Не благая весть от Тринадцатого

Священник усмехнулся. Пришелец вспыхнул. Мельком взглянув на повернувшегося к нему спиной служителя храма, он быстро направился к дверям.

– Раз так, я пойду к ним сам! – объявил он на ходу. – Друзья мои, пойдемте туда, где людей сейчас больше всего.

– Тогда нам нужно на рынок, – сказал Иуда, предупредительно распахивая дверь перед Учителем.

– Значит, идем на рынок.

2

Солнце поднималось все выше, и пока полуденная жара не загнала людей в дома, базар жил напряженной торговой жизнью. Громко выкрикивали хвалу своему товару продавцы, увлеченно торговались покупатели, ржали и мычали животные. В этом гаме скромные провинциалы из окраинной Галилеи чувствовали себя чужими, лишними. Лишь Иуда оглядывался вокруг с любопытством, подмечая повадки разноцветной толпы, количество и разнообразие товаров, запоминая цены. И чем внимательнее он вглядывался, тем сильнее ему начинало все это нравиться. Ему хотелось остановиться, рассмотреть поближе, потолкаться среди люда, но Учитель неумолимо шагал сквозь толпу, как корабль сквозь податливые волны, и ученики семенили следом испуганным и верным стадом. А за ними крались люди Храма. Когда процессия выбралась на базарную площадь, Учитель, опершись на крепкое плечо Шимона, взобрался на пустую повозку и прокричал:

– Люди! Выслушайте меня!

Движение в толпе стало стихать, и удивленные лица начали оборачиваться к человеку в пропыленном хитоне, возвышающемуся над ними.

– Чего тебе? – выкрикнули в ответ.

– Я хочу сказать вам о том, что переполняет мое сердце…

– А мне нужно продать то, что наполняет мои корзины! – откликнулся чей-то насмешливый голос.

Кругом засмеялись. Ученики подавленно озирались. Ничто не предвещало обычного внимания. Но Учитель не сдавался.

– Люди, я хочу донести до вас слово Божье…

– Почему ты не хочешь сделать этого там, где полагается?

– В молитвенных домах решили оградить меня от вас, будто можно ветер оградить от полей. Я пришел к вам сюда, чтобы сказать те слова, что ваши уши забыли, но сердца жаждут, как сухая трава дождя…

– Ты кто, пророк? – выкрикнули в толпе.

Учитель на миг запнулся, но затем не столь громко, но внятно произнес:

– Да…

– Тогда сотвори чудо, и мы поверим!

Это было сказано шутя, но люди храма, почуяв настроение толпы, сразу подхватили возглас.

– Чуда! Сотвори чудо, если ты пророк!

Учитель безмолвствовал. А крики набирали силу.

– Чуда! Сотвори чудо, и мы поверим тебе!

Наконец Учитель заговорил. Он спросил толпу:

– Разве слово Правды для вас не чудо? Неужели вы так часто слышите его, чтобы пренебрегать им?

– Э-э, не увиливай, – кричали ему. – Твори чудо или не мешай нам!

Первым надоело развлекаться торговцам.

– Да сколько можно слушать этого бродягу! – возопили они. – Обед уж на подходе! Хватит! Пора за дело! Эй, покупайте фрукты, свежие фрукты!… Продаю рыбу, дешево рыбу!… Продаю холсты… кувшины! … мази! … вино! …

Скоро опомнились и покупатели. Время не терпело праздности, пора было завершать покупки и идти домой. Люди один за другим отходили от проповедника, пока он не остался один с учениками. Учитель спустился с телеги и медленно побрел прочь.

4

Обедать остановились в одном из многочисленных постоялых дворов города. Трапеза проходила в полном молчании. Если кто-то и произносил слово, то тихо, почти шепотом, как при покойнике. Учитель сидел бледный, весь ушедший в себя, почти не прикасаясь к пище. Соратники по-разному переживали случившиеся. Шимон закручинился, подперев щеку рукой. Иоанн в гневе кусал губы. Испуганная Мариам, расставив кушанья, ушла на женскую половину. Только Иуда держался бодро и, наскоро перекусив, ушел осматривать город.

Тягостное молчание нарушил Иоанн.

– Что будем делать дальше, равви?

– Ты опять называешь меня равви? Я для тебя прежде всего брат, а не равви.

– Но братья бывают старшие и младшие, – возразил Иоанн, – и младшие должны учиться у старших.

Учитель ничего не ответил.

– Нужно было их всех покарать, – продолжал Иоанн, сжимая кулаки. – Пусть бы немота поразила их. Я знаю, что ты смог бы это сделать!

Ученики с удивлением воззрились на пылкого юношу.

– Да, – повторил он дерзко. – Нет пределов силы Учителя нашего.

Тот лишь слабо улыбнулся.

– Не преувеличивай. Но главное в другом. Силой любить не заставишь. Покарав уста, не откроешь души. В мир сей я пришел с любовью…

– Но они бы задумались!

– Придет черед. Есть время разбрасывать камни, будет время и собирать их.

– А мог бы ты и вправду сотворить чудо? – спросил Хоам.

Ученики замерли.

– Не чудо ждете вы, а чудес! – отрезал Учитель с непривычной резкостью. – Чудес не будет. Чудо внутри вас. Ведь сказано, что созданы мы по образу и подобию божьему. Но не о телесном же идет речь! Каждый человек имеет возможность приобщиться к душе Господа нашего. Это ли не радость и не великое чудо? Вдумайтесь, вы можете почувствовать и понять самого Творца! Есть лишь три истинных чуда. Чудо преображения человека. Чудо противодействия грязи внешнего мира. И чуда самопожертвования ради других. Что же до этого города… Мы уйдем отсюда, вернемся в Галилею. Я поспешил. Рано! Еще рано. Сердца здешних людей искушены и развращены. Мы уйдем сегодня же! Чтобы вернуться.

Ученики безропотно подчинились.

Когда он вышел из дома, его поджидала Мариам. Даже простенькое, закрытое платье не могло скрыть ее красоты. Природа ли, Бог ли, а может Сатана сделал это во искушение, но сотворена она была явно не для обыденной жизни.

Учитель молча шагнул навстречу. Выбор был за ней, он же был готов принять любой из двух.

– Я боюсь идти дальше…

Учитель кивнул.

– И все же, я хочу идти с вами …с тобой. Можно?

Учитель кивнул. И Мариам ушла собираться. Так и не сказав ни слова, Учитель вернулся к ученикам.

Закончив обед, странники собрались в путь. Не было лишь Иуды. Учитель приказал подождать его. Посидели еще немного, и, когда терпение учеников истощилось, в комнату влетел запыхавшийся Иуда.

– Обошел чуть ли не весь город! – почти радостно объявил он. – Куда не обращался, нигде не дали ни одной монетки или куска хлеба для божьего дела. Ну и город!… Торговый город!

…Вечерело. Солнце прощально зависло над столицей. В багрово-алых лучах величественно темнела громада Храма. Недоступная, холодная, высокомерная твердыня книжников.

– Мы так и не побывали в Храме, – вздохнул Хоам.

Учитель обернулся к нему.

– Мы еще будем там. Но не под слова проклятий туда войдем, а под крики радости и приветствий. Иначе что нам там делать?

Отступление третье

Прыжок первый: Граник

«Огромная походная колонна, размеренно маршируя под звуки пронзительных сирингов, втягивалась вглубь Малой Азии. Невысокие коричневые горы и синее небо оттеняли пестрое великолепие разодетого войска. Красные, белые, желтые, серые цвета плащей, попон, доспехов сливались в одну пеструю ленту, и она, извиваясь, ползла меж холмов, ослепляемая и обжигаемая не по-весеннему жарким солнцем. Но солдаты уже давно привыкли к жаре, поту и пыли. Доспехи не тяготили плечи и свисающие мечи не клонили набок. Колонны почти не растягивались, обозы не отставали, воины не глядели с тоской на обочину с мечтой об отдыхе, руки не тянулись поминутно к флягам с водой. Они знали сколько в состоянии пройти, когда и впрямь станет необходим привал (и к этому моменту такой приказ будет), когда можно испить воды, без риска потерять силы. Это знание давало общую волю и цель, и потому колонны маршировали спокойно, размеренно и неотвратимо.

Александр ехал с гоплитами. Хотя они сдавали в обоз часть своего вооружения: длинные копья – сариссы – и огромные щиты, закрывавшие в бою тело почти полностью, но все же им, облаченным в доспехи, приходилось труднее остальных – конницы и легкой пехоты. Александр с непокрытой головой, в красно-пурпурном плаще, гарцуя на любимом Буцефале, шутками и разговорами вдохновлял воинов. Сегодня он хотел сделать чуть больший переход, чем обычно, и переправиться через реку Граник до темноты.

Александр спешил. Слишком медленно шла армия и слишком быстро бежали дни. Уже трое суток прошло с начала переправы Геллиспонта, а они лишь слегка углубились во владения Дария. «Скорей, скорей!» – стучало в сердце. Но ускорить ход такой махины, не смогли бы даже боги. Сколько времени еще понадобится, пока войско, не вырвавшись из гористых лабиринтов Фригии, выйдет к благодатным городам Ионии – Милету, Эфесу, Галикарнасу? И там уже наверняка придется встретиться с врагом.

Александра беспокоила размеренность и дремотность марша. Со временем это утомляет, притупляет чувства, выматывает однообразием. Бой куда лучше! Он возбуждает больше неразбавленного вина. Заставляет подтянуться, учит целеустремленности. Но сражений пока не было и не предвиделось. Благодаря огромности своих земель, персы могли осторожничать, неспешно сбирая силы и тщательно готовясь к схватке. Александру уже донесли, что находящийся на службе у врага грек с Родоса Мемнон предложил военачальникам Дария тактику затягивания сражений, выжигая перед неприятелем посевы, селения, угоняя скот. Тогда голодное и вымотанное войско станет легкой добычей. Этого плана Александр боялся теперь больше всего.

Вдруг впереди все заметили легкое движение. Навстречу скакал всадник. Александр в нетерпении привстал в стременах. Заволновалась и свита.

– Это гонец, – предположил кто-то.

– Кажется разведчик Гегелоха, – ответил другой.

– Неужели персы?

– Не может быть, они еще далеко…

Александр не внимая ничьим словам, ринулся навстречу. Всадник на скаку резко натянул поводья.

– Я от Гегелоха! – крикнул он. – Персы!

– Где они?

– На другом берегу реки. Стоят лагерем!

Глаза разведчика из передового отряда горели огнем охотника, и Александр отметил это с особым удовлетворением. Азарт дозорного зажег Александра и определил его последующие поступки. Приказав пехоте как можно быстрее выдвигаться к реке, он во главе конницы устремился вперед.

Персы спокойно и величественно, с вызывающим удобством расположились на крутом берегу Граника. Отрядам из вассальных земель Дария, срочно набранным по приказу сатрапа провинции, были хорошо видны колонны македонян, заполняющих пологий, поросший мелким кустарником противоположный берег. Ополченцы робели, понимая, что через день-два могут умереть за чужеземного владыку, зато персидские командиры пребывали в ином настроении. Зрелище скапливающихся внизу воинов противника наполняло их сердца уверенностью в своих силах. Врагам предстояло идти на почти безумный поступок, – переправиться под стрелами и дротиками через стремнину реки, а затем лезть по кручам на смертоносные копья и мечи.

Александр смотрел на стену врагов, выстроившихся на крутом противоположном берегу, вслушиваясь в крики персов. Они махали руками, смеялись, уверенные в своей неуязвимости. Александра охватила злость. Он повернул коня и приказал воинам строиться в боевой порядок: в центре – фаланга гоплитов, по краям – конница. К нему на спешный военный совет стали съезжаться командиры: Парменион, его сын Филота, возглавлявший конницу, начальник охраны базилевса Клит, душа разведки Гегелох, командиры отдельных подразделений – Птолемей, Эригий, Пердикка, Гарпал, Кен, Кратер…

Сознающий свои заслуги и опытность Парменион подъехал неспешно, готовый без суеты дать юноше взвешенный совет. Похожий на отца разворотом плеч, мощным сложением и крупными, лепными чертами лица Филота гарцевал в отдалении, подчеркивая свою независимость от родственных отношений. Клит же, командуя отборной царской илой, набранной преимущественно из македонской знати, призванной в бою всегда быть рядом с царем, с хладнокровным интересом ждал, во что выльется первый военный совет с начала похода. Александр еще не воевал вместе с Парменионом, а Парменион был правой рукой и другом его отца, зато Клиту пришлось иметь дело и с первым, и со вторым, и с третьим.

Подоспели опоздавшие и Александр, даже не спешиваясь, бросил:

– Рассуждать не будем – враг перед нами.

Парменион удивленно поднял брови, но смолчал.

– А река? – спросил кто-то.

– И кони, и пехота пройти смогут!

Парменион не выдержал. Подавив вспыхнувшую было обиду на то, что Александр не интересуется его мнением, он поднял руку в знак желания говорить перед молодым базилевсом. Александр оборотился к нему. Командиры приготовились слушать.

– Если угодно выслушать мой совет, он таков: не следует рисковать войском, атакуя столь сильные позиции с марша. Лучше разбить лагерь. Воины отдохнут. Персы же будут всю ночь стоять на берегу, боясь ночной атаки. Ранним утром, когда они утомятся, мы и начнем…

Командиры с удовлетворением кивали: старый полководец знал дело. Зато Александр ждал окончание речи Пармениона с плохо скрываемым нетерпением.

– Ждать завтра, когда персов можно разбить сегодня? – откликнулся Александр. – За ночь мы не усилимся, а враг не ослабнет. И неверно, что мои воины устали. Да и какой отдых может быть в ночь перед битвой? Одни разговоры про крутой берег утомят любого. Надо атаковать! Парменион, ты бери левое крыло, я – правое. Филота – центр. Со мной пойдут гетайры. Еще возьму копейщиков и отряд лучников. Ударим посильнее! Я надеюсь на тебя, мой друг, – обратился Александр к Пармениону, пожимая ему руку.

И Александр хлестнул коня, давая понять, что совет окончен. Командиры, с неуверенностью оглядываясь на Пармениона, стали разъезжаться. Парменион, ничем не выдав обиды, тут же ускакал к войскам. Филоте не понравилось обращение Александра с отцом, но энергия предстоящей битвы уже наполняла его радостным возбуждением.

Македоняне построились в боевой порядок. Первым движение начал фланг Александра. Чтобы найти уязвимое место в рядах противника, вперед был высланы конные разведчики во главе с отважным Гегелохом, а сам Александр с основными силами, под клики труб, зовущих вперед, вошел в реку наискосок течению.

На разведчиков сразу же обрушился град из дротиков и копий. И хотя щиты и шлемы выдерживали удары, но строй смешался, а многие кони получили ранения. Передовые всадники повернули назад, тогда как задние еще стремились выбраться на берег. Заметив расстройство в рядах противника, персы ринулись в атаку. Сбегая с высокого берега, они чуяли легкую добычу. Македоняне немедленно начали отступать, увлекая за собой врага. Воды реки закипели от фонтанов брызг и вниз по течению поплыли первые трупы. Мало кому из первой линии удалось уцелеть, но свое дело они сделали – ополченцы покинули высоты и сгрудились на берегу, большая часть копий и дротиков была израсходована, их ряды смешались. Подоспевшие персидские военачальники бессильно наблюдали за бестолковым сражением. Медливший до той поры Александр подал сигнал к всеобщему наступлению. Видевшие гибель товарищей, обозленные македоняне с холодной всесокрушающей решимостью напали на врагов. Подбадривая себя пронзительными криками, воины Дария попытались противостоять противнику, но быстро уяснили превосходство македонян и эллинов. Не нарушая строя даже в воде, те методично рубились. Они не размахивали попусту оружием, как не воевавшие ополченцы, набранные со всех концов Фригии, Лидии и Каппадокии. Воины севера кололи и рубили молча и ловко, едва заметными быстрыми движениями, нанося раны в открытые места. Когда же персам удавалось наносить ответные удары, они почему-то попадали то в щит, то в шлем. Противник был неуязвим! Зато длинные копья македонян пробивали легкие деревянные щиты и кожаные рубашки врагов. Увязшие в роскоши и благоденствии, отвыкшие потом и усердием добиваться на занятиях мастерского владения оружием, персам пришлось сполна расплачиваться за годы сытой бездеятельности. Ополченцы дрогнули. Они попытались взобраться на высоты, чтобы вновь оказаться в благоприятном положении, но было поздно. Македоняне не отставали ни на шаг, продолжая без устали уничтожать противника. И подданные великого царя царей бежали, спасая себя, или ложились, укрывшись щитом, показывая, что сдаются. Гетайры во главе с Александром пробились сквозь толпы бегущих и выскочили наверх. Для персидских военачальников настал миг последнего решения: бежать или попытаться исправить положение? Они бы убежали, но войско возглавлял зять царя Мифрен. Персы смотрели на него в ожидании: что он выберет для себя и для них? И Мифрен решился. Он не мог появиться перед очами Дария с вестью о разгроме и своем бегстве. Лучше умереть в бою, чем позорной смертью в подвале дворца. Мифрен подал сигнал к атаке. Был один способ изменить судьбу – найти того, кто затеял этот поход. Лишь убив вождя Македонии, можно было изменить ход сражения. И – о слава богам! – среди появившихся врагов он увидел человека в пурпурном плаще. Кто это – сомнений не было. Значит, вперед!

В богатых одеждах и позолоченных доспехах отборный отряд персов во главе с Мифреном ринулся в центр конницы македонян, убивая и калеча чужих и своих воинов. Александр понял цель атаки, но и не думал уклоняться от схватки. Его азартный взгляд был прикован к сине-желтым плащам приближавшихся врагов. И, наконец, они сошлись.

– Я убью тебя! – крикнул Мифрен, поднимая меч с рукоятью, усыпанной драгоценными камнями.

Александр не знал чужого языка, да и шум битвы заглушал слова, но увидев, как в волчьем оскале раздвинулся бородатый рот, он понял смысл крика и… улыбнулся. Его копье лишь на мгновение, на то мгновение, что решает исход поединка, опередило замах меча перса и вонзилось ему в горло. Грузное тело медленно повалилось с коня на землю. С пронзительными криками персы бросились на Александра. Одному из них удалось дотянуться до царя и ударом меча сорвать шлем с его головы, но сразу погиб от копья Александра. Однако уже следующий перс занес кинжал, метя в шею. Александр понял, что на сей раз не успевает он. Взгляды перса и Александра на миг пересеклись. «Я твоя смерть», – сказал один взор. «Не может быть», – ответили другие глаза.

Жизнь базилевсу спас Клит. Широкоплечий, могучий, чем-то похожий на убитого Мифрена, хотя и много старше остальных друзей базилевса, он с юношеским проворством взмахнул мечом, и словно ветку у дерева, отрубил руку перса.

– Спасибо, Клит, – хрипло крикнул Александр. – Этого я не забуду.

– Я всего лишь твой телохранитель, – отвечал тот.

Увидев гибель своего предводителя, атакующие повернули вспять. Бегство стало всеобщим и паническим. Было где разгуляться и показать удаль македонской и фессалийской конницам. Рубка шла, будто на учениях. Лишь небольшой отряд греческих наемников, ушедших из Эллады после победы македонян, не побежал, а, построившись в каре, ощетинившись мечами, стал ждать приговора судьбы.

К Александру подскакал гонец и объявил, что эллины готовы сдаться под честное слово, если им сохранят жизнь и свободу.

– Не им, служащим врагам родины, говорить о честности! – вскричал Александр. – Предателей в плен не брать!

Гонец ускакал назад, и отряд наемников как один полег за дело ДарияI.

Битва кончилась. Утомленные воины снимали доспехи, располагались на отдых, громко и возбужденно переговариваясь, радостные от сознания, что грозный с виду враг оказался не столь опасным и победа досталась малой кровью. Александр объехал войска, приветствуя их. Его щеки горели. Он улыбался и без нужды горячил коня. У группы раненых, которым лекари перевязывали раны, он спешился и, примостившись рядом, долго расспрашивал об обстоятельствах ранения и поведении товарищей в бою. Воины охотно и подробно рассказывали, для большей красочности размахивая руками, изображая события в лицах, то и дело призывая богов в свидетели. Со всех сторон сыпались шутки, над которыми первым начинал смеяться сам Александр.

Счастливый день угас. Солнце, прощально повисев над горизонтом, закатилось, когда в палатке Александра собрались военачальники. Прямо на земле разложили фрукты, овощи и лепешки. Приглашенные сами, без помощи слуг наливали в чаши вино и воду. Ложем служила обычная овчина. Походная жизнь не располагала к роскоши, да никто в ней и не нуждался. Недавно смывшие пот стратеги с удовольствием взяли в руки чаши с вином. Ждали слова Александра. И тот, так и не избавившись от юношеского румянца, поднял чашу и сказал:

– За тебя Парменион и твой левый фланг, за тебя Филота и твой центр, за тебя Клит и твоих телохранителей, за тебя Гегелох и твоих разведчиков, за всех, кто был в бою!

– За тебя, Александр! – раздалось в ответ.

Молодой царь чуть пригубил из чаши и этому никто не удивился. Все знали, что он почти не пьет вина, и не интересуется женщинами. Поговаривали, что оргии на пирах отца, которые он видел в отрочестве, произвели столь отталкивающее впечатление, что навсегда отвратили его от таких радостей.

– А теперь осушим чаши за тех, кто помнит о нас дома, – воскликнул Александр.

Молодые люди с улыбками опорожнили чаши. У них не было жен и детей, приключения и жажда славы манила их куда больше, чем сидение у родного очага. Они представили, как весть о победе достигнет родных мест и родственники будут обсуждать это событие. Лишь Александр задумался о чем-то своем и веселые искры угасли в его глазах.

…Когда церемония официального прощания с двором закончилась, они остались одни – мать и сын.

– Иди ко мне, – позвала она Александра. И поцеловала в лоб, когда он послушно приблизился.

– Другие могут тебя любить за то, что ты базилевс, а я за то, что ты мой сын, – сказала она. – Мать – единственный человек, кто не предаст тебя никогда. Даже отцы могут пренебречь своими детьми, но не мать.

– Я понимаю, – тихо ответил Александр.

Еще молодая, с ярко-синими глазами и тонким прямым носом, с четко очерченными губами, чей овал лица обрамляли золотистые локоны, которые достались от нее и ему, она была для Александра самой прекрасной из женщин.

Мать внимательно посмотрела в лицо сына, затем вздохнула.

– Ты слишком открыт и покоен. Ты не ведаешь зла. А вокруг тебя достаточно недоброжелателей.

– Они не опасны.

– Как знать. Змея жалит неожиданно. Так убили твоего отца. Убил его телохранитель. Теперь ты уходишь и, я чувствую, без желания возвратиться назад и успокоиться здесь. Македония опустеет без тебя…

– Я оставляю свою мать, а значит половину себя, – возразил Александр.

– Тебя всего забрала твоя мечта. Что ж, у каждого базилевса свой путь царствования. Я буду твоей опорой здесь.

И она вновь поцелована его в лоб. Последний раз. На прощание.

_______

Уже на следующий день авангард выступил в поход. Александр спешил, пока не опомнился враг, захватить побережье с его портами. Слухи о победе на Гранике оказались не менее сильным оружием, чем македонские мечи. Они сокрушали стены хорошо укрепленных городов, не выломав ни одного камня, и рассеивали войска, которые даже не видели противника. Столица Фригии сдалась без боя; гарнизон попросту бежал. А богатые Сарды, столица Лидии, опоясанные тремя рядами стен, распахнули ворота, как только на горизонте показались македонские всадники. Ионические колонии последовали их примеру. Сдался Эфес, один из самых больших портов Ионии. Магнесизия и Тралл прислали приветственную депутацию. Лишь в двух городах – Милете и Галикарнасе – эллинские союзники персов сумели организовать сопротивление. В Милете они укрылись за высокими крепостными стенами, уверовав в их неприступность. Бодрости горожанам придавала персидская флотилия, находившаяся недалеко от Милета. Правда, сама гавань была уже занята кораблями Александра, преградившими вход в залив, но милетцы верили, что это ненадолго и персидский флот, получив подкрепления, пробьется к ним. Однако они еще плохо знали своего противника. Александр предусмотрел все. Конечно, полевая армия была не в состоянии преодолеть отвесные рукотворные стены, поэтому за главными силами днем и ночью, попеременно меняя тягловых быков, тащили осадную технику. И через несколько дней изумленные жители Милета увидели перед собой осадные башни и придвигаемые к стенам огромные тараны с железными наконечниками. Что теперь они обречены, стало ясно всем, и только слабая надежда на флот заставляла их продолжать яростно сопротивляться. Несколько раз осажденные совершали вылазки, стараясь поджечь осадную технику, но каждый раз отступали, не достигнув цели. А тараны методично делали свое дело. Огромные бревна на цепях, подвешенные к гигантской раме, раскачивались пленными. Бревна били железными концами по глинобитным кирпичам у основания стен, превращая камень в мелкую щебенку. И так до тех пор, пока кусок стены не обрушивался под собственной тяжестью. Скоро у осажденных не стало хватать сил на то, чтобы надежно прикрывать все новые и новые бреши в укреплениях. Развязка близилась и, не дожидаясь конца, большая часть милетцев предпочла бежать из города. Только отряд в триста человек, прикрывавших отход, не успел выскочить из западни. Им пришлось отступить на маленький скалистый островок близ берега. Ожидание скорого появления персидских кораблей служило последней надеждой на спасение. Но, состоявший в основном из финикийцев, флот бездействовал. Рисковать жизнями моряки из Тира и Сидона не хотели.