Миллионка

– И в кого ты такая наблюдательная?

– Когда мне бывает скучно, а скучно мне почти всегда, я беру твой бинокль, сажусь у окна и наблюдаю, наблюдаю, пока не стемнеет или пока няня не отправит меня спать.

– Ларочка, ты не забыла, что сегодня твой день рождения? Дома тебя ждёт торт, подарки, а вечером придут гости.

– Нет, папа, не забыла. А для этой девушки день рождения никогда не наступит!

– Лариса, в конце концов, это не наше с тобой дело. Это дело японского консульства. Здесь затронута международная политика.

– Папочка, я не понимаю этих слов. Но зато я осознаю другое: я была единственной в зале, кто видел лицо убийцы той бедной девушки.

– Ну вот, ты снова об этом! Лариса, чего ты от меня хочешь?

– Я хочу, чтобы ты взял меня с собой в полицию, и я рассказала там всё, что видела. А потом мы поедем домой и будем праздновать мой день рождения.

– Хорошо, твоя взяла. Поехали. Семён, поворачивай, мы направляемся в полицейское управление. Что случилось, Семён?

– Так это… Сегодня праздник у них.

– У кого?

– У азиатов этих, китайцев и корейцев.

– И что? Почему мы стоим?

– Потому что шествие у них праздничное. Неужели не слышите?

– Создаётся впечатление, что у них постоянный праздник. В любой день, когда ни проедешь мимо, всё время слышится эта пронзительная музыка. Ну хорошо, праздник. А мы-то чего встали?

– Так лошади же…

– Ты когда-нибудь научишься договаривать предложение до конца? Что лошади? О чём ты вообще говоришь?

– Не ругайтесь, барин, но лошади боятся шума. Боюсь, понесут. Барышня испугается.

– А праздник-то какой? Какой праздник?

– Юсяо какой-то. Вчера дворовая девка сказывала, что завтра последний день праздника Нового года у этих азиатов. Фонари будут красные и шарики из риса. Эта девка всё знает, её сестра замужем за китайцем.

– Слушай, Степан, а что делать-то будем? Надо же выбираться отсюда.

– Есть у меня одна задумка!

– Ну? Чего опять замолчал? Что за задумка?

– Вы возьмёте под уздцы левую лошадь, с левой стороны. А я возьму правую лошадь, с правой стороны. И так мы потихонечку их и поведём, пока не выведем в тихое место. И тогда поедем!

– Да, глубокие мысли посещают твою голову, Семён. Ну что же, давай будем претворять твой план в жизнь!

– Чего-то вы говорите? Вроде по-русски, а ничего не понятно!

– Пойдём, говорю! Ларочка, ты не забоишься посидеть в карете несколько минут одна? Я ненадолго.

– Иди, папа! Чудно как, у нас Новый год давно прошёл, а у них только…

Последних слов отец Ларисы не услышал, так как вышел уже из кареты наружу. Пройдёт несколько дней, прежде чем отец снова увидит свою дочь и услышит её голосок. А произошло вот что. Только лишь за отцом закрылась дверца кареты, как распахнулась дверь со стороны Ларисы, и две жилистые жёлтые руки схватили девочку в охапку. От неожиданности она потеряла дар речи. А когда пришла в себя и хотела крикнуть, то оказалось, что уже поздно. Одна из жёлтых рук крепко держала девочку, а другая зажимала рот. Девочка даже не успела разглядеть лицо своего похитителя. Всё начало мутиться в её глазах, потому что странная жёлтая рука с татуировкой не только зажала ей рот, но и одним из пальцев, дурно пахнущих пальцев, протолкнула круглую конфету в горло девочки. Малышка задохнулась и хотела прокашляться, но сил на это не осталось. И Лариса потеряла сознание. Она не видела, как человек в надвинутой на лицо шапке-ушанке врезался в весёлую толпу, празднующую последний новогодний вечер. Сначала никто ничего не понял, но потом кто-то из толпы заметил в руках убегающего безвольно обвисшее тело маленькой русской девочки. Послышались крики возмущения, но было уже поздно, мужчина с девочкой скрылся в проходном дворе.

Я не могу последовать за мужчиной. Не успею и просто заблужусь в проходных дворах, пронизывающих Миллионку, просто застряну в узких щелях, через которые без труда протискивается тощий и маленький мужчина. Поэтому о судьбе девочки я поведаю позже. Когда мужчина, от пальцев которого пахнет опием, выберется на более ровное место. А пока я познакомлю вас с пятым героем. Вернее, он расскажет о себе сам.

Глава пятая. Японец Толи

Меня зовут Толи, и я японец, родившийся во Владивостоке. В Японии моё имя звучит как Токагава, но мои друзья переделали его в Толи. В этой удивительной истории, которая началась в предпоследний день восточного Нового года, я играю не самую важную роль. Прежде всего, я самый старший в нашей компании – через полгода мне исполнится 15 лет.

На следующее утро после того, как всё произошло, я поссорился с дядей. Мой дядя – серьёзный человек, профессор археологии, и месяц назад он приехал из Токио, чтобы изучать историю государства Бохай, которое существовало очень давно на территории Приморской области. Дядя уже давно занимается этой темой, но, можно сказать, заочно. А теперь он решил увидеть всё своими глазами.

Мой отец держит большой магазин, дедушка слишком стар, чтобы работать, а мама и сестра Енеко сидят дома. Поэтому отец был не очень рад, когда узнал, что брат моей матери едет к нам из Токио. Как он сказал тогда: «Ещё одна гиря на мою шею!» Но дедушка и мама пристыдили отца, и больше он на эту тему не заговаривал. Вплоть до самого приезда дяди.

Наш дом находится недалеко от Миллионки, на Китайской улице, в спокойном квартале, где проживают в основном русские. В тот странный день я принёс книгу, которую мы с друзьями нашли, когда бродили по подземным ходам, пронизывающим всю Миллионку. Вернее, один лист из книги. Но я лучше расскажу всё по порядку.

Если знаешь, куда идти, где поворачивать, куда подняться и куда потом спуститься, то бродить под землёй совсем не страшно. Но мне было страшно, потому что я очень слабо ориентировался в этих подземных коридорах и шёл туда, куда направлял меня мой друг Павел своей железной рукой. Второму моему другу, Сергею, тоже было страшно, но он не подавал виду. В отличие от Павла, уроженца Миллионки, Сергей с родителями лишь недавно приехал во Владивосток из центра России. Отец Сергея был чиновником, который быстро разочаровался во всём, что ему сулили, заманивая на Дальний Восток.

Около часа мы бродили по подземелью, как вдруг мне показалось, что по моей ноге что-то ползёт. Я невольно закричал и начал стряхивать с ноги эту гадость. Паника одолела меня за секунду, я покачнулся и начал падать. Голоса Павла и Сергея отдалились. Помню, Павел просил меня успокоиться и даже попытался шлёпнуть меня по щеке. Я оттолкнул его руку и, не удержавшись, налетел на что-то твёрдое, наверное, стену. Стена неожиданно легко поддалась под моим весом, и я начал падать вниз. Это были самые страшные мгновенья в моей жизни. Пока я падал, успел попросить прощенья у всех: отца, матери, Енеко, дедушки и даже дяди, которому пока ничего плохого не сделал. Но всё-таки попросил прощения и у него.

Когда я, наконец, упал, мне показалось, что я летел очень долго, хотя Павел потом сказал, что прошло секунд двадцать пять. Ну вот, когда я, наконец, упал, то решил, что всё, я на том свете. Вокруг было темно. Ушибленная нога горела огнём, вокруг меня пылало множество красных глаз, а по рукам ползло что-то скользкое и холодное. Я завизжал.

Через несколько секунд Павел бросил вниз зажжённую и промасленную тряпку. И когда эта тряпка достигла дна и приземлилась рядом со мной, перед моими полуослепшими после полной темноты глазами предстало страшное зрелище. Вокруг меня двигались крысы, которые были размером со взрослую кошку, а по рукам и ногам ползали змеи. Впрочем, кошмарное воинство чуть-чуть отступило, когда эта дыра осветилась. Змеи сползли с моих рук, крысы попятились, но не очень далеко. Сергей и Павел что-то кричали, обещая помощь и верёвку, а крысы стали снова стягиваться вокруг меня. Ткань стала гаснуть, а я начал шарить вокруг, чтобы хоть что-то швырнуть в крысиную стаю. Наконец, под слоем земли моя рука нащупала какой-то продолговатый предмет, что-то вроде книги. Это и оказалось книгой, но книгой очень странной. Ломая ногти, я разгрёб верхний слой земли. Когда я в панике дёрнул книгу, чтобы освободить её из-под слоя земли, что-то просвистело в воздухе и больно ударило меня. В отблесках догорающей ткани я увидел то, что меня ударило, и заорал от страха ещё громче, чем раньше. Хотя несколько минут назад казалось, что громче уже кричать невозможно.

Книга была заляпана землёй и была твёрдой на ощупь. Твёрдая обложка защищала листы книги. Мой взгляд был устремлён на то, что соединяло книгу с предметом, стукнувшим меня. От книги шла цепь. Такой цепи я никогда не видел. А к цепи была прикреплена… рука. Отрубленная рука. Рука была одета в то, что когда-то было рукавом и… шевелилась. Это было ужасно. Я, конечно, не думаю, что вид целого скелета на цепочке привёл бы меня в восторг. В этом случае я бы тоже наверняка испугался, но то, что я увидел сейчас, выходило уже за пределы страха и паники.

Когда я понял, что охрип и не могу кричать, то неожиданно для себя успокоился. Тем более что крысы и змеи куда-то исчезли. Книга в моих руках вибрировала, рука на цепочке начала шевелиться, а я успокоился. Но ненадолго. Рука вдруг начала хвататься и подтягиваться за звенья цепи. Промасленная тряпица погасла, однако в этот момент к моим ногам шлёпнулась верёвка. Павел велел мне успокоиться и схватиться за конец верёвки. Я попытался выполнить то, что он приказал мне, но вдруг книга в моих руках начала неожиданно сильно трястись и вибрировать. Рука добралась до моего горла и попыталась задушить.

Волна паники вновь накрыла меня с головой, и я выронил книгу. Что-то осталось у меня в руке, но я заметил это только тогда, когда меня, брыкающегося и кричащего, подняли на поверхность. Павлу пришлось спуститься вниз, чтобы помочь мне. Как он позже рассказывал, он не видел никаких отрубленных рук, книг или крыс со змеями.

В том состоянии, в котором я находился, меня было трудно успокоить, поэтому прошло довольно много времени, прежде чем мои друзья смогли убедить меня. Я перестал повторять: «Рука… цепь… книга». Наконец, я пришёл в себя настолько, что вспомнил, что сегодня день рождения моей матери и все уже давно ждут меня, чтобы начать праздничную церемонию.

Как только я сказал об этом Павлу, мы начали медленно подниматься наверх. В какой-то момент нам послышался выстрел, который, впрочем, больше не повторился. Улица встретила нас шумом, треском, смехом и музыкой. Мы попали в самый разгар праздничного шествия. Новый китайский год достиг своей кульминации. Люди разных национальностей, среди которых были и японцы, смеялись, кричали и хлопали в ладоши в такт музыке. Поэтому на нас никто не обратил внимания.

Дойдя до условной границы Миллионки, мы расстались. Павел повернул назад, Сергей пошёл в сторону Тигровой, а я направился домой.

Подходя к дому, я уже не сомневался, что весь этот кошмар мне привиделся. Через чёрный ход я пробрался в умывальню и попытался умыться. Что-то мешало мне, и только здесь я почувствовал, что моя правая ладонь сведена судорогой. Как я ни старался, рука не желала расслабляться. Тогда я начал отгибать один палец за другим, но рука вибрировала, а пальцы были как каменные. Постепенно я успокоился, и кулак начал расслабляться. Боль была невыносимой, мышцы, сведённые в кулак, начали расслабляться, и я чуть не закричал. Но вдруг боль внезапно исчезла. Рука расслабилась, упала вдоль туловища и завибрировала. Из ладони что-то выпало. На полу умывальни лежало что-то похожее на вырванную страницу из книги. Мне не хотелось наклоняться и поднимать лист. Лист был доказательством того, что всё пережитое мной было на самом деле, а не привиделось мне. Но делать было нечего. Я поднял бумажный комок и разгладил его на первой попавшейся плоской поверхности.

Руки вибрировали. На листе была вязь иероглифов. К японским иероглифам она никакого отношения не имела, к китайским, по-моему, тоже. Да и, честно говоря, на иероглифы то, что было написано, было совсем не похоже. Устав от разыгравшихся событий, я решил разобраться с листком попозже и попытался сложить его вчетверо и засунуть в карман. Не тут-то было. Листок, распрямившийся во всю свою длину, как бы задеревенел и не желал сгибаться. Сдавшись, я схватил лист, пробрался в свою комнату и сунул его в первый попавшийся учебник. Книгу я поставил на книжную полку, на то место, где она раньше и стояла, и с чувством выполненного долга вышел в парадный зал, где меня уже ждали.

Настал вечер. Я так устал, что даже одно воспоминание о походе в подземелье вызывало у меня тошноту и сильнейшее желание закрыть глаза и спать, не просыпаясь, хотя бы дня два. Но мой дядя не знал о моём странном желании и разбудил меня рано утром. На улице было темно, вьюга трясла оконные стекла, а дядя стоял рядом с моей кроватью и настойчиво повторял моё имя. В руках у дяди была книга, в которую я вложил листок. Книга тряслась и вибрировала. Дядя был очень зол и не скрывал этого.

– Токагава! Токагава! Токагава, да проснись же! Давай, просыпайся! Открывай глаза и не притворяйся, что ещё спишь!

– Дядя, с добрым утром! Да будет с вами благополучие! Но я на самом деле ещё сплю! Что такого страшного произошло, что вы меня будите так рано? Если вы не знаете, то занятий в училище у меня не будет ещё неделю. Нас отпустили на каникулы, а теперь можно я…

– Нет. Теперь ты встанешь и объяснишь мне, что означает вот это? Ты решил меня разыграть? Меня, взрослого человека? Я давно говорил твоему отцу, что вам надо уезжать отсюда! Тебе не привили должного уважения к старшим! В этой стране вообще не знают такого понятия, как порядок и уважение! Того и гляди, скоро Енеко начнёт надо мной насмехаться!

– Дядя, что случилось? Что я такого сделал? Если я опоздал на день рождения, то уже извинился и…

– Вот что произошло! И не притворяйся, что не понимаешь, о чём речь!

– Дядя, дело в том, что я нашёл книгу. А потом её выронил, потому что…

– Что ты там бормочешь? Ты знал, что я приехал изучать документы по государству Бохай, и хотел разыграть меня этой жалкой подделкой? Да, письмена на этом листе очень напоминают письменность бохайцев, но уверяю тебя… И почему этот лист всё время трясётся? Это что, ещё одна форма издевательства надо мной? Ну что же, яблоко от яблони недалеко падает! У твоего отца не нашлось отдельной комнаты, чтобы поселить меня. И вот я делю спальню вместе с мальчишкой, а этот мальчишка…

Я проснулся в два часа ночи и ничего не мог понять! Что-то вибрировало с назойливой настойчивостью. Я пошёл впотьмах искать источник вибрации и нашёл. Вибрировала полка, на которой стояли книги, вибрировал книжный шкаф, вибрировал даже пол под шкафом. Но особенно вибрировала вот эта книга. И самое главное, когда я вытащил эту книгу, остальная вибрация прекратилась. Но зато начали вибрировать мои руки. Я открыл книгу и всё понял. Всё из-за этого листка! Ты решил разыграть меня? Устроил это представление с вибрацией с единственной целью, чтобы я нашёл этот лист и принял эту подделку за настоящую бохайскую письменность! Как ты мог?

И дядя швырнул книгу с вложенным листком на пол. И вышел.

Пол тут же начал вибрировать. Вибрация приблизилась к моей кровати, и тут я всё вспомнил. И, вскочив на ноги, я отбежал подальше от проклятого листка. Но было уже поздно. Вибрация, чуть коснувшись моих ног, тут же распространилась по всему телу. Мне вдруг стало очень хорошо! Рядом оказался стул, а то я бы сел прямо на пол. Так хорошо бывает, когда летом накупаешься в купальнях, на море, а потом лежишь под солнышком и чувствуешь, как влага испаряется под горячими лучами солнца, а ты и весь окружающий мир находитесь в гармонии. Так хорошо бывает в день твоего рождения, когда ты чувствуешь, что горячие лучи любви всей семьи сосредоточены сегодня на тебе. Так хорошо бывает… Я очнулся оттого, что вибрация прекратилась, а мои руки бережно сжимали странный листок. Как только мои руки и листок воссоединились, вибрация прекратилась. Как будто единственным желанием странного листочка было воссоединение со мной. Светало. Я сидел на стуле и, позевывая, крутил лист, не зная, что делать дальше. Спать уже не хотелось. Завтракать ещё рано. В комнату вошёл мой дядя. На его лице была написана растерянность и… Если бы я не знал своего дядю, то подумал бы, что его терзают муки совести и он хочет извиниться передо мной.

– Токагава, ты знаешь, со мной произошла странная вещь! У меня восстановилось зрение! Когда в досаде на тебя я вышел в гостиную, то подумал, что очки испачкались и их нужно протереть. Выполнив все нужные манипуляции, я снова надел очки. Но тут же почувствовал, что очки мешают мне. Тогда я вторично снял их и оглядел гостиную. Я всё видел без очков. Я понимаю, что это лишь самовнушение, но… Но, понимаешь, произошла ещё одна странная вещь. У меня прошла головная боль, которая мучила меня чуть ли не с самого приезда сюда, во Владивосток, и следом за головной болью прошло раздражение на тебя. И я вспомнил, как радовался, когда пятнадцать лет назад пришло письмо от моей сестры и я узнал, что ты родился на свет. Прости меня, Токагава, и если ты не против, я… лягу спать. Ты не против?

– Нет, дядя!

Чтобы не мешать дяде, я надел пальто и вышел на улицу. Ночью снова выпал снег, и все вокруг спали. Я с удовольствием наблюдал за восходом солнца, замёрзшим льдом в бухте и белым снегом.

Вернувшись домой, я почувствовал странное беспокойство. Мне казалось, что я должен куда-то идти, куда-то подниматься и откуда-то спускаться. Я должен был что-то делать.

В доме я услышал плач. Он доносился из комнаты моей младшей сестры Енеко. Постучав в дверь, я не услышал привычного «Войди!» и подождал несколько минут. Затем осторожно приоткрыл дверь.

Енеко, моя любимая сестра, лежала на кровати навзничь и плакала. Войдя в комнату, я растерялся. Я знал, что без приглашения входить строго запрещено, но сегодня меня это мало волновало. Всё, что я знал, – это то, что моя сестра плачет. А я, как старший брат, должен ей помочь.

– Енеко, что случилось? Почему ты плачешь? – спросил я.

Сестра лишь глубже вдавила голову в подушку и зарыдала ещё горше.

Прошло довольно много времени, прежде чем я смог выяснить, что же произошло. Наша Енеко, при всей своей внешней сдержанности и невозмутимости, очень ранимая и впечатлительная девочка. Нашей семье вообще присуща сдержанность, но Енеко переплюнула всех. Никогда не знаешь, что происходит в душе этой девчонки.

И вот сейчас она горько рыдала из-за подружки, на которую полиция устроила травлю и которая исчезла две недели назад. Облава была отвратительна и так подействовала на Енеко, что она никак не могла прийти в себя. Так я в первый раз услышал имя Си. И грустную историю кореянки-полукровки, выброшенной волей судьбы на улицу. Про отца Си, который сидел целый день и ждал, когда девочка принесёт какую-либо еду в дом. Про мать Си, которую много лет назад увели хунхузы.

Успокоив Енеко и дождавшись, пока она заснёт, я на цыпочках вышел из её комнаты. Пока я находился в её комнате, совсем рассвело, и улица наполнилась привычным шумом. Из домашней молельни вышел дедушка и укоризненно посмотрел на меня. Последний раз я заходил в эту комнатку неделю назад, когда просил у Будды помощи на экзамене. Сделав вид, что очень тороплюсь, я поспешил в столовую. После завтрака, когда дедушка решил немного поговорить, я с удивлением узнал, что дедушка тоже знает подружку Енеко и даже видел её вчера, когда она в очередной раз спасалась от погони.

Машинально одевшись, я уже совсем собрался выйти на улицу, но меня окликнул дядя. Он стоял в дверях моей комнаты и смотрел на меня. Очки он так и не надел. Непривычно было видеть его без очков, но ещё непривычнее было видеть выражение мягкости на его лице. Мягкости и недоумения. Я разделся и вернулся в комнату. Дядя смотрел на меня и молчал. Молчал и я. Наконец, дядя спросил:

– Что произошло вчера? Я заметил, что с тобой что-то не так ещё на дне рождения, но решил расспросить тебя позже. А потом забыл об этом. Так что же случилось?

– Я… Вчера… Нет, дядя, я не могу об этом вспоминать! Прошу прощения, но я не могу!

– Давай я буду задавать наводящие вопросы, а ты просто отвечай «да» или «нет». Ты вчера был в таком месте, где раньше никогда не был, верно?

– Да.

– В этом месте ты увидел что-то, что тебя очень испугало, не так ли?

– Да, да, да! Дядя, я не хочу говорить об этом! Я боюсь!

– И всё-таки тебе придётся поговорить об этом. В последний раз!

– Дядя, я принёс оттуда лист из книги, о которой ты сказал, что это подделка. Эта книга… Если ты заставишь меня говорить о ней, я убегу из дома.

– Успокойся, Токагава. Я не буду тебя заставлять. Всё, что я хотел узнать, я уже услышал от тебя. Племянник, я тебе ещё не всё сказал. Несколько лет назад на раскопках я сломал ногу. Костоправ неправильно сложил кости, и я остался хромым на всю жизнь. Теперь боли мучают меня непрерывно, особенно когда на улице такая погода, как сегодня. Вчера перед сном я был готов к боли и даже лёг пораньше спать, надеясь проспать её. Обычно это не помогает, но в этот раз… Рано утром, когда я тебя разбудил, мне было не до ноги и не до предполагаемых болей. И вот сейчас… Сейчас я обнаружил, что моя хромота прошла и угроза боли, естественно, тоже. Ты понимаешь, что это значит?

– Нет.

– Это значит, что ночью произошло что-то, что вылечило мою головную боль, мою хромоту и моё плохое зрение. Что ты на это скажешь?

– Нет, дядя! Я ничего не знаю! Ничего, ничего, ничего!

– А я думаю, что ты знаешь, только боишься сам себе признаться. Ну, отвечай, что ты принёс вчера в дом?

– Этот… Лист из книги… Там была книга, и я… Дядя, я не могу!

– Хорошо. Давай не будем больше об этом. Ответь мне лишь на последний вопрос: этот лист с письменами, похожими на бохайские, где ты его нашёл?

– Дядя, ты же говорил, что это подделка!

– Я был неправ. И всё больше склоняюсь к этой мысли.

– К какой мысли?

– Что я был неправ. А алфавит, которым исписан весь лист, подлинно бохайский. Пока ты был у Енеко, я тут кое-что сравнил. И пока могу сказать только одно: я был неправ. Так где ты нашёл этот лист?

– В подземелье. Под Миллионкой. Я ходил туда с друзьями. С русскими, Павлом и Сергеем.

– С русскими друзьями – это хорошо! А вот то, что ты пошёл туда, не предупредив никого, – это плохо. Если бы с вами что-то случилось, мы бы даже не знали, где тебя искать.

– Ну, так уж получилось…

– Как получилось, так получилось, но пообещай мне, что в следующий раз возьмёшь меня с собой.

– Следующего раза не будет. Я никогда не вернусь больше туда.

– А если я тебя попрошу об этом?

– Нет! Дядя, не заставляй меня!

– Хорошо, хорошо! Успокойся. Давай позже вернёмся к этой теме. А сейчас пойдём поприветствуем твою мать. Я слышу её голос.

– Кенрю, – обратилась моя мама к дяде, как только мы появились в дверях, – что с тобой произошло? Ты помолодел на десять лет!

– Это потому что он без очков, – сказал дедушка.

– Я думаю, дело не в этом, – засмеялась мама, – наверное, нашему Кенрю понравилась одна из девушек, приглашённых на день рождения. Не так ли, Кенрю? Давно пора!

Послушай, Токагава, – обратилась она ко мне, её чудесные глаза светились, – ты не почувствовал ночью толчки? Было что-то похожее на землетрясение! Я вскочила и хотела разбудить всех, но толчки прекратились. Ну, Токагава, что ты молчишь? Ты что-то почувствовал или нет?

Я перевёл взгляд на дядю. Он внимательно посмотрел на меня, а затем покачал головой.

– Нет, мама, я ничего не почувствовал, – ответил я.

– Сегодня воистину день чудес, – засмеялась она, – ты, Токагава, говоришь сегодня нормальным голосом! Где-то вчера на прогулке ты потерял свой голос. Когда ты вчера пришёл и говорил еле слышно, я подумала, что это надолго, недели на две. А сегодня всё в порядке! Ты заметил, отец? – обратилась она к дедушке.

– Да, Кан-ин, я заметил! – ответил дедушка. – А скажи, Кан-ин, как ты себя сегодня чувствуешь? Я слышал, ты опять кашляла всю ночь. Этот город буквально убивает тебя!

– Нет, нет, отец! Тебе показалось! Сегодня я кашляла гораздо меньше! А как только началось землетрясение, кашель прекратился совсем!

В это время вошла Енеко, хмурая и молчаливая. Дедушка и мама попытались её разговорить, но у них ничего не вышло, и они взялись за её воспитание. Я попытался выскользнуть из дома, но был остановлен восклицанием дяди.

– Подожди, Токагава, я пойду с тобой!

– Дядя, – от испуга я даже икнул, – я не пойду туда! Я не хочу идти туда! Я просто хотел подышать чуть-чуть свежим воздухом.

– Хорошо, Токагава, иди, гуляй! Просто я подумал, что никогда не гулял вместе с тобой! А ведь ты родился в этом городе и можешь показать мне самые красивые места! Судя по рассказам Кан-ин, здесь огромное количество красивых мест. Ну, возьмёшь меня с собой? У меня сегодня как раз выходной день.