Полная версия
– Чёрта с два! – выдала Алёна.
Она расстегнула натуго затянутый ремень камуфлированных штанов, вытащила заправленную майку и, не поворачиваясь спиной к Ване, кое-как стянула её с липкого тела. Вывернула наизнанку. Принялась надевать обратно, швами наружу. Непослушная мокрая ткань отказывалась подчиняться и липла к зажатой в бралетт груди.
– Ты бы хоть отвернулась. Что, сказок начиталась? Не поможет, – Вано стрельнул глазами на торчащие швы майки, стараясь не смотреть на юный, полуобнажённый торс.
– Ничего нового ты не увидишь – это первое, а второе – я уже не знаю, во что верить, – Алёнка натужно улыбнулась, заправляя вывернутую наизнанку майку. – Подъём, дед. Солнце ждать не будет.
* * *– Нас никто не ищет… Не будет искать, – бормотала забившаяся под ель Юля, нервно накручивая на палец непослушный локон. – Я не проведу ночь рядом… – она запнулась, искоса взглянула на можжевеловые заросли, за которыми, укрытый еловыми лапами, лежал труп её брата. – Рядом с этим, – Юля обсасывала кончик тёмной пряди, не прекращая работать пальцем на манер веретена.
– Да перестань ты их жевать! – схватив жену за руку, рявкнул Толик. – Я вернусь в течение минут двадцати, может, получаса.
Его голос лукаво дрожал, запинался, словно в недрах гортани заглючила звуковая карта. Толик взглянул на падающее за кроны деревьев солнце. Сколько до заката? Сорок минут? Час? Он крепко обнял супругу за плечи, поцеловал в лоб.
– Видишь тропинку? – Толик указал пальцем на змеящуюся меж деревьев дорожку, слишком проторенную, чтобы быть звериной тропой. – Куда-то же она ведёт.
– Нет. Нет, блядь, нет! – Юля зашлась в истерике, удавьей хваткой вцепилась в предплечья мужа. – Слышишь меня? Ни за что!
Тени становились длиннее. В лесу сумерки сгущаются намного раньше, это Толик знал, как «Отче наш». А какие у него были варианты? Ждать вестей от ушедших с утра товарищей? Устроиться поудобнее рядом со стремительно теряющей рассудок супругой, а может быть, поджечь к чёртовой матери этот грёбаный лес, как часом ранее предложила Юля? Тогда это не казалось Толику такой уж плохой идеей. Дым от бушующего пожара был бы виден за многие километры, а торфяные болота тлели бы, наверное, до самой осени.
«Лес не может быть бесконечным», – думал Толик и, должно быть, был прав. Тропа, петляющая меж деревьев, вела вверх по склону небольшого холма и терялась где-то в чаще. Мужчина лелеял надежду поймать сигнал мобильного оператора. Двадцать минут. Да, этого ему будет достаточно, чтобы хоть на какое-то время вычеркнуть из памяти обезображенный образ конвульсирующего тела, захлёбывающегося собственной кровью.
«Пусть для Юльки это останется несчастным случаем. Нелепой случайностью», – подумал Толя, закурил, вложил пачку сигарет в хрупкую женскую ладонь, поцеловал супругу, тяжело поднялся и, накинув на плечи кислотно-оранжевый дождевик, направился к тропе.
– Толик, золотко! Не ходи! – в новом приступе истерики запричитала Юля. – Пожалуйста, не надо. Толенька-а-а!
Убитая горем, она ползла на коленях к уходящему супругу. Тонкие руки лозой обвили бёдра Толика.
– Вернись к лагерю, скоро стемнеет, – он бросил на жену безразличный взгляд. – Не дай погаснуть костру.
* * *– Finita la commedia! – констатировала Алёна, рухнув под старой сосной. – Я не сделаю больше ни шагу!
Вано театрально повернулся к уставшей спутнице, глубоко вздохнул, подбирая слова.
– Даже не думай мне что-то сказать! – начала Алёна, прежде чем Ваня успел открыть рот. – Избавь меня от своих тирад. Грубо говоря – на хер! Клала я с высокой колокольни на болотные газы, волков, свиней и прочую хрень!
Она глубоко вздохнула, сомкнула тяжёлые веки, закрыла лицо руками и… сдалась. Надрывный стон сменился горестными всхлипываниями:
– Я так больше не могу-у-у!
* * *Вано сбросил с плеч палатку, присел на корточки рядом с рыдающей подругой, тщетно смахнул паутину с лица:
– Если тебя это утешит, то мне самому духу не хватало объявить привал. Мой «внутренний мужик» не простил бы…
– Да пошёл в жопу твой «внутренний мужик», и ты, кстати, можешь последовать его примеру! – холодные глаза Алёны больше не блестели той сталью, которую Вано заметил при их первой встрече. Теперь в них читалась то ли детская обида, то ли обречённость.
А чего он ожидал от среднестатистической тепличной девушки? Сколько ей? Двадцать? Двадцать три? Не важно. Чем он сам занимался в её возрасте? Ваню вновь накрыла ностальгия: знакомство с Соней, первый совместный отпуск в Татрах. Помнится, тогда все отпускные ушли на пятидневный тур. Вспомнилась их с Соней роспись. Ну и дубар же тогда был! Вано больше не знал дурней, кроме них, игравших свадьбу на Хэллоуин.
Отпуск, походы, бытовуха – всё было, но не было такой чернухи. Топь, искалеченный товарищ, скудные запасы провизии, полное лишение средств коммуникации и компас, верь они показаниям оного – давно бы уже достигли Тартара.
– Я пройдусь ещё метров сто, – Ваня указал рукой в сторону гаснущего солнца. – Там, вроде как, местность холмится. Может, найду минеральный островок. А ты не унывай, Златовласка! – Он поцеловал девушку в лоб, достал из кармана батончик мюсли в уже очевидно растаявшей шоколадной глазури. Протянул Алёне. – Маленькие радости.
* * *«Просвет. Там просвет!» – вид редеющего леса добавил Ване сил, словно кочегар подкинул в топку добрую лопату угля.
Вершину холма, на который взбирался измученный походник, венчала пара сросшихся сосен. За ними алел тёплый летний закат.
– Шажок, ещё шажок, – бормотал себе под нос Вано, выпутывая ноги из высокой травы. – Затем другой…
От увиденного Ваня врос в землю. В лучах подёрнутого облаками закатного солнца он был похож на деревянного чура, одного из забытых богов предков: непроницаемое, одеревенелое лицо, испещрённое редкими морщинками с въевшейся грязью. Ничего не выражающие глаза утопали под хмурыми бровями, а под вислыми усами не прятался рот-верёвка, нет. Он карикатурно открылся и так и застыл зияющим провалом на сером лице.
Ваня рассчитывал увидеть неглубокий овраг, предполагал, что за холмом раскинулась бескрайняя серая юдоль, ждал увидеть что угодно, вплоть до терема Деда Мороза, но только не это.
Там, где сросшиеся сосны венчали холм, а их корни, словно щупальца лавкравтовского монстра, змеились в траве, действительно был обрыв. То был не овраг и не очередная низина. На самой вершине холма, словно жерло вулкана, зияла огромная, набитая костями яма: будто сама Земля разинула свою смердящую пасть. Диаметром метров шесть-семь, явно рукотворная. О глубине судить было невозможно. Выбеленные дождями и ветром кости оспинами пестрели на более древних, ставших коричнево-чёрными скелетах. Грудные клетки, позвоночники, тазовые кости, но не было ни черепов, ни копыт, ни рогов.
Вано пресёк на корню роящиеся в сознании тревожные мысли: «Нет, слишком велики для человеческих».
Опасно нависнув над смрадным могильником, яму обрамляли узловатые берёзы с почти вывернутыми наружу корнями. Мимолётный ветерок донёс до мужчины явственный запах падали. Наверняка некрополь не так давно пополнился. Где-то в сонме костей гнила свежая туша, иначе как ещё можно было объяснить тошнотворные, сладковатые миазмы, режущие слизистую носа. Дурман диких трав смешался с истинным, непритворным запахом смерти, образуя тлетворную амброзию.
Первая мысль, пришедшая Вано на ум – браконьеры. Их могильник. Бредово, конечно, но твёрдая уверенность в этом закрывала множество вопросов.
– Хорошо хоть мелкая не видит, – пробормотал Вано в усы.
* * *Искать новое место для лагеря у горе-туристов не было ни сил, ни времени. Вано под разными, порой идиотскими предлогами пытался уговорить Алёну вернуться назад по тропе на километр-другой. Не ища убедительных аргументов, он готов был пронести спутницу на руках, если придётся – волочь волоком, лишь бы оказаться подальше от ямы с костями.
Но здравый смысл восторжествовал. А может, всему виной женское упрямство. Так или иначе, измотанные путники разбили лагерь у подножия холма, на вершине которого, укрытая от лишних глаз живой изгородью берёз, раскинулась яма с кошмарным содержимым. Алёне, разумеется, Вано ничего не сказал о жуткой находке, оставив девушку в блаженном неведении.
– Продержишься часика три? – спросил Ваня, вручая Алёне шкуросъёмный нож.
– Как будто у меня есть выбор, – обречённо ответила та.
– Я сменю тебя около четырёх, – Вано тяжело ввалился в разинутую чёрную пасть палатки. – Поутру смачнее спится.
Кряхтя, как недовольный младенец, Ваня тщетно пытался стянуть тугие ботинки с отёкших ног.
– Если что – буди, – устало прозвучало из недр палатки. – Главное…
– Не. Просри. Костёр, – закончила за него Алёна, закатив усталые глаза. – Да знаю я.
* * *Ваня сидит в старом плетёном кресле посреди засеянного рожью поля. На горизонте, в звенящем мареве, брезжит фиолетовая полоса леса. Вдалеке слышится лошадиное ржание, перемежающееся звонким женским смехом. Он уже слышал его раньше. Звуки приближаются, становятся более отчётливыми. Смех окружает Ваню, проникает в поры, растекается по телу. К мужчине неспешно идёт чёрная как смоль лошадь с всадницей. Ваня не видит лица наездницы, но твёрдо знает: это Соня! Он поднимает руку в знак приветствия, зовёт жену по имени, но губы застывают в немом крике. Голосовые связки отказываются подчиняться, а может, у него нет языка? Ваня запускает трясущиеся пальцы в пересохший рот. Бесполезная мышца на месте: прилипла к сухому нёбу и на ощупь, как сухая мозоль на пятке.
Ваня вновь зовёт супругу. Тщетно. С потрескавшихся губ не слетает ни звука. Он пытается встать, но не может. Его ноги укрыты серым, застиранным пледом. Завидев Ваню, всадница хохочет, машет ему зажатым в руке стеком. Воздух гулко и коротко взвывает, Ваня буквально чувствует это кожей. Маслянистое, жирное марево колышется от решительного, хлёсткого удара стека по крупу. Животное переходит на галоп.
По мере приближения очертания наездницы становится всё отчётливее: длинные каштановые волосы рваным стягом развеваются за спиной пригнувшейся всадницы, белая блузка застёгнута под горло до самой последней пуговицы, знакомые ботинки для конкура крепко сидят в стременах. И этот смех. Такой знакомый, родной. Соня жива! А её смерть оказалась всего лишь дурным сном. Но почему Ваня не может рассмотреть её лицо? Он так хочет вновь увидеть её огромные карие глаза, курносый нос со скупой россыпью веснушек, румянец от летнего зноя на бледных скулах. Он трёт залитые потом глаза. А может, это слёзы? Щурится от безжалостно палящего солнца, но вместо Сониного лица видит лишь тёмно-красное пятно, похожее на огромный сигаретный ожог.
Ваня вновь пытается подняться. Тщетно. Он смотрит на укрытые пледом ноги, и его губы застывают в безмолвном крике. На месте, где должны быть колени, по пледу расплылись багрово-чёрные пятна.
Лошадь с ликующей всадницей проносится мимо, едва не затоптав немо кричащего мужчину. Ваня падает. Теперь плед больше не укрывает его обрубки, некогда бывшие ногами. Но боли нет. Из грубо отрубленных ног бегут красные ручейки. Хватаясь вспотевшими руками за спинку кресла, Ваня пытается взобраться обратно. Высокая стена ржи лишила его обзора. Он больше не видит свою жену, но отчетливо слышит неистовое ржание испуганной лошади, на смену которому приходит пронзительный женский крик. Страшное эхо растекается над нивой, застревает тоненьким писком в ушах. Раз за разом вспотевшие ладони предают Ваню, и он вновь оказывается на сухой земле, среди мешающих обзору спелых колосьев.
Но что это за новый звук?
Ещё когда были слышны завывания ветра, а лошадиное ржание сменилось частыми всхрапами, до Ваниного слуха донёсся странный, пугающий своей неестественностью звук. Будто волейбольный мяч угодил в лужу. Теперь же, когда какофония исчезла, в чавкающих шлепках читались ритмичные, тяжёлые удары, словно сырое мясо пытались отбить киянкой. Нет, не мясо. Ваня знает природу звука – лошадь бьёт копытом по грязи.
Шлёп-шлёп. Отвратительный метроном звучит в ушах мужчины. Ваня в очередной раз пытается забраться в кресло. У него почти получилось. Он вцепился в лакированные прутья мёртвой хваткой и повис на спинке, словно утопающий на надувном круге.
Открывшееся его взгляду зрелище он уже видел и, к сожалению, наяву. Неужели опять? Насколько ещё хватит его рассудка?
Кошмары разные, а финал один. Теперь он видит, о да!
Чёрная лошадь, тряся лоснящейся гривой, бьёт передним копытом, но не по грязи. Среди смятых колосьев, в позе Витрувианского человека, лежит распростёртое тело Сони. Шлёп-шлёп. Лошадь отбивала страшный ритм там, где некогда было лицо женщины. Шлёп-шлёп. Рука с разбитыми костяшками пальцев сжимает чёрный стек, левая нога вздрагивает с каждым ударом копыта, попадая в ужасный такт. Шлёп-шлёп.
Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «Литрес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на Литрес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.
