Корбан, не Даллас

Андрей Алья

Корбан, не Даллас

Рассказ № 1. То, что рядом и внутри нас.

– Прошу прощения, О’Доннел, – сказал он. – Я очень испугался вашего кинжала.

– Ну… – произнес я в замешательстве. – Видимо, вы решили, что я хочу вас заколоть.

– Да, решил! – Видя недоумение на моем лице, он добавил: – На самом деле я так не думал – это был лишь слепой первобытный инстинкт человека, на которого идет охота.

Роберт Говард. Повелитель кольца.

Примечание Автора. Это у него Толкин украл и идею, и название, вор!

По асфальту, старому и местами вспученному неутомимыми корнями жизнестойких, невзирая на все вялые попытки человека их усмирить, деревьев шло двое. Один, смуглый по лету высокий крепкий шатен с карими презрительными глазами, чью одежду составляли летние брюки и сандалии со светлой пляжной рубахой и панамкой того же цвета, чьи движения были быстрыми и отточенными, как у бывалого драчуна. Второй, совсем старый, седой и степенный, с резной серой тростью и в летнем же туристическом костюме светло-серого цвета с узорами в форме корабельных канатов, на левом нагрудном кармане – петлица, в которой была медаль «Воронцовские пещеры», в которых он недавно бывал со своим спутником.

Взгляд старика был «равнодушно-пронзительным», он словно видел всё насквозь, но ни разу не задерживал ни на чём внимание дольше пары секунд, что не могли скрыть даже стильные солнечные очки. И голос у него был довольно приметным, если кто решил бы запомнить, – неестественная чёткость и при всём подобии шёпота немалая сила. Такое сочетание не позволяло собеседнику говорить, что он что-то не расслышал, благо повторить слово в слово он мог относительно сложную фразу на любом языке почти без акцента.

Точно так же мог его спутник, хотя развязность его баритона маскировала чёткость и отсутствие любого акцента, но, в отличие от старика, он мог его умело изображать. Это он делал и сейчас, любой принял бы его по говору за жителя Адыгеи.

– Не так, Корбан, Вы видите их ясно, научились видеть как бы за дверью, но ассоциируете их с чем-то знакомым. Это – отдельный мир, хотя он рядом с нами и в нас самих. – говорил без назидания, просто советуя, старик, остановившись у высокой разрушенной лестницы, – Попробуйте снова.

– Ян, я делаю это, но ощущаю лишь историю этих мест, и всё. Мешанина людей и зверей, даже упавшую ветку, убившую старика. – ответил, шумны выдохнув, шатен. – сосредотачиваюсь, чтобы мир казался ширмой, и как бы отодвигаю её и смотрю в глубину. Так ведь?

– Да, верно, и Вы должны представить весь мир и всё в нём остановившимся, как бы стеклянным, как из облитого грязью стекла, с которого Вы как бы смываете грязь и видите в истинном облике то. иное. Что за этим стеклом?

– Всё верно, Ян, я так и делаю, но получается лишь история, туман и жуть я ещё в первую неделю научился игнорировать, Вы учили.

Старик задумался, у него получалось легче. Видимо, практики надо больше. Этим соображением и поделился с собеседником.

– А, впрочем, Корбан, интересно. Может, что-то увидите историческое интересное.

– Пока лишь суета, тренируюсь наводить на резкость, Ян.

Что есть наш мир? Лишь форма, принимаемая материей, ширма. Что есть материя? Лишь прах. И, летя сквозь неумолимое время, места запоминают всё, что с ними происходило, как бы обретают свою собственную сущность. Подобно тому, как набирается опыта человек, напиваются временем, опытом и места, их сущность и уже она в каждом случае начинает со временем развиваться по своим собственным лекалам, становясь по итогу лишь отдалённо похожей на себя в начале жизненного пути.

Если сосредоточиться, отметая все так называемые события, составляющие вместе всю жизнь, а обращать внимание на нечто иное, живущее независимо от суетливой материи, как бы глядя в Бездну, отодвигая внешнюю оболочку окружающих предметов, как бы открывая дверь мысленно из освещённого мира в бездонную пропасть, тогда Их будет видно. И будет видно сущность каждого места, которая помнит прошлое и знает, хоть и не понимает, многое-многое, как архив.

И так может абсолютно любой, если сможет сосредоточиться и видеть, что мир – ширма, а за ним, стоит приоткрыть надоедливые шторки, иное. Тот свет не где-то в небесах или под землёй, он здесь, рядом с нами и внутри нас, всегда!

Корбан учился этому, но его разум показывал ему лишь более ранние события, такие же мелочные и пустые, как и происходящее сейчас. Ян видел старания шатена, но пока всё было на месте. Сам он видел эпохи древнее в разы, и знал, где искать одну вещицу, которую искал тридцать лет.

– Ян, дальше тридцати лет назад никак! – сердился Корбан.

– Со временем, не спешите так, я учился этому пять лет. Если долго слишком смотреть и часто, можно сойти с ума, так что не переусердствуйте. Тот свет, он же этот, его истинная неотторжимая часть, мир Их, хороший архив, благо самоорганизация у бесплотного есть не меньше, чем у живого, но не более того.

– А, если Они начнут смотреть на меня? – спросил Корбан.

– Тогда придётся сражаться с ними или затаиться, а их природа и эволюция мне известны плохо, благо все труды по магии, мистике и эзотерике не говорят об этом конструктивно ни слова! Приходится учиться самостоятельно, как Вы знаете, Корбан. Интересно изучать Их.

– Знаю, знаю! – поморщился тот. -А они изучают нас или, что вернее, давно изучили из-за своей древности. И что-то делали, чтобы оставаться в тени. Убивали тех, кто их находил. Твари!

– Вероятно. вполне вероятно. – ответил старик. Он-то знал про «сойти с ума» не меньше, а больше психиатров. Кроме шизофреногенного общества и пристукнутых родичей, виноваты ещё и Они, слишком на них засмотревшиеся нередко, скажем так, поедались Ими. Он не сказал Яну, что в местах видел и практически слышал во многих местах при взгляде в Бездну крики пойманных Ими людей всех возрастов и полов. Некоторых из них он знал, дурдом стал их ПМЖ.

И он планировал за них отомстить, сделать безопасным и тот свет тоже. Хоть он не имел отношения к загробному миру ни грамма, но уничтожать сущность живых существ никакие места не имеют право! Подумал и поделился этими мыслями с Корбаном. Тот эмоционально согласился. Надо узнать о Них всё и уничтожить.

Теперь стали понятны неожиданные несчастливые случаи с физиками и просто иными людьми или увидевшими, как говорят в народе, чертовщину. Вот, почему написано, что увидевший бога – не жилец. В облике богов, демонов, судьбы и прочих высших разумов всегда таятся Они. А иногда подкидывают живым какие-то неточные сведения, а те говорят, что это интуиция.

Хоть бы раз перестали быть инфантильными и верящими во всеобщую благость полудетьми и подумали, откуда дровишки, и зачем к ним это приходит. Мотив, источник, всегда надо это спрашивать! Узурпаторы того света и кукловоды этого, убийцы и подонки. Раз таятся, значит, боятся. Значит, знают, что не бессмертны, что Их можно убить. Это когда-то и случится, ни один тиран не живёт вечно, и Корбан с Яном вместе хотел быть тем, кто свершит очищение во имя жизни.

Приняв такое решение, он пошёл со стариком принять тёмного пива с помидорами черри и сырным омлетом с жареным перепелом, своей любимой едой. Старик заказал себе судака жареного, картошки под соусом и коньяка с лимоном, благо хорошо во всём выше перечисленном разбирался.

Рассказ № 2. Древности рядом.

Москва будет прекрасной. То, что это обещание не является пустым лозунгом, доказывает та энергия, с которой за последние два года принялись за полную перестройку Москвы.

Фейхтвангер Лион. Москва 1937.

Всем известно, что лучший антиквариат на юге России можно найти в ростовских старых лавочках, на базаре на славной улице Станиславского. Сколько раз она меняла свой облик, и нередко можно было найти брусчатку под современным вспучившимся от стихии серым с буроватым оттенком асфальтом.

Сколько историй, сколько лет, войн и мук, преступлений и страстей изведала эта улица! На ней жил даже основатель вирусологии, впервые выделивший вирус табачной мозаики как самостоятельный тип организмов, а не просто каких-то мелких бактерий, не видимых в микроскоп, Дмитрий Иосифович Ивановский. В доме 75, правда, пал жертвой порока пьянства и сопутствующего ему цирроза печени в возрасте каких-то 55 лет! Но его наследие живо, и на «блошином рынке», вечном, как сам город и не только он, старик продавал старые книги. Правда, мало, кто подходил к нему даже просто посмотреть на книжные издания 1900-1920 годов, мудрость века минувшего мало интересует вечно спешащую неведомо куда молодёжь.

Но сегодня это было не так? Лавочку накрыла угловатая и живущая своей жизнью густая тень. К пенсионеру подошли двое, сосредоточенно изучая ассортимент. Старик с тростью и при сером пиджаке со шляпой. Его глаза, скрытые неброскими чёрными очками в серой, стальной оправе, смотрели на старые книги с крайним интересом. Второй, выше ростом в кепке, в молодёжных солнечных же очках и загорелый по-летнему, одетый в простые синие штаны и дутую осеннюю буру кожанку, водил крепким пальцем по переплётам и выбирал что-то понятное лишь ему. И указал на старый выцветший переплёт ещё дореволюционного времени.

– Уважаемый, скажите, это тот журнал, где опубликовали труд Ивановского? – спросил мужчина развязным тоном, а сам листал со скоростью стенографиста.

– Да, за сотню рубликов продам. Мало, кто читает.

– По рукам. – покупатель мысленно сморщился от того, как обращались со столь ценной вещью, но видом своим этого не показал.

Вскоре труд русского учёного перекочевал в незаметную староватого вида сумку в тон куртке и потому мало заметную. Гопники посмотрели на этих двоих и поняли полную бесполезность подрезания у них карманов.

Вскоре загорелый мужчина посмотрел глубже в убранство лавки, и его внезапно как током ударило, да и заскучавший старик быстро оживился.

– Уважаемый, а что это за урна для праха за Вами на прилавке? – спросил он чётким, явно изменённым голосом.

– А, это, просто откопали в Средней Азии, кажется, в Казахстане. То горшок какой-то, не прах там, ха-ха! – криво улыбнулся продавец. Так, понятно.

– Сколько стоит? – небрежно спросил старик с тростью?

– Триста, а то стоит-стоит, толку никакого, разве что горшок для цветов.

– Хорошо. Держите.

– Вам упаковать?

– Можно. – старик отвечал односложно, скрывая презрение и понимание ситуации.

Когда они шли пешком по Соборному переулку через парк Горького, мужчина нёс покупки, а старик тростью привычно расчищал себе путь от молодёжи и собак, ведь на дворе день, и детворы много, не все замечают что-то, погружённые в свои игры. Но это старика не раздражало уже давно, благо цель их похода была с ними.

– Корбан, Вы чувствуете Их в урне Древнего Народа? – с лёгкой усмешкой спросил он.

– Разумеется, Ян, оно кричало, семафорило о своём присутствии ещё с Большой Садовой, теперь надо проверить то, что мы слышали от старого КГБ-шника.

– До Мечникова дойдём быстро, благо погода хорошая. А скажите, Корбан, сколько лет Вы дадите урне? Я – тысячу триста, тот срок, когда человечество стало рассеиваться по планете.

– Чуть раньше, словно часть Древнего Народа спасалась от сородичей в войне, расширяя ареал человечества. Тысячу четыреста, где-то так. В том гранитном столбе, останки которого были на Пушкинской, кажется.

– Вероятно вполне, но этому противоречит резьба внутри. Посмотрите.

Корбан посмотрел, прочитав на Языке Моря надпись. Она гласила «Здесь покоится прах Канаха Морехода, что привёл народ наш в Степь Погибели и изгнал зверей-колонн». Да, Ян был прав, этот язык сто лет назад в этих местах отсутствовал, его предшественник, валузийский, был стёрт народом Канаха навсегда, а мегафауна была плохо владеющим металлами валузийцам неподвластна. Именно они первые пошли по миру, но канахи не оставляли врагов и вытеснили их, истребили в Войнах Очищения, после названными, лишь в Сибири они основали свои анклавы и были уничтожены тюрками сотни лет спустя.

Но часть валузийцев не погибла, Корбан с крайним упорством предположил это после нахождения у Мёртвого Донца жадеитовой части нагрудника. Явно валузийского происхождения. Значит, Страна Снов не исчезла давно, раз от неё что-то осталось. Не бывает артефактов возрастом больше века-трёх без особого хранения, а тут редкий жёлтый жадеит с иероглифическими полустёртыми надписями был в сырой земле и явно не хранился, как надо. На основании этого Корбан говорил, что часть их общин стала пастухами, скотоводами, и в донских степях до истребления казаками и русскими чувствовали себя вольготно.

Собственно, ради подтверждения этого Ян и согласился пойти искать антиквариат. Если Они в нём и в местности, куда они шли, совпадут по облику, значит, на Мечникова жили последние валузийцы на свете.

– А как же они не выродились, если их было меньше трёх тысяч, Корбан? – спрашивал тогда Ян, а сам смотрел в те места, видя по Их искажениям, что и когда произошло. В большей части деталей Корбан прав, не зря там райончик, мягко скажем, своеобразный. Стык эпох, смерть, лабиринты, мысленные образы лесов – черты жизни древних народов – были там обильно.

– Значит, они жили несколькими общинами между посёлком Каменка и нынешней улицей Мечникова, не зря оттуда смертью несёт. Они восстали против СССР из-за строительства на улице Нансена железной дороги, перекрывшей их пастбища, как и самой улицы. Их всех уничтожили в Великую Отечественную войну, когда они пошли на сторону Гитлера. В архивах времён так называемого Сталина было огромное число национальностей, которые были ассимилированы, кто от кого произошёл.

Хрущёвцы уничтожили кладезь исторической информации вместе с компроматом на себя, не утруждаясь изучить детали, многие народы позже насильно приписывали к другим.

– Проверим это во всех планах, придя туда самостоятельно. Недосуг верить слухам.

Пройдя по улице Мечникова в сторону зоопарка через Комсомольскую площадь с бурно оцененными тайнами 1915-1923 годов, они прошли всё, впитывая смерть, этот запах. Сколько смерти, сколько криминала и жестокости, а рядом – общежития военных и войсковая часть, что добавляло тонов. Дома пахли кровью и смертью, если присмотреться к миру не как к должному, а, как к ширме. И улица Ивановского – как кстати про него вспомнилось! – тоже несла в себе следы чего-то иного, древнего. Словно тут был город иного народа. Теперь они оба знали, какого именно, и откуда он пришёл. Из донских степей спасшиеся жители Страны Снов основали новый стольный град, но в Российской Империи их били вместе с крымскими татарами и турками, с коими многие поколения смешивался этот народ, и город был сровнён с землёй, и лишь иной мир помнит тот город. Град Полной Ночи, Арунгтайн.

Жить тут бы не хотелось, и в нынешнюю пору местным приходится постоянно ощущать взор из прошлого, чуяли все, но не могли объяснить ощущение бездонной пропасти. Не знали сути.

Но Ян и Корбан знали. И подтвердили свои теории с лихвой.

И увидели, что дух, оставшийся после какого-то события или от кого-то, что намного реже, не остаётся неизменным и не рассеивается в ничто, а тоже растёт, меняется, становясь чем-то иным, большим. Так и Арунгтайн, зловонный и полный злодеяний крохотный по нынешним меркам город без водопровода и канализации, где приносили в жертвы людей и животных, оставил дух, нездешняя красота которого равнялась просторам космоса, чья красота, кстати, – тоже изменившиеся отголоски прошлого, ставшие нечтом большим и совсем иным.

Вратами туда, куда не ведали сами жители города, в иной мир.

Рассказ № 3. Море и чудовище.

Догадка пришла Корсауку в голову мгновенно. Отшвырнув в сторону бластер, он схватился за переговорник, для того, чтобы предупредить диспетчера о том, чем является этот мир, но было поздно. 

Леонид Кудрявцев. Фиолетовый мир.

Весенний день обещал молодёжи прогулки и любовь, старикам – отдых на лавочках от просиживания в квартирах, ставших невольными тюрьмами. Весенний дух легко и просто наполнял воздух, готовились к своему возрождению после зимнего тяжёлого сна зелёные травы и кусты, а птицы – к скорому гнездованию. Тем более, в славном граде Сочи, так названном по имени местной малой народности «садча», весна, что в северных землях – лето.

Молодые парочки, но, увы, много и одиноких людей шло по улице Воровского в сторону Московской и Курортного проспекта. Около бывшей фотостудии прошёл седой, гладко выбритый ветеран в медалях, с женой тех же самых лет, но из-за развращённости современного общества никто не выказывал ему почтения.

Зато его искренне выказали двое мужчин, шедших, словно ледоколы, и никто не пытался оттеснить их, чтобы пройти. Чувствовали необъяснимый страх и отходили сами. Один, загорелый старик среднего роста, гладко выбритый, с серой резной тростью и закрытыми самыми модными в молодёжных кругах чёрными очками, в модной же красно-синей «гавайке» и летних штанах в абстрактных узорах. Летние туфли и сумка синеватого цвета с красными точками и белая панамка дополняли картину, но поведение совершенно не соответствовало стилю одежды, как и трость. Он шёл с еле-еле скрытой силой, хоть и не очень быстро, старческой слабости в его движениях также не было, скорее, тяжесть и сила. Второй по одежде был более пёстрым – зелёные кроссовки, длинные шорты цвета кошмара художника после похмелья и белая летняя рубаха с соломенной шляпой, на поясе – зелёная сумка-барсетка. Он двигался быстро и развязно, но со стариком шёл в одном темпе.

Когда ветеран поравнялся с ними, они расступились, и мужчина моложе тихо и резким голосом сказал: «Спасибо вам за мир!». Ветеран благодарно кивнул и пошёл с женой гулять дальше, а двое уступивших ему путь подождали. Старик даже достал крошечный красный фотоаппарат, висевший на шее, и почти мгновенно сфотографировал старый забор с развалинами заросшей травой аллеи из каменной плитки.

– Никакого почтения к истории и собственной культуре, Ян! – с явным раздражением прокомментировал мужчина помоложе, вытерев лоб платком. – Построить дом на таком месте, могли бы и аллею хоть обиходить!

– Вы правы, Корбан, как всегда, в плане неспособности помнить то, что не мозолит глаза ежедневно. А посмотрите лучше на то, что за животных изображают статуэтки! И узоры на плитке тоже – неплохая подсказка.

– Вы о Левиафане, да?

– О нём самом. Вы были правы, говоря, что они вымерли недавно, благо искажений в искусстве ещё мало. Но природа зверя спорна.

– Я и вовсе думаю, что это не зверь никакой, я же говорил. Это человеческое творение, узоры с подсветкой огнём на носах судов для устрашения врага в тумане или ночью. Все рассказы о морских змеях мифологичны.

– Не все, Корбан, у морского и мирового змея, как раз, есть реальный и ныне совсем не вымерший прототип, семиметровый сельдяной король. Жаль, он мало съедобен, им даже кошки и собаки брезгуют. А моряки, правда, рассказывали истории о сражениях с ним, якобы чудовищем. Видите, на пяти статуэтках справа от аллеи гребень сельдяного короля есть почти на всех, где не отколоты?

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «Литрес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на Литрес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.