Весна100

Победителем будет проигравший.

Не тот, кто терпел и, позже всех слёг,

Или – вдохнув полной грудью пакет рано – сдох,

Ведь сама игра – это глупость.

Я не боюсь смерти, я боюсь играть в жизнь.

Где товары: пот, слёзы и кровь бегунов,

Завёрнутые в упаковки.

Само участие в марафоне как высшая честь,

И валюта есть время по итогам кругов,

За вычетом любой остановки…

Потому выходные как сладостный приз,

А главная цель – это пенсия.

Дожить до жизни, вот так сюр-приз,

На котором кончается песня.

Оттого так хочу уверовать в Бога -

Иметь силу покорно терпеть этот свет.

Что жизнь будет там, а тут лишь дорога.

Уж сколько веков люди жрут этот бред?

Ведь страшно признать, что потом пустота,

И тот миг света, что жизнь нам дала,

Был потрачен на гонку за данностью.

Нет ничего более жалкого,

Чем вера в загробную жизнь.

Нет ничего более гадкого,

Слов время имущих: вертись…

Для жизни, состоящей из лишений –

Конкурсанта –

Нет ничего посредственней,

Таланта.

Нет ничего противнее

Труда,

Нет ничего угрюмее

Утра,

Нет ничего желаннее

Выходных,

Нет ничего страшнее

Остальных,

Нет ничего…

Помню, что рассказывал я стих с выражением и даже живыми эмоциями. Когда закончил, сразу подумал, что трезвым я бы его точно полностью не вспомнил. Я осмотрелся. Вокруг собралось несколько зевак и охранник галереи. Я заметил, как он бежал в мою сторону после второго куплета. Видать, через камеры обнаружил, как какой-то, явно пьяный, парень лезет на пьедестал, и уже мчался стянуть меня за уши, но, увидев, что я лишь читаю стихи, он невольно опешил и просто стал слушать вместе с остальными.

Я спрыгнул с постамента и подошёл к Ире.

– Они аплодируют тебе, – с улыбкой на лице сказала она.

– Это не важно, главное, что ты услышала.

– Красиво, правда. Но я ожидала что-то более… Жизнеутверждающее? Ты говорил про спасение…

– Так и есть. Мы с тобой не будем «конкурсантами».

Эти слова заставили Иру призадуматься немного, после чего она продолжила:

– А кем мы будем? Бомжами?

– Я же не говорю, что нужно отринуть всё и идти бродяжничать. Смысл в том, что мы можем стремиться к полному и единоличному контролю над собственными жизнями. Без давления от общества и времени. Спешить-то некуда, жизнь безумно длинная.

– И через что ты достигнешь подобного контроля?

– Через отрицание.

– И что ты собираешься отрицать? Стандартные человеческие цели?

– Ну да. Они один хуй не принесут мне никакой радости. А так хотя бы и негативных аспектов не будет.

– Ты правда считаешь, что это лучший вариант?

– Я думаю, что это единственное, что нам остаётся.

У Иры странным образом загорелись глаза, и она обняла меня, затем мы поцеловались. Удивительно, но я почему-то совсем не помню, каким он был, тот поцелуй. После него Ира уткнулась лицом мне в плечо. Я стоял неподвижно, обнимая её, и смотрел на фонарь, на фоне света которого сыпались снежинки. Помню, что я словно потерялся тогда, в том моменте. До меня лишь отголоском донеслись слова Иры:

– Спасибо, что рассказал мне это…

***

Мы с ребятами продолжали сидеть на лавочке, когда к нам подошёл наш с Глебом одноклассник Леонид. На нём была неизменная, опрятная, синяя рубашка, поверх которой была не застёгнутая чёрная куртка:

– Всем добрый день, – поздоровался он.

– Вы пришли раньше положенного, Леонид, – Сёма сказал это с крайне довольным выражением на лице, – Вы наконец проявили непунктуальность?

Леонид, не меняясь в лице, достал телефон из кармана и, не глядя, показал нам включённый экран со временем:

– Нет, Семён, я пришёл ровно через час после того, как получил Ваше сообщение.

Глеб ухмыльнулся и мерзко хихикнул, в то время как Сёма, с искренне доброй улыбкой, продолжал смотреть на Леонида:

– Блядь, Леонид, какой Вы затянутый… – наконец изрёк он.

По лицу Леонида было видно, что он счёл это за комплимент.

– Что вы тут обсуждаете?

– Да вот, – начал Глеб, – этот мудак никак не может вспомнить, как он погулял с девушкой.

– Да помню я… Просто немного залип, прокручивая тот день у себя в голове, – я сделал пару глотков энергетика и наклонил голову набок, – да нечего рассказывать. Погуляли, посидели в Светлом Дворе, попили пива. Я немного перебрал и начал рассказывать ей стихи. Потом мы поцеловались.

– Нихуя себе, так ты у нас, оказывается, романтик, – сказал Глеб и разразился хохотом.

– Так а чё ж ты тогда на неделю слился? – с недоумением спросил Сёма.

– Действительно, – поддержал вопрос Леонид.

– После той встречи мы стали меньше переписываться. Потом дела всякие, шёпот Вселенной снова начал слышать, навязчивые мысли.

– Да какие дела, – не унимался Глеб, – скитаться по городу?

– Глеб… – Леонид деликатно попытался притормозить друга.

– Не ну а что? Дела по дому не занимают столько времени. А на уроки он уже давно хуй забил.

– Зачем же Вы так, – Леонид осадил друга, – умению чела делать уроки в последний момент и при этом прилично учиться, можно только позавидовать.

– Так я и завидую, блядь! – выкрикнул Глеб и, заметив, как Леонид с Сёмой залились смехом, вспылил ещё больше, – Чё вы ржёте? Я, значит, как еблан, каждый день до середины ночи должен корпеть над уроками, чтобы утром в школе видеть, как этот конч на переменах быстро всё пишет?

– Это прокатывает со всем, кроме математики, – я поправил друга, – там понимать надо.

– Ты от силы делаешь три номера из двадцати…

– Да, но вдумчиво. Я решаю, пока не пойму принцип. А дальше уже не интересно…

– Ебать ты вундеркинд! – когда Глеб это выкрикнул, перебив меня, я, невольно, и сам рассмеялся вместе с ребятами, – Три номера он решил и понял математику, я хуею…

Я довольно часто смеялся и даже сам иногда шутил. Было очень трудно объяснить друзьям, что смех – это не эмоция, а непроизвольная реакция. И шутить можно, даже если тебе самому не смешно со сказанного. Главное, понимать принцип того, что веселит окружающих. На самом деле это правило распространяется не только на юмор. Во всех сферах коммуникации, когда нет чувств, важно понимать принцип и знать, что ожидают услышать. К этому привыкаешь, и общению это не мешает, единственное что, ощущение искусственности проникает во все разговоры, мешая наслаждаться ими.

– А хули вы Леониду энергос не взяли? – Глеб нашёл себе новую тему для недовольства.

– Мы написали ему, пока были в магазине, но он не смог определиться, какой взять. После и вовсе сообщил, что ему не надо, – ответил Сёма.

– Так взяли бы его любимый.

– У меня нет любимого энергетика, – вмешался Леонид.

Спустя час мы уже сидели в Светлом Дворе, где нашли удобное место. Там была скамейка, напротив которой располагалась искорёженная металлоконструкция, служившая в прошлом элементом детской площадки. Леонид с Глебом разместились на скамейке и обсуждали проект Глеба. Леонид, помимо того, что хорошо разбирался как в математике, так и в физике, был очень дотошным человеком, а потому задавал вопросы о каждой мелочи. Глеб с удовольствием отвечал. Было заметно, как он радовался толковому слушателю. Мы с Сёмой в это время сидели на перекладинах металлоконструкции, изредка вкидывая шутки в общую дискуссию.

– Всем привет! – к нам неожиданно подбежал Егор.

Он, как всегда, опоздал, но мы нисколько этому не смутились. И даже не потому, что Егор всегда опаздывал. У нас у всех было особое отношение к Егору. Было в нём нечто неописуемо светлое и позитивное настолько, что даже мне показалось, что мир вокруг стал живее, когда он появился.

– О, а вот и вторая творческая личность, – улыбнувшись, сказал Глеб, – твой мрачный коллега вчера, оказывается, выступление давал, – он кивнул в мою сторону.

– Ух ты! Серьёзно? – было видно, что Егор искренне поверил в сильно преувеличенные слова Глеба.

– Да, – продолжил Глеб, – нам это унылое уёбище не даёт стихи почитать, зато своей пассии читает их за милую душу.

Егор засмеялся после слов Глеба, хотя сам он никогда не матерился. Порой нам казалось, что Егор видит в нас просто забавных клоунов, а потому тусуется с нами. Разумеется, это было не так, ведь Егор действительно хороший человек. Но, даже если бы это оказалось правдой, мы всё равно были бы рады его обществу.

– Чел, это правда мило, – отойдя от смеха, сказал Егор.

Я улыбнулся Егору, после чего перевёл взгляд на Глеба:

– Слушай, ты б не пиздел про творческих личностей, сам ведь один из нас.

– Что? – сказанное мною ввело Глеба в ступор настолько, что он даже не смог огрызнуться в ответ.

– Ну да, ты ведь приводишь придуманное в реальность. Воплощаешь идею в жизнь. Учитывая, что твой проект – это не бытовая вещь и не обязаловка, то это смело можно назвать креативным процессом, а тебя, соответственно, творцом.

– Чёт ты распизделся, дружище, – Глеб нервно вытер нос, – не записывай меня в ваши круги.

Ребята быстро смекнули, к чему я клоню, а потому тоже стали доводить Глеба:

– Ну ты ведь изобретаешь, – Сёма в характерном ему саркастическом тоне обратился к Глебу, – что это, если не творчество?

– В самом деле, – подхватил Леонид, – Ваша деятельность – это тоже про созидание.

– Творчество – это стихи и рисунки, как у этих двоих, – Глеб показал на меня с Егором, – а я наукой занимаюсь…

– Глеб, я правда не вижу принципиальной разницы, и мне искренне нравится видеть, как ты творишь! – даже Егор ехидно нам подыграл.

Осмотрев наши довольные лица, Глеб медленно наклонил голову:

– Ну вы и суки…

Мы с ребятами захихикали. Редко подворачивалась возможность как-то задеть Глеба, а, учитывая его циничный нрав и бестактность, поводов Глеб давал предостаточно.

– А если серьёзно, почему Вы так принципиально разделяете науку и творчество? – поинтересовался Леонид.

– Потому что в науке я вижу некую точность, а в изобретениях – конкретный конечный результат, который приносит пользу. Есть лампочка. Лампочка светит. А чёрный квадрат – он нахуя?

– Разные творческие произведения несут в себе разную ценность… – начал я, но Глеб меня перебил.

– Да, но их ценность субъективна. А лампочками пользуются все. Вот толку, что ты рисовал какой-то пейзаж год, если человеку может понравиться не он, а чёрный квадрат?

– Главное, что искусство – это самовыражение, – Егор решил свести спор на нет, но вмешался Сёма.

– Главное – это посыл. Разве нет?

Мы ещё долго дискутировали. Помню, у меня в голове возник интересный вопрос для Егора, но, когда я его сформулировал, тема разговора уже сменилась, а потому я его быстро забыл.

В тот день мы до самой ночи просидели в светлом дворе и общались. Ребятам было весело, а мне комфортно в их обществе. Я закуривал уже последнюю сигарету из пачки, когда ко мне на перекладину залез Глеб. Когда я повернул к нему голову, то с удивлением обнаружил, что он очень встревоженно на меня смотрит, протягивая включённый телефон.

99

Моросило. Был лёгкий ветер. Мы стояли рядом с невысоким клёном на территории университета. Вход сюда был свободным, а потому это стало нашим укромным местом со множеством вариантов, чтобы посидеть: лестницы, бортики, скамейки. Всё это разнообразие было переплетено паутиной тропинок, мощённых потрескавшимися бетонными плитами, между которыми проросла трава.

Невишк, даже весной, это неопределённость. Было достаточно тепло и свежо, чтобы находиться на улице без куртки, но при этом деревья и кусты были абсолютно голыми. С приходом весны белое небо никуда не делось, продолжая давить одним лишь фактом своего существования. Казалось, оно в любой момент готово было рухнуть нам на головы, похоронив Невишк в непроницаемом тумане и окончательно раздавив волю его обитателей.

– Главный Герой, – Ира обратилась ко мне, – ты опять залип?

Вопрос заставил меня собраться с мыслями. Действительно, я бездумно глядел в одну точку, куда-то между скамейкой и стволом клёна. Понятия не имею, сколько времени я так простоял. Я перевёл свой взгляд на Иру. Она была в опрятной белой рубашке с коротким рукавом и строгой чёрной юбке до колен. У неё были однотонные, волнистые, русые волосы, которые спадали ей на плечи и спину. В какой-то момент она поправила свои волосы, и я увидел её тонкое и гладкое запястье. На нём больше не зияли порезы.

– Видимо, – я вновь отвёл глаза в сторону, – ты что-то говорила?

– В классе все считают тебя странным. И я беспокоюсь за тебя.

Я посмотрел на Иру. В её глазах читалась неуверенность и даже какая-то обида.

– Ты беспокоишься за меня или тебя беспокоит, что о тебе подумают другие, увидев нас вместе?

Ира на мгновение опустила голову, после чего вновь посмотрела на меня:

– Меня беспокоит и то и другое.

Я отвернулся. Её ответ меня не устроил. Мне было, конечно, всё равно, будет она за меня волноваться или нет, но я не принимал общественное мнение как сколь-либо значимый фактор:

– Поэтому твоё мнение о моих стихах изменилось? Потому что все сказали, что я долбоёб?

– Никто так не говорил…

– Ты понимаешь, что я имею в виду.

Ира повернулась на месте и стала смотреть куда-то вдаль, вместе со мной. Я всем телом ощутил её чужеродность в этом действии. Я не видел её взгляд, но чувствовал его. Он был точным, сфокусированным. Было понятно, что она не просто смотрит, а что-то видит.

– И да, и нет, – спокойно сказала она, – нет, потому что я вижу, что одноклассники не поняли, о чём они. Они не знают твоих переживаний и что ты вкладываешь в строки. А да, потому что… – Ира посмотрела на меня, – а да, потому что я понимаю, о чём они.

Я продолжил безмолвно стоять. Мне были безразличны её слова, но не от какого-то раздутого самомнения или упрямства, ибо подобных черт у меня не было. Мне просто было всё безразлично.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «Литрес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на Литрес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.