Похищенная девушка

– Но разве вы не хотите присутствовать при том, как мисс Кейн осматривает… услышать… – выпалил Грант, в кои-то веки утративший самообладание, очевидно, от удивления.

– Боже мой, еще не хватало! – Слегка нахмурив брови, она разгладила черный халат. – Люди научились расщеплять невидимые атомы, – проворчала она, – а вот материал, который не мнется, до сих пор изобрести не смогли. Я ничуть не сомневаюсь, – добавила она, – что мисс Кейн узнает чердак. По правде говоря, я была бы безмерно удивлена, если бы она его не узнала.

Старуха двинулась к двери, а значит, и к девочке, и в глазах последней вдруг вспыхнуло странное выражение. На лице мелькнула тревога. Служащая полиции шагнула вперед. Миссис Шарп спокойно продолжала путь, но остановилась не более чем в ярде от девочки, лицом к лицу с нею. Целых пять секунд она молча и с интересом разглядывала лицо девочки.

– Мы досадно мало знакомы, а уже, оказывается, наносим друг другу побои, – наконец сказала старушка. – Надеюсь, прежде чем все закончится, я сумею узнать вас поближе, мисс Кейн. – Она повернулась к Роберту и отвесила поклон. – До свидания, мистер Блэр. Надеюсь, вы и дальше продолжите считать нас достойным объектом своего любопытства. – И, не обращая внимания на остальных, она вышла за дверь, которую открыл перед ней Хэллам.

Когда она ушла, в комнате повисло ощущение некоего разочарования. Против воли Роберт испытал восхищение пожилой дамой. Не так-то просто было отвлечь внимание присутствующих от оскорбленной героини.

– Мисс Шарп, вы не против, если мисс Кейн осмотрит части дома, важные для этого дела? – спросил Грант.

– Конечно. Но прежде я хочу вам кое-что сказать. Я хотела сказать это еще до того, как вы привели мисс Кейн. Я рада, что мисс Кейн здесь, чтобы это услышать. Так вот. Я никогда в жизни не видела эту девушку. Никогда и ни при каких обстоятельствах ее не подвозила. Ни я, ни моя мать никогда не приводили ее в этот дом и не удерживали ее здесь против воли. Надеюсь, я выразилась достаточно ясно?

– Вполне, мисс Шарп. Мы понимаем, что вы полностью отрицаете показания девочки.

– Полностью. От начала и до конца. Итак, пройдемте на кухню?

Глава 3

Вместе с Робертом и Марион Шарп Грант и девочка отправились осматривать дом, тогда как Хэллам и служащая полиции ждали их в гостиной. Кухню девочка действительно узнала. После этого они поднялись по лестнице до первого пролета. Роберт сказал:

– Мисс Кейн говорила, что до второго пролета какое-то твердое покрытие, но здесь тот же ковер, что и ниже.

– Только до поворота, – ответила Марион. – Там, где все видно. Дальше простой половичок. Викторианская экономия. В наши дни, если вы бедны, вы покупаете дешевую ковровую дорожку и застилаете ею всю лестницу. Но в те времена мнение соседей имело куда больший вес. Поэтому видимое глазу пространство застилали хорошим, дорогим ковром, а дальше ничего не было.

Девочка оказалась права и насчет третьего пролета. Ведущие на чердак ступени остались и вовсе без покрытия.

Чердак, имеющий столь большое значение, представлял собой квадратную комнатку с низким потолком, с трех сторон косым, повторяющим форму шиферной крыши. Свет проникал лишь через круглое окошко, выходящее на фасад. Листы шифера спускались от окошка к низкому белому парапету. Рама делила окно на четыре части, одну из которых рассекала заметная трещина. Окно, видимо, никогда не открывалось.

Мебели на чердаке не было. Пустота показалась Роберту неестественной. Здесь можно было бы оборудовать удобный и легкодоступный склад.

– Тут все было забито, когда мы сюда переехали, – сказала Марион будто в ответ на размышления Роберта. – Но поняв, что нам придется обходиться без горничной, мы избавились от лишнего.

Грант вопросительно взглянул на девочку.

– Кровать стояла вон в том углу, – сказала та, указывая на дальний угол. – Рядом был деревянный комод. А в этом углу, за дверью, было три пустые сумки для путешествий – два чемодана и дорожный сундук с плоской крышкой. Был еще стул, но она его унесла после того, как я пыталась разбить окно. – Девочка говорила о Марион с таким равнодушием, словно той здесь не было. – Вот где я пыталась разбить это стекло.

Роберту показалось, будто трещина на стекле появилась не несколько недель назад, а гораздо раньше, но отрицать, что она там есть, было невозможно.

Грант прошел в дальний угол и наклонился, чтобы осмотреть голый пол, хотя рассматривать его вблизи было не обязательно. Даже от двери, где стоял Роберт, видны были следы, оставленные колесиками на ножках кровати.

– Кровать была, – сказала Марион. – Как раз от нее, среди прочего, мы избавились.

– Что вы с ней сделали?

– Дайте подумать. Ох, мы отдали ее жене рабочего на молочной ферме «Стейплз». Старший мальчик вырос, чтобы делить комнату с остальными детьми, и мать разместила его в мезонине. Мы у них покупаем молочные продукты. Отсюда «Стейплз» не видно, но он находится всего через четыре поля от нас, за холмом.

– Где вы держите пустые чемоданы, мисс Шарп? У вас есть еще чулан?

Марион впервые замялась.

– У нас есть большой квадратный сундук с плоской крышкой, но мама хранит в нем свои вещи. Когда мы унаследовали «Франчайз», в спальне, которую заняла мама, стоял очень ценный старинный комод. Мы его продали и вместо него стали пользоваться сундуком. Мама покрывает его ситцевой накидкой. Свои чемоданы я храню в шкафу на площадке второго этажа.

– Мисс Кейн, вы помните, как выглядели чемоданы?

– О да. Один был из коричневой кожи с такими, знаете, медными штучками на углах, а второй – матерчатый в полоску, как у американцев.

Что ж, весьма детальное описание.

Грант еще некоторое время внимательно осматривал комнатку, изучил вид из окна, затем повернулся к двери.

– Можно увидеть чемоданы в шкафу? – спросил он Марион.

– Конечно, – ответила она с несчастным видом.

На первом пролете она открыла дверцу шкафа и отошла, чтобы дать инспектору взглянуть. Также посторонившись, Роберт заметил на лице девочки выражение триумфа. Его поразило, как сильно это выражение изменило ее спокойное, почти детское лицо. В нем было нечто дикое, примитивное и жестокое, совершенно не уместное на лице скромной школьницы, бывшей отрадой своих опекунов и наставников.

В шкафу хранились стопки постельного белья, а на полу стояли четыре чемодана. Два раскладных – фибровый и из сыромятной кожи; а два других – из коричневой кожи, с металлическими углами, и квадратная матерчатая шляпная коробка с узором из широких разноцветных полос.

– Это те чемоданы? – спросил Грант.

– Да, – ответила девочка. – Вон те два.

– Сегодня я больше не стану беспокоить мать, – сказала Марион с внезапным раздражением. – Готова признать, что сундук в ее комнате большой и с плоской крышкой. Он стоит там уже три года, и за это время его никуда не выносили.

– Очень хорошо, мисс Шарп. А теперь, пожалуйста, покажите гараж.

Позади дома, в бывшей конюшне, давным-давно переоборудованной в гараж, маленькая группа принялась рассматривать старый, видавший виды серый автомобиль. Грант зачитал описание, данное девочкой во время допроса. Оно было весьма точным; впрочем, подумал Блэр, оно вполне подошло бы тысячам других автомобилей, встречающихся на британских дорогах. Не очень-то веская улика.

– «Одно колесо не такого оттенка, как остальные, будто бы оно от другой машины. Это другое колесо было спереди и обращено ко мне, когда машина остановилась», – закончил Грант.

В наступившем молчании все четверо посмотрели на переднее колесо, отличавшееся от других более темным оттенком. Казалось, сказать больше нечего.

– Благодарю вас, мисс Шарп, – произнес наконец Грант, закрыв и убрав блокнот. – Вы были очень любезны, и я весьма признателен вам за помощь. Я ведь смогу связаться с вами по телефону в ближайшие дни, если мне снова понадобится с вами побеседовать?

– Да, инспектор. Мы не собираемся никуда уезжать.

Если Грант и заметил, как быстро она все поняла, то виду не подал.

Он поручил девочку служащей полиции, и они быстро ушли. Затем откланялись и Грант с Хэлламом. Последний по-прежнему выглядел так, словно ему стыдно за вторжение.

Марион проводила их до передней, оставив Блэра в гостиной. Вернулась она с подносом, на котором стояла бутылка хереса и стаканы.

– На ужин не приглашаю, – сказала она, опуская поднос и разливая вино, – отчасти потому, что «ужин» у нас – это всякая мелочь, мало похожая на то, к чему вы привыкли. (Вы знали, что обеды и ужины вашей тетушки славятся по всему Милфорду? Даже я о них слышала.) Ну, а отчасти потому, что… как сказала мама, Бродмур не по вашей части.

– Кстати об этом, – сказал Роберт. – Вы осознаете, что у девочки перед вами огромное преимущество? Я имею в виду ее показания. Она может описать практически любой предмет в вашем доме, и, если он обнаруживается там, где она сказала, это свидетельствует в ее пользу. Если же нет, то вам это не поможет; это лишь означает, что вы, вероятно, избавились от данного предмета. Допустим, если бы в шкафу не нашлось чемоданов, она могла бы сказать, что вы их выбросили, поскольку они стояли на чердаке и она могла их описать.

– Но она действительно описала их, хотя никогда не видела.

– Она описала два чемодана, не так ли? Будь у вас четыре одинаковых чемодана, у нее был бы один шанс из пяти угадать правильно. Но поскольку у вас чемоданы разные и все самые обыкновенные, шансы у нее были почти равные.

Он взял стакан хереса, который она поставила перед ним, отхлебнул и с изумлением обнаружил, что вино просто великолепно. Марион слегка улыбнулась:

– Мы экономим, но не на вине.

Роберт едва заметно покраснел. Неужели его удивление было так заметно?

– Но как насчет колеса? Откуда она о нем знала? Да и вообще все это невероятно. Откуда она знала мою мать, меня, даже то, как выглядит наш дом? Ворота у нас всегда закрыты. Даже если бы она их открыла – хотя не могу себе представить, как бы она вдруг очутилась на нашей пустынной дороге, – но если б она их все-таки открыла, она бы ничего не узнала о нас с матерью.

– А не могла она подружиться с вашей горничной или садовником?

– У нас никогда не было садовника, на участке ничего не растет, кроме травы. А горничную мы уже год не держим. Только вот раз в неделю приходит девушка с фермы и помогает убирать дом.

Роберт с сочувствием заметил, что в доме таких размеров трудно обходиться без прислуги.

– Да, но мне помогают две вещи. Домовитой меня не назовешь, но иметь собственное жилище так чудесно, что я готова мириться с любыми трудностями. Старый мистер Кроул приходился моему отцу двоюродным братом, но мы с ним не были знакомы. Много лет мы с мамой жили в пансионе в Кенсингтоне. – Уголки ее губ дрогнули в кривой усмешке. – Можете себе представить, как маму там любили! – Улыбка исчезла. – Отец умер, когда я была совсем маленькой. Он был из тех оптимистов, кто всегда рассчитывает завтра разбогатеть. Однажды он обнаружил, что после всех его спекуляций у нас не осталось денег даже на хлеб, и покончил с собой, оставив маму справляться с последствиями в одиночестве.

Роберт подумал, что это в некоторой степени объясняет характер миссис Шарп.

– Я ничему не обучалась, пришлось хвататься за любую работу. Только не за домашнюю – терпеть не могу домоводство, – а так служила во всяких женских лавчонках, которых в Кенсингтоне пруд пруди. Абажуры, цветы, всякие побрякушки, организация турпоездок. Когда умер старый мистер Кроул, я работала в чайной. Знаете, есть такие кафе, где по утрам собираются дамы и сплетничают. Знаю, трудновато.

– Что трудновато?

– Представить меня среди чайных чашек.

Роберт, не привыкший к тому, чтобы его мысли читали – тетушка Лин не была способна следовать за чьим-либо ходом мысли, даже если ей подробно все разъясняли, – почувствовал себя смущенным. Но Марион продолжала, не обращая на него внимания.

– Только мы ощутили себя в безопасности, как дома, и тут случилось такое.

Впервые после того, как она попросила его о помощи, у Роберта возникло горячее желание оказать ей поддержку.

– И все потому, что девчонке понадобилось алиби, – сказал он. – Надо бы узнать об этой Бетти Кейн побольше.

– Могу сказать одно. Она чрезмерно сексуальна.

– Это женское чутье?

– Нет. Я не слишком женственна, и чутья у меня нет. Но я ни разу не встречала никого – ни мужчину, ни женщину – с таким цветом глаз, кто не был бы слишком чувственным. Темный, непрозрачный цвет, своего рода поблекший синий – непременно об этом свидетельствует.

Роберт снисходительно улыбнулся. Она-то как раз показалась ему весьма женственной.

– И не надо смотреть на меня свысока лишь потому, что это не логика юриста, – прибавила она. – Взгляните на своих знакомых и сами все поймете.

Роберт тут же вспомнил Джеральда Бланта, героя нашумевшего милфордского скандала. У Джеральда как раз темно-синие глаза. У Артура Уоллиса, подручного в кабаке «Белый олень», который выплачивает по три штрафа в неделю. И у… Черт бы побрал эту женщину, она не имеет права делать дурацкие обобщения и при этом оказываться права.

– Интересно бы выяснить, чем она на самом деле занималась весь этот месяц, – сказала Марион. – Я искренне рада, что ее как следует избили. В мире есть по крайней мере один человек, верно оценивший эту девочку. Надеюсь рано или поздно с ним встретиться и пожать ему руку.

– С ним?

– С таким цветом глаз это наверняка «он».

– Что ж, – сказал Роберт, поднимаясь, – я сильно сомневаюсь в том, что Грант захочет доводить дело до суда. Слово девочки против вашего, а весомых доказательств нет ни у одной из сторон. Против вас будет ее подробное заявление, но ведь все улики косвенные. Против нее – явная неправдоподобность всей этой истории. Вряд ли Гранту удастся добиться судебного разбирательства.

– Проблема в том, что не имеет никакого значения, дойдет ли дело до суда или застрянет в папках Скотленд-Ярда. Рано или поздно пойдут слухи. Пока все это не прояснится, нам не будет покоя.

– О, все непременно прояснится, это я вам обещаю. Но думаю, нам следует денек-другой подождать, посмотреть, что собирается предпринять Скотленд-Ярд. У них куда больше возможностей докопаться до истины, чем у нас с вами.

– В устах адвоката это весьма трогательная оценка честности полиции.

– Поверьте, честность, может, и похвальна, но Скотленд-Ярд давно убедился, что она помимо прочего необходима для дела. Им просто невыгодно довольствоваться меньшим.

– Если дойдет до суда, – сказала она, провожая его к двери, – если приговор будет вынесен, чем нам это грозит?

– Не могу сказать точно: то ли два года тюрьмы, то ли семь лет принудительных работ. Я уже говорил, что касательно уголовного кодекса на меня полагаться не стоит. Но я все выясню.

– Да, пожалуйста. Разница весьма существенная.

Ее манера над всем смеяться пришлась ему по душе. Особенно если учесть, что впереди ее могло ожидать уголовное обвинение.

– До свидания, – сказала она. – Большое вам спасибо, что сразу приехали. Вы меня очень поддержали.

На пути к воротам Роберт вспомнил, что чуть было не бросил ее на съедение Бену Карли, и покраснел.

Глава 4

– Много дел сегодня, мой милый? – спросила тетя Лин, расправляя салфетку на пухлых коленях.

Этот вопрос имел смысл и вместе с тем ничего не значил. Он являлся столь же неотъемлемой частью прелюдии к обеду, как разглаживание салфетки на коленях и шарканье правой ступней в поисках скамеечки, куда тетушка ставила свои короткие ножки. Она не стремилась получить ответ; вернее, не обращала внимания на заданный ею же вопрос и не слушала, что именно отвечает собеседник.

Сегодня Роберт смотрел на тетушку с каким-то более глубоким расположением, нежели обычно. Потоптавшись во «Франчайзе», он по-новому оценил эту невысокую крепкую старушку с короткой шеей, круглым розовым личиком и седыми волосами, небрежно заколотыми крупными шпильками. Присутствие безмятежной тети Лин успокаивало его. Жизнь Линды Беннет была заполнена кулинарными рецептами, кинозвездами, крестниками и церковными базарами, и она считала эту жизнь прекрасной. Она прямо-таки излучала благополучие и довольство. Кроме «Женской страницы» в ежедневной газете («Как сделать бутоньерку из старой перчатки»), она, насколько Роберт знал, больше ничего не читала. Случалось, убирая брошенную Робертом газету, тетя Лин посматривала на заголовки и комментировала их. («“ПОДОШЛА К КОНЦУ ВОСЬМИДЕСЯТИДВУХДНЕВНАЯ ГОЛОДОВКА” – Ну и глупости! “НА БАГАМАХ НАШЛИ НЕФТЬ” – Милый, я тебе говорила, что парафин подорожал на пенни?») Но создавалось впечатление, будто тетя Лин не верит в существование того мира, о котором писали газеты. Мир тети Лин начинался с Роберта Блэра и оканчивался в радиусе десяти миль от него.

– Почему ты сегодня пришел так поздно, милый? – спросила она, покончив с супом.

Личный опыт подсказывал, что этот вопрос из иной категории, нежели: «Много дел сегодня, мой милый?»

– Пришлось съездить во «Франчайз» – тот дом на Ларборо-роуд. Меня просили дать юридический совет.

– Те странные люди? Не знала, что ты с ними знаком.

– На тот момент не был. Они просто хотели получить совет.

– Надеюсь, дорогой, они тебе заплатят. А то денег-то у них совсем нет. Отец что-то импортировал – кажется, земляные орехи – и допился до смерти. Оставил их, несчастных, без гроша в кармане. Старая миссис Шарп, чтобы свести концы с концами, держала пансион в Лондоне, а дочь там работала горничной. Еще немного, и они очутились бы на улице, но тут умер старик Кроул, владелец «Франчайза». Очень вовремя!

– Тетя Лин! Да с чего ты все это взяла?

– Но это правда, милый. Совершенная правда. Забыла, кто мне рассказывал – кто-то, кто жил в Лондоне на одной с ними улице, – но так или иначе, сведения из первых рук. Ты же знаешь, сплетнями я не увлекаюсь. Как дом, хороший? Мне всегда было интересно, что там за железными воротами.

– Нет, дом довольно уродливый. Но мебель неплохая.

– Сомневаюсь, что она в таком же хорошем состоянии, как наша, – сказала тетушка, самодовольно глядя на прекрасный буфет и красивые стулья вдоль стены. – Пастор вчера сказал: «Если не знать, что это жилое помещение, можно было бы подумать, что здесь музей». – Упоминание о пасторе будто что-то ей напомнило. – Кстати, ты уж потерпи Кристину несколько дней, прошу. По-моему, она опять собирается «спасать душу».

– Ох, бедная тетя Лин, несладко тебе приходится. Впрочем, я этого боялся. Сегодня за утренним чаем у меня на блюдце появился некий «текст». «Ты, Господь, меня видишь…» на розовом листочке в обрамлении изящного узора из пасхальных лилий. Значит, она опять меняет церковь?

– Да. Она пришла к выводу, что методисты – «гробы повапленные» [3], и теперь ходит в Вефильскую церковь над пекарней Бенсонов и со дня на день ожидает спасения. Все утро во весь голос пела гимны.

– Она постоянно их поет.

– Да, но не про «меч Господень». Когда она поет про «жемчужные венцы» или «улицы из золота», я спокойна. Но стоит ей затянуть про «меч Господень» – сразу ясно, пироги печь придется мне.

– Ну, дорогая тетушка, ты печешь не хуже Кристины.

– А вот и нет, – заявила Кристина, которая как раз принесла мясное блюдо. Это была крупная, полная женщина с неопрятными прямыми волосами и рассеянным взглядом. – Единственное, в чем ваша тетушка Лин лучше меня, это сдобные булочки, да и то раз в год. Нечего тут! А коли меня в этом доме не ценят, я могу и уйти.

– Кристина, солнце мое! – сказал Роберт. – Вы прекрасно знаете, что без вас этот дом невозможно даже представить, а если вы уйдете, то я последую за вами на край света. Хотя бы ради сливочных тортов. Кстати, нельзя ли сделать завтра сливочный торт?

– Негоже тратить сливочный торт на нераскаявшихся грешников. Да у нас вроде и сливок-то нет. Ладно, посмотрим. А вы, мистер Роберт, тем временем позаботьтесь-ка о своей душе и перестаньте бросать камни.

Тетя Лин тихо вздохнула, когда дверь за Кристиной закрылась.

– Двадцать лет, – задумчиво проговорила она. – Ты, верно, не помнишь, когда она пришла сюда прямиком из приюта. Ей было пятнадцать, такая худенькая, несчастненькая. За чаем умяла целый батон и сказала, что всю жизнь будет за меня молиться. Знаешь, думаю, она это делает.

В голубых глазах мисс Беннет блеснуло что-то похожее на слезу.

– Надеюсь, прежде чем заняться спасением души, она все-таки сделает сливочный торт, – сказал Роберт, отъявленный материалист. – Тебе понравилось кино?

– Ах, милый, я никак не могла забыть, что у него было пять жен!

– У кого?

– Не сразу, конечно, а по очереди. У Джина Дэрроу. Должна заметить, что программки, которые раздают в кино, очень содержательны, но немного разочаровывают. Видишь ли, сначала он был студентом. Я имею в виду, в фильме. Очень юным и романтичным. Но я все вспоминала про пять жен, и это испортило все впечатление. А вроде такой очаровательный. Говорят, третью жену он выкинул из окна шестого этажа и держал ее за запястья, но я в это не больно-то верю. Начнем с того, что он не выглядит настолько уж сильным. Будто в детстве у него были проблемы с дыханием. Такой слегка осунувшийся вид и тонкие запястья. Ему не хватит сил держать кого-то на такой высоте. Уж точно не на шестом этаже…

Тихий монолог продолжался вплоть до десерта, но Роберт задумался о «Франчайзе». К реальности он вернулся, когда они уже встали из-за стола и перешли в гостиную пить кофе.

– Очень симпатичная деталь туалета, если бы только горничные это понимали, – продолжала тетушка.

– Что именно?

– Передник. Понимаешь, она была горничной во дворце и носила такой забавный муслиновый фартучек. Просто очаровательный. Кстати, а во «Франчайзе» есть горничная? Нет? Что ж, неудивительно. Прошлую они, знаешь ли, морили голодом. Давали ей…

– Ох, тетя Лин!

– Уверяю тебя. На завтрак корочки от тостов. А когда у них бывал молочный пудинг…

Роберт не дослушал, какую гнусность породил молочный пудинг. Несмотря на вкусный ужин, ему вдруг стало тоскливо и тяжело. Если уж добросердечная, глупая тетя Лин не считает зазорным повторять абсурдные слухи, о чем же начнут болтать настоящие сплетницы Милфорда, когда разразится скандал?

– И кстати о горничных: у нас кончился коричневый сахар, милый, так что сегодня придется довольствоваться кусковым, – маленькая горничная Карли попала в беду.

– Хочешь сказать, кто-то вовлек ее в беду?

– Да, Артур Уоллис, подручный из «Белого оленя».

– Что, опять Уоллис?!

– Да, тут уж не до шуток, не так ли? Не понимаю, почему он никак не женится? Ему бы это обходилось гораздо дешевле.

Но Роберт опять не слушал. Он будто вернулся в гостиную «Франчайза», где над ним посмеивались за свойственную юристам нетерпимость ко всяческим обобщениям. Вернулся в унылую комнату с неполированной мебелью, где на стульях валялись какие-то вещи, и никто не думал их прибирать.

И никто, если подумать, не ходил за ним по пятам с пепельницей.

Глава 5

Неделю спустя в дверь кабинета Роберта просунулась маленькая, вытянутая седая голова мистера Хезелтайна. Тот сообщил, что в офисе ждет инспектор Хэллам, желающий с ним повидаться.

Помещение напротив, где всем заправлял мистер Хезелтайн, всегда называлось «офисом», хотя и кабинет Роберта, и комнатенка за ним, где сидел Невил Беннет, тоже явно были офисами, несмотря на ковровые покрытия и мебель из красного дерева. Позади «офиса» располагалась официальная приемная, по размеру соответствовавшая комнатке молодого Беннета, но клиентам фирмы «Блэр, Хэйуорд и Беннет» она никогда не нравилась. Посетители сообщали о своем прибытии в «офисе» и, как правило, задерживались там, чтобы посудачить до тех пор, пока Роберт не сможет их принять. Мисс Тафф давно приспособила крошечную «приемную» для своих нужд: писала в ней письма Роберта вдали от отвлекающих посетителей и надоедливых клерков.

Когда мистер Хезелтайн отправился за инспектором, Роберт с удивлением заметил, что волнуется так, как не волновался со времен своей юности, подходя к доске посмотреть листок с результатами экзаменов. Неужели жизнь его настолько скучна, что чужая беда может так его взволновать? Или дело в том, что всю последнюю неделю он так часто вспоминал Шарпов, что они перестали быть ему чужими?

Роберт взял себя в руки, готовясь выслушать Хэллама. Из его осторожных слов он понял, что Скотленд-Ярд не намерен ничего предпринимать на основании имеющихся на данный момент улик. Блэр обратил внимание на слова «имеющихся на данный момент улик» и правильно оценил положение. Дело не закрывается – разве Ярд вообще когда-нибудь закрывал дела просто так? Пока что полиция собирается подождать.

Ввиду сложившихся обстоятельств мысль о притихшем в ожидании Скотленд-Ярде не то чтобы успокаивала.