Прощай, девственность!

– Ну, это ты уж через край хватил, Тибальт Рудольфыч, – усомнилась Аннабела Даниловна. – Я тебе собственноручно отдрачивала и собственноротно отсасывала – пусть и безрезультатно! Очень сомневаюсь, что Андерсону или тем паче Новодворской кто-то подобное изображал!

– Э, Райская, полегче на поворотах! Отсос – это моя прерогатива! – возмутилась Аделаида Викторовна. – Не надо лезть в чужую жопу и тем паче епархию!

– Я его полтора года знаю, а ты впервые видишь, – неопровержимо опровергла Аннабела Даниловна. – Со своей пиздой в чужой гарем не ходят, так что не пизди, Врониха!

– Про пизду и гарем поясни, пожалуйста, Раиха, – не совсем, а точнее, совсем не поняла Вронская. – Я не совсем, а точнее, совсем не поняла.

– Я и сама себя не поняла, – пояснила Райская. – Так что исправь с помощью болта, сиречь забей хуй, Врониха!

– Какой пиздатый у вас диалог, пригожие бляди! – заметил Архаил Ипатьевич. – Меж тем, как я погляжу, вы весело колдырите, а меня и не позвали!

– Как же не звали! – воспрянула Вронская. – Я тебе два письма на мэйл отправила и раз десять на твою кнопочную хуетень звонила!

– Да? Ну тогда ладно, извинения приняты!

– Да ты охуел, дон Похуисто! – восхитилась Вронская.

– Я по жизни такой, тебе ли этого не знать, донна Каренина! Давайте бухать, чо.

– У нас всё началось как невинная игра в рюмочку, – как бы оправдываясь, призналась Вронская. – Но в силу обстоятельств непреодолимой силы действо переросло в тривиальное бухалово.

– Так, я бы попросила! – попросила Райская. – У нас очень даже незаурядное бухалово! С нами вообще не бывает банальных пьянок!

– Пустим по пизде нюансы – пусть они плывут себе дальше, – заинтересовался Пореев. – Но что за обстоятельства непреодолимой силы?

– Один игрок оказался невъебенной имбой, – подмигнула Вронская Порееву зелёным глазом.

– Фу, Аделаида Викторовна, что за вульгарный зуммерский сленг! – фраппировалась Аннабела Даниловна.

– Отчаянные ситуации требуют соответствующего подхода, – подмигнула Вронская Райской голубым глазом.

– Таки не стоит пгогибаться под изменчивый миг, – голосом семидесятидвухлетней житомирской жидовки пгоговогила Гайская, поггозив гетегоглазой кгасотке пальцем, и все таки немножко хихикнули. – Пусть лучше он пгогнётся под нас!

– Но что же я стою, как одинокий хуй в ночи! – спохватился Пореев. – Тащи рюмку и стул, Каренина!

– Сию минуту-с! – почтительно отозвалась Анна Аркадьевна и шустряком притащила из дома табуретку, рюмку + тарелку и вилку. Когда посуда была наполнена алкогольным содержимым, Пореев молниеносно выхватил из-под носа Мещрякова стакан и невозмутимо осушил его.

– Штрафная, – объяснил анархист свой неблаговидный поступок, переведя дух.

Стакан наполнили заново и бухач продолжился в штатном режиме. После пары кругов выпивона Пореев со скромной гордостью сообщил:

– А я, знаете ли, вчера пару убойных стихохов заебошил. Не желаете ли послушать?

– Лепи, что уж там, – великодушно разрешила Вронская.

– Может, кто-то против?.. Не хочу навязываться.

– Анархисте, харэ выёбываться, – заметила Райская. – Тебе не идёт!

– ДА не, если вам не хочется…

– Братан, не крути яйца, – не выдержал и интеллигентный искусствовед, философ + толмач. – Читай уже свои вирши!

– Ну, если и мушкетёрец не против… тогда внемлите!

Анархонудодрочилопохуист встал и продекламировал в духе Андрюхи Унесенского, умеренно жестикулируя:

Пизды твоей притворное молчанье,Меня на понт дешёвый не взяло,И вскорости привычные лобзаньяОвеяли уставшее чело.И вскорости пизда твоя молила,Кричала криком, ором орорала,И как ветхозаветная ДалилаДавила хуй мой…

Пиит сделал паузу, застыв с вытянутой, как Ленин, рукой; пауза затянулась.

– Это всё? – с недоумением осведомилась Вронская.

– Нет, – отказался не больше и не меньше, чем поэт. – Дальше ещё пара строф, но я их забыл.

– Оролала – что сие? – спросил Мещряков. – Неологизм?

– Он обычно синий в сиську пишет, – ответила за творца Вронская. – Поэтому лепит такого горбатого, что самый горбатый из самых горбатых позавидует такой завидной горбатости. Так что не ищи в его стихахах смысла или чего-нибудь ещё.

– Не обычно, а исключительно. Трезвым меня вдохновение не посещает, – возразил Пореев. – Но вообще странно, я помню все свои стихихи наизусть, хоть они и записаны рукой на бумаге для потомков. Но ладно, вот ещё одно…

Нудопохуистодрочилоанархист прочитал в стиле Женьки Евтуха:

Ты как Шаронка в первом «Основном инстинкте»Пиздой слегка небритой мне светилаИ как библейская Далила…

Мейстерзингер нашего времени застыл с запрокинутой головой, как солевой нарк.

– Опять забыл? – догадалась Вронская.

– Ага, – подтвердил Пореев. – Первый раз со мной такая хуйня!

– Опять забыл и опять про Далилу с пиздой! – возмутилась Райская. – Пизда какая-то!

– Это у меня Ночь Пизды была. Я свирепо квасил и размышлял над метафизической природой Пизды.

– Это интересно, – заинтересовался Мещряков. – Мне, как дипломированному философу, было бы крайне любопытно углубиться в этот дискурс. А почему такое внимание к филистимлянской потаскушке?

– Это я библию наугад открыл и попал на кусок с Самсоном. Ну и бессознательно использовал.

– Охуеть! – охуела Вронская. – Идейный анархист читает пятикнижие, кто бы подумал!

– Ну, «читает» это слишком громко сказано, – застеснялся Пореев. – Так, просмотрел.

Вронская напела:

Самсон и Далила, сюжет этой песни твоя подсказала гитара.Самсон и Далила – они, если честно, не пара, не пара, не пара.Самсон и Далила – они, если честно, не пара, не пара, не пара!

Последовали умеренные аплодисменты.

– А как насчёт фрейдистских аллюзий? – вклеила Вронская и пояснила для незнающих: – Его припизднутую мамку зовут Далилой.

– Не, мамку давно не ёб. Ей 53 уже, и вообще. Так что Фрейд дрочит в гробу не про меня, – открестился Пореев. – Ладно, последняя попытка.

Твоя пизда, глубокая как парус,Достойная и знатная того,Чтобы тебе лизали анус,А не совали под ребро перо…

И снова пауза, на сей раз уже ожидаемая. Когда стало понятно, что продолжения не последует, Райская сказала:

– Кому там Добролюбов сказал: «Знаете ли вы, что вы поэт, и поэт истинный?» Так знай, Пореев, кому бы он это ни сказал, но точно не тебе!

– Это сказал Белинский про молодого Некрасова, – сказал искусствовед с мушкетёрской бородкой. – Но насчёт прослушанных кусков соглашусь: беспросветно-бездарная хуетень! Пиздотень даже.

– Э, шевалье, полегче на виражах! – обиделся непризнанный гений. – Я, между прочим, не только поэт, но и профессиональный боец, могу и въебать невзначай!

– А меня Райская в обиду не даст! – возомнил Мещряков. – Так что не пизди, нигилист!

– Не дам! – засвидетельствовала Райская, встала со стула и нанесла сидящему анархисту удар ногой в голову с разворота.

– Ты совсем ебанулась?! – не понял Пореев, чудом среагировав и пригнув волосатую башку, тем самым избежав изрядной пиздюлины – может быть сотрясения мозга или сломанной челюсти, а возможно и того + другого.

– Это реванш за мой фингал на День оргазма! – Райская занесла ногу для нового удара.

– Какого ху… – Пореев вскочил с табуретки, не успев закончить. – Реванш уже был! – напомнил он, заблокировав предплечьем маваши-гэри от Райской. – Ты мне тогда же глаз локтем подбила!

– Этого мало! – мстительно воскликнула Райская, пританцовывая перед неожиданным соперником Мухаммедом Али.

– Только-только-только-только этого мало!.. – напела Вронская голосом Софки и захлопала в зелёные ладоши: – Ура! Пизделка!

Пореев попытался нанести уширо-маваши-гэри, но неловко упал, впрочем, тут же вскочив. Завязалась драка, продолжавшаяся не больше раунда и завершившаяся без гематом, ушибов, ссадин и прочих телесных повреждений – ни один удар не достиг цели. Бойцы по-восточному поклонились друг другу, по-европейски пожали руки и вернулись за стол.

– Вот видите, товарищ Анархист, со мной лучше не связываться! – Тибальт Рудольфович обрёл прежний интеллигентный образ, а Архаил Ипатьевич кинул на него короткий, но тяжёлый и недружелюбный взгляд.

Как водится, ёбнули.

– Ты им лучше про Диогена прочитай. Или оду женской дрочке, – предложила Аделаида Викторовна. – Ну или где «нервно билась и вертелась на хую».

– «Нервно билОсь и вертелОсь на хую», – поправил автор. – Что ж, это можно.

Диоген, доставая рукою мозолистойТо, что не принято всем показывать,Знал, что является истиной,Что не нужно никому доказывать.И кончал он, ругаясь забористо,И даже немного воинственно —Ведь знал, что действительно истинно.

– Ну, это с пивком потянет, – сказала Аннабела Даниловна и глотнула тёмного «Крушовице».

– Согласен. Что-то в духе акмеистов, – сказал Тибальт Рудольфович и хватанул полстакана нагревшегося «Волхва».

– Не пизди, акмеистами тут и не пахнет! Вполне оригинальное произведение, – сказала Аделаида Викторовна и схрямала ролл «Закат Японии», предварительно макнув его в соевый соус. – Давай про мамашку-ебанашку теперь.

– Стихохотворение основано на реальных событиях и посвящено моей серьёзно ебанутой сексуально-фрустрированной матери-колдырихе, с которой у меня по беспечной неосторожности случились любострастные действия ебательного характера, – сообщил Архаил Ипатьевич.

О душ!..Соперник мой бездушный,Бесстрастный ёбарь неустанныйСвоей струёю безыскусноЛаскающий клитор её странный…И ты ей муж…Её герой, её сожитель терпеливый,Владетель дум её заветных,Её любовник нежный, кропотливый,Король желаний, взгляду неприметных.Она дрожащими руками, лишь слегка краснея,Снимает распылитель твой…Так вот она, для женщин панацея:Забыться страстно-трепетной струёй!..А ты? О клитор, о amor veneris,Ты, маленький пройдоха средь пройдох!Мои ни пальцы, ни язык, ни пенисИз уст её не могут вырвать «Ох»…И оживить тебя бессильныВсе действия, все речи, все мольбы,Лишь под струёю светлопенной, сильнойТы восстаёшь, как будто для стрельбы…О да! Не для таких баталийМужской устроен организм.Вот тайна женских гениталий:Живи и славься, женский онанизм!

– Неплохо, – сказала Аннабела Даниловна.

– Поддерживаю, – сказал Тибальт Рудольфович.

– Лучшее психохотворение автора, на мой взгляд, – сказала Аделаида Викторовна. – Ну, а теперь «нервно билась и вертелась на хую».

– «Нервно билОсь и вертелОсь на хую», – сказал Архаил Ипатьевич.

– Отъебись, – сказала Аделаида Викторовна.

– Отъёбся, – сказал Архаил Ипатьевич.

– Правильно – отъебался, – сказала Аделаида Викторовна.

– Отъебись, – сказал Архаил Ипатьевич.

– Отъеблась, – сказала Аделаида Викторовна.

– Правильно – отъебалась, – сказала Аннабела Даниловна.

– Отъебись, – сказала Аделаида Викторовна.

– Вы заебали, – сказал Тибальт Рудольфович. – Дайте автору слово!

Автору дали слово:

Потрясая хуем на рассветеВ сторону восточной стороны,Чувствовал себя единственным на свете,Анархистом и любовником страны.И готов он был неоднократно,Хуем потрясая и кричаО мечте, ушла что безвозвратно,И которую проёб он сгоряча.Но ещё лелея и надеясьНе сдавался в неге страсти он.О любви и Родине радея,Издавая жуткий, страшный стон.Вынул из себя он беспардонноИ вложил в холодную струюТо, что в душе его измученно-бездоннойНервно билось и вертелось на хую!

– Редкостная пропиздохуёвина, но что-то в этом есть, какая-то одухотворённость, – сказала Аннабела Даниловна.

– Соглашусь, – сказал Тибальт Рудольфович. – Но в сторону восточной стороны – это ни в какую жопу не лезет!

– Как дипломированный филолог – поддерживаю дипломированного искусствоведа. Это не залезет даже ни в какую пизду, – сказала Аделаида Викторовна. – Но он художник, он так видит и править наотрез отказывается.

Она встала и истерично продекламировала Белкой Ахмуддулиной:

– Нервно билась и вертелась на хую!..

Меж тем значительно похолодало.

– Меж тем значительно похолодало, – озвучила эту данность Аннабела Райская. – Не перебазироваться ли нам в дом, господа?

– Счастливая мысль! – поёжился Архаил Пореев, пребывая лишь в единых бриджах на голые бритые яйца.

– В доме немногим теплее, – дезавуировала Аделаида Вронская. – А печку топить – это два часа минимум кочегариться будет. К тому же у меня дров с гулькин хуй.

– Поехали ко мне, хули! – поставила на голосование Аннабела Райская. – У меня в Райском регулируемое газовое отопление!

Проголосовали единогласно «за».

Пока Пореев ходил к себе за манатками, было вызвано Хуяндекс-такси, прибывшее как раз к возвращению анархиста. Из машины телефонировали своим постоянным сооргийцам-собутыльникам Л.Д. Братиславову + Э.П. Шандурину – оба обещались быть, но без конкретики.

Поместье было унаследовано Аннабелой Даниловной от бабушки по материнской линии. При жизни бабки Александры имение состояло из пахотных земель, фруктовых и овощных садов, двухэтажного каменного дома + небольшой козлиной фермы, где юная Белочка каждое лето имела удовольствие любоваться длинными тонкими молочно-розовыми киеподобными хуйцами авантажных племенных козлов. Когда бабулька почила в бозе, и внучка вступила в наследство, козлиная ферма и часть земель оказались проданы, а на вырученные средства произвелась перестройка и переоснастка дома, который теперь стал похож на классическую дворянскую усадьбу с колоннами и портиком с надписью Ergo bibamus!

Поездка в Хуяндексе почему-то так утомила бабцов, мужичонку + мальца, что по приезде в Райское все (кроме алкоустойчивого девственника) по фасту накидались и даже не замутили всенепременную в этой компании оргию (Вронская, впрочем, вздрочнула перед сном, но кончить почему-то не смогла).

Когда все разошлись по спальням, спиртоневосприимчивый интеллектуал Мещряков почал бутылку импортозамещённого вискаря «Ванька-ходок» и сибаритски устроился на уветливом мягком диване в углу гостиной с томиком современного классика Виктора Билевина. Книга была из серии социальной фантастики, «про банки» – Мэтр, по непроверенным слухам пребывающий ныне на одном из многочисленных таиландских островов, по непроверенным слухам заключил с ведущим российским издательством договор, согласно которому обязан лепить по два <халтурных> романа в год; ну да Бог ему судья, или кому он там поклоняется – но уж точно не нам судить живых классиков.

Глава 3. Прибытие антидевственника

…МОЛОДОЙ ЧЕЛОВЕК, ЛЕТ двадцати шести или двадцати семи, роста немного повыше среднего, очень белокур, густоволос, со впалыми щеками и с лёгонькою, востренькою, почти совершенно белою бородкой. Глаза его были большие, голубые и пристальные; во взгляде их было что-то тихое <…> Лицо молодого человека было, впрочем, приятное, тонкое и сухое, но бесцветное.

Очень бы хотелось выдать предыдущий абзац за свой, но увы, это (как вы уже, конечно, поняли) кусок из психологического триллера с элементами эротики «Идиот» авторства г-на Достоевского, отрывок, в котором описывается внешность приехавшего в Россию из Швейцарии заглавного героя романа князя Льва Николаевича Мышкина. Это я к тому, что если бы герой этой главы не брил бы себе наголо голову, подмышки + лобок и был бы на двадцать лет моложе, то вполне мог бы сыграть князя в каком-нибудь российском сериале по мотивам романа, или даже в полнометражном голливудском фильме по тем же мотивам – ибо лицом и растительностью на лице наш герой поразительно похож на Мышкина.

Сорокасемилетний Лев Данилович Братиславов живёт в Москве в районе Чертаново-Южное в трёхкомнатной квартире с престарелой маменькой, младшей сестрицей Ириной, её щуплым малорослым инфантильным нечистоплотным елдарём, похожим на хитрожопого смурфика + с большой лохматой голосистой дворнягой по имени Гай Юлий. Лев – как молодое животное и как молодой писатель Толстой – ебёт всё что возможно, пьёт и курит всё что доступно, много читает, пишет опасную асоциальную прозу + особым образом тренирует свой четырнадцатисполвинойсантиметровый хуй, вследствие чего может упомянутым хуем (эрегированным) поднять до двенадцати (включительно) килограмм.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «Литрес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на Литрес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.

Примечания

1

Любимой дочери и лучшей любовнице (фр.)

2

Засим ёбнем! (лат.)