Мельница

Старший Брат успокаивающе коснулся ее плеча и медленно пошел по направлению к двери.

– Нет, зачем? Разве мы имеем к этому какое-нибудь отношение? Нечего беспокоиться.

– Но рано или поздно она доберется и до нас! Тогда мы все погибнем.

– Нет! – твердо заявил он, ударив кулаком по дверному косяку. – Этого не будет. Никогда не было и не будет!

– Ты так думаешь?

– Я знаю! – сказал он и вышел.

Старший Брат быстро пересек двор и исчез за воротами. А девушка все стояла на пороге и глядела ему вслед.

Любила ли она его? Любовь ее походила на речную воду, которая то нахлынет волной на скользкий берег, то вновь умчится вглубь себя.

Девушка вспомнила как однажды он возил ее на Мельницу, и она спросила его, что будет после того, как они поженятся.

– Мы будем жить здесь, – ответил он. – Ты станешь смотреть за домом, а мы с братом – работать на Мельнице. Ты родишь мне двоих сыновей.

Отец, который тоже был там и сидел с Кошкой на коленях, посмотрел на них усталыми глазами и произнес:

– Когда-то и я точно так же привел сюда свою будущую жену. И у меня с губ сорвались такие же слова. И все вышло так, как я сказал. Твоя мать была хорошей женщиной, именно такой, какой должна быть жена мельника. И твоя невеста очень на нее похожа. Только у матери были черные волосы, а у этой девушки – волосы цвета спелой пшеницы. Но так даже лучше.

В тот в ее душе возникла уверенность и гордость за свое будущее.

Еще она заметила мелькнувшую в окне фигуру Младшего Брата. Его шаги показались ей неуверенными, словно он ступал по неровной почве, его глаза смотрели в несуществующую, только ему видимую даль. Он не вышел знакомиться с невесткой, только бросил быстрый взгляд сквозь стекло и поспешил скрыться в глубине комнаты.

Тогда сердце девушки возликовало оттого, что ее будущий муж был совсем другим.

Теперь же, когда такому прочному, как казалось, миру угрожает опасность, душа ее сжималось от страха, и ей хотелось бежать вслед за ним, под его защиту, под крыло старой могучей Мельницы, которую никогда и ничто не сокрушит….

2.

Когда Старший Брат вернулся домой, лицо его выглядело озабоченным, но не так как всегда. И Младший Брат сразу понял, что думы его не связаны с Мельницей. Что-то произошло вне доступного для них мира.

Старший молча сел на скамью перед амбаром, предоставив Младшему самому возиться с повозкой, и стал смотреть себе под ноги.

– Что случилось? – поинтересовался Младший Брат. – Поссорился с невестой?

– Нет. Просто…, – он замолчал, не договорив, потом решительно поднялся и пошел в дом, жестом приглашая брата следовать за ним.

– Отец, – сказал Старший, когда они подошли к постели старика, – из деревни я принес плохую новость.

– Какую? – пробормотал тот, движения его руки, поглаживающей дымчатую шерсть Кошки, сразу стали быстрыми и беспокойными.

Кошка во все глаза смотрела на Старшего Брата.

– Говорят, что на Краю Земли началась война. Говорят, что многие наши мужчины должны идти воевать.

Кошка перевела взгляд на Младшего. Тот, едва услышав эти слова, весь напрягся, в голове его вспыхнула мысль:

– Я пойду на войну! – воскликнул он, а Кошка одобрительно замурчала, будто только этого и ждала.

Отец встревожено посмотрел на своего второго сына и произнес:

– Возможно этого и не потребуется. Вы – мельники и обеспечиваете солдат хлебом. Если вас призвать на войну, то здесь некому будет работать.

– Он и один справится, – возразил Младший Брат, указывая на Старшего.

– Ты будешь воевать? Ты? – удивленно поднял брови тот, испытующе глядя на брата. – Разве ты сможешь?

В представлении Младшего Брата война всегда была смесью серого и алого. Серым выглядело все: лица и одежда солдат, грязь, небо, дождь, воздух и ветер. И на этом сером фоне – алая кровь рвущихся сердец, алая страсть убийства и разрушения, алое пламя огня и алые зрачки дьявольского рока.

Разные картины, одна страшнее другой проплывали перед его мысленным взором. И каждый раз он видел себя с оружием в руках, посреди мертвого, но еще агонизирующего поля брани, под смертельным огнем вражеских орудий. Земля дрожит под ногами, он падает на колени и из глаз его текут серые слезы. Он не может стрелять. Он не может убить человека даже если кто-то окрестил его врагом. Он распластался в грязи, не сдерживая рыданий и орошает слезами землю, испещренную следами сотен тысяч таких же как он людей, безликих, ослепленных, измученных. Ради чего? Ради будущего? Ради мира и всеобщей любви? Неужели никто не понимает, что будущее, построенное на крови, не может быть источником мира! А что такое любовь, напившаяся боли, страданий, и упирающаяся ногами в трупы людей? Нет, – думает он, – это ложь! Ложь, навязанная злом. И мы творим зло во имя добра!

Он видит сожженные, разграбленные дома, заплаканные, почерневшие лица детей, толпы обездоленных беженцев. Он идут, понурив тусклые морщинистые лица, тяжело переступая натруженными ногами, почти не разговаривают друг с другом, но касаются руками рук и плеч, чтобы ощутить движение рядом с собой, чужое дыхание и жизнь. О чем они думают? О том ли какой счастливый и радостный мир наступит тогда, когда их мужья, братья, сыновья и отцы перебьют всех врагов? О мести ли мечтают они? И что видят они в возможной победе: торжество одержавшей верх справедливости или освобождение от нечеловеческих мук, на которые обрекли их вершители судеб?