Пионерская клятва на крови

– А вы что думаете, мы такие бедные? Что у меня обуви больше никакой нет? Что мы нищие, по людям побираемся? И не надо со мной ходить! Я не маленький и не тупой. Я сам…

Он так и не договорил, умолк на середине фразы, сорвался с места и побежал к корпусу.

Глава 5

Сразу после тихого часа и полдника состоялся сбор отряда. Ребята расселись за столом, на соседних лавочках и даже на ступеньках лестницы. Только вожатый Коля стоял.

– Собственно, мы здесь собрались, – произнес он, – чтобы выбрать актив и название отряда. – Посмотрел на Людмилу Леонидовну, будто сверился, правильно ли сказал, а затем уже менее официальным тоном предложил: – Но для начала все-таки давайте как следует познакомимся. – И пока никто ничего не успел ответить, сообщил: – Я сам тогда и начну. Меня зовут Николай Васильевич Вершинин, если кто еще не в курсе. Но фамилию и отчество можно опустить. Лучше обращаться по имени и на «ты». Хотя на «вы» тоже можно, если кому так удобнее. На данный момент я учусь в университете на историческом факультете. Играю на гитаре, пою, и вроде бы неплохо, – дополнил, ненадолго задумавшись, и, приподняв брови, раскаянно признался: – А вот танцую не очень. – Потом, обведя присутствующих взглядом, спросил: – Ну, кто следующий?

Первым вызвался Паша. Генка даже не сомневался, что это окажется именно он.

– Павел Елизаров, – сдержанно представился Паша, сделал короткую паузу и вдруг абсолютно неожиданно для всех заявил: – Могу быть председателем совета отряда.

Даже Людмила Леонидовна опешила, протянула растерянно:

– А-а… ну-у… – потом опомнилась и с облегчением заключила: – Вот и замечательно! Лично я не возражаю, – переглянулась с вожатым. – У кого-нибудь еще будут какие предложения? Или голосуем?

Никто больше ничего не предложил, даже если и хотел, промолчал. Правда, сомнительно, что кто-то еще стремился в председатели. И все дружно проголосовали за Пашу. В лагерный совет дружины выбрали Олю Корзун, скорее всего, чисто за красоту, а отрядным флажконосцем Яшу Баумана. В редколлегию – Лёшу Корнева, опрометчиво выложившего, что кроме обычной школы учится еще и в художественной, а потом он уже сам предложил черноглазой Инге:

– Будешь тоже? Ты ведь говорила, что немного рисуешь.

Девчонки сразу многозначительно запереглядывались и зашушукались, но Корнев не обращал на них внимания, вопросительно смотрел на Ингу. Та пожала плечами.

– Хорошо. Но я правда немного рисую. Для себя.

– Это не важно, – произнес Корнев. – Главное, что рисуешь.

Нет, все-таки главное было в другом, и большинство это прекрасно понимало. Мотя растянул рот в скабрезной улыбочке, но выдать очередную гадость громко не решился, только что-то пробормотал себе под нос.

Дальше принялись выбирать название для отряда. Мальчишки помалкивали, зато девчонки старательно принялись выдавать варианты. Неля и Римма Быстровы, которые и правда оказались двойняшками, притащили тетрадку с длинным списком.

– А давайте «Лотос», – предложила темненькая Неля. – А девиз «Без воды не расцветает лотос, без улыбок вянет человек».

Мальчишки в большинстве недовольно поморщились и нахмурились от такого цветочного уклона, и даже Римма не согласилась.

– Лучше «Комета». Как раз и лагерь «Спутник».

На том и остановились. И девиз выбрали посерьезнее, который и мальчишкам произносить на линейке не стыдно. Отрепетировали несколько раз, пока не стало получаться достаточно дружно и громко. Потом Паша и Оля ушли на свой первый совет дружины, а остальные и дальше репетировали, как станут выстраиваться в колонну, как будут маршировать сначала просто так, затем с поднятой для отдачи салюта рукой, проходя мимо трибуны и лагерного флагштока, когда будет проводиться торжественное открытие смены.

Когда вся эта утомительная официальная тягомотина закончилась, многие отправились в палату или опять устроились за столом перед корпусом, а Генка, наоборот, двинул прочь, повинуясь зову природы.

Он брел неторопливо, по-прежнему раздумывая об ожидавших его впереди долгих, почти бесконечных двадцати восьми днях смены, о том, что ему привиделось на озере. И о том, что вожатый Коля, как ни странно, не отчитал его за ту выходку на пляже.

Или он действительно странный, не похожий на большинство взрослых, или у него имелись какие-то тайные расчеты, и Генке надо держать ухо востро, ожидая подвоха.

Туалет встретил его мрачной полутьмой, разбавленной светом нескольких расположенных под высоким потолком не слишком чистых окон и не просто неприятным амбре, а жуткой вонью, когда к специфическим ароматам примешивался еще и резкий едкий запах хлорки, кучками рассыпанной по углам.

Захотелось сразу выбежать прочь, но ничего уж тут не поделать – не прятаться же по кустам, опасаясь, что в любой момент тебя кто-нибудь застанет. Тогда позора точно не оберешься.

Возле стенки, в нескольких шагах от выхода, топтался совсем мелкий пацан, возможно из самого младшего тринадцатого отряда. Переступал с ноги на ногу, постоянно поддергивал шортики и шмыгал носом. Генка его даже не сразу заметил, да и потом не стал разбираться, что малек здесь забыл. Может, они там в прятки играли, вот он так неудачно и спрятался. А потом неожиданно раздался голос Моти:

– Э, шибздик! А ты чего тут телепаешься? За другими подглядываешь?

– Не-е, – протянул мальчик тонким подрагивающим голосом и с надеждой взглянул на Мотю, который улыбался во весь рот и наверняка представлялся ему совсем взрослым дядей. – Тут просто дырка и не сесть. Я никогда еще в такие не ходил, – поделился он доверчиво. – Вдруг одежда испачкается.

Мотя с пониманием покивал, подтвердил:

– Ну да, тут просто так не получится, приноровиться надо. – А затем заботливо предложил: – А ты их сними. И шорты, и трусы.

– А положить куда? – Малек повертел головой. – Здесь везде грязно.

Мотя поморщился, без слов соглашаясь, сочувственно вздохнул и опять предложил:

– Хочешь, я подержу?

Генка даже взмолился мысленно, чтобы малыш не повелся на эту помощь, но вмешаться не решился. А вдруг Мотя и правда с маленькими совсем другой, и сочувствие его непритворное. Тем более тут никто не видел, и лишний раз демонстрировать свою силу не надо.

А малек, похоже, уже не мог терпеть. Он поспешно рывками стянул шортики и трусы, сунул их Моте и ринулся к ближайшей дырке.

Генка, почти успокоившись, застегнул брюки, развернулся и как раз застал момент, когда Мотя проявил себя во всей красе – гоготнул, произнес, переведя взгляд на Генку:

– Поганкин, стукнешь кому-нибудь, утоплю. Вот прямо здесь. – И невозмутимо направился к выходу, демонстративно помахивая малышовскими вещичками.

Малек или не понял сразу, или не поверил, так и сидел на корточках. И Генка поскорее метнулся к выходу, не дожидаясь, когда тот во всем разберется и примется рыдать. А ведь точно примется, не представляя, что теперь делать – не бежать же до отряда почти голышом.

Стыд нестерпимо жег уши и щеки. И не понять, за кого больше: за малыша, за Мотю или за себя. Потому что Генка точно знал: он и правда никому не расскажет о случившемся, не решится. А ведь стоило ему первому поинтересоваться у малька, в чем дело, и ничего подобного не произошло бы. Но он, как всегда, решил – его не касается. И все-таки совсем уж убегать и делать вид, что ему плевать, не стал.

Убедившись, что Мотя скрылся из виду, Генка обшарил все кусты поблизости, надеясь: тот, недолго думая, зашвырнул чужую одежонку в первое же попавшееся место. Но ничего не нашел и отправился в отряд.

Мотя запросто мог утащить добычу и туда, бросить прямо в палате. Это до всяких гадостей он изобретательный, а в остальном большой сообразительностью не отличался. И тогда Генка, дождавшись подходящего момента, сможет тихонько забрать малышовские штаны, вернуть хозяину, а туповатый Мотя даже не догадается, что и как произошло. Но опять не сложилось.

Генка действительно нашел Мотю возле жилого корпуса. Тот сидел за столом в компании других ребят, но никаких посторонних вещей у него при себе не было. Он хотел осторожно проскользнуть мимо, но Мотя его заметил и показал кулак. Хорошо хоть не двинул следом, желая убедиться, что Генка не нажалуется на него воспитательнице или вожатому, даже не засомневался, что побоится.

Войдя в палату, Генка остановился недалеко от двери, вытянув шею, оглядел издалека Мотину кровать, находившуюся в другом конце комнаты, но и там нужных вещей не обнаружил. Если только Мотя запихнул их в тумбочку, что навряд ли, или под матрас. Но не станет же Генка, когда в любой момент в палату мог войти кто-то посторонний, обыскивать чужую постель. Поэтому он подошел к приоткрытому окну, принялся наблюдать за сидящими на улице пацанами.

Через какое-то время появился Паша, тоже остановился возле стола. Генка уставился на него, мысленно прикидывая – может, ему рассказать? Во-первых, он председатель совета отряда, во‑вторых, всегда за справедливость. И Мотю не боялся.

Вот если Паша сейчас тоже зайдет в палату, Генка точно все ему выложит. Он даже мысленно себе в этом поклялся, что непременно решится и сделает. А Паша и правда направился к лестнице, и сердце Генки застучало в два раза быстрее, а в сознании так и заметались пока еще не высказанные слова. Но тут откуда-то примчалась перепуганная девушка со светлыми волосами, собранными в хвост.

Глаза у нее были широко распахнуты, щеки полыхали огнем, а галстук сбился на сторону. Она застыла перед корпусом, растерянно завертела головой туда-сюда, и, заметив стоящего на крыльце Колю, сразу кинулась к нему.

Вожатый, наблюдая за тем, как девушка скачет по ступенькам, не стал дожидаться, когда она заговорит, шагнул навстречу, спросил сам:

– Лен, ты чего? Что-то случилось?

Девушка зажмурилась, судорожно втянула воздух, с отчаянием выдохнула:

– У нас октябренок пропал! Игорек! – И затараторила скороговоркой: – Маленький такой, рыженький, круглолицый, в веснушках. Вы не видели?

– Как это пропал? – озадаченно спросил Коля.

– А вот так. – Лена, не удержавшись, всхлипнула. – Все время рядом крутился, вместе с остальными. Мы с Верой их предупредили, чтобы далеко от корпуса не уходили, чтобы на глазах были. Другие на месте, а его нет. И никто не знает, куда он делся. Вера там с остальными сидит, чтобы тоже не потерялись, а я бегаю ищу. Но его нет нигде. А я одна. – Нижняя губа у нее оттопырилась, как у маленькой, и голос дрожал и срывался. – Коль, – она умоляюще глянула на вожатого, – может, твои ребята помогут, тоже поищут? Я как представлю, что придется к Авие идти и признаваться, мне плохо становится. И Верка едва не рыдает.

– Да само собой, поможем, – откликнулся Коля, посмотрел на Пашу. – Паш! Ребят побыстрее собери. Надо малыша одного найти.

Тот тоже быстро сориентировался, тем более прекрасно слышал весь разговор, и вообще долго объяснять никому ничего не пришлось. Коля распределил, кто в какой стороне ищет, и сам ушел вместе с Леной.

Генка сразу почувствовал облегчение. Он-то прекрасно знал, куда на самом деле нужно бежать, осталось только найти кого-то в компанию, чтобы не подставляться. Ведь если он будет не один, нужно лишь предложить напарнику «А давай посмотрим в туалете», и дальше пусть тот сам действует. Никто же не откажется предстать перед окружающими героем, первым обнаружившим пропавшего малька. И Паша для этого подходил больше всех.

Генка выскочил из палаты, метнулся на крыльцо. Но Паша оказался занят. Остальные уже разбежались, а он как раз говорил торчавшему рядом Моте:

– А мы тогда к стадиону.

Тот самодовольно ухмыльнулся:

– На фига нам туда? Этот шибздик, поди, до сих пор в сортире сидит.

Паша непонимающе уставился на него, и Мотя сам все ему честно рассказал, еще и выставляясь, будто подвиг какой совершил.

– Ну, ты дебил! – даже не дослушав до конца, рыкнул Паша. – Ты хоть представляешь, что тебе будет, когда узнают? Да тебя из лагеря вышибут. А могут и в милицию сообщить. В инспекцию по делам несовершеннолетних.

Даже до тугодумного Моти смысл фраз дошел за долю секунды. Он по-настоящему испугался, побледнел, запричитал:

– Паш, а чё делать-то? А как мне теперь? Только не говори никому, ладно?

– Я, между прочим, – со значением напомнил Паша, – председатель совета отряда. И должен…

– Ну, Па-аш! – чуть ли не взвыл Мотя, заискивающе заглянул в глаза парнишки. – Ну, не говори. А я тогда…

Но на этот раз Паша его перебил, поинтересовался сурово:

– Ты куда барахло дел?

– Да там за корпусом в траву зашвырнул, – выложил Мотя. – Подумал, потом будет прикольно девчонкам подбросить.

Собеседник прожег его уничтожающим взглядом, скомандовал:

– Так давай ищи и тащи сюда! Или нет, лучше сразу к туалету. А я прямо туда пойду. И быстро!

– Хорошо-хорошо, ща сделаю, – пролепетал Мотя и послушно засеменил к углу домика, а Генка все это время так и проторчал на крыльце, стоя за подпиравшим его крышу прямоугольным деревянным столбом и подслушивая.

Глава 6

Инге он понравился сразу, как только она его увидела. Еще в автобусе. Сначала взгляд просто легко скользнул по нему, даже не зацепившись, зато потом будто опомнился и вернулся независимо от ее воли.

Было в этом парне что-то такое, особенное, выделяющее среди остальных. И самое интересно, словами никак не объяснишь, что именно. Инга пробовала, но так и не получилось.

Очень красивый? Да вроде бы нет. В смысле – симпатичный, но ничего выдающегося, чтобы действительно сказать «очень». Темно-русые волосы, широкие брови, густые ресницы – но у мальчишек такие почему-то бывают чаще, чем у девчонок – голубые глаза.

Возможно, Ингу впечатлило то, что, когда вышли из автобуса и кто-то попросил помочь с разгрузкой багажа, парень вызвался первым, еще и моментально организовал остальных. Но ведь Лёшка тоже пошел с ними, и это ее ни капли не потрясло и не восхитило.

Зато когда Паша нашел и привел в отряд пропавшего октябренка, растрепанного, зареванного почти до изнеможения, в груди потеплело, как будто… ну, как будто ей подарили то, о чем она давно мечтала.

И опять ощущение возникло само, независимо от Ингиной воли и желания. Она даже не сразу поняла, что пялилась на Пашу с восхищением. А он решительно отстранился от готовых задушить его в благодарных объятиях вожатой Лены и тоже совсем еще молоденькой воспитательницы Веры Павловны, сдержанно заявил, что ничего особенного не сделал, передал им несчастного малька и, развернувшись, зашагал прочь.

Ну правда ведь, было чем восхититься. И вообще вполне нормально влюбиться в мальчика, красивого во всех отношениях: и внешне, и в словах, и в поступках. Так чаще всего в жизни и случалось. Наверное.

И все-таки Ингу что-то смущало, заставляло еще пристальнее всматриваться в Пашу, словно она нарочно пыталась отыскать в нем недостатки. А это ведь тоже не совсем правильно и достойно – подозревать человека только из-за того, чтобы избавиться от симпатии к нему. К тому же не слишком приятно было осознавать, что Инга такая не одна, далеко не одна.

Даже Оля Корзун, по общему мнению, самая красивая девочка в отряде, тоже обратила на Пашу особое внимание. Как только его единогласно выбрали председателем, она тихонько попросила сестренок Быстровых предложить ее в лагерный совет дружины. Чтобы ходить на его заседания вместе с Пашей и почаще общаться, вроде как по делу.

Двойняшки сами рассказали это, по большому секрету, во время ужина Гале Яковлевой, с которой Инга делила тумбочку. А то, что Инга при этом сидела с ними за одним столом и все прекрасно слышала, Быстровых вообще ни капли не смутило.

Скорее всего, они уже с самого начала не воспринимали ее как нормальную девочку. Инга ведь почти не участвовала в общих обсуждениях на крайне важные темы: кто в отряде самый привлекательный и кто уже целовался, во сколько лет лучше выходить замуж и что надеть на первую дискотеку. И даже подружилась в первую очередь с мальчишкой.

Неожиданно, но они с Корневым разговаривали всю дорогу – точнее, все то время, когда вожатый Коля не играл на гитаре и не пел – легко находя общие интересные обоим темы. А еще Инга довольно быстро догадалась, что понравилась Лёшке не только как человек. И по справедливости она должна была отнестись так же именно к нему, а не к Паше. Ведь Лёшка был понятнее, проще, открытее, ближе, а может, даже и лучше. Инга все прекрасно понимала, но ничего со своими чувствами поделать не могла.

Даже на линейке она постоянно поглядывала на Пашу. Как он стоял впереди отряда, расправив плечи и гордо вытянувшись, сосредоточенный и серьезный. Как рапортовал, вскинув в салюте руку, уверенно, сдержанно, ни разу не запнувшись:

– Товарищ председатель совета дружины, отряд…

И они хором орали, следуя за его голосом, отрепетированное:

– Комета!

– …на торжественную линейку, посвященную открытию третьей смены, построен. Живем и трудимся под девизом:

– Лучше ярче блеснуть и быстрее сгореть, чем долго дымиться и медленно тлеть!

И оранжево-красные концы галстуков на фоне парадных белых рубашек действительно походили на яркие языки пламени и порой точно так же трепетали от легких порывов ветерка. Но у самой Инги галстука не было. Как только в январе ей исполнилось четырнадцать, она вступила в комсомол, и теперь только маленький значок алел у нее на груди.

После всех рапортов на линейку внесли знамя дружины. Знаменосец в сопровождении двух ассистентов, одним из которых стала Оля Корзун, прошагал вдоль выстроившихся дугой отрядов, повернул к трибуне и остановился перед устремленным в небо стрелой высоким флагштоком.

Начальница лагеря с необычным загадочным именем Авия Аркадьевна произнесла торжественную речь. Потом вынесли флаг СССР, привязали к тросу, медленно подняли под раскатистую барабанную дробь, тревожным гулом отдающуюся в сознании и в сердце. А после, сохранив строй, отряды вслед за знаменем дружины двинулись к берегу озера, но не на пляж, а к широкой ровной площадке, в середине которой стояла заранее приготовленная высокая пирамида, составленная из деревянных досок и планок, внутри заполненная дровами и хворостом.

Барабанщики тоже пришли, выстроились перед ней, застучали палочками по туго натянутой коже, сначала несильно и редко. Но постепенно наращивая и звук, и темп. Грохот раскатился по округе, заполняя пространство, и вдруг… резко оборвался. И как раз в этот момент яркое пламя вспыхнуло и рвануло вверх к темнеющему небу, к далеким, пока еще невидимым звездам, затрещало, застреляло искрами. А следом туда же, в небо, взметнулся дружный восторженный вопль. Кто-то один захлопал, и остальные моментально подхватили.

Вроде бы ничего запредельного, но настолько захватывающе и невероятно. И минут пять никто не решался нарушить этот необыкновенный единый на всех настрой.

Инга опять отыскала взглядом Пашу. Он расположился не так уж далеко, сидел на траве, по-турецки скрестив длинные ноги, задумчиво смотрел на огонь, но внезапно… внезапно повернулся, будто почувствовал, что за ним наблюдают.

Она не успела отвести глаза – они встретились взглядами, и Инге показалось: Паша моментально всё понял, всё-всё. Но она не смутилась, не испугалась, не расстроилась.

Ну и пусть. Инга не собиралась забрасывать его записочками, нарочно вертеться рядом или делать еще что-то, чтобы привлечь внимание и понравиться. Тем более рядом опять находился Лёшка, который тоже смотрел на нее и вроде бы тоже обо всем догадывался.

Как же странно устроена эта жизнь. Почему в ней всё не складывается сразу подходяще и правильно? Обязательно усложняется, не совпадает. И если без конца думать о подобном, пытаясь разобраться и понять, только еще сильнее запутываешься, даже голова идет кругом.

Поэтому хорошо, что Коля сходил в корпус за гитарой и теперь стоял на месте давно влившихся в ребячью толпу барабанщиков в компании еще нескольких вожатых, в том числе потерявшей октябренка Лены из самого младшего тринадцатого отряда.

Похоже, они заранее придумали и подготовили свою программу. Коля играл, а остальные пели. Сначала «Ребята, надо верить в чудеса»[2], затем про орлятский круг[3] и «Жизнь – это я, это мы с тобой»[4] и еще много хороших песен, знакомых и не очень.

Им охотно подпевали, не стараясь, чтобы получилось гладко и громко, в первую очередь каждый для себя. А закончили действительно выстроившись в круг, даже в несколько кругов, и положив руки друг другу на плечи, слегка переделанным «Звездопадом»[5], поменяв «орлят» на «ребят» и опустив последний куплет. И еще какое-то время просто стояли молча, слушая только гул затихавшего пламени и стрекот невидимых кузнечиков.

Первыми увели самых младших, а старшие дождались, когда костер прогорит до конца, и только тогда неспешно потянулись к жилым корпусам.

Глава 7

Когда подошли к своему домику, Людмила Леонидовна, остановившись перед крыльцом, развернулась и объявила:

– Ну а теперь умываться и по палатам. Через двадцать минут отбой.

– Да в умывалке сейчас не протолкнуться, – тут же откликнулся кто-то, а другой предложил: – Лучше давайте еще немножко на улице посидим.

Людмила Леонидовна нахмурилась, но не возразила, и они опять, как во время отрядного сбора, расселись вокруг стола, на лавочках и на ступеньках. Лёшка, будто прочитав мысли Инги, обратился к вожатому:

– Коля, а спой еще что-нибудь.

– Спеть? – задумчиво проговорил тот, хмыкнул, приподняв одну бровь. – А вот вы знаете, почему у костра песни поют и всякие истории рассказывают?

– Ну, потому что, если молча сидеть, скучно, – предположил Серега Горельников.

– Не совсем так, – произнес Коля и снова спросил: – У кого-нибудь будут еще версии?

Но никто больше не решился высказаться. Почти полминуты сидели молча, а потом все тот же Серега спросил:

– И почему?

– Ну вот слушайте. – Колю не нужно было уговаривать. Похоже, ему очень нравилось рассказывать, делиться тем, о чем знал. – Раньше многие народы считали… да и сейчас некоторые считают… что мир состоит из трех слоев. Верхнего – небесного, серединного – земного и нижнего – подземного. Люди, как вы понимаете, населяют серединный, в верхнем живут боги и светлые духи, а нижний принадлежит мертвым. И злым духам тоже. Хотя и в серединном слое рядом с людьми обитают свои духи. Всякие домовые, но в основном природные. Духи льда, ветра, дождя, хозяева лесов, гор, морей, рек. Они могут быть и злыми, и добрыми, в зависимости от того, как с ними себя повести. Могут и наказать, и помочь. И не будет удачи ни на рыбалке, ни на охоте без их благосклонности. А чтобы добиться ее, нужно не только кормить их и одаривать, но и относиться уважительно: зверя зря не убивать, деревья не ломать, не мусорить. Ну и развлекать тоже. Поэтому рыбаки и охотники, уходя на промысел, обязательно брали с собой сказителей. И те, когда вечером все собирались у костра, пели песни и рассказывали разные истории, чтобы развлечь и умилостивить духов-хозяев… – И кстати, – сделав короткую паузу, продолжил вожатый, – у огня тоже есть свой хозяин или хозяйка. Поэтому обращаться с ним надо уважительно и аккуратно, не тыкать ничем острым, особенно ножом, чтобы не поранить духа. А так как струйки дыма и языки пламени всегда устремлены вверх, считалось, что огонь еще и обеспечивает связь между мирами и что с его помощью можно отправить свой запрос богам и получить ответ.

– Это как?

– Ну-у… – задумчиво протянул вожатый, – например, можно проговорить над костром свое желание, а огонь и дым передадут его духам. И если те услышат и пообещают исполнить, огонь в ответ стрельнет искрой или угольком.

– А они на самом деле существуют? – тихонько поинтересовался приткнувшийся на краю лавочки Генка.

Коля повернулся к нему.

– Кто?

– Духи, – отрывисто выдохнул Генка.

Вожатый сосредоточенно наморщил лоб.

– Не знаю, – пожал плечами. – Сам никогда не сталкивался.

– А я сталкивался! – неожиданно выступил Мотя, многозначительно выпучив глаза, громким свистящим шепотом добавил: – Прямо здесь. Когда в прошлом году был. Правда, не совсем сам, а пацаны из отряда. – Он выдержал паузу, а затем продолжил глуховатым баском: – Они ночью в тубзик пошли. Но так и не дошли. Назад прибежали и орут как резаные. А еще белые, как мертвецы…

– Матвеев! – опомнившись, осадила его Людмила Леонидовна, всплеснула руками, проговорила негодующе: – Господи! Вот что ты несешь? Что за нелепые сказки? – С упреком глянула на вожатого: – Да и ты, Николай, тоже хорош. Нашел о чем рассказывать перед сном. Еще бы про гроб на колесиках вспомнил.

– Про гроб? – ахнула Римма Быстрова одновременно и испуганно, и крайне заинтересованно.

Людмила Леонидовна досадливо поджала губы, отвела взгляд, сделав вид, что ничего подобного не говорила, и теперь уже Коле пришлось ее выручать.

– И правда, хватит сказок! – подтвердил он. – Да и время вышло. – Но, услышав общее разочарованное «у-у-у», легко сдался. – А напоследок вот вам колыбельная. И затем уже точно умываться.