Галактический консул: Гребень волны. Гнездо феникса

Ертаулов уже не сидел букой, а счастливо улыбался, победно поглядывая на слегка опешившего Кратова. Он был доволен произведенным впечатлением, как если бы сам был причастен к сценарию разворачивавшегося вокруг них и, в общем-то, главным образом для них действа.

Над пустым пятачком, огороженным кольцевой стойкой, вспучился пузырь белого дыма. Он заструился к потолку, растекся по нему, скрыл от глаз. В колебаниях дымного столба зародился некий ритм, будто там внутри прятался кто-то живой. «Гляди, гляди», – зашептал Стас. Сквозь кипящее марево явственно проступали очертания огромного тела. С каждым мигом они все больше обретали плоть…

Посреди зала на задних ногах стоял чудовищный белый слон. Впрочем, клыки были явно позаимствованы у мамонта. Слон сворачивал хобот в тугое кольцо и затем вскидывал под самый потолок. Топтался на месте, приплясывал, раскачивал лобастой головой, мотал просторными ушами, в одно из которых была вдета серьга с изумрудом невероятных размеров. С каждым ударом табла слон менял цвет, становясь последовательно розовым, голубым и лиловым.

«Вон там, в углу!» – не унимался Стас.

Костя обернулся. Никаких шпангоутов, бимсов и комингсов не было и в помине. Вдоль стен недвижно и грозно высились древние статуи. Многоглавые, многоликие, с воздетыми в давно утративших смысл жестах десятками рук. В это сонмище, перекочевавшее сюда откуда-нибудь из Махабалипурама, каким-то образом затесался птицемордый Гор. Глаза статуй жили. С божественным равнодушием они блуждали по залу, похожему на захваченный нечистой силой храм.

– Ничего, – согласился Костя. – Умеют. – Он уже опомнился и даже слегка заскучал от голографических фантасмагорий. – А как здесь насчет шашлыка по-орбитальному?

– Тебе бы только есть! – отмахнулся Ертаулов. – Отдыхай, любуйся… Ты только вдумайся: под нами сотни километров пустоты до ближайшей тверди, а мы сидим и наблюдаем за танцами слона в пантеоне. Тут тебе и природа, тут тебе и искусство.

– Вдумался, – произнес Кратов после недолгой паузы. – И нашел твои рассуждения странными. Во-первых, под нами не пустота, а газовая оболочка. Между прочим, ты в ней родился и привык существовать с максимальным удобством. Во-вторых, в природе розовых слонов не бывает. Особенно с серьгами. В-третьих, искусство – это Махабалипурам. А ресторан «Ангел-Эхо» – это совсем другое понятие. Я не хочу, чтобы Мадонна Литта мне подмигивала, когда я стану поедать свой шашлык. Уж лучше я поеду в Эрмитаж и буду стоять возле нее всю ночь, раскрыв рот.

– Ты положительно невыносим, – сказал Ертаулов. – Тебе кто-нибудь говорил об этом раньше?

– Да ну тебя, – обиделся Костя.

Он постучал пальцем по краешку стола, и перед ним высветилось меню фирменных блюд. Шашлыка по-орбитальному там не обнаружилось. Зато присутствовали «курица в собственном соку, в корочке и со специями» и «уопирккамтзипхи пикантный с орехами». Накануне отлета Костя рисковать не стал и заказал с детства любимую курицу. Из обычного же набора яств, какой был доступен в любом уголке вселенной, где есть стандартный пищеблок с программным управлением, он затребовал салат из маслин, мороженое «ананас в кокосе» и кувшин вишневого сауэра.

– А мне нравится, – упрямо объявил Ертаулов.

Кратов покосился на пятачок. Слона уже не было. На его месте сидела огромная, как Кинг-Конг, макака и чесала макушку указательным пальцем. Потом извлекла прямо из пустоты банан и принялась поедать его.

– Мне тоже, – сказал Костя.

Из туманной пелены вынырнул самодвижущийся сервировочный столик – несуразно большой цветок тюльпана с плотно сомкнутыми лепестками. На каждом лепестке было написано: «Миша Винярский – лучший друг звездоходов». Поравнявшись с Кратовым, столик затормозил и распустился. Деловито зашевелились лапки-тычинки, хватая и расставляя блюда, чашки, кувшин и все, что полагалось. Костя вздохнул и стал было прикидывать состояние личного счета, где хранилась еще какая-то небольшая сумма в энектах – «энергетических эквивалентах трудовых затрат», но вовремя прочел на ближнем лепестке уведомление: «За вас платит Корпус Астронавтов».

Стас повел носом, оторвался от созерцания обезьяньих манипуляций с бананами и выстучал себе меню.

– Вот, – Костя указал ему на «уопирккамтзипхи». – Настоятельно рекомендую.

– Это даже не выговорить, – сказал Ертаулов с сомнением.

– Зато когда выучишь это слово наизусть, – промолвил Костя мечтательно, – и сумеешь оттарабанить его без запинки, то вкус его покажется тебе просто божественным!

– Я не понял, вкус блюда или слова?

– Это безразлично… А кто такой Миша Винярский?

– Хозяин этого заведения. Славный парень. Ему под девяносто, и он еще помнит старую Одессу. Я вас познакомлю при случае.

Ресторан понемногу заполнялся посетителями. Это были сменные инженеры, диспетчеры, члены экипажей вновь прибывших кораблей и те, кто тоже решил скоротать последнюю ночь перед стартом в таверне. В дремотную, усыпляющую мелодию, которая не прерывалась ни на миг, незаметно вплетались мажорные интонации, вступали новые инструменты. Тонко и весело пропела музыкальную фразу виолина, нервно задышал саксофон, тренькнуло умело расстроенное пианино.

– Вот и мастер, – радостно сообщил Ертаулов.

У входа в зал стоял Пазур и с желчной миной озирался. Казалось, он сейчас плюнет себе под ноги и уйдет. Вместо этого Олег Иванович сделал кому-то приветственный жест и пошел через весь ресторан – быстро и целеустремленно. Туман перед ним закручивался в воронки.

Ертаулов с озадаченным видом сидел над большим деревянным блюдом, на котором горкой лежала оранжевая пузырящаяся масса. Из нее торчали стебельки зеленой, явно дикорастущей травки.

– Ты, специалист по изящной словесности, – сказал Стас, шевеля над блюдом растопыренными пальцами. – Чем хотя бы ЭТО берут?

– Уж не собрался ли ты ЭТО сожрать?! – изумился Костя. – Вандал! Теперь мне понятны твои восторги по поводу пошлых статуй и пляшущих слоников. Тебе бы только есть… ЭТИМ любуются, варвар ты, мысленно повторяя про себя его название!

– Там же где-то должны быть орехи, – пробормотал Стас, заглядывая сбоку.

– Вот эта травка и есть орех, – пояснил Костя. – Только совсем-совсем юный. Первый росток. Да будет тебе известно, язычник, что уопир… пхи… тзи… что это – аналог нашей земной икебана, существующий у буколических племен звездной системы Нивам-Нинам. В ресторане его подают потому, что пища бывает не только телесная, но и духовная.

– Что ж здесь пикантного, умник? – прищурился Ертаулов.

– Любование есть процесс, – сказал Кратов. – И в нем участвует не только сам любующийся, но и все окружающие. Они наблюдают, как ты обхаживаешь эту кучу. Весьма пикантное зрелище.

– Был бы это кремовый торт, – с тоской произнес Ертаулов. – Уж я бы нашел ему применение.

– Простите, здесь свободно? – прозвучал над ними знакомый уже певучий голос.

5

Ертаулов, как водится, отреагировал первым. Он прекратил обнюхивать экзотическое яство и вскочил на ноги, едва не опрокинув кресло. Костя тоже встал, машинально одергивая куртку.

– Экипаж мини-трампа «пятьсот-пятьсот» к вашим услугам, – отрапортовал он весело и тут же приумолк.

Рашида была в тонком темно-пурпурном трико и просторном красном свитере, что, разумеется, являлось вопиющим нарушением устава. Мастер объявил полетную готовность. Следовательно, носить надлежало исключительно форму. Кратов как старший по судовой иерархии должен был немедленно напомнить об этом и потребовать исполнения устава. Рашида, конечно же, об этом знала и теперь с любопытством наблюдала за его реакцией.

– Прошу, – сдержанно сказал Костя, слегка отодвигая пустое кресло.

Рашида села, не отрывая сияющих своих глаз от Кратова. Тому было не по себе. Разумеется, он думал о ней и в глубине души надеялся на такую встречу. И вот встреча состоялась. Рашида в этом наряде прекрасна сверх всякой меры. Она ждет, что он скажет, и сама готова заговорить. Но радости нет и в помине. Вместо нее – состояние нелепой подавленности. Хочется под любым предлогом встать и уйти. Неужели все оттого, что юная и, вполне вероятно, слегка взбалмошная особа решила пренебречь уставом во имя красоты? И при этом не подумала, в какое трудное положение ставит своих коллег… Да, мастер может застать ее в компании Кратова и Ертаулова. Обоим навигаторам перепадет по очередному взысканию, что при разборе полета и вынесении оценки обернется штрафными баллами. Неприятно…

«Неужели я так робею перед мастером? – сердито подумал Костя. – Да нет же! С какой стати? Тогда что за чертовщина творится со мной с самого утра?!» Он нахмурился и покосился на друга.

Стас был в своей стихии. Он кипел энергией и лучился довольством. Он даже позабыл про свои злоключения с фирменным блюдом.

А Рашида все так же испытующе глядела на Кратова.

– Я бы хотела, – сказала она медленно, – чтобы мы говорили друг дружке «ты».

– Вот кстати! – обрадовался Стас. – Рашуля, не знаешь ли ты, что у нас в голубом контейнере?

– Я не задумывалась над этим, – пожала плечами Рашида. – Он очень тяжелый и прочный. Возможно, там какие-то хрупкие предметы.

– Богемское стекло! – сказал Ертаулов. – На галактической базе «Антарес» считается хорошим тоном пить соки и компоты из антикварной посуды.

– Что же, – сказала девушка. – Я слышала, что некоторые разумные расы охотно питаются стеклом. И древесиной. Но я не думаю, чтобы мы экспортировали богемское стекло для таких целей.

– Тебе нравится здесь, Рашуля?

– Не очень. У нас дома веселее. Кажется, Костя со мной солидарен.

– Ну почему же, – через силу выдавил Кратов. – Обезьянка была хороша.

– Обезьянки я не видела. Сейчас там черная пантера.

– А вы с ней похожи, – отметил Ертаулов. – Я имею в виду, разумеется, пантеру. С обезьяной у тебя ничего общего.

– Только общие предки, – улыбнулась Рашида. – И любовь к бананам.

– А как насчет хорошей порции… – Стас украдкой заглянул в предусмотрительно высвеченное меню, – уопирккамтзипхи?

– Нет, только не это! – воскликнула Рашида. – Мне дорога еще моя фигура.

– О, дьявол, – озабоченно сказал Ертаулов. – Лишний вес мне тоже ни к чему.

– Все наоборот, – сказала девушка. – Хитрость заключается в несоответствии калорийности и объема. Набиваешь себе желудок этой пеной. Создается иллюзия сытости. Приятная сонливая мечтательность, полное удовлетворение… А питательность практически нулевая. В результате быстро и жутко худеешь. Зачем мне худеть? – она закинула ногу на ногу и ладонью провела по тугому бедру. – Я в хорошей форме.

– Главное – быть в хорошей форме, как считал капитан Крюк из сказки про Питера Пэна, – объявил Стас, сопроводив ее движение взглядом.

– Ты правильно поступил, что заказал это блюдо, – похвалила Рашида. – Как раз вовремя. Иначе в самый ответственный момент ты можешь не вписаться в собственный скафандр. А вот Костя, по-моему, просто в отличной форме. Уж поверь мне, у меня глаз наметанный.

– Еще бы! – хмыкнул Стас. – Не стану же я, как он, по четыре часа ежедневно гробить на тренажеры. Да еще по нескольку раз в неделю напяливать нелепый белый балахон, чтобы затем со всего маху швырять себе подобных на грубую и жесткую циновку. Выламывать им конечности, душить и самому получать от них той же монетой…

– Костя, что он имеет в виду? – спросила Рашида изумленно.

– Классическое дзюдо, – буркнул Кратов.

– Я предпочитаю плавание, – сказал Ертаулов. – Никакого насилия. А эффект приблизительно тот же. В пространстве, понятное дело, с бассейнами непросто, особенно на реликтовых базах вроде этой. Вот на больших галактических комплексах, говорят, есть даже километровые дорожки… Так вот, я подбросил здешним ребятам идею плавания в невесомости. Безо всякой воды. Залезаешь в пустой, хорошо загерметизированный док. Отстыкуешь его от базы с ее искусственной гравитацией. Надеваешь ласты на руки и ноги – и плавай себе вдоль и поперек, отталкиваясь от воздуха! Можно даже соревнования устраивать. Или игры.

– Ты не пионер, – сказала Рашида. – В Галактике давно уже играют в аэрополо.

– Жаль, – Стас прикинулся огорченным. – Куда ни сунься – все уже придумано, все открыто. А ты как сохраняешь свою форму?

– Танцами, – ответила девушка. – Между прочим, танцы в невесомости – ни с чем не сравнимое зрелище. Или гравибалет. Наша Адриатика – его родина. Прозрачное море, синее небо, зеленые кроны в белых цветах – и танцевальное действо в трех измерениях!

– Послушай, – сказал Стас. – Милан Зоравица кем тебе приходится?

– Отцом. Ты слышал о нем? Наконец-то среди космических волков нашелся хотя бы один, кто знает имя величайшего танцовщика и балетмейстера Восточного полушария!

– Странно. Почему же ты не двинулась по его стопам?

– Мы совершенно разные люди! Для него танец – способ существования, а жест заменяет речь. К своим семидесяти восьми он иногда с трудом находит нужное слово, чтобы выразить простую мысль, и в нетерпении танцует ее. Представляете: танцует лежа, сидя за столом, читая! Я так не умею. Я не понимаю его языка, он не понимает моего. Но мы живем в одном доме, любим друг друга, и это побуждает нас искать способ общения. Отец всерьез надеется превратить движение и жест в третью сигнальную систему. Или в четвертую, если телепатией овладеют все, а не единицы. Я имею в виду трансляцию мыслей, а не чтение эмоционального фона, которому, кажется, учат не только в Звездной разведке, но уже и в обычных лицеях… Кто знает – может быть, он своего добьется. Во всяком случае, у него есть и учение и ученики.

– Все равно странно, – повторил Ертаулов. – Что тебе нужно в Галактике? Что ты там потеряла? Тяжелая работа, смертельный риск. Там, знаешь ли, гибнут, а чаще попросту исчезают без следа. Кому будет лучше, если такая красивая женщина, как ты, растает в этой черной прорве? Танцовщицей на тебя смотрели бы миллиарды глаз, тобой любовались бы все. А не только трое мужиков из экипажа «гиппогрифа», двоим из которых, похоже, вообще нет дела до твоей красоты…

– Но тебе-то есть до нее дело? – спросила Рашида и вдруг порывисто подалась вперед всем телом, придвинув смуглое лицо с огромными сияющими глазами к Ертаулову.

От неожиданности Стас отшатнулся. Спустя мгновение он опомнился, смущенно рассмеялся, сгоняя с лица бледность.

– Пантера, – сказал он. – Твое место не в космосе, а в джунглях. В заповеднике дикой природы.

– Все мы дикая еще природа, – убежденно произнесла Рашида. – Разуму только чудится, что он правит человеком. На самом деле древние инстинкты просто позволяют ему это до поры. Чем больше позволено ра зуму, тем сильнее инстинкты. Они знают свою мощь, уверены в ней и помнят, что в любой момент могут отодвинуть разум, как шторку, и самолично явиться на сцену. А паническая демонстрация силы по поводу и без повода – всегда признак слабости.

– Ну вот, опять мне перепало, – констатировал Стас. – Почему виноват Костя, а достается мне? Кто меня пожалеет?

– О, так ты еще и в жалости нуждаешься! – притворно удивилась Рашида.

– Я ошибся, – сказал Ертаулов. – Никакая ты не пантера. На самом деле ты кобра. Ждешь, когда бесхитростная и потому беззащитная жертва раскроется, и тогда уже разишь без промаха своим ядовитым жалом. В самое уязвимое место и наповал.

– Это сильный комплимент, – отметила Рашида. – «Позвольте заметить вам, что игра ваша сильна…» Спасибо, Стас. Точно и тонко, не ждала от тебя. Высший класс: оскорбление, вуалирующее комплимент. Ты почти реабилитирован. Еще чуть-чуть, и я прощу тебе все недостатки.

– А что тогда будет? – заинтересованно спросил Стас.

– Тогда мы с тобой потанцуем.

– Ма-а-ало… Второй, что ты молчишь? – Стас толкнул Кратова локтем. – Члена твоего экипажа лупят почем зря, а ты меланхолично жуешь травку, будто слоновая черепаха кокосовую пальму! Где твои знаменитые ирония и сарказм? Где твои изысканные «хокку» и «сэдока» на все случаи жизни? Эта кобра из «Солнца и комет» меня заклевала. Я слышал, существуют звери, нечувствительные к змеиному яду…

– Угу, – откликнулся Костя. – Ежи и свиньи.

– И танки, – прибавил Стас. – Что с тобой нынче?!

– Я не понимаю, – сказала Рашида. – Причем здесь танк? Насколько мне, инженер-навигатору, известно, это резервуар для транспортировки жидкостей. Ты намекаешь на то, что Костя похож на резервуар, доверху наполненный противоядием?

– Паршиво у вас там, в «Солнце и кометах», с преподаванием истории, – мстительно объявил Ертаулов. – Да будет коллеге известно, что танком именовалась бронированная боевая машина на гусеничном ходу. Не путать с японскими пятистишиями «танка», коих Костя большой ценитель… В нее садят из пушки, а она прет себе и даже не чихает. А потом давит гусеницами эту пушку. Со всем расчетом. Ну же, Второй, захлопни люк, прогрей мотор и пошевели гусеницами!

– Действуй, танк, – сказала Рашида низким, хрипловатым голосом, прожигая Кратова насквозь дьявольскими бесстыдными глазищами. – Раздави маленькую хрупкую змейку… если угонишься.

– Устал я от ваших зоологизмов, – произнес Костя. – Пантеры, змеи, танки… Обезьяна эта кретинская с дурацким бананом.

– Допустим, на пятачке уже медведь, – вставил Ертаулов. – Даже два.

– Неважно. Я пришел сюда поесть, и я это сделаю. А вы как хотите. Мне завтра в рейс. Между прочим, вам тоже.

Костя замолчал. Понял, что вот-вот наговорит глупостей. Вместо этого он с ожесточением принялся разделывать курицу, похрустывающую золотой корочкой.

– Второй, следует ли это понимать как приказ поскорее закончить трапезу и отправляться на отдых? – смиренно осведомился Ертаулов.

Кратов обернулся. В просветах между струй радужного марева он увидел Пазура. Тот сидел совсем неподалеку от них в нетривиальной компании: с двумя бородачами и одним бритоголовым. В центре столика красовались две черные бутыли «Клико». Все, кроме мастера, были в обычных костюмах, а бритоголовый даже при галстуке в форме пышного банта. Бородачи походили друг на друга, как близнецы – оба крупные, курчавые. Может быть, они и на самом деле были братьями. Пазур, улыбаясь – зрелище довольно неожиданное, – рассказывал что-то весьма забавное. Странная компания оживленно реагировала на его слова и временами даже взрывалась хохотом.

– Не следует это никак понимать, – пробормотал Костя. – Я же сказал: как хотите. Только не мешайте мне съесть мою курицу.

– Не волнуйся, друг, – улыбнулся Стас. – Я убью каждого, кто посягнет на твою курицу. Запомните все: курица в зубах моего друга священна.

– Ну вот все и разъяснилось, – сказала Рашида. – Маленькая кобра – недостойный объект для могучего танка. Ему бы крепостную стену в пятьдесят кирпичей толщиной.

– Неуд, Рашуленька, – сказал Ертаулов. – По истории тебе неуд! Танки – это из эпохи мировых войн. Средневековье тут ни при чем.

– Милый Стасик, – сказала девушка. – Ты обречен рядом с Костей. Тебе вечно будут перепадать все шишки, что предназначены ему. Он же в броне, а ты уязвим. Что толку стрелять по танку? Тебя же и ранит рикошетом. Разумнее сразу метить в доступную цель… Знаешь, кто ты? Маленький глупый мангуст, который изо всех сил притворяется бесстрашным охотником на кобр. И прыгает-то он хорошо, и зубки-то у него белые да острые. А вот умения защищаться нападая и нападать защищаясь он пока не накопил. Подожди немного, маленький мангуст. Твое время еще не пришло. Когда-нибудь ты победишь всех змей в округе. Если раньше не наткнешься сам по глупости на ядовитый зуб. Не торопись с атакой…

– Но ведь маленькая кобра тоже не обременена опытом, – осторожно предположил Ертаулов.

– Даже если так – даже если тебе хочется, чтобы было так, – зубы у маленькой кобры ядовиты от рождения.

– И что же теперь делать маленькому глупому мангусту?

– Потанцевать с маленькой коброй. Оба притворятся, что у них все серьезно, что они большие мастера боевых действий. И никто не будет знать, что это лишь притворство. Кроме них самих. Да еще могучего танка, грозы жареных куриц.

– Учти, дочь великого танцовщика, – сказал Ертаулов. – «Голубые Сатурны» вовсе не так неуклюжи, как мнится «Солнцу и кометам»!

Он встал, протягивая руку девушке. Та ленивым, тягучим движением подала, а скорее – подарила ему свою ладонь. Их пальцы переплелись. А затем Рашида выскользнула из кресла, будто язык алого пламени, тяжелые пряди ее волос смазали Стаса по лицу. «Прощай, Второй, – застонал Ертаулов. – Звездоходы погибают, но не сдаются!..» Они исчезли за стеной дыма.

Кратов неожиданно испытал глубочайшее облегчение. Словно стопудовая ноша свалилась с плеч.

С ним уже бывало такое. Три года назад, когда весь курс проходил адаптацию к перегрузкам.

Во времена первых робких напрыгов человека в космос перегрузки были самым обычным делом. Управление гравитацией поставило на них крест, все фазы полета проходили при обычной, земной силе тяжести – разумеется, если экипажу по какой-то причине не хотелось острых ощущений. На планетах-гигантах, если кому-то взбредала фантазия туда соваться, использовались гравикомпенсаторы. Но звездоход должен быть готов ко всему. Теоретически – на практике такого еще ни разу не случалось – гравикомы могли отказать. А отказ техники для звездохода не повод к отступлению…

Когда Костя выполз из имитационной камеры после первого сеанса, слепой, глухой и отупевший, он внезапно почувствовал, что взлетает. Земля больше не удерживала его! Он судорожно вцепился в чью-то протянутую руку, чтобы его ненароком не унесло под потолок. «Пятикратка, – сказал кто-то рядом. – Ты сейчас весил полтонны. Как хорошо упитанная горилла». – «Вот жалко-то зверушек, – пробормотал Костя набрякшими губами. – И как они только себя таскают всю жизнь?..» – «Еще шутит, – отметил невидимый собеседник. – Молодец. Будет толк».

И теперь, с уходом Рашиды, он будто заново родился на свет. К нему мигом подкатил аппетит, пошловатые голографические миражи больше не раздражали до подкожного зуда. Косте стало хорошо и покойно. И в то же время чуточку не по себе.

Потому что он вынужден был признать: именно прекрасная Рашида повинна в его угнетенном состоянии!

6

– Добрый вечер, Второй, – услышал Костя над самым ухом.

Он поспешно отодвинул блюдо и засуетился, чтобы выбраться из-за стола и приветствовать мастера, как полагается по уставу.

Пазур поморщился и жестом отмел его позывы громко и внятно доложить, что экипаж жив, здоров, весел и развлекается на всю катушку.

– Угомонись, – сказал он. – В тавернах все равны, и капитаны, и матросы. – Это прозвучало, как строка из старинной, забытой всеми песни. Быть может, так оно и было. – Не очень-то мне по нраву торчать перед тобой с задранной головой и узнавать то, что я и сам вижу. Хотя, не скрою, любопытно наблюдать твою приверженность уставам, которые уже лет этак двести тлеют и все никак не могут окончательно рассыпаться в прах.

– Как же без устава? – спросил Костя недоумевающе. – А дисциплина?

– Очень даже распрекрасно без устава, – промолвил Пазур, наливая себе в пустовавший бокал темно-красного сауэра. – Как это делалось в старину: сел на метлу и полетел… Что есть устав? Свод ветхозаветных правил, среди которых ярчайший перл – табель о рангах. Экзотика, антураж. В юности всем хочется познать точную меру своим достоинствам. Расставить все по ступенечкам: ты лучше бегаешь, зато я лучше прыгаю, а бегать непременно научусь… Устав сообщает полную определенность. Сразу видно, кого следует выслушивать со всевозможным почтением, а кого можно и пошпынять. Достаточно лишь бросить взгляд на регалии. Ясно, чего ты уже достиг, а до чего тянуться и тянуться. Устав – как летная форма, как нагрудные знаки, с которыми вы и во сне не разлучаетесь. Масса декорума, минимум целесообразности. Наши корабли, наш опыт, мы сами давно переросли все эти регламенты… – Пазур вдруг сморщился еще сильнее против обыкновенного и с негодованием поглядел на бокал в своей руке. – Что за кислятину ты пьешь, Второй?! Пощади свой желудок перед полетом!

Костя стиснул зубы и опустил глаза, чтобы не рассмеяться.

– О чем я? – спросил Пазур, брезгливо отпихнув недопитый сауэр. – Так вот, об уставах. Табель о рангах – вещь, конечно, приятная. В молодости каждая новая ступенька вверх отзывается сладостным щекотом под мышками у собственного тщеславия. Но… ты, наверное, пока не знаешь, а если знаешь, то не веришь, что это неизбежно… однажды наступает момент, когда делается абсолютно неважно, кого же ты сумел обогнать, а кто там еще маячит впереди. На смену беготне за успехами заступают иные ценности. Ты перестаешь накапливать и начинаешь отдавать. Как сверхновая… Вместо самосовершенствования – обычная работа. В меру умения и сил.

– Но ведь чем больше я накопил, – сказал Кратов, – тем больше могу отдать. Если я не достиг совершенства в своем деле, кому я буду нужен?

– Совершенствуйся сколько влезет, на здоровье, – усмехнулся Пазур. – Только успей отдать. Некоторые, между прочим, не успевали. Что проку от их успехов? Даром истраченная жизнь, жаль таких. Вот если бы каждый мог знать свой день и час, когда хватит разбегаться и пора взлетать! Но у человека нет для этого приборов, как у самого паршивого блимпа. Блимп знает, когда взлетать. Наверное, сверхновая знает, когда взрываться. А человек не знает. Колеблются где-то чаши весов: на одной то, что взял себе, на другой – то, что успел отдать. А ты их не видишь… Но ты не переживай, Второй. Ошибки бывают редко. Чему-то мы все же научились как разумный вид за те немногие годы, когда вразумились. – Пазур помолчал, разглядывая Кратова выпуклыми стеклянистыми глазами. – Должно быть, я не слишком внятно доношу до тебя вселенскую мудрость?