Психология страсти. Том 1

Образы были пугающе похожи на картину Кирилла. Совпадение? Или оба пациента каким-то образом подключились к одному архетипическому образу из коллективного бессознательного? Елена сделала мысленную заметку изучить этот феномен позже.

К концу рабочего дня она чувствовала себя выжатой, как лимон. Странная картина Кирилла, тревожный сон Софьи, давление по поводу гранта – все это складывалось в клубок нарастающей тревоги. Профессиональная часть сознания пыталась анализировать ситуацию отстраненно, но что-то глубинное твердило: происходит что-то необычное.

Уже в лифте она проверила телефон и увидела сообщение от Валерия Дмитриевича Савченко, своего бывшего научного руководителя и наставника:

«Елена, надеюсь, ты не забыла о нашем ужине. Жду в 19:00 в „Монреале“. Есть интересная тема для обсуждения».

Она вздохнула. Встреча с Савченко была запланирована давно, но сегодня она чувствовала себя слишком истощённой для профессиональных дискуссий. Тем не менее, отказывать было бы неудобно – Валерий Дмитриевич всегда чрезвычайно серьёзно относился к договорённостям.

Выйдя из здания медицинского центра, Елена на мгновение остановилась, вдыхая холодный вечерний воздух. Сумерки уже окутывали город, огни витрин и фонарей отражались в мокром асфальте после недавнего дождя. Она медленно шла по улице, рассеянно глядя на прохожих и витрины магазинов, но мысли её были далеко. Картина Кирилла стояла перед глазами с неестественной четкостью, словно отпечатанная на сетчатке.

Елена вспомнила, как впервые встретила Валерия Дмитриевича Савченко. Это было двенадцать лет назад, когда она, двадцатитрехлетняя студентка магистратуры, пришла на его лекцию о подсознательных механизмах травматической памяти. Савченко заметил её вопросы во время дискуссии и пригласил в свою исследовательскую группу. Под его руководством она защитила диссертацию, он поддержал её первые публикации, открыл двери в профессиональное сообщество.

Савченко был блестящим ученым, но требовательным наставником. Временами его методы казались Елене… неоднозначными. Особенно эксперименты с пограничными состояниями сознания, которые он проводил на добровольцах. Ничего, что выходило бы за рамки этических норм, но порой балансирующее на грани. Она восхищалась его интеллектом, но иногда чувствовала неясную тревогу в его присутствии.

В отражении стеклянной витрины кафе ей мелькнул знакомый силуэт – высокая фигура с седеющими висками. Елена резко обернулась, но увидела только спешащих по своим делам людей. Никто не обращал на неё внимания.

«Теперь я уже вижу Савченко там, где его нет», – подумала она с невеселой усмешкой. «Определенно нужен отпуск».

Ресторан «Монреаль» располагался в центре города, в тихом переулке среди старых особняков. При входе гостей встречал приглушенный свет, тяжелые бархатные портьеры и негромкая джазовая музыка. Метрдотель, узнав Елену, почтительно кивнул – она бывала здесь раньше с Савченко и другими коллегами.

– Добрый вечер, доктор Северова. Доктор Савченко уже ожидает вас.

Он проводил её через основной зал в отдельную нишу, отгороженную от общего пространства декоративной решеткой с вьющимся плющом. Валерий Дмитриевич поднялся ей навстречу.

– Прошу прощения за опоздание, – сказала она, снимая пальто. – Последняя сессия затянулась.

Валерий Дмитриевич улыбнулся, приветствуя её. В свои пятьдесят пять он выглядел моложе своих лет: высокий, подтянутый, с густыми седеющими волосами и проницательными серыми глазами, которые, казалось, считывали мысли собеседника.

– Ничего страшного, Леночка, – сказал он, используя уменьшительное имя, которое Елена не особенно любила, но терпела от своего бывшего наставника. – Я помню, как это бывает с пациентами в терапии символического отражения. Они не замечают времени, погружаясь в транс.

Елена удивленно подняла бровь:

– Откуда вы знаете, что у меня был пациент именно с этой методикой?

Савченко усмехнулся, отодвигая для неё стул:

– Психологическая дедукция. У тебя особенное выражение лица после таких сеансов – смесь усталости и воодушевления. Плюс, я слежу за твоими публикациями. Знаю, что ты сейчас активно используешь эту методику в исследовании.

Его наблюдательность всегда впечатляла её. Елена села напротив него, отметив лёгкий запах дорогого одеколона. Савченко всегда одевался безупречно: сегодня на нём был темно-синий пиджак и светлая рубашка с расстёгнутой верхней пуговицей. Они заказали вино – красное для него, белое для неё.

Елена осмотрелась. Ресторан был заполнен примерно наполовину. За дальним столиком сидела элегантная пожилая пара, тихо беседующая друг с другом. В углу – три деловых человека, обсуждающих какие-то графики на планшете. Атмосфера была камерной, располагающей к конфиденциальным беседам.

– Как продвигается твоя работа с аддикциями? – спросил Савченко после того, как официант удалился. – Я слышал, ты взяла несколько сложных случаев для исследования.

– Да, работаю с тремя пациентами, у которых сексуальная аддикция сочетается с творческими способностями, – ответила Елена, отпивая вино. – Интересная корреляция между сублимацией и аддиктивным поведением. Хотя кафедра уже дважды намекала, что без значимых результатов грант могут не продлить.

– Академическая бюрократия, – Савченко покачал головой с понимающей улыбкой. – Всегда ценят количество публикаций над качеством открытий. Я читал твою последнюю статью. Впечатляющие результаты.

Елена почувствовала привычную гордость от его одобрения. Несмотря на то, что они давно уже были коллегами, а не учителем и ученицей, мнение Савченко по-прежнему много значило для неё.

– Спасибо, Валерий Дмитриевич. Хотя я всё ещё считаю, что методика требует дополнительной валидации.

– Помню, как ты разрабатывала этот подход, – в глазах Савченко мелькнула ностальгия. – Твоя магистерская работа уже содержала элементы того, что позже стало «символическим отражением». Ты всегда была не по годам проницательной.

Елена вспомнила те долгие вечера в его кабинете, обсуждение первых экспериментальных сессий, его поддержку, когда другие преподаватели сомневались в научности её подхода.

– Вы многому меня научили, – искренне сказала она.

– Я лишь давал направление, – он отмахнулся. – Талант был твой.

Савченко сделал глоток вина и внимательно посмотрел на неё.

– У меня как раз есть предложение, которое может помочь с этим, – его голос стал чуть тише. – Существует определённый круг специалистов, которые интересуются… скажем так, нестандартными подходами к травматическим расстройствам.

– Вы говорите об экспериментальной терапии? – спросила Елена с интересом.

– В некотором смысле, – Савченко слегка наклонился вперёд. – Точнее, о клубе для избранных специалистов и пациентов с особыми запросами. Место, где можно исследовать методики, которые не всегда впишутся в формальные этические протоколы, но при этом дают потрясающие результаты.

Елена почувствовала, как мышцы живота непроизвольно напряглись. Слова Савченко звучали одновременно интригующе и тревожно.

– Вы имеете в виду что-то, выходящее за рамки профессиональной этики? – осторожно спросила она.

– О, нет-нет, – Савченко рассмеялся, словно она сказала что-то забавное. – Просто есть методики, которые трудно объяснить консервативному научному сообществу. Методики, требующие большей… интимности в работе с пациентом.

Лицо Савченко оставалось безупречно серьёзным, но что-то в его глазах – какой-то плохо скрываемый блеск – вызвало у Елены внутренний дискомфорт. За годы работы под его руководством она привыкла к академической строгости Савченко, его непреклонной приверженности научной методологии. Этот новый тон, эти намёки казались не свойственными ему.

– Интимности? – переспросила она, сохраняя профессиональный тон, но ощущая, как что-то внутри предостерегающе сжимается.

– Психологической, разумеется, – улыбнулся Савченко, растягивая слово так, что оно приобретало дополнительные оттенки смысла. – Хотя границы профессионального и личного бывают… удивительно проницаемы. Работа с глубинными травмами требует особого пространства доверия. Мне кажется, твоя методика символического отражения идеально вписалась бы в концепцию клуба.

Елена отпила ещё вина, пытаясь собраться с мыслями. Предложение Савченко одновременно льстило ей и вызывало настороженность. За время работы с ним она научилась распознавать, когда её наставник не договаривает чего-то существенного.

– Как называется этот клуб? – спросила она наконец.

– «Пандора», – ответил Савченко с лёгкой улыбкой. – Символично, не правда ли? Открывать ящик с самыми потаёнными желаниями и страхами.

Елена вздрогнула, вспомнив символ на картине Кирилла. Совпадение казалось слишком явным, чтобы быть случайным.

– И кто туда входит? – продолжила она расспросы, стараясь не показать, как участился её пульс.

– Разные люди, Леночка, – ответил Савченко уклончиво. – Психиатры, психологи, некоторые пациенты, бизнесмены, интересующиеся человеческой психикой… Элитное сообщество для тех, кто хочет заглянуть за завесу обыденности.

– Вы сказали «пациенты». В каком качестве они участвуют? – Елена не могла не задать этот вопрос, профессиональная этика требовала прояснить статус уязвимых людей в этом загадочном клубе.

– В разных, – Савченко сделал неопределенный жест рукой. – Некоторые как объекты наблюдения с их добровольного согласия, другие – как активные участники исследований. Видишь ли, многие люди с психологическими проблемами обладают уникальной чувствительностью к определенным… назовем их «пограничными состояниями сознания». Это делает их ценными сотрудниками, а не просто пациентами.

Всё это звучало слишком расплывчато и слишком претенциозно для академического проекта. Елена решила быть прямолинейной:

– Валерий Дмитриевич, я ценю ваше приглашение, но мне нужно больше конкретики. Чем именно занимаются в этом клубе? Какие методики используются?

Савченко посмотрел на неё долгим взглядом, словно оценивая что-то.

– В этом и суть, Елена, – сказал он наконец. – Невозможно объяснить словами. Это нужно увидеть. Почувствовать. Пережить. – Он сделал паузу. – Я могу организовать для тебя приглашение на одно из еженедельных собраний. Без обязательств – просто как наблюдатель.

Елена хотела отказаться, но профессиональное любопытство пересилило. Если там действительно разрабатывают новые методики, это могло бы стать важным материалом для её исследований. К тому же, Савченко никогда прежде не давал ей повода сомневаться в его профессиональной порядочности.

– Хорошо, – сказала она наконец. – Я подумаю над вашим предложением.

Савченко улыбнулся, словно уже зная её ответ.

– Отлично. Я свяжусь с тобой в ближайшие дни. – Он поднял бокал. – За профессиональное любопытство!

Они чокнулись, и разговор перешёл на более нейтральные темы: последние публикации в профессиональных журналах, общих знакомых, университетские новости. Но даже когда Савченко говорил о банальностях, Елена не могла отделаться от ощущения, что за его словами скрывается что-то большее. Что-то, чего она ещё не понимала.

По дороге домой Елена спустилась в метро, всё ещё обдумывая разговор с Савченко. Таинственный клуб «Пандора» и его намёки на нестандартные методики одновременно интриговали и настораживали её. Она всегда гордилась тем, что даже в своих самых экспериментальных подходах оставалась в рамках профессиональной этики.

В полупустом вагоне она заметила своё отражение в тёмном стекле. Измотанная, с кругами под глазами, с волосами, собранными в небрежный пучок – образ соответствовал её внутреннему состоянию истощения.

Неожиданно в отражении за её спиной появилось лицо – мужчина в черном пальто, с неестественно пристальным взглядом. Елена резко обернулась, но увидела лишь пожилую женщину, листающую книгу, и двух подростков с наушниками. В другом конце вагона стоял мужчина, но он был увлечен своим телефоном и совсем не походил на того, кого она заметила в отражении.

По пустынной улице, ведущей к её дому, Елена шла быстрым шагом, поминутно оглядываясь. Ей казалось, что кто-то преследует её, держась в тени между фонарями. «Определённо, мне нужен отпуск», – подумала она, нервно сжимая в кармане связку ключей.

Дома она первым делом налила себе бокал вина и села за компьютер, намереваясь поработать над отчетом для кафедры. Но вместо этого открыла поисковик и набрала «клуб Пандора». Результаты оказались неинформативными – ресторан в Бостоне, ювелирный бренд, несколько музыкальных групп. Никаких упоминаний о закрытом психологическом обществе.

Елена попробовала другие запросы: «закрытые психологические клубы», «экспериментальная психотерапия общества», «Валерий Савченко исследования». Последний запрос дал несколько академических ссылок на публикации Савченко в престижных журналах, информацию о его работе в университете и медицинском центре, фотографии с профессиональных конференций.

Ничего необычного или подозрительного.

Она откинулась на спинку кресла, делая глоток вина. Может быть, она слишком мнительна? Возможно, клуб «Пандора» – просто неформальное сообщество прогрессивных психологов, которые обсуждают новые методики в непринужденной обстановке?

Но что-то не давало ей покоя. Странное совпадение символа на картине Кирилла с названием клуба. Необычный блеск в глазах Савченко, когда он говорил об «интимности». И эта фраза Кирилла… «Они перепишут тебя».

Телефон зазвонил, прерывая ход ее мыслей. На экране высветился незнакомый номер.

– Алло? – ответила Елена.

Тишина. Затем – едва слышное дыхание.

– Кто это? – настойчивее спросила она.

– «Кто видит дно души, тот сам становится бездной», – прошептал мужской голос, и связь оборвалась.

Елена замерла, сжимая телефон. Та же цитата, что произнес Кирилл в трансе. Дрожащими пальцами она попыталась перезвонить на номер, но автоматический голос сообщил, что такого номера не существует.

Она подошла к входной двери и проверила замок. Затем закрыла все окна и опустила жалюзи. Рациональная часть сознания твердила, что это, вероятно, глупый розыгрыш, но интуиция кричала об опасности.

Вернувшись к компьютеру, Елена открыла свой электронный каталог академических материалов и начала поиск статей по феномену синхронистичности, коллективного бессознательного и архетипических образов. Работа всегда помогала ей справиться с тревогой.

Через пару часов, погрузившись в чтение об экспериментах Юнга с образной синхронией, она заметила странность. Одна из ее папок на рабочем столе – «Личные записи» – была перемещена в другую директорию. Елена была уверена, что не делала этого.

С растущим беспокойством она открыла папку. Все файлы были на месте, но один из них – дневник наблюдений, который она вела в текстовом редакторе – имел дату изменения сегодняшним числом.

Елена открыла файл и пролистала до конца. Там, после ее вчерашней записи, появился новый абзац, написанный, несомненно, ее стилем:

«Круг замыкается. Семь стражей ждут у двери, которую не стоило открывать. Метод работает слишком хорошо – мы не просто отражаем подсознание, мы открываем порталы. Савченко знает больше, чем говорит. Кирилл видел это раньше. Я должна узнать, что происходит в „Пандоре“.»

Елена уставилась на текст, не веря своим глазам. Она не писала этого. Не могла написать. И все же, это был ее стиль, ее лексика, даже типичные для нее знаки препинания.

Она закрыла файл, затем снова открыла его. Текст был на месте.

«Диссоциативный эпизод?» – клиническая часть ее разума пыталась найти рациональное объяснение. – «Стресс и недосып могут вызывать кратковременные провалы в памяти».

Но слова о «Пандоре» и Савченко… Она не могла знать этого до сегодняшнего вечера. Елена закрыла ноутбук и отодвинула его, словно он мог представлять опасность.

Приняв душ, она переоделась в ночную рубашку, стараясь придерживаться обычных вечерних ритуалов, чтобы успокоиться. Но сон не шел. Каждый скрип в старой квартире, каждый шорох с улицы заставляли ее напрягаться.

Около полуночи, измученная бессонницей, она достала из шкафчика снотворное – последнее средство, к которому она прибегала крайне редко. Проглотив таблетку, она наконец почувствовала, как тревога отступает, сменяясь сонной тяжестью.

Ночью ей снилась та самая картина, только во сне она сама лежала в центре круга из свечей, а фигуры в масках приближались к ней, шепча ритмичные фразы. В их руках были кисти, словно они собирались рисовать прямо на её коже.

«Кто видит дно души, тот сам становится бездной», – шептали голоса.

Елена лежала обнаженная, беспомощная, не в силах пошевелиться. Вокруг нее стояли семь фигур в масках, каждая – с кистью в руке. Первая фигура, в маске, напоминающей античную трагедию, шагнула вперед:

– Страх – первый ключ, – произнесла она голосом, странно похожим на голос Савченко. – Без него нет начала пути.

Холодная кисть коснулась ее правой руки, рисуя извивающийся символ, похожий на змею. Елена хотела закричать, но не могла издать ни звука.

Вторая фигура, в маске с искаженной улыбкой, шагнула вперед:

– Желание – второй ключ. Без него нет трансформации.

Кисть прикоснулась к ее левой руке, оставляя след, похожий на пламя.

Одна за другой фигуры приближались, называли имена ключей, рисовали на ее теле символы: на ногах, на животе, на груди, на шее. Последняя фигура, в маске с пустыми глазницами, наклонилась к ее лицу:

– Отречение – последний ключ. Отпусти себя, и мы перепишем тебя.

Кисть приблизилась к ее лбу…

«Они перепишут тебя», – повторял голос, звучащий странным образом похожий на голос Савченко. Елена отчаянно пыталась подняться, но тело не слушалось. Когда холодная кисть коснулась её кожи над сердцем, она закричала и проснулась.

Дрожащими руками она включила свет и села на кровати. Сердце колотилось, на ночной рубашке выступили пятна пота. Когда дыхание выровнялось, Елена машинально потерла грудь в том месте, где во сне её коснулась кисть. И замерла.

Под пальцами обнаружилась небольшая отметина – красноватый след, похожий на один из символов с картины Кирилла. Елена включила все светильники в спальне и бросилась к зеркалу. Отметка была почти незаметна – тонкая линия, которую легко можно было принять за след от складки одежды. Но её форма слишком напоминала ту миниатюрную дверь, которую Кирилл нарисовал на месте сердца женщины в центре круга.

«Сомато-формное проявление тревоги», – прошептала Елена, пытаясь успокоить себя профессиональными терминами. – «Кожная реакция на стресс и самовнушение».

Она вернулась в спальню и выдвинула ящик прикроватной тумбочки, намереваясь достать еще одну таблетку снотворного. И замерла. На блокноте, который всегда лежал там, она увидела рисунок – именно тот символ из сна, похожий на дверь. Нарисованный, судя по всему, ее собственной рукой. А под ним – текст, написанный знакомым почерком:

«Выясни, что случилось с Анной Волковой. Она была там раньше тебя.»

Имя казалось смутно знакомым, но Елена не могла вспомнить, где его слышала. Ее охватил озноб, несмотря на теплоту квартиры.

«Я схожу с ума?» – пронеслась мысль. – «Или кто-то играет со мной?»

Но что-то внутри подсказывало ей: это только начало.

Глава 2: Исчезновение

Елена взглянула на часы: 15:07. Кирилл опаздывал – впервые за полгода терапии. Она коснулась пальцами его последней работы, стоявшей в углу кабинета: женщина с распростёртыми руками в центре кроваво-красного лабиринта. Фигура словно звала к себе, манила войти в этот лабиринт.

«Это то, что я вижу каждый раз, когда закрываю глаза», – сказал тогда Кирилл. «Она зовёт меня вернуться».

Елена провела пальцем по текстуре холста, ощущая каждую неровность. Тактильный контакт иногда давал ей доступ к эмоциям пациента, оставшимся в работе, – интуитивный навык, которому не учат в университетах. Сегодня от картины исходило что-то новое, тревожащее.

Зазвонил телефон. Елена вздрогнула, моментально возвращаясь в профессиональную роль.

– Елена Андреевна, звонил доктор Савченко, – сообщила из приёмной Вера. – Просил перезвонить в конце дня.

– А Кирилл не звонил отменить встречу?

– Нет. Я пыталась дозвониться, но телефон недоступен.

Елена отложила трубку, чувствуя нарастающее беспокойство. После трёх неудачных попыток связаться с Кириллом, она открыла его карточку. Кирилл Орлов, 28 лет. Изначальный диагноз: сексуальная аддикция с навязчивыми фантазиями. Ей вспомнились первые сеансы с ним – замкнутый, сжатый в комок молодой человек, боящийся поднять глаза, когда описывал свои фантазии.

«Что вы чувствуете, когда эти образы приходят?» – спросила она тогда. «Стыд. И… власть, – ответил он, не поднимая глаз. – Как будто я одновременно и господин, и раб».

Классическая амбивалентность, характерная для психосексуальных дисфункций. Но Елена увидела в нём нечто большее – потенциал для её авторского метода «терапии символического отражения». Метода, который вызывал неоднозначную реакцию в профессиональных кругах. «Слишком близко к границе профессиональной этики», – предупреждал Савченко на одной из их встреч. «Ты проникаешь слишком глубоко в подсознание, не имея инструментов контроля».

Но именно это и был её прорыв – использование искусства, созданного пациентом в изменённом состоянии сознания, как окна в подсознание. Кирилл, с его художественным талантом, идеально подходил для этой техники.

Она закрыла папку и встала. Рабочий день ещё не закончился, но Елену не покидало ощущение, что происходит нечто выходящее за рамки обычного пропуска сеанса.

– Вера, отмени мой последний приём. Скажи, что возникли неотложные обстоятельства.

Пока Вера перезванивала пациенту, Елена проверила социальные сети Кирилла. Последний пост – три дня назад, фото незаконченной картины с подписью: «Иногда искусство – единственный способ сказать правду». Полотно было почти полностью чёрным, за исключением светлого овала в центре – словно лицо без черт. Или маска.

В комментариях стояло единственное имя пользователя: VDSavchen. Валерий Дмитриевич Савченко? Елена почувствовала, как по спине пробежал холодок. Совпадение? Но её наставник никогда не упоминал о знакомстве с её пациентом.

Адрес Кирилла был на Петроградской стороне – старый доходный дом, где художники облюбовали коммунальные квартиры под мастерские. Паркуясь, Елена заметила на стене здания граффити – стилизованную греческую букву «омега» в круге. Символ конца, завершения цикла.

«Это непрофессионально», – пробормотала она, входя в подъезд. Но глубже, под рациональными аргументами, пульсировало иррациональное чувство – любопытство, смешанное с тревогой. То самое чувство, которое она испытывала ребёнком, стоя перед запертой дверью спальни матери, слыша странные звуки изнутри.

Внезапно нахлынуло воспоминание: ей восемь, отчим появился в их жизни всего месяц назад. «Не заходи в мою комнату без разрешения, Леночка, – говорит мать, пряча глаза. – У взрослых бывают… взрослые игры». А через неделю она слышит из-за той же двери крики. Не страсти – боли. И стоит, парализованная, не в силах войти. Не в силах помочь.

Елена резко тряхнула головой, отгоняя непрошеное воспоминание. Профессиональная деформация – анализировать свою травму в контексте ситуации с пациентом. Неуместно. Непродуктивно.

Она поднялась на третий этаж. Дверь в студию Кирилла была незаперта – первый тревожный знак. Мгновение поколебавшись между профессиональной этикой («Ты нарушаешь его личное пространство») и врачебным долгом («Если он в опасности, ты обязана помочь»), Елена толкнула дверь.

– Кирилл?

Запах ударил сразу – скипидар, краска и тонкий металлический привкус, от которого язык невольно прижался к нёбу. Кровь. Профессиональный опыт (два года интернатуры в травматологии) и личный (окровавленные салфетки, которые она прятала от матери после визитов отчима в её комнату) не позволяли ошибиться.

Елена включила свет. Студия представляла собой воплощение контролируемого хаоса. Опрокинутый стол, разбросанные кисти, разлитые краски – это могло выглядеть как следы борьбы, но было что-то методичное в этом беспорядке. Вещи не просто разбросаны, а расположены в определённой геометрии. Ритуальной геометрии.

По периметру комнаты были расставлены новые картины, которых она раньше не видела. Елена подошла к первой: обнажённая фигура в позе эмбриона, окружённая кругом из символов. При ближайшем рассмотрении она заметила странные детали – слишком анатомически точные мускулы, словно кожа фигуры была прозрачной, и неестественные, вертикальные зрачки, как у рептилии. В психотерапии такие образы часто ассоциировались с диссоциативными расстройствами – попыткой изобразить «иного» внутри себя.

«Регрессивная защита с элементами атавистической трансформации», – автоматически отметила профессиональная часть её сознания, пока эмоциональная регистрировала нарастающее чувство тревоги.