Когда ты станешь никем

Анна Блэр

Когда ты станешь никем

Пролог

Ее звали Эмили. Когда-то.

Теперь имя таяло на языке, как снежинка, коснувшаяся теплой кожи – призрачное напоминание о том, что существовало прежде. Внизу – под тяжестью храма, в комнате с глиняными стенами, впитывающими дыхание, словно жадная почва – слова теряли вес. Только номер, вытатуированный на внутренней стороне сознания. Только цикл, замкнутый как уроборос. Только фраза, которая должна была стать ее новой кожей: «Я – носитель искажения. Я прошу быть очищенной».

Она не просила. Молчание стало ее оружием, тонким как игла, острым как отточенный край разбитого зеркала.

Память жила в ней упрямым зерном, проросшим сквозь цемент забвения. Запах тостера по утрам – теплый хлеб и электричество, аромат дома, противоположный стерильности этих стен. Брат, кладущий жвачку в карман ее любимых штанов: «На удачу, Эм» – короткие слоги, вмещающие целую вселенную тепла. Ладони матери – иссушенные мылом карты с линиями судьбы, рассказывающими истории о труде и надежде. Песня, сочиненная ею в дождливую субботу – мелодия, теперь звучащая внутри ребер, как эхо в полузаброшенном соборе. Все это стало остаточными знаками – воспоминаниями, которые следовало вырезать, как опухоль из живого тела.

Женщина говорила голосом, похожим на шелест осенних листьев, гонимых ветром по пустынной улице.

– Страх – это сопротивление. Корни, которыми ты цепляешься за мир, где тебя называли «дочерью». Где верили, что людские судьбы – не случайные брызги на холсте вселенной.

В круг ее ввели, как вводят жертву – с безмолвным почтением к ритуалу и безразличием к ее сути. Белые фигуры стояли неподвижно, словно мраморные колонны заброшенного храма. Головы покрыты – нет лиц, нет имен, только функция, как у частей единого механизма. На полу соль выписывала карту неизвестной страны, где каждый кристалл был звездой мертвой галактики. В углу – зеркало, погасшее, как глаз, отказавшийся видеть чужую боль.

Эмили не кричала. Крик был бы каплей росы на раскаленном камне – мгновенно испарившимся признанием поражения.

Она только подумала: если меня найдут – пусть запомнят мое имя – три слога, удерживающие ее сущность, как нить удерживает жемчужины в ожерелье. И в следующий миг тьма хлынула в ее сознание, как гуашь в стакан с чистой водой.

***

Свет был резким, безжалостным, как скальпель, вскрывающий нарыв ночи. Джо Веласкес, уборщик федеральной трассы, остановил машину из-за ворона. Птица сидела на бетонной плите, неподвижная, словно часовой у ворот в царство теней, с глазами, в которых застыло отражение того, что не должно быть увидено.

Сперва он различил лишь неровность на земле – нечто, нарушающее естественный ландшафт обочины, как опухоль нарушает плавные линии здорового тела. Подойдя ближе, Джо почувствовал, как воздух вокруг сгустился и застыл, будто время замедлило свой ход в присутствии чего-то несовместимого с жизнью. Тогда он подумал – мусор, выброшенный равнодушной рукой. Показалось – кукла с выкрученными конечностями, забытая в детской игре. Ветер перебирал пожелтевшие стебли сухой травы, как старик перебирает четки, отсчитывая оставшиеся дни.

Тело лежало в неестественной позе, словно кукла, сломанная капризным ребенком – конечности вывернуты под невозможными углами, как у таракана, раздавленного под подошвой ботинка. Кожа девушки приобрела оттенок зимнего рассвета – мертвенно-бледная с синеватым отливом, как молоко, в которое капнули каплю чернил. На шее пятна разложения расползались, как карта неизведанной страны, где каждый оттенок фиолетового и зеленого отмечал новые территории смерти.

Но истинным средоточием ужаса была грудь. Кожа здесь была превращена в холст для жестокой каллиграфии. Джо различил символ – вписанную в перечеркнутый круг спираль. Края раны не обугливались, как при ожоге, а напоминали края раковины морского моллюска – ровные, четко очерченные, с едва заметным возвышением. Кровь, сочившаяся из надрезов, давно свернулась, образуя корку, похожую на засохшую смолу древнего дерева. Каждая линия символа выполнена с невыносимой, нечеловеческой точностью – одинаковая глубина надреза, будто инструмент проникал ровно до границы между дермой и подкожными тканями, не глубже и не мельче.

Спираль начиналась в центре грудины, раскручиваясь против часовой стрелки – двенадцать витков, напоминающих годовые кольца дерева или круги на воде от брошенного камня. Перечеркнутый круг, заключавший ее, нарушал совершенство узора – прямая линия пересекала окружность, словно указывая на отмену, аннулирование всего, что внутри. Джо заметил, что по краям символа кожа начала меняться – микроскопические белые точки, похожие на кристаллы соли, выступившую на поверхности, образовывали свой собственный, едва заметный узор.

Толстобрюхие мухи еще не нашли тело, но на груди, привлеченный запахом мертвой плоти и свернувшейся крови, сидел крошечный паук, плетущий свою хрупкую паутину между граней символа, словно пытаясь соединить рассеченную реальность новыми нитями. Запах – сладковатый, с металлическими нотами, как запах старых монет, долго пролежавших в кармане, смешанный с ароматом гниющих фруктов – поднимался от тела подобно невидимому туману, обволакивающему сознание. Джо почувствовал, как к горлу подкатывает тошнота, не столько от вида и запаха тела, сколько от осознания того, что смерть эта была не просто убийством – она была высказыванием на языке, который человеческий разум отказывался понимать.

Он заметил, что на запястьях девушки остались следы от веревок – не просто покраснения, а глубокие борозды, въевшиеся в кожу, как будто она долго и отчаянно пыталась освободиться, прежде чем смириться с неизбежным. Под ее ногтями запеклась земля, словно последним движением она пыталась зарыться в почву, стать частью земли раньше, чем ее вернут в нее насильно.

Джо не стал подходить ближе. Что-то в воздухе вокруг тела заставляло вспомнить о детском страхе перед шкафом, где прячутся монстры – о знании, что иногда темнота имеет форму и волю. Но взгляд его, против воли, возвращался к спирали на груди, как будто символ обладал гипнотической силой, заставляющей вглядываться в его центр, где начиналась закрученная линия – точка, из которой исходило все остальное.

Позже патологоанатом скажет, что смерть наступила за восемь часов до обнаружения, а эксперты отметят: глубина надрезов везде одинакова, как будто инструмент был настроен на определенную глубину проникновения, что практически невозможно при ручной работе. В крови найдут следы наркотического вещества.

Агент ФБР захлопнет папку с глухим звуком закрывающейся крышки гроба и произнесет:

– Они вернулись.

В новостях появятся заголовки о найденном теле девушки, в отчетах она станет Джейн Доу, превратится в экземплификант. И никто не вспомнит, что девочку звали Эмили. Что она собирала воспоминания, как другие собирают осколки разбитого витража – бережно, чтобы не порезаться об острые края. Что она вспоминала брата в моменты, когда тьма становилась слишком густой и липкой. Что она не кричала, даже когда последний луч сознания гас под дыханием чужой воли. Ее смерть прогремит громче ее жизни.

Ворон взлетит, унося в когтях частицу тайны, похожую на чешуйку с крыла бабочки – незаметную для всех, кроме тех, кто знает цену преображения.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «Литрес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на Литрес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.