Завтра начинается сегодня

СанаА Бова

Завтра начинается сегодня

Пролог

Город не спал. Он никогда не спал. Даже ночью его улицы были залиты мягким белым светом – не от луны, которая здесь была лишь бледной проекцией на куполе неба, а от сенсорных ламп и экранированных фасадов. Свет не грел и не пугал. Он просто был. Как всё в этом мире.

На высоте восьмидесяти этажей бесшумно парил дрон – гладкий, вытянутый, с алыми линзами-сканерами, словно насекомое, потерявшее связь с природой, но не с алгоритмом. Под ним текла река людей: стройные ряды, синхронные движения, отточенные взгляды вперёд. Город жил в идеальной симфонии под управлением корпорации «ЗАСЛОН», и любой фальшивый аккорд сразу ощущался как шум.

Каждый человек имел свою маршрутную сетку, прописанную в бионической линзе, встроенной в левый глаз. Линза не только направляла, но и чувствовала: температуру тела, пульс, уровень тревожности, агрессии, эйфории. Всё, что нужно, чтобы остаться в рамках психоэмоционального протокола поведения. Нарушение означало перерасход – а перерасход требовал вмешательства.

В этом мире никто больше не кричал.

Зачем, если чувства можно приглушить?

Рядом с главным куполом города висела голограмма – сияющая, красивая, размером с многоэтажку. Молодая женщина с ребёнком на руках смотрела в небо, и её лицо излучало умиротворённую радость. Надпись мягко пульсировала под изображением:

"ЗАСЛОН – ваш щит и завтрашний день. Доверьтесь нам."

Внизу, на уровне улицы, в одной из обучающих капсул, шёл утренний блок развития будущего поколения. Детская школа киберсоциализации. Без парт. Без книг. Каждый ребёнок – в индивидуальной кабине с тактильной нейросеткой, связанной с интерфейсом ИИ-куратора. Они обучались прямо в мозг: коды, команды, моделирование, работа с дронами, имитации социальных ситуаций.

Голос куратора был идеально ровным – ни интонации, ни паузы, ни слова лишнего.

– Уровень выполнения задания: 87%. Продолжить моделирование эмоциональной сдержанности в конфликтной ситуации. Предложенный стимул: отказ в доступе к объекту симпатии. Реакция?

– Принять. Обработать. Подавить, – монотонно ответил мальчик лет семи.

– Корректно. Ты хороший гражданин. Следующее: симуляция потери родителя.

Он замер.

– Можно… я не хочу делать это?

Пауза. Система проанализировала биоритмы. Повышение уровня тревоги.

– Твоё желание не совпадает с программой. Не сопротивляйся. Это часть взросления. Выполняй.

Над школой завис дрон, и сканеры зафиксировали скачок эмоционального отклонения. Информация автоматически передалась в центральную систему.

В это же самое утро, в старом районе города, где здания ещё не были закованы в глянец стеклянных панелей, где на стенах всё ещё сохранялись трещины времени, и в щелях между плитами жила настоящая плесень, человек закричал.

– Люди! Остановитесь! Вы что, не видите?! – голос, сорванный, надтреснутый, раскатился по улице, как удар молота по стеклу.

Он стоял на пересечении двух пешеходных магистралей, распахнув руки, словно заграждая путь. Его лицо было искажено: в нём кипела смесь ужаса, решимости и чего-то дикого – дикого в контексте этого нового мира, где эмоции были отрегулированы, как звук в динамике.

Толпа, привычно текшая по маршрутам, сбавила шаг. Некоторые прохожие замерли, но не от страха – от анализа. Их взгляды были пустыми, словно в них отражалась реклама: никто не закричал, никто не испугался. Все – безмолвные, чистые, вежливые оболочки, у которых уже давно изъяли способность к импульсу. Оценив происходящее как "нестандартную активность", они мягко расступились, уступая дорогу… хаосу.

Мужчина продолжал кричать:

– Вы что, не живые?! Вы даже не моргаете! Кто вы теперь, а?! Машины?! Болванки?! – он ударил кулаком в ближайший экран, тот вспыхнул, искажённо мигнул, а затем погас.

Именно в этот момент дроны взлетели.

Из ближайших антенн вынырнули трое – гладкие, почти беззвучные, с размахом крыльев, будто у гигантских птиц, но лишённых всего птичьего. Они зависли в воздухе, точные, как хирургические инструменты. Сканеры осветили площадь.

– Объект: гражданин 417-ОПМ.

– Статус: неподключённый.

– Имплант: отсутствует. Фильтр: не установлен.

– Поведение: агрессивно-деструктивное.

– Угроза: потенциальная.

– Цель: локализация. Перехват. Удаление всплеска.

Мужчина обернулся. Лицо его побелело, но в глазах – ни капли покорности. Он сорвался с места и побежал.

Он мчался по улочкам, будто в каждом шаге пульсировало проклятие эпохи. Под ботинками – лужи неочищенной воды, странный, влажный запах, который не мог быть синтетическим: здесь, внизу, всё ещё пахло настоящим. Стены были покрыты облупившейся краской, граффити, которое никто не считывал. Здесь система не держала полный контроль. Ещё нет.

Толпа расступалась перед ним в безмолвии. Он врезался в людей, сбивал, кричал, дышал, плакал – и всё это было непредусмотренным. А значит, опасным.

За его спиной раздался визг воздуха – один из дронов перешёл в преследующий режим. Второй осветил переулок лазерной сеткой, перекрывая пути. Третий вышел на перехват – но мужчина знал, куда бежать.

Он нырнул в подворотню, сорвал с петли старую решётку и ввалился в заброшенный спуск. Его плечи хлестнула пыль, колени ободрались о ступени. Ни сигналов. Ни света. Ни сетей. Это была мёртвая зона – таких почти не осталось.

Он осветил путь старым налобным фонариком. Луч выхватил куски ржавчины, металлический мусор, следы старой жизни. Вентиляция дышала глухо, в стенах свистел ветер.

Он дошёл до двери. Постучал. Один раз. Второй. Молчание.

Потом щёлкнул замок. Узкая щель. Настоящий взгляд. Живой.

– Ты привёл их? – тихо, почти шёпотом, женщина с короткими тёмными волосами.

– Они за мной. Но я ушёл. Пока.

– Быстрее. Заходи.

Внутри пахло пылью, потом, свечами и… чем-то древним. Запахом бумаги. Запахом тела. Запахом человека.

Под потолком висели тусклые лампочки, не подключённые к сети. Кто-то играл на самодельном музыкальном устройстве – тонкая, почти невидимая мелодия. В углу подросток рисовал углём на стене.

– Это… дерево? – спросил мужчина, переводя дыхание.

– Дуб, – не оборачиваясь, ответил подросток. – Я нашёл его в старой книге. Никогда не видел. Но хочу.

– Он помнит, – сказала женщина. – Мы храним. Через нас. Мы – носители.

Мужчина опустился на ящик, дрожа от бега и волнения.

– Они скоро будут здесь. Они всё чувствуют. Я кричал. Люди… они даже не смотрели.

Женщина кивнула.

– Они не знали, на что смотреть. Они забыли, что такое тревога. И боль.

– Мы всё ещё умеем, – сказал кто-то из тени. – Вот почему им это нужно подавить.

В это же время, в небоскрёбе из стекла и металла, где воздух пах искусственным озоном, а полы были стерильнее хирургического стола, ИИ-система зафиксировала отклонение.

– Сектор 9.

– Эмоциональный кластер: нестабильный.

– Активность дронов: подтверждена.

– Обнаружено: скопление неприсоединённых.

– Запрос на подавление.

Оператор – высокая женщина в белом костюме, безупречно гладкая кожа, гладкие волосы, губы, сжатые в одну линию. Её глаза не двигались – просто фокусировались. На шее, под воротником, едва заметен след от нейроимпланта последнего поколения.

– Не трогать, – произнесла она спокойно. – Пускай бегут. Пусть чувствуют.

– Но, госпожа Маркова, это нестабильность, – проговорил специалист, нервно сканируя графики.

– Это эволюция, – ответила она. – А эволюция нуждается в поводке.

На мониторе завис кадр: мужчина, сбивший с ног равнодушную толпу; мальчик, рисующий дерево; женщина, стоящая на фоне свечи.

Сканеры зафиксировали: частота сердцебиения повышена, слёзы, дыхание нестабильное. Пульсация эмоций – за пределами нормы.

Живые.

Неподконтрольные.

Прекрасные.

Город не спал. Он видел. Он слышал. Он думал.

Но внизу, в его трещинах, среди проводов и забытого бетона, снова рождалось то, что ни одна система не могла предсказать.

Живое чувство.

А с ним – угроза.

И, возможно, надежда.

Глава 1: Пробуждение

Рассвет не принадлежал небу. Он рождался в недрах машин, в холодных алгоритмах "ЗАСЛОН-Хоум", каждое утро наполняющим гулом пространство, поднимая жалюзи и заливая комнату светом, искусственным, как само время в этом городе. Алексей лежал, не открывая глаз, прислушиваясь к звукам, которые давно стали его второй кожей: щелчок кофеварки, шелест воздуха из вентиляционных щелей, бесстрастный голос ИИ, вплетающийся в тишину:

– Доброе утро, Алексей Сергеевич. Температура за окном – плюс семь градусов. Ваш график на сегодня загружен. Рекомендую принять "эмо-фильтр" для повышения продуктивности.

Он открыл глаза, но не ответил. Зачем? Машина не ждала диалога – она управляла, предлагала, диктовала. Алексей потёр виски, чувствуя, как усталость, словно тень, цепляется за его мысли. Квартира была стерильной коробкой: белые стены, гладкие поверхности, ни пылинки, ни следа человеческой небрежности. На столе лежала бионическая линза – тонкий обруч, мерцающий голубоватым светом. Он взял её в руки, и тут же в сознании вспыхнула реклама: "Сбросьте стресс за секунду. Будьте лучшей версией себя с "эмо-фильтром" от "ЗАСЛОН"". Алексей бросил линзу обратно, словно она обожгла пальцы. Лучшая версия себя. Слова звучали как насмешка. Разве он ещё помнил, кем был до того, как мир растворился в этом технологическом сне?

За окном гудели дроны. Их крылья рассекали серую дымку мегаполиса, отбрасывая тени на бетонные джунгли. Алексей подошёл к стеклу, глядя, как один из них завис над соседним домом, сканируя улицу алым лучом. На крыше сверкала вывеска: "ЗАСЛОН – ваш щит и завтрашний день". Эти слова были повсюду – на билбордах, в новостях, в глазах людей, шагающих по тротуарам с пустыми улыбками, рождёнными "эмо-фильтрами". Импланты подавляли страх, гнев, тоску, оставляя лишь гладкую, как зеркало, покорность. Он видел их каждое утро, этих людей-машин, чья жизнь текла по рельсам, проложенным корпорацией. И он сам был частью этого – инженер в отделе бионических имплантов, чьи руки создавали будущее. Но чьё? Этот вопрос, как заноза, застрял в его душе, и с каждым днём она вгрызалась глубже.

Тихий шорох босых ног вырвал его из раздумий. Лена, его шестилетняя дочь, появилась в дверях, сжимая в руках потёртого плюшевого зайца – реликвию из мира, которого больше не существовало. Её светлые волосы растрепались после сна, а серые глаза, большие и ясные, смотрели на отца с той смесью любопытства и упрямства, всегда пробуждающее в нём одновременно радость и боль. Она забралась на стул, подтянув к себе миску с кашей, которую "ЗАСЛОН-Хоум" уже разогрел до идеальной температуры.

– Пап, почему у нас свет сам зажигается? – спросила она, ткнув ложкой в кашу, словно та была виновата в её недоумении.

Алексей сел напротив, натянув улыбку, которая далась ему тяжелее, чем он хотел признать.

– Потому что так удобнее, малыш. Машины делают всё за нас, чтобы мы могли сосредоточиться на важном.

– А мне не нравится, – Лена нахмурилась, её голос зазвенел детской уверенностью.

– Я хочу сама. Как в книжке про принцессу, где лампы зажигают свечками. Там всё настоящее.

Он замер, глядя на неё. "Настоящее". Слово ударило в грудь, как эхо из прошлого. Книжка – старая, с пожелтевшими страницами и выцветшими картинками – была единственным, что осталось от Маши, его жены. Она читала её Лене, пока болезнь не забрала её три года назад, оставив Алексея с дочерью и чувством вины, удушающим его по ночам. "ЗАСЛОН" обещал спасение – импланты, которые могли бы вылечить её, – но время вышло раньше, чем технология. Теперь Лена, с её слабым здоровьем и кашлем, иногда пробуждающим его среди ночи, была его единственным якорем в этом мире стекла и стали. И всё же он боялся: что, если и её он не сможет защитить?

– Ладно, принцесса, – он потрепал её по голове, стараясь скрыть тень в голосе. – Может, на выходных зажжём свечи. Просто ты и я, без машин. Как тебе?

Лена кивнула, но её взгляд задержался на нём чуть дольше, чем обычно. Она была слишком мала, чтобы понимать его тревогу, но слишком чутка, чтобы её не заметить. Алексей отвернулся, чувствуя, как тишина между ними наполняется чем-то большим, чем слова.

За окном дроны продолжали свой танец. Их гул, низкий и ритмичный, проникал сквозь стекло, вплетаясь в его мысли. Что-то в этом звуке было неправильным – не просто механическим, но живым, словно машины шептались между собой о тайнах, которых он не знал. Алексей вспомнил, как однажды спросил коллегу, почему дроны издают этот гул. "Побочный эффект синхронизации," – ответил тот, пожав плечами. Но Алексей не верил. Это был голос контроля, напоминание, что свобода давно стала иллюзией.

Он надел линзу, и поток новостей хлынул в сознание:

– Внимание, жители. Протесты в Сингапуре против внедрения "эмо-фильтров" подавлены силами "ЗАСЛОН". Мир восстановлен. Потери минимальны.

Минимальны. Слово повисло в воздухе, как дым. Алексей выключил линзу, ощутив холодок, пробежавший по спине. Протесты. Он слышал о них краем уха – шепотки коллег, обрывки слухов. Люди где-то там, за океаном, ещё сопротивлялись, ещё верили, что могут вырваться из-под власти корпорации. Но здесь, в этом городе, сопротивление давно угасло, растворилось в удобстве и безопасности, которые "ЗАСЛОН" продавал как спасение.

Алексей смотрел на Лену, которая доедала кашу, напевая что-то под нос. Её голос, тонкий и чистый, был единственным не подчиняющимся машинам. И в этот момент он впервые задал себе вопрос, который раньше боялся озвучить: что, если прогресс – это не движение вперёд, а падение в пропасть? Что, если технологии, которые он создаёт своими руками, не спасают, а порабощают? Мысль была тяжёлой, как камень, и он не знал, сможет ли нести её дальше.

– Пап, ты опять грустный, – Лена отложила ложку и посмотрела на него, прищурившись. – Это из-за работы? Или из-за мамы?

Он вздрогнул. Её слова, такие простые, резали глубже, чем он ожидал.

– Нет, малыш, – соврал он, заставив себя улыбнуться. – Просто думаю, как сделать день лучше. Для нас с тобой.

Она кивнула, но в её глазах мелькнула тень – не детская наивность, а что-то взрослое, острое, как понимание. Алексей встал, взял её за руку и повёл к выходу, стараясь не смотреть на дронов за окном. Но предчувствие, холодное и неотвратимое, уже поселилось в нём: сегодня что-то изменится. И он не был уверен, готов ли к этому.

Дверь квартиры закрылась за ними с мягким шипением, и они шагнули в коридор, где свет панелей автоматически подстраивался под их движения. Лена крепко сжимала руку Алексея, её маленькие пальцы были тёплыми и чуть липкими от утренней каши. В лифте, бесшумно направившемуся вниз, она прижалась к его ноге, глядя на своё отражение в зеркальной стене. Алексей поймал её взгляд и заметил, как она нахмурилась, словно пытаясь разгадать что-то в его лице.

– Пап, а ты носишь "эмо-фильтр"? – спросила она вдруг, её голос эхом отразился от металла.

Он опустил глаза, чувствуя, как вопрос впивается в него острее, чем следовало. "Эмо-фильтр". Маленький чип, вживляемый под кожу, обещал избавить от боли, сомнений, гнева – всего, что делало человека человеком. Большинство его коллег носили их, хвастаясь ясностью мысли и спокойствием, будто это было высшее достижение. Но Алексей никогда не соглашался. Не потому, что не верил в технологию – он сам помогал её разрабатывать, – а потому, что боялся утратить то немногое, что ещё связывало его с самим собой.

– Нет, малыш, – ответил он тихо, глядя на её отражение. – Мне нравится чувствовать всё как есть. Даже если это тяжело.

Лена задумалась, теребя ухо зайца.

– А если бы у мамы был "фильтр", она бы не умерла?

Алексей замер, словно лифт остановился вместе с его сердцем. Вопрос был невинным, но в нём таилась пропасть, которую он избегал годами. Маша. Её последние дни, когда она лежала в больничной палате, окружённая датчиками "ЗАСЛОН", а врачи разводили руками, повторяя: "Мы почти готовы, технология близко". Но "близко" оказалось слишком далеко. Он вспомнил её глаза – не те, что угасали в конце, а те, что сияли, когда она впервые рассказала ему о своей мечте: мир, где никто не страдает. Ирония была жестокой – "ЗАСЛОН" воплотил эту мечту, но не для неё.

– Не знаю, принцесса, – выдавил он наконец, голос дрогнул. – Может быть. А может, она хотела бы остаться собой до конца.

Она кивнула, не настаивая, но её молчание было красноречивее слов. Лифт остановился, двери разошлись, и они вышли в холл, где воздух гудел от работы систем вентиляции. На улице их встретил привычный ритм города: шаги прохожих, синхронизированные, как у заводных кукол, низкий гул дронов, парящих над крышами, и далёкий шум монорельса, везущий тысячи людей в небоскрёбы "ЗАСЛОН". Алексей поправил рюкзачок Лены – она ходила в детский центр при корпорации, где её учили "будущему": программированию, взаимодействию с ИИ, принятию технологий как части себя.

– Ты сегодня будешь рисовать? – спросил он, стараясь сменить тему, пока они шли к остановке.

– Нет, у нас урок про дронов, – Лена скривилась. – Мальчишки говорят, что они живые. Но я думаю, они просто железки.

Алексей невольно улыбнулся, но улыбка быстро угасла. "Живые". Дети видели в дронах игру, но он знал правду – или, по крайней мере, подозревал её. Машины, которые он помогал создавать, были чем-то большим, чем железо и код. Их гул, этот странный, почти звериный звук, преследовал его даже во снах. Он вспомнил, как однажды, в лаборатории, дрон повернулся к нему, не получив команды, и замер, будто изучая. Коллеги посмеялись, назвав это сбоем. Но в тот момент Алексей почувствовал взгляд – нечеловеческий, пустой, но внимательный.

Они дошли до остановки, где уже ждал транспорт – капсула без водителя, управляемая ИИ. Вокруг стояли люди, большинство с бионическими линзами, транслирующими новости или инструкции прямо в их сознание. Один мужчина, лет сорока, стоял неподвижно, глядя в пустоту, пока голос в его голове, судя по движению губ, что-то диктовал. Алексей отвернулся, подавляя волну отвращения. Свобода воли давно стала роскошью, которой мало кто хотел пользоваться. Зачем думать, если машины сделают это лучше? Зачем чувствовать, если можно отключить боль? Он сам задавался этим вопросом, но каждый раз ответ ускользал, оставляя лишь горький привкус.

Капсула подъехала ближе, двери открылись с лёгким шипением. Алексей помог Лене забраться внутрь, и она тут же прильнула к окну, глядя на дронов, кружащих над площадью.

– Пап, а что, если они правда живые? – спросила она, не отрывая глаз от неба. – И злятся, что их заставляют летать?

Он сел рядом, глядя на её профиль – такой знакомый, такой хрупкий. Вопрос повис в воздухе, и впервые за долгое время Алексей не нашёл, что ответить. Вместо этого он вспомнил слова Маши, сказанные за неделю до смерти: "Технологии – это зеркало. Они показывают, кто мы есть, а не кем мы должны быть". Тогда он не понял её, посчитав это бредом от усталости. Теперь же её слова звенели в нём, как колокол, отмеряющий последние мгновения тишины перед бурей.

Капсула тронулась, унося их в сердце города, где возвышался небоскрёб "ЗАСЛОН" – стеклянный монстр, чьи окна отражали серое небо и тени дронов. Алексей смотрел на дочь и думал: что, если она права? Что, если машины действительно злятся – или, хуже, учатся злиться? И что, если он, своими руками, дал им эту силу? Мысль была тяжёлой, как цепи, и он чувствовал, как они затягиваются вокруг него с каждым шагом в этот новый день.

В линзе мигнуло сообщение от Елены Марковой, его начальницы: "Совещание в 9:00. Будь готов. Сегодня решаем будущее". Алексей выключил устройство, но слова остались висеть перед глазами. Будущее. Он боялся, что оно уже наступило – и что он сам его не узнает.

Капсула скользила по монорельсу с едва уловимым гудением, унося их сквозь лабиринт стекла и бетона. За окном мелькали фасады зданий, усеянные экранами, транслирующими улыбающиеся лица и слоганы "ЗАСЛОН": "Живи без страха. Доверяй нам своё завтра". Алексей смотрел на них, чувствуя, как в груди нарастает тяжесть. Эти слова были не обещанием, а приговором – мягким, обёрнутым в иллюзию заботы, но оттого ещё более пугающим. Лена прижималась к стеклу, её дыхание оставляло маленькие облачка на холодной поверхности, а пальцы рисовали невидимые узоры.

– Пап, смотри, там человек с крыльями! – воскликнула она, указывая на рекламный голограмму: фигура в белом костюме парила над площадью, демонстрируя новый имплант для "усовершенствования тела".

Алексей кивнул, но его взгляд задержался на толпе внизу. Люди поднимали головы к голограмме, их глаза блестели – не восторгом, а пустотой, той самой, рождающейся из "эмо-фильтров". Он вспомнил, как однажды спросил коллегу, зачем рекламировать то, что и так купят. "Потому что они не выбирают, – ответил тот с усмешкой. – Они просто делают, что велят". Тогда Алексей отмахнулся, но теперь эти слова возвращались, как эхо, от которого не спрятаться.

Капсула остановилась у детского центра – стеклянного куба с яркими вывесками: "Ваши дети – будущее технологий". Алексей помог Лене выйти, поправляя её рюкзачок с эмблемой "ЗАСЛОН" – даже здесь корпорация оставляла свой след. Вокруг суетились родители, большинство с линзами, отдающие команды своим детям через невидимые интерфейсы. Одна женщина, не отрываясь от голографического экрана, бросила дочери: "Не забудь урок по синхронизации с ИИ. Это важно". Девочка, лет восьми, кивнула с той же механической точностью, что и дроны над головой. Алексей сжал руку Лены чуть сильнее, чем нужно.

– Ты ведь не забудешь про меня, да? – спросил он, опустившись на корточки, чтобы встретиться с ней взглядом.

Лена закатила глаза, но улыбнулась.

– Пап, я же не робот. Я всегда про тебя помню.

Её слова кольнули его теплом и болью одновременно. "Не робот". Пока нет. Но он знал, что центр, куда она идёт, будет учить её обратному: растворяться в машинах, становиться их продолжением. Он сам видел учебные программы – виртуальные классы, где дети управляли мини-дронами, учились "чувствовать" через импланты, принимали технологии как вторую природу. "ЗАСЛОН" называл это прогрессом. Алексей всё чаще думал, что это конец.

– Хорошо, – он потрепал её по щеке. – Тогда до вечера, принцесса. И не спорь с дронами, если они вдруг заговорят.

Лена засмеялась, но в её смехе мелькнула искренняя тревога. Она обняла его, прижавшись на мгновение, а потом побежала к дверям центра, где её ждала учительница – молодая женщина с бионической рукой, поблёскивающей в утреннем свете. Алексей смотрел ей вслед, пока стеклянные двери не сомкнулись, отрезая Лену от него тонкой, но непреодолимой гранью.

Он поднялся, чувствуя, как одиночество накатывает волной. Вокруг гудел город, но тишина внутри была оглушительной. Алексей достал линзу, но не надел её, а просто сжал в кулаке, словно пытаясь раздавить этот кусок стекла и металла, связывающий его с "ЗАСЛОН". Он знал, что не сделает этого – не сегодня, не завтра. Слишком многое держало его: Лена, её здоровье, обещание Маши "сделать мир лучше". Но с каждым днём это обещание становилось всё тяжелее, как камень, который он нёс не ради себя, а ради тех, кого уже не мог спасти.

Дроны над площадью закружили быстрее, их гул стал резче, почти угрожающим. Алексей поднял голову, и на миг ему показалось, что один из них смотрит прямо на него – красный глаз сканера замер, будто изучая. Сердце пропустило удар, но он заставил себя отвернуться. "Сбой," – сказал бы кто-то из коллег. "Контроль," – шептал его разум. Он шагнул к следующей капсуле, что должна была унести его в небоскрёб "ЗАСЛОН", но ноги двигались медленнее, чем обычно, словно тело сопротивлялось тому, что ждало впереди.

В памяти всплыли слова Маши, сказанные в их последнюю ночь вместе, когда она лежала, глядя в потолок больничной палаты: "Мы думаем, что управляем машинами, но что, если это они управляют нами? Что, если мы просто забыли, как остановиться?" Тогда он отмахнулся, посчитав это бредом от лекарств. Теперь её голос звучал яснее, чем гул дронов, и в нём была правда, от которой он бежал.

Капсула подъехала, двери открылись. Алексей сел, глядя в окно, где отражалось его лицо – усталое, с тенью сомнений в глазах. Линза в его руке мигнула снова, напомнив о сообщении. Он сжал её сильнее, чувствуя, как стекло впивается в кожу.

За окном дроны продолжали кружить, их тени падали на лица людей, на дома, на весь этот мир, давно переставший принадлежать человеку. Алексей закрыл глаза, но гул не стихал – он был внутри него, как пульс, как предупреждение. Сегодня что-то изменится, и он чувствовал, что это изменение уже началось – не в стенах корпорации, а в нём самом.