Штурмовики

– Марктумов, армянин, знаком?

– Да. 7-й Гвардейский моей же дивизии.

– Вы Емельяненко знали? Полгода назад был жив, хотя сам с 1912 года.

– Прекрасный человек! Прекрасный лётчик и командир хороший.

– Когда вам присвоили офицерское звание?

– Это было в эскадрилье связи, младший лейтенант. Со званием у меня – очень сложно. Ребята смеялись: «Егорова занимает должность подполковника, а ходит лейтенантом. Что же такое за начальство?!» Я была уже штурманом полка, а старший – лейтенант. Сейчас прибавили – капитан. В бой водила мужиков-майоров, а была лейтенантом.

– Когда вам присвоили лейтенанта?

– Уже не помню. Дальше Тамани. Потому что там ещё ребята смеялись…

– Вы пишете, что сержант Ефременко стал младшим лейтенантом, а продолжал летать стрелком у Рыхлина?

– Да. Это их таким образом наградили. Рыхлин – получил Героя. Про Ефременко – не помню, где он был потом. А Рыхлин уехал на курсы на повышение. Потом у нас появился, сказал, что его в другую штурмовую дивизию направили. Уже много-много лет спустя после войны – и вдруг письмо, Рыхлин пишет: «Я лежу в больнице завода ЗИЛ, если сможешь, приезжай».

А я одна осталась из нашего полка. Поехала. Оказывается, его судили, лишили звания. Он женился на женщине, у которой был сын. Очень невзлюбил Рыхлина. Писал какие-то жалобы на него, какую-то небылицу. Потом Рыхлина арестовали, лишили звания. Он жил на Кавказе – и вдруг он в больнице при заводе ЗИЛ! Потом кто-то из ребят мне сказал, что якобы в тюрьме он сидел. Сын жены как-то оклеветал. Там поверили сыну, а не ему. А жена якобы не заступилась. Какая-то странная история. А он – добрый и хороший человек. Он мне так обрадовался, когда я пришла. Толстый только стал. Я говорю:

– Ты что мясо наращиваешь?

Посмеялись, в общем. А потом как-то связь оборвалась. Не знаю, куда он делся. А стрелок его Ефременко – тем более не знаю.

Вот этих стрелков, наверно, надо рассматривать так. В верхах – шла борьба. Каждый начальник, допустим, который ведал парашютно-десантной службой, он хотел иметь вертикаль подчинённых со званиями, чтобы важнее выглядеть, а стрелки же тоже подчинялись по вертикали. У них своя служба была. И, естественно, когда проходила какая-то реорганизация – то шло их повышение званий и отсюда общей значимости. В полку истребителей могло получиться так, что все стали на ранг выше. А рядом полк разведчиков – те так и остались.

– У вас описан такой эпизод с Зубовым – что с ним произошло? Почему он упал?

– Не помню. Миша Зубов, москвич. У него была какая-то большая неприятность после войны. Был сбит, как и я. Потом – Смерш. Повёл группу – и там его зенитки… потом, когда мы подбитые выходили – тут истребители противника стали лупить, сбивали, мы были буквально в огне. И командир полка тоже погиб.

– Вы не видели как?

– Как я могла видеть? Штурмовик оказался немножко «слепым». Так многие поэтому частенько в открытых кабинах летали.

– Вы стали заместителем штурмана эскадрильи. Каковы были ваши обязанности?

– Чтобы карты были в порядке. Чтобы, когда дают задание, быстро найти место, куда лететь. Складываешь карту в плексиглас, лучше изучаешь, рассказываешь всем, как полетим, где это находится, что там бомбить будем. Это маленькая подготовка к заданию.

– Сколько у вас вылетов на «Ил-2»?

– Не помню. Много. 68, под 70. На «По-2» было страшнее. Тут – закрыто, садишься – тебе очки не нужны, удобное кресло, сидишь с парашютом. А там – очки и только «наган» на поясе.

– Как вводили в строй молодое пополнение?

– На двухместном самолёте провезёшь раза два-три… Всё время ж убивают, убивают – всё время новые лётчики поступали в полк. Вот, проверяешь их…

Говорю одному:

– Скажи мне по-честному!

Он сказал: «Я боюсь».

Таких – надо на чём-то попроще, полегче. А вообще, по-моему, всего один такой случай и был. Всех завлекала пропаганда: «Давай, давай!» – такой настрой! Приходили и неумехи, их надо было «доводить». Вот возишь, возишь, он старается, но сложности большие, а тут закрытая кабина – и это тоже пугало. Привыкли к открытой. Первое время чувствуешь себя в какой-то коробке (каким образом меня выбросило – не знаю, когда горел самолёт).

Молодые лётчики в основном были уже хорошо подготовлены. А которые не хотели летать, те – потихонечку. Вот я ж говорю, одного – отпустили. Это – 16-я воздушная армия, уже на 1-м Белорусском…

– Как относились к немцам до того, как попали в плен?

– Ужасно. Ненавидели их. Такая была пропаганда! Истребителей немецких – столько было! В прицел попадёшь – несдобровать. И к нам попадали их лётчики, их тоже сбивали. И зенитками, и наши истребители…

Смешной такой случай был. Послали меня на разведку, фотографировать. Между городами – сёла, в этих сёлах – сады, а там – немецкие замаскированные танки. Надо было мне зайти и их сфотографировать, спустившись.

– Вас будут сопровождать два истребителя. Вы сделаете круг – уже сообщено, они взлетят.

Хорошо, полетела. Подлетаю к аэродрому истребителей, смотрю – парочка взлетела уже. Надо связаться с ними:

– Нужно вести разведку и фотографирование, пожалуйста, прикройте.

Вместо того чтобы мне ответить «Вас понял», он говорит: «Послушай, ты, мудрейший, чего пищишь, как баба, а ещё штурмовик!» Я хотела ему ответить, но думаю – он же не знает, что я женщина, так будет дольше объяснять. Ладно, лечу дальше. Зашла, потом развернулась – и с той, немецкой, стороны пошла на Керчь.

Но появились и немецкие истребители. Мои два там с ними покувыркались, а потом опять ко мне пристроились, когда я уже выскочила сюда… ну, связалась со станцией наведения, говорю, что задание выполнено. Оттуда говорят:

– Аннушка, спасибо.

Я подлетаю к ним на аэродром, вежливо так говорю:

– Спасибо, братцы, можете садиться.

Летят.

Опять им говорю:

– Почему свой аэродром пролетели?

А они уже поняли про меня, когда со станции наведения сказали: «Спасибо, Аннушка», что лётчик – женщина. Поэтому они меня до конца и сопровождали. Теперь – я сажусь, а все смотрят – не понимают, почему вдруг и истребители тоже пришли сюда. Села – они мне крылом помахали, улетели.

Я иду на командный пункт докладывать о выполнении задания. Механики, техники тут целой толпой подскочили, спрашивают:

– Что случилось?

– Да всё нормально.

Уже снимают кассеты, налетели фотографы. А лётчики – хохочут. Я их спрашиваю:

– Что это вам так весело сегодня?

– Как же, Егорова стала женихов с фронта привозить!

Такой смешной случай был.

– Когда вы попали в плен, у вас уже была медаль «За оборону Кавказа»?

– Сейчас и не помню. Была медаль «За отвагу», за потопленную баржу.

Тоже летала одна шестёрка, нас вёл Карев, уже он был командиром полка, так как Козин погиб, по-моему. Я – у него в паре.

Зашли – не помню, какая цель у нас была. Короче, цель нашли, бомбы сбросили, потом 3 или 4 раза всё там проштурмовали – и ушли без всяких потерь. Побитые, но – ушли.

И наскочили на немецкий аэродром, а там – все самолёты: и истребители, и бомбардировщики. Это такой спуск за Керчью, и в этой лощине был этот аэродром, прямо недалеко от нас. Взлетают, садятся, самолётов там – полно! Зенитки нас как-то взяли в кольцо!.. Ну, как-то выскочили из этого кольца уже на Керченский пролив мы вдвоём с Каревым, а четыре экипажа погибло над немецким аэродромом. Я даже не видела, кто их бабахнул: то ли взлетающие самолёты, то ли зенитки. Взлёты были – то туда, то сюда.

Выскочили когда на пролив – надо было пройти на ту сторону. Вижу – плывёт от Керчи гружёная баржа. Наши расстилали полотно, как опознавательный знак, а тут я ничего не увидела. У меня – смотрю, висят две бомбы, мне садиться с ними нельзя. Сбрасывать куда попало – будет мне нагоняй. И я решила сбросить на эту баржу. Немножко отстала от Карева, спустилась вниз, всё – хлоп! Меня немножко мотнуло, смотрю – баржа пошла ко дну. Думаю, молчать буду. А то меня кольнуло прямо в сердце: не знаю, наша эта была баржа или немецкая, я ж не видела опознавательных знаков. Меня – крутит, боюсь садиться на аэродром, пока горючее не кончится. Но – всё-таки пришли, сели, пошли на доклад:

– Всё, что было, сбросила!

А Карев говорит:

– Егорова потопила баржу, полную техники, и танки там были.

Командир из дивизии присутствовал – он мне тут же приколол серебряную медаль «За отвагу». Может быть, и по радио сообщили, не помню. Так она у меня за эту баржу висела и висит.

– Как вас сбили, что было дальше?

– А про всё это есть в книге. Только я так и не знаю, каким образом открылась кабина, потому что я пыталась её открыть – и она заклинилась, а потом я уже потеряла сознание, задохнулась. Как меня выбросило?! Думаю, есть Бог на свете.

Плохо помню: какой-то сарай, много-много наших раненых там лежали, вставать никому не разрешают автоматчики… я пришла в себя, вижу – лежу на земле, пошевелиться не могу, а рядом со мной красивая девочка… она семь классов окончила в 1941 году, Юля Кравченко. Кто-то говорит – это я слышала – «сними с неё ордена и положи в обгорелые сапоги, чтобы не видела охрана». А я – с орденами, медалями… я там в лагере и партбилет сохранила.

У этой Юли были санитарные курсы при школе, и она их окончила. Ей дали справку, что она санинструктор. И когда наши освободили село Новочервоное, это около Донецка, она прибежала к командиру части:

– Я могу перевязывать, возьмите меня!

Он говорит:

– Девочка, ну куда ты, убьют!

– Ничего меня не убьют!

Такая боевая девчонка. Её взяли в танковую армию. В окопе она перевязывала раненого, а немецкий танк проутюжил этот окоп, а потом шла их пехота. Она хотела вылезти, но не смогла… немцы откопали её, вытащили. Она их ещё просила, чтобы вытащили и того дяденьку. Так и попала в этот лагерь.

Ещё там американцы были. Когда меня привезли – у них такой бунт был:

– Перестаньте издеваться над русской лётчицей!

И один поляк мне помогал. Сшил мне жакет бог знает из чего… я в таком виде вернулась – страшно рассказывать.

Был Юрий Фёдорович Синяков, врач. Он был начальником госпиталя в Киеве. Все, кто мог ходить, – оттуда раньше ушли. Остались только раненые солдаты, которые воевали за город, много очень. Куда-то он дозвонился – приехали подводы, чтобы грузить их и везти оттуда отступать. Подводы подводами, значит, а врачи – все разбежались. И сёстры, и санитарки убежали от страха. И Киев уже был занят. Уже совсем рядом немцы стреляют. Они с медсестрой помогали тяжелораненым спускаться вниз и садиться на эти подводы. Погрузились все, поехали. И этот обоз начали обстреливать! А потом догнали – и вообще всех расстреляли, только их оставили. Юрия Фёдоровича и медсестру. Его, как врача, оставляли – а он стал просить, чтобы взяли и медсестру. Тогда их в подвал посадили. Сестра была ранена – и умерла у него на руках (так он рассказывал). Он там сидел-сидел… никто не приходит, не выпускают. Потом немцы его вывели – и он оказался в лагере.

Там была большая операционная при санчасти. Туда привезли израненного, обгорелого танкиста. Он еле-еле дышал. Всех врачей созвали:

– Вот, посмотрите, какие русские врачи!

Там были все нации, которые были задействованы во Второй мировой войне. Стояла толпа в операционной, а Юрий Фёдорович колдовал над этим раненым. Часа полтора стоял, а когда уже заканчивал – немцы сказали, что он действительно доказал, что он доктор. Ему стало послабление: мог ходить по лагерю, к раненым заходить…

А у начальника лагеря сын проглотил какой-то предмет, и все врачи от него отказались: ничего не могли сделать, чтобы удалить. Он задыхался, уже умирал. Но, видимо, жена начальника слышала, что тут есть русский доктор Синяков, который воскрешает из мёртвых. Привезла мальчика. Он был совсем слабый. Конвоир вызвал Юрия Федоровича, а он – босой, на нём кое-какая-то одежонка. И сказал:

– Если не спасёшь, я тебя тут же расстреляю.

Опять созвали всех лагерных врачей. Юрий Фёдорович попросил проволочку, что-то поделал, ввёл в трахею эту проволочку – и удалил оттуда пуговицу. Все врачи ушли, остались мать ребёнка и эти гестаповцы. Мать подошла – и поцеловала руку пленному русскому врачу. С тех пор ему было ещё какое-то маленькое послабление.

Когда меня привезли, это Юрий Фёдорович как-то попросил немцев, чтобы Юлю привели ко мне, чтобы за мной ухаживать. А потом я долго лежала закрытая под замком: такой каменный склеп, два окошечка за решёткой. Стоит часовой у двери. А под конец, когда наши были близко – у меня уже был свободный ход, и солдата не стало у меня, и даже и не запирали.

– Когда вас освободили из лагеря, про первую встречу с нашими танкистами поподробнее можете рассказать? У вас написано: «Неожиданно дверь распахнулась, на пороге наши танкисты» – и всё…

– Да, есть ещё что добавить. Командир этой танковой бригады, которая освободила лагерь, уговаривал меня поехать в госпиталь с его ранеными танкистами. Он понимал, что иначе мне будет очень тяжко. Видимо, знал про наш Смерш. И предложил мне затеряться среди них. Говорит:

– Вы же на танки летали, когда вас сбили.

– Да.

– Так вот с танкистами вы и поедете, на повозке вас отвезут в госпиталь!

Я была очень искалечена, но сказала:

– Да нет, я своих найду!

Ведь когда нас освободили, это был такой взрыв радости! Я же – хочу в свой полк, в свою армию! А он говорит:

– Вам в госпиталь надо…

Я отказалась. Ведь это такой был взрыв свободы! «Меня обязательно вылечат, – думаю. – Я сама вылечусь, у меня такой характер!» Радость была большая, когда освободили.

Я узнала, что 16-я армия, в которой я служила, действовала в этом направлении. Хотела в свою армию, в свой полк. Не поехала в госпиталь с танкистами. Но – как я пойду? Куда я пойду? А было так: всех из того лагеря – через наш фильтрационный лагерь. Всех туда пешком отправили, в наш Смерш, как бы в тыл уже. А я идти не могу. Посадили меня на дроги, довезли до ближайшего города. А там Юрий Фёдорович сказал: «Посадите у первого дома. Оттуда её всяко доставят на проверку».

Мне лагерные поляки сшили по последней польской моде жакет с карманами, потом югославы сшили из брюк шаровары. На ногах – тапочки со звёздочками на мысах. Лётчики мне передали их через врача. Приодета я была – по парижской моде! Весь лагерь меня одевал. Солдат мне помог. Снял с колымаги, довёл до скамейки…

Сижу я, рядом лежит сумочка из соломы: мне лётчики сплели, с авиационной символикой, красивая. Она у меня сохранилась, а сейчас – в Музее Вооружённых сил. Экскурсоводы рассказывают мою тяжёлую историю. Я как-то была, говорю:

– Зачем же тяжёлую?! Ведь я – жива. У меня есть дети!

Вот я сижу, сумочка рядом лежит. Модерн. И идёт офицер с саблей, по бокам – два солдата. Подходят ко мне.

– Вы кто?

Я говорю:

– Сейчас за мной придут врачи, они мне дальше помогут добираться в лагерь для проверки.

– Знаете, мы вас сейчас покормим, вы же голодная…

Мне показалось это странно. Как-то он неприятно себя ведёт, наигранно. И рожи у них такие… профессиональные. Они меня поднимают под руки. Берут мою сумочку. И вот я шагаю по поверженному германскому городку в сопровождении бравого офицера впереди, а по бокам меня держат два солдата. Еле переставляю ноги, слёзы текут. Ведут меня к коменданту этого города, нашему офицеру. Затолкали в машину. И повезли.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.