана несмело постучалась в дверь. Как будто поджидали ее. Дверь отворилась, едва Богдана опустила руку.

– О, погибель моя пришла, – приветствовал ее Григорий.

Григорию было уже более пятидесяти зим, седина щедро прорядила черные волосы и бороду. Одежда его в миру всегда отличалась простотой: рубаха навыпуск, порты из грубого холщового полотна, плетеный поясок. Сам он вышел на крыльцо, чтобы забрать корзину у девушки.

– Пошто так величаете? – Богдана нахмурилась, не по нраву ей было такое обращение.

Григорий отогнул край тряпицы и довольно кивнул своим мыслям.

– Добро, доволе покамест харатий. А что погибель, так ведь правда оно. Ведаю о том напредки.

Он прошел в избу, поставил поклажу на широкий деревянный стол. Вернулся к Богдане и строго продолжил:

– Знаю, что убиваться потом будешь. И дело худое задумаешь, вот и готовлю. Можа уберегу. Запомни крепко: всё по велицей милости Божией, призовёт хоть инда руками чьими, так и отправимся в живот вечный, в Царствие небесное, – перекрестился Григорий. – Ясно тебе?

Поначалу кивнула было, но потом покачала головой и опустила взгляд на землю. Григорий вздохнул тяжко.

– Вот то и плохо. Сердечко твое все одно не примет смерть мою. Да чего уж. Негоже оно раньше времени судить. Подмоги с чернилами служке моему.

Часто Богдана, принеся харатьи Григорию, оставалась помогать вместе со служкой Тихомиром, сиротой, живущем при храме: то чернила смешает, то перья починит, а то и не побрезгует истолочь прозрачные камешки в песок. Да и, нет-нет, подглядеть за Григорием, книгописцем. Как начертает букву за буквой на харатьи, как выводит уверенная рука его причудливый рисунок на заставке, буквицу-инициал, самую первую.

А бывало, что Григорий выдавал Тихомиру и Богдане по бересте и писалу, задавая им свой урок и не делая различия между своими невольными учениками. Вот и сегодня, отложив свою работу, принялся за учеников.

– Что ж, поглядим, как вы освоили науку мою. А начертайте присказку: Охотник ищет, и мышь не спасётся.

– Трудно, – тотчас воскликнул Тихомир, за что получил крепкий подзатыльник.

– А ты не жалься, как баба над долей своей. Делом займись, лежень.

Богданке тоже нелегко было, но виду не подала, боялась и на нее осерчает Григорий, но более, что не позволит и далее учение постигать. Девицам-то оно не нать, по хозяйству главное справно всё делать. А ей нравилось! Линии и те ладно выходили, чем на какой рубахе строчки ниткой. Писало в руке держать приятно, ловко, а уж когда хвалил Григорий, так отрадно становилось! Поэтому и старалась изо всех сил, и дома тайком батюшкины грамоты разворачивала, читать пыталась, только слов много не по ее уму встречалось. Ещё один подзатыльник, отвешенный Тихомиру, отвлёк от письма.

– Вот дурень. Зачем буквы в столбец корябаешь, в строку надо, одну за одной, а опосля уж под ними ровнехонько. По уставу так надобно.

– Так не влезает же, – почесав затылок, засопел Тихомир.

– Ума в тебя не влезает. Пиши, как должно.

Богданы письмо похвалил, но глядел с такой тоской, что сердце сжималось от тревоги.

– Даровал тебе Бог языкознание, а мне прозорливость. Да не во благо оно. Но на все воля Божья, и принять ее со смирением надобно, – проводя рукой по листам своей рукописи.

Богдана не раз уж от него слыхала такое, да уразуметь никак не могла, про что Григорий ей сказывает, но слушала, в памяти отложить каждое слово старалась.

Окинул опять взором горестным и ещё один подзатыльник отвесил бедному Тихомиру, опять ошибся тот.

Глава 6

Дарьяна распахнула глаза. Резко, словно от громкого звука, проснулась. Но мысли пугающе путались, свои и чужие. Кусочки из жизни Дари, кусочки из жизни Богданы. Как в притче о бабочке и Чжуан-цзы… «Но вдруг проснулся и очень удивился тому, что он Чжуан-цзы, и не мог понять: снилось ли Чжуан-цзы, что он бабочка, или бабочке снится, что она Чжуан-цзы…»

Вместе с остатками сна уходили, теряя четкость, поблекнув, воспоминания девушки из прошлого. Здесь и сейчас оставалась только Дари, а белый навесной потолок и изящная люстра с хрустальными лепестками недвусмысленно намекали на то, что она проснулась в своей собственной кровати, в современном городе, уже на все лады вопившего за окном о начале нового дня. Не менее важно, что очнулась она в настоящем времени. И она вроде бы не Богдана. Последняя мысль пугала. Можно не доверять окружающим, обстановке вокруг, но сомневаться в своей личности – путь к сумасшествию.

В дверь коротко постучались и, приоткрыв дверь, в спальню вошла Руслана. Та самая Руслана, что была и есть единственная ее подруга, а вот сестры нет никакой. Дари схватилась за голову, отголоски сна еще мешали трезво мыслить. Это сон. Всего лишь сон. Яркий, реалистичный. Но так ведь бывает иногда, она успокаивала себя.

– Дари, – Лана подошла ближе, голос ее звучал обеспокоено, – ты в порядке? Голова болит?

Дарьяна по привычке кивнула головой. Конечно, в порядке, у нее ничего не болит, душевные тревоги не терзают. Но… мотнула отрицательно головой, попробовала улыбнуться, сказать такое сейчас важное «доброе утро», и неожиданно для себя, и тем более для Ланы, заплакала.

Беззвучно, тихо, просто слезы покатились из глаз. Как прекратить быть той несчастной девушкой? Страх за сестру, все ли хорошо будет у нее после свадьбы, добрым ли к ней окажется муж, одиночество, жалость к себе, ожидание наказаний и тягот труда, которые ей едва-едва были по силам, грусть, что ей никогда не будет дозволено учиться читать, писать красивые и чудные буквы, тоска и ужас, что пройдет немного времени и ее тоже отдадут в чужую семью, тревога за Григория, для которого она погибель, непонимание, что это значит, неизвестное заставляло сердце замирать в предчувствии беды, перед которой бессильна будет человеческая воля и жизнь.

– Да что с тобой? – Руслана легонько встряхнула подругу за плечи. – Болит что-то?

– Нет. Сон, – выдавила из себя Аня, вытирая мокрые дорожки с щёк. – Просто сон.

– Ну, знаешь. Умеешь ты пугать! Будильник звонил два раза, сам отключился, не дождавшись твоего пробуждения. Я, думаю, не пойду будить, время есть немного. А ты все спишь и спишь. Через минут двадцать надо выходить, а то опоздаем на занятия. А сон… Сегодня понедельник, так, что не вещий, не переживай, – Лана широко улыбнулась, напитывая подругу душевным теплом и спокойствием.

Только сейчас Дари поняла, насколько напряжена была, как жесткая пружина сжалась, ожидая сильнейшей отдачи, взрыва. Будто стоит ей сделать хоть одно движение, и все вокруг рассеется, рассыплется на осколки: стены с обоями в геометрический узор, люстра, кровать, стол, – все исчезнет, возвращая ее в горницу, с деревенский старинный быт.

Лана отошла к двери и обернулась, внимательно вглядываясь в лицо Дари.

– Завтрак готов. Точно все хорошо? Сон сильно страшный?

– Он не страшный, – тихо отозвалась Дарьяна. – Скорее тревожный.

– Аа, так, конечно, стало понятнее, – съехидничала Лана.

– Сейчас я приведу себя в порядок и расскажу.

Лана кивнула и скрылась за дверью. На кухне зашипела кофемашина, наполняя воздух приятным ароматом. Привычным. И нет никакой холодной с утра избы, странных, неудобных одежд, всей той древности.

Дарьяна добрела до ванны, невольно дотрагиваясь до предметов по пути, проверяя на ощупь их реальность, существование. Настоящее. Просто сон. Дари глубоко вздохнула и, отбросив последние сомнения, громко выдохнула, включая кран с водой. Сложила ладони лодочкой и подставила под чуть теплые струи. И замерла, слепо глядя на отчетливые темные пятна на пальцах правой руки. Грязные. Как будто бы…

Осознание накрыло лавиной чувств, бушевавших внутри. Внешняя же оболочка Дари так и не пошевелилась, склонившись к крану, словно заблудшая душа в ожидании благодати. Прощения и благословения.

Такие пятна не могли быть у человека, только что понявшегося с постели, ведь накануне вечером руки этого самого человека были, если не тщательно, то вполне добросовестно, вымыты. У Дарьяны не могли. А вот у Богданы, что помогала с краской для письма… Но это же бред!

– Так что там во сне? – донеслось громкое, нетерпеливое, но бодрое с кухни. – Твои любимые буквицы скакали вокруг тебя, а ты не могла их прочитать? Или все же вспомнила про учебу: сдала все экзамены на пять с гигантским плюсом, грамотой и личным поклоном от декана, став, к своему ужасу, центром внимания всего универа?

– Лан, – призвал подругу жалобный голос Дари оторваться от завтрака.

– Так. Первая помощь на месте. Вызывали? – насмешливо произнесла Руслана, приближаясь к ванной комнате.

– Ты ЭТО видишь?

– Вижу, – мгновенно и уверенно ответила Лана. – Вода, руки… эмм… раковина?

– Нет! – взвизгнула Дари. – Пятна на пальцах!

Руслана наклонилась, захватывая правую ладошку в плен, внимательно рассматривая, пытаясь стереть неестественную темноту.

– Ну… вижу, – уже менее уверено, опасаясь неудачным словом еще больше растревожить Дари. – Что-то такое темноватое есть. Может освещение?

– Да какое освещение! Вот, смотри, – Дарьяна яростно намылила руки, растирая пену на каждом миллиметре кожи, чуть ли, не сдирая ее. Смыв все, показала чистейшие ладони.

– Чистые? – не веря себе, уточнила у подруги.

– Да, – кивнула та в ответ.

Дари молча прошла в кухню, аппетитные бутерброды и кофе уже ждали, но к ним даже не притронулась.

– Снилось мне какое-то древнее время, – начала она хрипло. – Я была там девушкой Богданой. Сначала шила что-то, потом отец… ну ее, Богданы, отправил в храм отнести пергамент священнику. Помогала ему и его… слуге, наверное. Закончилось тем, что этот священник учил писать нас на бересте слова кириллицей. Диктовал фразу: охотник ищет, и мышь не спасётся. Понимаешь?

Дарьяна подняла глаза на Лану. Но что есть правда из того, что она видит. Бабочка или Чжуан-цзы…

– Я жила этой девушкой. Не то, что бы смотрела со стороны, или занимала ее тело, – на этих словах Дари нервно усмехнулась, – как пишут в книгах про перемещения душ в чужие тела, в другие миры, времена. Нет! Я именно была ей! Понимаешь? Так вот, она, Богдана то есть, помогала с чернилами, и у нее были, – голос сорвался, – пальцы измазаны. Бред, да?

– Если ты намекаешь, на то, что умеешь путешествовать во времени, то это как-то не по… человечески, то есть оскорбительно, вообще говоря, для физики, – Руслана пыталась разрядить обстановку. Но Дари ее не слушала.

– Самое главное, – продолжала она, – это чувства. Я настолько вжилась в роль некой Богданы, что прямо отчётливо переживала. Где было страшно, где волнительно, в конце очень тревожно, как будто скоро что-то капец ужасное произойдет. А! Григорий, это тот священник, сказал, что Богдана его погибель и намекал, что как-то она будет связано с его смертью, и он это предвидит. Но странность вторая. Если можно реальные чернила на пальцах считать просто странностью. Так вот вторая: Богдана, то есть я во сне, не понимала его намеков, в вот я – да. Как это все объяснить-то?!

– Погоди-погоди, сейчас разберемся. То есть ты как будто Богдана, но и ты сама одновременно?

– Да, что-то типа того. Живу как она, но замечаю больше, чем ей в силу возраста и знаний положено. Даже, когда Григорий писал слова на пергаменте, и мы подглядывали за ним. Я понимала слова, а Богдана как будто нет.

– Ну так и понятно, сон-то твой. Сон – это что? Микс из наших мыслей, воспоминаний, причем и искаженных в том числе, то есть когда мы помним, но в своей интерпретации с учётом забывчивости. Плюс всякие образы, которые мы воссоздаем, сохраняя знания. Плюс наши мысленные наметки на будущее, фантазия, так сказать. Ты вчера, например, долго сидела над переводом, вот тебе Древняя Русь, книгописец и та самая фраза.

Дарьяна задумалась. То, что сказала Лана, действительно, походило на правду. Да и могло ли быть иначе. Ну не прошлая же ей жизнь снилась… Но руки! Они никак не вписывались ни в какие разумные рамки. И что-то еще, какая-то тонкая ниточка, связывающая с важной истиной, но еще не открывшейся, скрытой. А фраза…

Девушка соскочила со стула и побежала в комнату, вернулась с листами перевода загадочной записки. Вытащила из стопки листов переписанную надпись, аккуратно положила перед собой. Огляделась, что-то ища взглядом. Убежала снова и вновь вернулась с телефоном в руках.

– А в фразе кажется, ошиблась я. Сейчас. Вот, – она открыла фотографию, отыскав нужное место, увеличила снимок. – Да, вот тут плохо видно, и я ошибочно приняла один символ за другой. Теперь ясно, что и читать вторую часть надо с конца. И выходит…

– Фраза из сна, – закончила за нее Руслана. – Почти готовая теория относительности из сна о пасущихся коровах! Спишь, а во сне всё как надо выстраивается в голове.

– Возможно ты и права, – Дари несмело улыбнулась. – Похоже на то. И может ночью просыпалась, что-то руками задела…

– Да-да. Иногда такие сны бывают, прямо ух! Как фильмы. Реалистичные до жути. Мне тут снился один такой, даже просыпаться не хотелось, – Рита мечтательно улыбнулась и хлебнула кофе. – Там я и парень с параллельной группы, и мы вдвоём…

– Не продолжай! – успела остановить Дарьяна.

– Бежим от зомби, все в крови, я даже на чей-то мозг наступила, чуть не поскользнулась…– как ни в чем не бывало закончила Руслана. – А ты что подумала?

– Да так, – смутилась девушка. Но надо отдать должное Лане, она умеет отвлечь от тягостных мыслей.

Лана покачала указательным пальцем, грозя расправой за клевету на доброе имя, честную и добропорядочную ее.

– Кому-то явно пора начать встречаться, а не переводы переводить и пергаменты во сне рассматривать.

– Точно! Пергамент! – Дарьяна подскочила на месте. Вот она, та мысль, которая не давала покоя. – Во сне листы пергамента называли харатьи. Я до сегодняшнего дня не знала об этом. Понимаешь, что это значит?

– Понимаю, – спокойно отозвалась подруга. – Ты где-то слышала, слово-то знакомое, но не придавала значения.

– Да нет же! Есть слово хартия, это документ с законом или чем-то подобным. Но тут харатья, немного другой вариант написания. Сейчас.