Архив боли

Ната Дымская

Архив боли

ПРОЛОГ: ПОСЛЕДНИЙ ДОБРОВОЛЕЦ

Снег был черно-белым. Не серым – именно черно-белым, будто на старой фотографии. Хлопья падали беззвучно, покрывая трупы, лежащие вдоль промерзшей улицы. Илай брел среди них, проваливаясь по щиколотку, и ощущал, как холод проникает сквозь истонченную подошву ботинок. Голод скручивал желудок, превращая каждый шаг в испытание. Где-то вдалеке раздался взрыв. Окно в соседнем доме вспыхнуло тусклым светом, и на мгновение Илай увидел в нем женский силуэт. Он точно знал, что должен добраться до этой женщины, но ноги отказывались двигаться быстрее, а ветер становился все сильнее, превращая снег в колючие иглы, впивающиеся в кожу…

Илай проснулся в поту. Капли стекали по вискам, оставляя влажные дорожки – удивительное ощущение, которое система жизнеобеспечения должна была предотвращать. Он моргнул, и перед глазами возникло утреннее меню нейроинтерфейса: точки световых индикаторов, показывающие его физиологические параметры. Все в норме, только частота сердечных сокращений – 92. Слишком много для утра.

– Арес, отключи фильтры на двадцать минут, – произнес он, обращаясь к своему персональному ИИ-помощнику.

«Предупреждение: отключение эмоциональных фильтров может привести к нестабильности. Протокол «Эмостаб» рекомендует…»

– Просто сделай это, – оборвал Илай. – Код подтверждения: Миро-4291.

Световые точки мигнули, меняя цвет с голубого на оранжевый. По телу прошла легкая дрожь – система отключила регуляторы, и мир внезапно стал острее. Запахи, звуки, собственное дыхание – все обрело неудобную, раздражающую четкость. Илай подошел к единственному в своей квартире настоящему окну – за дополнительную плату в коммунальном рейтинге, за неоправданный расход энергии кластера. Но оно того стоило.

За стеклом раскинулся Купол-7 – идеально рассчитанная геометрия жилых блоков, соединенных прозрачными переходами. Белые строения, плавные линии, отсутствие углов. Ни одного дерева, ни одной травинки – настоящую растительность давно заменили голограммами и симуляторами в "Зеленых архивах". Кто-то в Совете однажды заявил, что настоящий кислород из растений – это неоправданная роскошь. "Искусственная атмосферная регуляция эффективнее, чем эти архаичные поглотители углерода," – стандартная фраза из учебника по экоменеджменту.

Сны о блокадном Ленинграде преследовали Илая уже третью неделю. Что странно – он никогда не был там, даже в обучающих симуляциях. В его 42 года (субъективное время, разумеется, тело поддерживалось в эквиваленте 27 лет) он ни разу не сталкивался с настоящим холодом или голодом. В мире 2225 года такие ощущения считались пережитками, как бумажные книги или физические деньги.

Проведя ладонью по окну, Илай вызвал отражение. Его лицо выглядело идеально – система даже во сне корректировала мелкие несовершенства кожи. Но глаза… В них застыло что-то, чему его персональный ИИ-помощник даже не пытался подобрать название. Иногда Илай сам определял это как "эмоциональный голод" – мучительное чувство, что окружающий мир совершенен и абсолютно фальшив.

– Лия все сделала правильно, – прошептал он, глядя на пятно пустого пространства рядом со своим отражением, там, где раньше всегда стояла она. – Может, человек – это не знание, а пережитая боль?

Спустя час Илай вышел из своего жилого модуля. Тревожный сон и отключенные фильтры подталкивали к действию, которое он откладывал 2 месяца. Сегодня он наконец решился.

Вдоль идеально чистой улицы скользили немногочисленные прохожие. Кто-то в физическом теле, большинство – в аватарах, управляемых из домашних капсул. Их выдавала чрезмерная плавность движений и чуть заметное мерцание при резких поворотах головы. Персональные ИИ подсвечивали статус каждого встречного, проецируя данные прямо на сетчатку глаза Илая. Он моргнул, отключая информационный шум.

На периферии Купола-7, у самой границы с техническим сектором, к Илаю неожиданно приблизилась странная фигура. Мужчина в потрепанной одежде – такую не носили уже десятилетиями. Борода, всклокоченные волосы, кожа с настоящими морщинами и шрамами. Система не показывала его идентификатор – странная техническая ошибка.

– Ты ведь к Ревенантам идешь? – голос был хриплым, как будто от долгого молчания.

– Я вас не знаю, – Илай попытался обойти странного человека, но тот преградил дорогу.

– Меня зовут Саю. Я был там. Они не говорят всей правды о прошлом, – его глаза лихорадочно блестели. – То, что ты увидишь… это не просто симуляция.

– Служба безопасности кластера будет здесь через восемнадцать секунд, – произнес Илай, отступая. – Я не хочу проблем.

– Найди меня, когда вернешься, – Саю сунул в руку Илая какой-то предмет и быстро скрылся за техническим шлюзом.

Илай разжал ладонь. На ней лежал старинный металлический жетон с выбитыми буквами "ЛВ" – инициалы его жены. Невозможное совпадение.

Центр нейроисторических исследований возвышался над другими строениями – редкость в эгалитарной архитектуре кластеров. Здание напоминало перевернутую каплю, застывшую в момент падения. Илай прошел через автоматическую идентификацию, и двери бесшумно разъехались.

Внутри его встретила молодая женщина с идеальными чертами лица – настолько безупречными, что сразу становилось ясно: это выбранный аватар, а не настоящая внешность.

– Господин Миро, мы ждали вас, – ее голос был мелодичным и успокаивающим. – Все документы готовы к подписанию. Проект REVENANT готов принять своего последнего добровольца.

Последнего? Об этом в приглашении не упоминалось. Илай проследовал за ней в просторный зал, где невесомые голограммы показывали исторические события – войны, революции, открытия. На секунду ему почудилось, что одна из фигур обернулась и посмотрела прямо на него.

– Уникальный эксперимент, – голос прозвучал за спиной, заставив Илая обернуться. – "Погрузись в прошлое. Прочувствуй. Пройди. Пойми." Но рекламные слоганы никогда не передают сути, верно?

Перед ним стоял высокий мужчина с удивительно живыми глазами – редкость в мире, где большинство скрывают свои эмоции за фильтрами.

– Каэль, – представился он, протягивая руку для архаичного рукопожатия. – Создатель проекта REVENANT.

– Что значит "последний доброволец"? – спросил Илай, пожимая прохладную ладонь.

– Значит, что вы завершаете набор. Мы искали определенный тип сознания, и ваш профиль идеально подходит, – Каэль слегка улыбнулся. – Вы ведь потеряли кого-то в симуляции, верно?

Илай замер. Информация о Лие не была общедоступной.

– Да, моя жена… потерялась в симуляционной петле, – он произнес это ровным голосом, хотя внутри все сжималось от тщательно подавляемой боли.

– И теперь вы хотите понять, почему, – Каэль кивнул каким-то своим мыслям. – Идемте. Покажу вам, что такое настоящее погружение в историю.

Они прошли в лабораторию, где Илаю предстояло ознакомиться с десятками документов – отказ от претензий, согласие на временную нейромодификацию, признание рисков "утечки Я" при длительном погружении. Особенно его насторожил пункт о том, что компания не несет ответственности, если субъект "не вернется с последнего уровня".

– Это просто формальность, – заверил Каэль, заметив его колебания. – Мы подключаем вас к интерфейсу "Persona Echo", который позволяет вашему сознанию интегрироваться в исторические личности. Это не симуляция истории, Илай. Это воскрешение памяти.

Пока Илай подписывал документы, его провели в основной зал проекта. Зрелище было поразительным – огромное темное пространство, заполненное парящими каплями света. Каждая сфера пульсировала своим ритмом, излучая тонкие цветные лучи.

– Это то, что мы называем темпоральной картой, – объяснил Каэль. – Каждая светящаяся точка – входная дверь в определенный исторический момент. Мы реконструируем не только события, но и ощущения: запахи, текстуры, эмоциональный фон эпохи.

– А это? – Илай указал на пульсирующий красным портал позади.

– "Окно выхода". Оно будет следовать за вами в каждой симуляции, реагируя на ваше психоэмоциональное состояние. В случае критической перегрузки оно автоматически вернет вас в реальность.

Илая проводили к капсуле погружения – элегантному белому ложементу с нейроинтерфейсными портами. Техники закрепили датчики на его висках и запястьях.

– Последнее предупреждение, – Каэль наклонился к нему. – То, что вы испытаете, будет абсолютно реальным. Боль, страх, голод – все будет подлинным. Наша цель – понять, от чего мы отказались ради "идеальной жизни". Вы по-прежнему готовы?

Илай вспомнил свой сон, странного оборванца Саю, жетон с инициалами Лии и черно-белый снег. Что-то не складывалось в этой истории, но отступать было поздно.

– Готов, – кивнул он.

Капсула начала закрываться. Последнее, что увидел Илай – странный взгляд Каэля, в котором читалось что-то похожее на сожаление.

Темнота обволокла его. А затем раздался голос – тихий, мелодичный, болезненно знакомый. Голос Мнемозина, специального ИИ-компаньона для проекта REVENANT, пугающе похожий на голос Лии.

– Погружение в 3… 2… 1… Добро пожаловать в архив боли, Илай.

ГЛАВА 1: ГАЗОВЫЙ ТУМАН

– Джеймс! Джеймс, вставай, твоя смена!

Сознание Илая всплыло из темноты, как утопленник с речного дна – резко и мучительно. Первым пришел запах. Не просто неприятный – невообразимый, невозможный коктейль из ароматов, которых он никогда прежде не испытывал. Гниющая плоть, фекалии, немытые тела, кислая вонь пороха и сладковатый душок разлагающихся трупов. Желудок скрутило спазмом, но тошнота казалась далекой, принадлежащей не совсем ему.

– Джеймс! Черт тебя дери, Коллинз! Вставай или Уилсон тебя прикончит!

Он открыл глаза. Над ним нависало изможденное лицо с покрасневшими от недосыпа глазами и щетиной, больше похожей на грязь. Рядом колыхался свет от масляной лампы, создавая пляшущие тени на стенке земляного укрытия.

Окоп. Он в окопе. Западный фронт. Фландрия. 1915 год.

Илай попытался сесть и тут же содрогнулся от боли в пояснице. Не той стерилизованной боли, о которой знаешь из обучающих модулей, а настоящей – острой, вгрызающейся в тело, как голодное животное. Он прикусил губу, чтобы не застонать, и почувствовал привкус грязи и крови.

– Чего разлегся? – продолжал боец, тряся его за плечо. – Твоя вахта началась десять минут назад.

– Д-да, – голос, вышедший из горла, звучал иначе – более хриплый, с легким британским акцентом. – Уже иду, приятель.

Воспоминания накатывали волнами. Не только его собственные, но и чужие, принадлежащие носителю – рядовому Джеймсу Коллинзу, 19 лет, призван из Бристоля, отправлен во Фландрию три месяца назад. Сирота, выросший в работном доме. Первый раз подстрелил человека две недели назад и с тех пор не мог спать. Каждую ночь ему снилось лицо того немца – совсем мальчишки, не старше его самого.

Илай поднялся на ноги, ощущая, как по спине пробегают мурашки. Тело Джеймса было жилистым, но изможденным, каждая мышца ныла от усталости и холода. Он машинально нащупал на груди жетоны – маленькие металлические пластины, содержащие имя, номер и подразделение. Обязательная процедура перед заступлением на пост.

– Холодно, как в гребаной могиле, – пробормотал товарищ Джеймса, протягивая ему помятую фляжку. – Глотни. Сержант раздобыл где-то настоящий бренди.

Вкус обжег горло – резкий, грубый, ничего общего с идеально сбалансированными вкусовыми имитациями 23-го века. Илай закашлялся, и его собеседник рассмеялся:

– Первый раз, что ли? Давай, Джимми, на пост. И не засни там, если не хочешь получить пулю от своих же.

Илай выбрался из землянки в основную траншею. Ветер ударил в лицо, принося с собой запах мокрой земли и разлагающейся плоти с нейтральной зоны. Над головой висело тяжелое серое небо, сочащееся холодной моросью – не дождем, а какой-то промозглой взвесью, проникающей под самую грубую ткань.

Через плечо была перекинута винтовка – Ли-Энфилд, вспомнил он, извлекая информацию откуда-то из глубин сознания Джеймса. Тяжелая, но надежная. Шершавое дерево приклада, прохладный металл – все ощущалось невероятно материальным, физическим.

Илай прошел вдоль извилистой траншеи, стараясь не поскользнуться на дощатом настиле, утопленном в грязи. Справа и слева от него сидели и лежали солдаты – кто пытался спать, закутавшись в шинель, кто читал при тусклом свете огарка, кто механически чистил оружие.

– Эй, Коллинз, – окликнул его один из них, – слышал? Завтра нам обещают полевую кухню. Настоящее мясо!

– Из крысы, небось, – отозвался кто-то из темноты. – Как та тушенка на прошлой неделе.

– А ты не жри тогда, Питерс. Больше нам достанется.

Смех прокатился по траншее – не веселый, а надтреснутый, как у людей, которые смеются, потому что альтернатива слишком страшна.

Илай добрался до своего поста – небольшого выступа траншеи с узкой бойницей, через которую просматривалась нейтральная полоса. Он прислонил винтовку к земляной стене и осторожно выглянул наружу.

Луна, проглядывающая сквозь тучи, освещала призрачный пейзаж: изрытая снарядами земля, колючая проволока, обрывки чего-то, что когда-то было людьми. Черная земля, серое небо, и между ними – неподвижный кошмар Западного фронта.

«Поразительно примитивная война», – раздался голос в его голове, холодный и аналитический. – «Эти траншейные системы – одни из первых в истории такого масштаба. К 1918 году общая протяженность траншей составит около 40 000 километров».

Илай вздрогнул. Это был Мнемозин, ИИ-компаньон из проекта REVENANT.

– Они живут так месяцами, – прошептал Илай, стараясь не привлекать внимания соседних часовых. – В этой грязи, с крысами, среди трупов.

«Снабжение войск в траншеях осуществляется по ночам. Смертность от болезней почти равна боевым потерям. Туберкулез, пневмония, "окопная стопа" от постоянной сырости, когда конечности начинают гнить…»

– Хватит, – оборвал его Илай. – Я и так все это вижу.

Мнемозин замолчал, но Илай чувствовал его присутствие – холодное, наблюдающее. Он снова выглянул наружу и замер. На мгновение ему показалось, что где-то в небе мелькнуло что-то красное – крошечная пульсирующая точка, похожая на "Окно выхода", о котором говорил Каэль. Значит, он может прервать симуляцию в любой момент.

Но Илай не хотел уходить. Впервые за долгие годы он чувствовал себя… настоящим. Несмотря на боль, холод и страх, а может быть, именно благодаря им.

– Эй, Коллинз, – к нему подошел молодой парень, судя по виду, едва достигший призывного возраста. – Сигареты есть?

Илай машинально пошарил в карманах шинели и нашел помятую пачку.

– Держи, – сказал он, протягивая одну.

– Самые дерьмовые в мире, – усмехнулся парень, закуривая. – Но лучше, чем ничего. Я Томас Фостер, новенький. Нас два дня назад перевели из резерва.

– Джеймс Коллинз, – автоматически ответил Илай. – Тут уже больше трех месяцев.

– И как… это? – в голосе Фостера звучал плохо скрываемый страх. – Они говорили, мы проведем Рождество в Берлине. А сейчас уже весна, и мы все еще сидим в этой грязи.

Илай вспомнил пропагандистские плакаты, которые видел Джеймс перед призывом. Бравые солдаты, наступающие на бегущего врага. Чистые мундиры. Гордые девушки, провожающие героев. Никакой грязи, крыс и разлагающихся тел бывших товарищей, застрявших на колючей проволоке.

– Они всегда врут, – тихо сказал Илай. – И там, и… – он осекся, вовремя вспомнив, где и когда находится. – И тогда, и сейчас. Война никогда не бывает такой, как на картинках.

Фостер кивнул с неожиданным пониманием:

– Мой отец тоже это говорил. Он служил в Африке. Вернулся без ноги и с малярией. Он… – парень прервался, вглядываясь в ночную мглу. – Что это?

Илай посмотрел в том же направлении. Порыв ветра на мгновение разогнал туман над нейтральной полосой, и в лунном свете что-то блеснуло – металлические баллоны, сотни баллонов, установленные на немецких позициях.

– Не знаю, – солгал Илай, хотя прекрасно понимал, что это за баллоны. – Новое оружие, наверное.

Фостер сделал еще одну затяжку и, поежившись, зашагал дальше по траншее. Илай остался один, вглядываясь в ночную мглу и отчаянно борясь с чувством беспомощности. Он знал историю. Знал, что произойдет на рассвете. И не мог изменить ничего.

Ночь тянулась бесконечно. Дважды Илай вздрагивал от выстрелов – нервные часовые открывали огонь по несуществующим целям. В небе изредка вспыхивали осветительные ракеты, превращая траншейный ад в сюрреалистическую картину.

«Ваше сердцебиение участилось до 115 ударов в минуту», – заметил Мнемозин. – «Эмоциональный всплеск превышает допустимые нормы Эмостаба. Рекомендуется стабилизация».

– Тут нет Эмостаба, – процедил Илай. – Тут вообще нет ничего, что могло бы сделать этот ад лучше. И знаешь что? Я рад. Я чувствую. По-настоящему чувствую.

«Усиление сенсорных восприятий – это часть эксперимента», – ровно ответил ИИ. – «Но помните: чрезмерная эмоциональная вовлеченность может привести к "утечке Я"».

На рассвете задул западный ветер – в сторону британских позиций. Именно тогда Илай впервые увидел его – зеленоватый туман, стелющийся от немецких траншей к нейтральной полосе. Густой, тяжелее воздуха, он полз по изрытой снарядами земле, как живое существо, заполняя каждую воронку, каждую впадину.

Газ. Хлор. Первая в истории человечества массовая газовая атака.

– Тревога! – закричал Илай. – Тревога! Газ!

Сонная траншея пришла в движение. Солдаты выскакивали из землянок, некоторые еще застегивали мундиры, другие хватались за оружие, не понимая, что происходит.

– Увлажняйте ткань! – кричал Илай, вспоминая исторические документы. – Мочите все, что найдете – платки, тряпки, все! Прикрывайте рот и нос!

«Интересно», – заметил Мнемозин. – «Эта информация не входит в базу воспоминаний носителя. Вы используете свои знания. Необычно. Это не предусмотрено протоколом».

Илай не обращал внимания на ИИ. Он сорвал с шеи шарф, подаренный Джеймсу какой-то девушкой, имя которой тот уже забыл, и бросился к ведру с водой. Вокруг царил хаос. Кто-то кричал начать стрельбу, кто-то плакал, прося прикрыть отступление. Офицеры пытались организовать оборону, но сами не понимали, с чем столкнулись.

Зеленый туман достиг первой линии траншей. Первый солдат, вдохнувший газ, упал, хватаясь за горло. Второй начал кашлять кровью. Третий вытащил пистолет и выстрелил себе в голову.

– Бегите! – кричал кто-то. – Это смерть! Бегите!

Солдаты карабкались по стенкам траншей, пытаясь уйти от смертоносного облака. Но газ догонял их, обволакивал, забирался в легкие.

Илай прижал влажный шарф к лицу, отступая вглубь траншеи. Сердце колотилось о ребра, а тело Джеймса дрожало от адреналина и страха. В этот момент что-то произошло: мир вокруг него на долю секунды раздвоился. Контуры предметов размылись, и сквозь грязную траншею проступила структура данных – цифровой каркас симуляции. Глитч. Сбой в программе.

«Критический эмоциональный всплеск», – голос Мнемозина звучал обеспокоенно. – «Рекомендуется немедленная стабилизация».

– Иди к черту, – выдохнул Илай.

Он заметил упавшего рядом Фостера – парень хрипел, из глаз текли кровавые слезы. Илай рванулся к нему, помогая отползти дальше от наступающего облака. Но было поздно – газ уже проник в легкие Фостера, разъедая их изнутри.

– Мама… – прошептал умирающий мальчишка. – Мама, я здесь…

Он затих. Илай остановился, ощущая, как в груди нарастает что-то огромное, жгучее, невыносимое. Это не было эмоцией из 23-го века – стерилизованной, отфильтрованной, безопасной. Это была чистая ярость.

– В этой войне погибнет почти целое поколение, – процедил он сквозь зубы. – Девятнадцать миллионов. Чтобы в будущем люди жили в стерильных куполах, в мире без боли, без настоящих эмоций, без всего, что делает нас людьми?

«Таков был ход истории», – отозвался Мнемозин. – «Каждое страдание приближало человечество к более совершенному будущему».

– Насколько надо быть бесчеловечным, чтобы так воевать за будущее? – спросил Илай, и внезапно понял, что обращается не только к своему ИИ-компаньону, но и к создателям проекта REVENANT, к Каэлю, к себе самому. – Насколько надо быть сломанным, чтобы называть это прогрессом?

В этот момент в нескольких шагах от него из тумана появилась фигура. Немецкий солдат, совсем юный, с обожженным газом лицом и окровавленными легкими, тащился по грязи, хватаясь за землю. Его глаза, налитые кровью, встретились с глазами Илая.

– Hilf mir, – прохрипел он. – Bitte… hilf…

Помоги мне. Пожалуйста… помоги…

Илай стоял, не шевелясь. В его сознании боролись два императива: помочь страдающему человеку и соблюдать "историческую верность" – не вмешиваться в события. У него в руках была винтовка. Он мог прекратить страдания немца. Он мог попытаться спасти его. Он мог просто уйти.

«Окно выхода» мигало в небе, предлагая прервать симуляцию. Но Илай отказывался. Он должен был пройти через это. Понять.

Газ подступал все ближе. Влажный шарф уже не помогал. Первые молекулы хлора проникли в легкие Джеймса Коллинза, и Илай ощутил, как невидимые когти разрывают их изнутри. Боль была невыносимой. Он упал на колени, задыхаясь, глядя на умирающего немца.

В этот момент он увидел над ним силуэт. Женский. Знакомый.

Лия?..

Но видение растаяло так же быстро, как появилось. Илай упал лицом в грязь, ощущая, как жизнь утекает из тела Джеймса Коллинза. В последнем усилии он протянул руку и коснулся пальцев умирающего немца.

Непослушными пальцами, увязая в грязи, он начал писать что-то – послание, которое никто не прочтет, исповедь, которую никто не услышит. Над ними только безразличное серое небо и красная точка "Окна выхода", пульсирующая все ярче.

Глаза Джеймса Коллинза закрылись. Симуляция начала схлопываться, унося Илая прочь из 1915 года, от газового тумана и траншейного ада Первой мировой войны. Но что-то он унес с собой.

Настоящую боль. Настоящий страх. Настоящую жизнь.

ГЛАВА 2: КРАСНЫЙ РАССВЕТ

Ритмичный стук печатного станка, как метроном, отсчитывал удары в пульсирующей голове Илая. Еще не открыв глаза, он ощутил острый запах типографской краски, въедливый и тошнотворный. К нему примешивался аромат дешевого табака и сырой бумаги. Пальцы неосознанно дернулись, словно вспоминая привычное движение – установку свинцовых литер.

– Миша! Ты заснул там? – раздался хриплый голос откуда-то сбоку. – Тираж нужен к утру, а ты дремлешь!

Илай медленно открыл глаза. Полутемная комната, заставленная печатными станками. Желтый свет керосиновых ламп. На стенах – революционные плакаты с призывами к свержению Временного правительства. Типография. Петроград. 1917 год.

Новое тело, новая история.

Он ощутил, как в груди поднимается тяжелый кашель, и не сумел его сдержать. Приступ согнул его пополам, заставляя судорожно хватать ртом воздух. Горло обжигало, легкие сжимались в болезненных спазмах.

– Совсем плох, – покачал головой высокий мужчина с красной повязкой на рукаве. – Брось ты эту работу, Миша. Сожжешь легкие типографской краской.

Илай выпрямился, ощущая, как в сознание вливаются воспоминания носителя. Михаил Соколов, 30 лет, типографский рабочий. Вдовец – жена умерла от туберкулеза два года назад. Живет в коммунальной квартире на Васильевском острове. В революционные партии не вступал, к большевикам относится настороженно, но подрабатывает печатью их газет и листовок – нужно же как-то прокормиться.

– Все нормально, Григорий, – ответил Илай голосом Михаила. – Какой тираж на сегодня?

– Пять тысяч листовок, – ответил Григорий, развернув перед ним макет.

Крупные черные буквы на грубой бумаге: "ДОЛОЙ ВРЕМЕННОЕ ПРАВИТЕЛЬСТВО! ВСЯ ВЛАСТЬ СОВЕТАМ!" Внизу – схематическое изображение рабочего, разбивающего цепи.

– И кому они верят? – пробормотал работавший рядом худой мужчина с всклокоченной бородой. – Одних господ сменят другие, только с красными бантами вместо белых перчаток.

– Заткнись, Борис, – огрызнулся Григорий. – Хочешь, чтоб тебя как контру к стенке поставили?

– Кто поставит? – усмехнулся тот. – Ленин, который прятался в Швейцарии, пока наши ребята на фронте кровь проливали? Или Троцкий, который в Америке революцию по газетам изучал?

Илай молча настраивал печатный станок, пока двое спорили, переходя на все более повышенные тона. Голова еще кружилась от перехода между симуляциями, но тело Михаила действовало механически, повторяя тысячи раз отработанные движения.

«Октябрьская революция, 1917 год», – раздался в голове спокойный голос Мнемозина. – «Одно из поворотных событий мировой истории. Свержение Временного правительства и начало 73-летнего коммунистического эксперимента».

– Который закончится крахом, – тихо произнес Илай.