Долина Зерпентштайн

– Ганс, это я, – услышал он в ответ шёпот Бернара.

В ночной тиши этот шёпот звучал как полная противоположность этой долине, её трагическому летаргическому сну. Здесь даже ветер оставил попытки расшевелить ветви застывших в забытьи елей. Снег не скрипел, не шелестела позёмка. Единственным признаком жизни был пар от дыхания двух первопроходцев.

– Что ты, сатир побери, забыл в моей палатке?! – возмутился книжник, стряхивая с себя остатки сна.

– Я пришёл спать, – невозмутимо ответил полуэльф. – Вместе теплее.

– Спать? – переспросил Ганс.

Спросонья значения слов доходили до эрудита медленно, как будто сами едва держались на ногах. Но чем явственнее оформлялось в голове чародея понимание происходящего, тем сильнее его глаза вылезали из орбит.

– Нет! Это исключено, – наконец выдавил из себя потревоженный книжник.

– Уверен? – не сдавался Бернар. – Холод могильный, а ты вон и так простыл.

Как бы в подтверждение слов юного следопыта снаружи в палатку медленно вползала стужа. Тоненький шерстяной спальник, купленный Гансом ещё на этой седмице, казался сейчас бесполезной простынкой. К холоду примешивался какой-то едва уловимый сладковатый аромат.

– Чем это пахнет? – принюхался Ганс.

– А чем-то пахнет? – насторожился Бернар, оглядываясь. Вокруг молчал лес, погружённый в ночной мрак. – Я ничего не чую…

– От тебя пахнет, – ответил эрудит, размышляя. – Что-то сладкое. Что-то южное, эльфийское. С кислинкой.

– А, должно быть, мой о-дэ-кюлон. Цитрон и кремовая лаванда – весенние ноты! Я подумал, он будет как раз ко времени. Не нравится такое, да?

– Вовсе нет… Вернее, да, совсем не нравится! – поспешил Ганс поправить себя. – Слишком сладкий. И с кислинкой. Я против.

– Ты против сладости? Или против кислинки? Или против эльфийских ле-амбрэ в целом? – Бернар шептал тихо-тихо, чтобы не беспокоить остальных.

– Я против этих эльфийских разговоров в целом! – выпалил напряжённый Ганс. – Я хочу спокойно спать в одиночестве!

– Ой, я и не думал с тобой болтать всю ночь! – изумился Бернар с лёгкой обидой в голосе. – С чего ты это взял?

– А зачем этот эльфийский запах?

– Так я всегда ношу о-дэ-кюлон. Поход – это не повод превращаться в гоблина. Особенно если ты древний люд. – Бернар нарочито шмыгнул носом. – Ладно, нет – значит нет. Пойду греться к Ниссе и этому… Чиктапфчхи.

Сам не понимая почему, Ганс почувствовал острое желание оправдаться, но, пока он подбирал слова, юный следопыт уже ушёл. Ещё котелок или два эрудит мысленно излагал сам себе доводы о том, как следует достойному мужу ухаживать за собой, и даже что-то отвечал на них с позиции Бернара – пока природа не взяла своё и магус снова не провалился в сон. Гансу снилась матушка – такая же бледная и черноволосая, как и он сам. Она вышивала, изредка поглядывая на сына и улыбаясь уголками рта. Ганс играл ей на скрипке цвета жгучей страсти. Инструмент был велик маленькому мальчику – едва помещался под мышкой, а короткая рука еле дотягивалась до грифа, чтобы зажать тугую струну. Пальцы болели, юный музыкант то и дело сбивался, скрипка при этом душераздирающе взвизгивала. Мелкий бесёнок – с клочковатой спутанной шерстью, огромными ушами, миниатюрными рожками и длинными узловатыми пальцами – поправлял его. Левый глаз странного гувернёра был затянут бельмом, зато правым он вращал буквально во все стороны, ни на чём не задерживая взгляда.

Сон этот не на шутку встревожил Ганса, несмотря на то что в нём никто не плакал, никто никого не обвивал и не душил. Ганс вспомнил, что этот сон ему уже снился – так давно, что он позабыл об этом. Если быть точным, сны о матушке не посещали Ганса с тех самых пор, как приказал долго жить его отец, риттер Олаф Глабер, граф фон Аскенгласс. То есть, получается, больше дюжины лет.

Бернар, напротив, спал беспокойно. Он слышал плач младенца, доносящийся с реки. Под этот плач змеи выползали из леса и обвивали Бернара. Он лежал в шипящем копошащемся клубке, и дышать становилось всё труднее.

Нисса во сне прибилась к пушистому бельчонку, и дальше они так и спали в обнимку. Но и им приснились змеи и плач младенца.

Вмятина и Зубило не нуждались во сне. Они всю ночь смотрели по сторонам, охраняя покой своих спутников. Благо что Вмятина мог смотреть сразу во все стороны, не поворачиваясь.

Только если пристально вглядываться, можно было заметить, как тут и там от теней деревьев отделялись полупрозрачные собачьи силуэты. Теневые псы разевали зубастые пасти, вываливали длинные языки и следили за лагерем немигающими жёлтыми глазами.

Глава, знакомящая нас с солью Бергхоф и её трагической судьбой

Акмэ учит нас, что лучшая трагедия по своему составу должна воспроизводить страшные и вызывающие сострадание события. Потому фабула трагедии представляет переход от счастья к несчастью – не вследствие преступности, но вследствие роковой ошибки смертного скорее лучшего, чем худшего.

«Поэтика», Бертольд Контрактус, ок. 1200 г. Людской эпохи

Плач младенца, друзья мои! Что может заставить ребёнка плакать морозной ночью в горах? Конечно, дитю только дай повод – оно тут же начнёт голосить. Но если родитель находится рядом с малышом, то как может он не утешить его, не накормить, не убаюкать? Если младенец орёт дурниной всю ночь, значит, он остался один. Повторюсь: морозной ночью в горах. Где люди ни с того ни с сего превращаются в камень и где из-за деревьев к вам тянутся хищные тени. Может, ребёнок в опасности? А может, опасен он сам?

Утро снова было ясным и морозным. Видимо, не менялись здесь не только времена года, но и вообще погода. Ночью даже в набитых гусиным пухом спальниках первопроходцы не могли спастись от хищного холода.

Бернар проснулся от того, что мочевой пузырь бунтовал, требуя свободы от гнёта травяного тия. Голова гудела, как колокол, призывающий стражу разогнать беспорядки. Но юноша долго не мог шевельнуть даже пальцем, как будто бунтовщики в его теле захватили все магистраты.

Наконец, вернув какой-никакой контроль, Бернар встал. Голова закружилась, ноги были ватными. Скорчив гримасу, какая обычно появляется на его лице после знатной попойки, Бернар кое-как натянул сапоги и неуклюже выбрался из своей палатки. Протирая глаза одной рукой и развязывая штаны другой, он удалился на несколько шагов, чтобы справить нужду в ближайший сугроб. Мощная струя ударила по снегу, проделав в нём узкую глубокую ямочку.

– Может, вы соизволите отойти в кусты? – раздался вдруг сонный, но строгий голос Ганса из ближайшей палатки.

– Да ладно, чего ты! – хохотнул Бернар, дёрнувшись от испуга. – Я уже ж…

Однако Ганс продолжал серьёзным и, можно сказать, озлобленным тоном:

– Весьма неприятно просыпаться от звука мужских утренних выделений у тебя над ухом.

Полуэльф тяжело вздохнул, прерываясь, и медленно потопал прочь от лагеря.

– Ладно, если тебе так неприятно… Знаешь, Ганс, при такой брезгливости ты маловато следишь за собой…

– При чём здесь это? – сердито удивился эрудит. – У меня есть дела поважнее, чем прихорашиваться перед зеркалом. А просыпаться от того, что рядом кто-то справляет нужду, – такое, знаешь ли, неприятно любому, вне зависимости от его облика, костюма, привычек и…

Эту часть бубнёжа Бернар за хрустом снега под сапогами не расслышал. Удаляясь от лагеря к кустам, он и не заметил, как нарушил круг из соли, которую вечером рассыпал Ганс. Наконец ему ничего не мешало расслабиться… Повалил густой пар. Полуэльф прикрыл глаза от удовольствия и не видел, как буквально в паре шагов от него из-под ели высунулась чёрная собачья морда.

Она пряталась в длиннющих утренних тенях, внимательно смотрела на Бернара, принюхивалась…

– Да что с этим людом такое? – пробормотал полуэльф, заканчивая свои дела и возвращаясь в лагерь. Пора было готовить чечевичную кашу на завтрак. Какое счастье, что у Вмятины был кипяток!

В ожидании завтрака первопроходцы бурно обсуждали утреннее происшествие и делились друг с другом снами – конечно, удивительным казалось то, что всем приснилось одно и то же. Ганс, правда, умолчал о том, что ему приснилась матушка.

Подробно разобрав и переосмыслив сон о змеях и плачущем ребёнке, первопроходцы пришли к выводу, что надо бы поскорее поесть и пойти дальше. Однако каша ещё только начала вариться…

– Нисса, скажи, что за чудесный травяной сбор? – спросил Бернар, добавляя в котелок с лениво бурлящей чечевичной похлёбкой сушёную морковь и щепотку шалфея для амбре. – Он и вправду отлично согревает. Какое-то знахарское колдовство, да?

– Нет, никакой перверсии, конечно, – усмехнулась гнома, явно польщённая. – Моё собственное изобретение. Секрет в узелках Дюпюитрэна, но поверь, ты не хочешь знать подробностей. Однако, должна признать, обычно он не так хорош… Твой стеклянный тийник удивительно раскрывает вкус!

– Ценнейшее в походе свойство… – буркнул Ганс саркастически. Он сел поближе к костру, снова пытаясь согреться: за ночь люд окончательно продрог.

– Да, мама говорила, что он волшебный, – мягко и немного грустно улыбнулся полуэльф, пробуя похлёбку. – А ещё он очень долго держит тепло. Это вот вчерашняя заварка, между прочим!

– Ого! Такая перверсия куда полезнее дюжины никчёмных книг, – брякнул эрудит.

– Точно перверсия. – Гнома посерьёзнела и приподняла бровки, пряча их за латунной оправой очков.

Бернар встревожился:

– Перверсия? Он… он опасен? Ты говорила, что колдовство для живых вредно.

– Нет, не… Смотри. – Нисса вынула руки из-под шерстяного плаща, готовясь показать что-то на стоящем рядом тийнике. В отличие от Ганса, она не так уж и замёрзла ночью: видимо, соседство даже с маленькой белкой согревало куда лучше одиночества. – Во-первых, это не колдовство, а первертивный феномен. Во-вторых, реципиентом феномена послужил тийник или даже его стекло, но не тий и уж тем более не ты. Проще говоря, не волнуйся: нет никакой опасности, если, конечно, частью первертивного эффекта не является отравление содержимой жидкости при заложенных магусом условиях…

– Удержи меня Ёрд! – воскликнул Бернар. – Так да или нет? Ничего не понятно!

– Нет… Да, всё в порядке! – успокоила его магесса, рассмеявшись. – Лучше скажи, откуда он у тебя? Это очень дорогая вещица, у первопроходца-подмастерья таких денег точно нет.

– Традиционно такие тийники эльфы дарят своим демизелям, – угрюмо заметил Ганс.

– От мамы, – печально улыбнулся Бернар, игнорируя эрудита. – Единственное, что в наследство осталось. Её любимый тийник.

Вдруг эрудит громко и сочно закашлялся, напугав дремавшего рядом Карла – ворон, закаркав, вспорхнул в воздух и уселся на неподвижного Зубилу.

– Ты в порядке? – встревожился полуэльф. – Не захворал ли?..

– Да хватит уже про людские болезни! – воскликнул Ганс и как следует прочистил горло. – Пусть примут боги твою матушку в Тот мир… Прости за слова про тийник, – сказал он так, словно это приступ кашля заставил его извиниться.

– Пусть примут боги, – повторила Нисса тихо.

– Да, их вместе с папой приняла Иянса́, – кивнул Бернар, отводя грустный взгляд в сторону, словно бы стараясь не омрачать остальным утро.

– Уверена, что так. Удивительно, как этот прекрасный тийник с самого юга, из Фьелля, добрался аж до Магны.

– Мы не из Магны, мы из столицы. Мама выкупила его у старьёвщика много лет назад, и… боги, чего он только не пережил! – Бернар качал головой, рассматривая горные пики, что поднимались из-за елей вокруг.

Золотистый утренний Хютер подкрашивал их склоны: там, где снег мог удержаться, он ослепительно блистал. Но в местах, где склоны обрывались крутыми отвесными скалами, вместо белых покрывал чернел нагой суровый камень.

Считалось, что горы и есть Ёрд. Вот он – холодный, мрачный, красивый. И Бернару казалось, что эти склоны дышат, что это грудь Бога Равновесия вздымается, опускается и шумит ветром… Вот только слишком уж был похож этот звук на дыхание некого зверя. Волк? Нет, пёс.

– Вы тоже это слышите? – пропищал тревожно Чкт-Пфчхи, оторвавшись от фундука. – Собаки дышат…

– Только это эхо, – заметил Бернар. – Эхо от склонов долины.

– Они близко, да? – спросила Нисса, нервно вглядываясь в ели. – Где они?!

– Враг не виден, – безразлично прокомментировал Вмятина.

– Тени всюду, – мрачно заявил Ганс. – Но пока нас защищает круг из соли, они не смогут напасть.

– Да, Нисса, не волнуйся так. – Бернар чуть подвинулся к гноме. – Мы защищены, иначе б они ещё ночью напали, согласись?

– Да, но как же потом…

– Бернар, каша! – пискнул бельчонок.

– Мердэ! – ругнулся кашевар, быстро хватая кусочек рогожи и снимая чёрный медный котелок с огня – каша перекипела и полилась через край. – В принципе, готово, подставляйте миски!

И если Ганс тут же принялся с энтузиазмом за чечевицу с морковью, то гнома продолжала тревожно озираться вокруг, пожёвывая ложку. Бернар решил её отвлечь:

– Нисса, скажи, а ты откуда родом? Постой, не говори, дай угадаю. Ты тоже несколько лет провела в столице… но выросла не в Акерплатце. А в далёкой Цвергии! Я знаю этот ваш говор.

– Ого! – Гнома удивлённо кивнула, признавая талант следопыта в языках и говорах. – Да, я из Цвергии, причём из самого Свартхакка. Но я простых кровей, как, впрочем, и все дворфы.

– Вот, держите ещё сухари и солонину. – Бернар раскрыл для Ганса и Ниссы два свёртка. – Подмороженные, правда… Ну, вы их в суп или тий макайте, да? Кстати, Нисса, а ты росла в барне, верно? У вас там, как и у наших столичных гномов, детей часто в барн сдают?

– Конефно, – кивнула гнома, жуя сухарь и запивая горячим тием. – Думаешь, откуда эта традиция в ваш Акерплатц перекочевала? У нас по-другому и не бывает: всех детей в барн! А здесь, в Княжестве, уже кто как, насколько я поняла. Иногда и сами растят.

– Подождите-ка, – вклинился Чкт, который тоже не отказался от свиной солонины. – Это куда гномы своих детей сдают?

– Разве ты не знаешь? Ты совсем недавно в Княжестве, да? – догадалась тут же алхимица, позабывшая о чьём-то жутком дыхании. – Барн – это дом детей, они в нём живут и учатся, пока не вырастут. А родители их лишь навещают, когда время есть. Вот мама моя – мастер горных дел, старший инженер на медном руднике, а папа – мастер торговой гильдии, постоянно мотается на поверхность. Зачем им время на меня и братьев тратить? Лучше поручить это барнуру или барне, няням то есть… О, Бернар, похлёбка расчудесная! Шалфей и розмарин? Очень кстати.

– Как-то сурово у вас с детьми обходятся, – нахмурился бельчонок.

– Не знаю, детство у меня очень весёлое было! И барны всегда у нас были, это основа любой коммуны – высвобождает руки.

– Да и мало ли чего с родителями случится? – поддержал Ниссу Бернар, дуя на ложку с горячей похлёбкой. – Детей нельзя бросать, как им самим-то… Мне нравится эта гномья предусмотрительность и забота о своих. Не случайно они в Княжестве сейчас, можно сказать, у руля.

– Бернар, должен признаться, – начал Ганс донельзя серьёзным тоном, – но я требую добавки. Похлёбка вышла что надо.

– Ты уже справился? Конечно, давай миску, – усмехнулся кашевар, забирая у эрудита тёмную тисовую плошку.

– Меж тем замечу, – продолжал истианец, – что всё-таки древнелюдская культура также предусматривает заботу о сиротах. Орфелинаты, которые повсеместно устраивают при храмах, впервые появились ещё в Людскую эпоху! Ведь и тогда грешно было выставить ребёнка на улицу. Он там погибнет, а какой бог его душу в Тот мир примет? Так что цверговы барны – это в Княжестве скорее дополнение к орфелинатам. И только для цвергов, хочу заметить.

– Держи. – Бернар отдал ему вторую порцию. – Да, если со стороны смотреть, особенно если ты из знати, то кажется, что у сирот всё отлично. Но есть много подводных камней. В орфелинаты берут только маленьких совсем… а я, например, осиротел подростком. – Полуэльф помрачнел. – И некому было помочь, пришлось расти на улице. А был бы гномом – другое дело. Сызмальства жил бы в барне, как Нисса. И родители после… меня бы просто навещать перестали.

– Сочувствую… – тихо сказала дворфиня, но полуэльф, улыбнувшись, махнул рукой и вздохнул. – А кем были твои родители, Бернар? Дай я тоже угадаю! Ты любопытный экземпляр. Уши у тебя людские, но усы с бородой не растут вовсе. Лицом ты эльф, но повыше и поплечистее. И волосы на ногах и руках я заметила. Однако Бернар – эльфийское ведь имя. Ты наполовину эльф, наполовину люд, верно?

– Да, так уж вышло. Мама была из богатой эльфийской семьи, из баронства[27]… И ей пришлось уйти оттуда ради отца. Она стала учительницей фехтования. И меня научила. А отец из людей, мастер-стеклодув. – Бернар кивнул на свой синий тийник.

– А-а-а… – протянула Нисса, догадавшись. – Но ты же сказал, что…

– Не, это не его работа, конечно. Он не был кудесником. Хотя тоже очень красивую посуду делал, работал с гномами. Даже они признавали его талант!

Вдруг раздался собачий вой – далёкий, эхом отражённый от горных склонов. Нисса подскочила на месте.

– Тш-ш-ш! – поднял Бернар ладонь, скрывая собственный испуг. – Это эхо, они далеко, где-то в долине…

– М-да! – поёжилась гнома. – Куда меня всё-таки занесло… Бернар, спасибо, я в порядке.

– А чего чечевицу тогда не ешь? – укорил её тот.

– Да я наелась, ты чего. Порции как для эльфов накладываешь! – Нисса нервно усмехнулась. – Мне троекратно меньше нужно, чем тебе или Гансу.

– Вот чёрт, – посетовал Бернар, глядя в котелок. – И для кого готовил столько? Думал ведь, на пятерых. Одна маленькая гнома, другой – бельчонок, завтракающий тремя орехами. А Вмятина вовсе ж не ест!

– Зато припасов точно хватит, – попыталась ободрить его Нисса. – Было бы кому их тратить.

– Между прочим, ты хорошо разбираешься в полукровках, – похвалил Бернар собеседницу, стараясь сменить тему.

– А то, я ж патоморбистка!

– Если ты родом аж из Свартхакка, что ты делаешь тогда в Княжестве? – продолжил расспрашивать Бернар. – Я слышал, у вас схолум ничуть не хуже Акерецкого. – Тут полуэльф поднёс ко рту ладонь, как бы закрываясь от Ганса. – А вернее, гораздо лучше!

Стоит здесь заметить, что соперничество меж Акерецким схолумом, основанным ещё древними людьми, и Свартхацким имело легендарную многовековую историю, в которой, конечно, первенство всегда удерживали гномы.

– Конечно, – рассмеялась Нисса. – Но я начала обучение в Ятрейе, а в гильдиях принято, чтобы подмастерье не сидел в своём городе, а путешествовал по миру и набирался познаний у самых разных мастеров. Вот дьофуль меня и дёрнул рвануть аж в Акерплатц! Здесь зато все народы собраны и полукровок много – широчайшая практика. Папа меня предупреждал, что ехать далеко… Но я поняла, что он имел в виду, только на втором месяце дороги!

Пока говорила, Нисса машинально поглаживала фибулу, которой заколола плащ. Она сделала её сама, когда ещё только училась в схолуме. За основу гнома взяла настоящий цветок. Отец, навещая дочурку, привозил ей разные травы с поверхности, цветы и мхи, что не встречались в подгорье, а она сушила их и делала гербарии. Этот маковый цветок алхимица залила прозрачной луровой смолой и вставила в бронзовую оправу – вышел изящный символ Ятрейи, гильдии лекарей и коновалов.

– Кстати, – Ганс отдал Бернару пустую тисовую миску, – традиция, обязывающая путешествовать по миру, присутствовала в древнелюдской культуре испокон веков. Собственно, мой новый статус – странствующий лектор – корнями уходит в незапамятные времена, когда люди говорили ещё на первой аркане… Кстати, Нисса, а почему Акерплатц, а не Рорбах?

Сам Ганс никогда не был в Рорбахе, но слышал о Рорском монастыре и Архиве жизни – крупнейшем собрании книг по вивономии. И, разумеется, не раз пил знаменитый рорский сидр, сваренный из яблок, выращенных местными друидами.

– Хороший вопрос. В Рорском монастыре прекрасные магусы агрономии и сад, богатый редкими экземплярами, это так. И Архив жизни, конечно же. Но мне хочется получать знания, не только страницы переворачивая, знаешь ли…

– Вы доели, – неожиданно перебил её Вмятина. – Какие задачи остались перед отправкой в путь?

– Никаких! – признал Бернар. – Мы сейчас договорим, соберёмся и пойдём, хорошо? Сложно сразу после завтрака вставать.

– Хорошо, – прогудела машина. – Я заправлюсь углём и соберу лагерь.

Вмятина открыл свой внушительный рюкзак, перепачканный сажей – он был доверху набит каменным углём, – раскрыл топку в своём тулове и принялся горстями забрасывать в неё топливо.

– Ты гениален, – пробормотала Нисса, заворожённая этим зрелищем, и закусила губу. Но взяла себя в руки и продолжила: – Так вот. Я ищу знания не только в книгах, Ганс, и уж тем более не в устаревших фолиантах. В столице я вступила в местную Ятрейю и устроилась работать в хютерианскую лечебницу для нищих. Вот где лучшая коллекция интересных мне экземпляров! Я ж патоморбистка. А степень магуса я получала, не отрываясь от дела – важнее ведь не твой статус, а результат.

Бернар уже пожалел о вопросе про магический схолум и попробовал сменить тему:

– А почему ты отказалась от всего этого и пошла в первопроходцы? Ты же мастерица столичной Ятрейи! К таким весь бомонд ходит и серебро горстями носит. Наверняка по два рихта в день получится брать.

– Я и не отказывалась. Я в Магну из столицы по делу одному приехала, а тут твоя гильдия предложила этот заказ. Мне очень нужны полтысячи рихтов именно сейчас. Я хочу в одно предприятие вложиться.

– Предприятие? – Бернар заинтересованно придвинулся поближе. Он старался не подать виду, что только что заметил чёрную собачью морду, высунувшуюся из-под ели неподалёку. – Я жажду подробностей!

И Нисса принялась рассказывать. Её зелёные глаза заблестели, голос стал громче. Гнома загибала пальцы на левой руке, перечисляя страшные болезни, одолевающие акерецких бюргеров:

– Смотри. По столице часто гуляют поветрия: скарлатина, желтуха синюшная, эффлювиа вульгариа или даже кровавая немочь. А моровая язва? Редко, но бывает. И вот все магнаты, обермейстеры, вельможи и прочая знать готовы золотом платить за чумного патоморбиста, что действительно может спасти от миазмов.

– Только вспоминают они об этом поздновато, – кивнул Бернар со знанием дела.

– Именно что поздновато! А поветрия толком не изучены, ими как бы бедняки страдают, да? И знаешь, кто ещё?

– Люди?

– Нет. То есть да! Но люди почти вымерли, это неинтересно. Ой, прости!

– Нет-нет, ты права, – печально признал Бернар. – Папа ведь от хвори и умер. Твои столичные коллеги, кстати, не помогли, ничего толком не поняли. Он несколько лет страдал. Вспышки ярости непонятные, мигрень страшная. Они сказали, что это чисто людское, что-то в голове… Камень, что ли?

– В столице почти нет патоморбистов из людей, – заметил Ганс. – Одни гномы да эльфы. Они часто такими отговорками прикрывают свою некомпетентность.

– Да, может быть, – кивнула Нисса. – Но людей, увы, слишком мало, чтобы их изучать. А вот кого много – так это орков! Ну, гоблинов городских.

– Подожди, а разве у них не свои собственные болячки?.. – удивился Бернар.

– Вот! Именно! – воскликнула Нисса, восторженно жестикулируя, будто они её свадьбу обсуждали. – Какие-то миазмы с орков на нас, реттов, не переносятся, а какие-то – да. И никто не знает, какие, как, почему! Они живут в трущобах, в грязи, лапы свои не моют вовсе – там цветёт и благоухает любая патоморбия, понимаешь? Если мы докажем, что кровавая немочь идёт от орков, если мы докажем, что научились с ней бороться, нам знаешь сколько сам Акертинг заплатит? Лишь бы мы выгнали немочь из города.

– Ого, какое предприятие, – поражался Бернар, то и дело поглядывая за Ниссино плечо. Теперь псов было двое. Они таились в тенях, выжидали, следили. Хорошо, что соляной круг их не пускал.

– Я так и кудесницей Ятрейи стану! Ха! Самой молодой за семьсот лет!

– Так, а пятьсот рихтов-то тебе зачем?

– Мы с коллегами задумали гешефт: с каждого по шестьсот серебряных – и он в доле. Я не успеваю накопить, а потом шанса не будет. Мы устроим в столице первую лечебницу для орков!

На этих словах Ганс аж поперхнулся тием.

– Откуда у этих грюнхаутов деньги на лечение возьмутся? Они же чернь, совсем нищие…

– Она будет бесплатной! – Глаза гномы горели священным эрудицким пламенем.

– Валетудинарий? – удивился фон Аскенгласс.

– Вале… Это что за заклинание? – переспросил Бернар.

– Не все незнакомые тебе слова связаны с магией, – проворчал Ганс. – Многие бесплатные лечебницы были основаны людскими кайзерами в качестве жертвы Хютеру – они и назывались валетудинариями. Но в них никогда не пускали грюнхаутов! Неужели Хютер теперь и зеленокожих спасает?