Кимберлит

Алексей, постепенно, привыкал к этому кошмару. Физическая боль притуплялась, превращаясь в привычный фон. Его руки, еще недавно нежные и интеллигентные, покрывались мозолями и трещинами. Кровь проступала сквозь незаживающие язвы, но он продолжал работать, стиснув зубы.

Он научился выживать в этих нечеловеческих условиях. Он узнал, как экономить каждый глоток воды, как укрываться от ветра, как работать с мерзлой землёй, чтобы работа продвигалась быстрее.

Он увидел настоящую природу человека – его слабость, его эгоизм, его способность к предательству. Но он увидел и другое – его силу, его мужество, его способность к состраданию, к взаимопомощи.

Он понял, что надежда умирает последней. Он цеплялся за нее, как утопающий за соломинку. Он мечтал о возвращении домой, к Нине и Ирочке.

Трудности и невзгоды, обрушившиеся на Алексея, словно ледяной шторм, не смогли сломить его стержень. Они обтесали его, как бурный поток шлифует камень, убрали лишнее, обнажив его истинную силу. Они сделали его сильнее, мужественнее, выносливее, научили ценить каждое мгновение жизни. Они закалили его характер, превратив его из интеллигентного молодого человека, привыкшего к комфорту и уюту, в настоящего борца за выживание, готового на все ради спасения.

Чтобы хоть как-то согреться в этом ледяном аду, заключенные, словно перепуганные животные, старались прижаться друг к другу, делясь своим скудным теплом. Барак, продуваемый всеми ветрами, больше напоминал склеп, чем жилище. Стены трещали от мороза, а щели пропускали колючий снег, покрывающий пол тонким слоем ледяной корки.

Они набивались в этот продуваемый барак, словно сельди в бочке, пытаясь хоть немного уменьшить пространство, отапливаемое их дыханием. Дышать было тяжело, воздух был спертым и влажным, но это было лучше, чем замерзать в одиночестве.

Днем они работали на морозе, под пронизывающим ветром, выполняли непосильную работу, заставляющую кровь стынуть в жилах. Они рубили лес, копали землю, таскали тяжелые грузы, не зная отдыха и пощады.

А ночью, вернувшись в барак, они пытались согреться под тонким, драным одеялом, вдыхая ледяной воздух, обжигающий легкие. Они мечтали о теплом доме, о горячей печи, о мягкой постели. Но эти мечты казались такими далекими и несбыточными.

– Эх, хоть бы глоток горячего чая… – вздыхал старый рабочий, Ефим, пытаясь укутаться в свое тряпье.

– Чай нам только во сне приснится, дед, – отвечал молодой парень, Василий, с отмороженными пальцами. – Здесь только вода ледяная и баланду теплая дают.

– А помните, ребята, как дома, в деревне, – начинал вспоминать кто-нибудь, – мать пирогов напечет, а самовар кипит…

– Хватит! – обрывал его другой. – Только душу травите. Лучше спать. Может, во сне хоть согреемся.

Но спать было невозможно. От холода сводило зубы, тело дрожало, а в голове крутились мрачные мысли. Многие засыпали и уже не просыпались, замерзая насмерть во сне.

Алексей, лежа на нарах, прислушивался к стонам и вздохам своих товарищей по несчастью. Он чувствовал их боль, их страх, их отчаяние. Он знал, что многие из них не выдержат этой пытки. Но он верил, что сам сможет выжить. Он должен выжить, чтобы рассказать миру о тех ужасах, которые здесь происходят. Он должен выжить, чтобы вернуться к Нине и Ирочке. Эта мысль давала ему силы бороться, не сдаваться, не умирать.

Еда здесь была не подспорьем для жизни, а скорее медленным, мучительным способом умереть. Ее называли “баландой” – жидкая, мутная похлебка, сваренная из того, что нормальный человек даже не рискнул бы скормить свиньям. Полусгнившие зерновые культуры, залежавшиеся на каких-то заброшенных складах, мёрзлая, почерневшая картошка, от которой исходил тошнотворный запах, и гнилая, вонючая рыба – вот из чего состоял их “рацион”.

Голод стал постоянным спутником Алексея. Он урчал в животе, напоминая о его жалком существовании, о том, что он превратился в животное, одержимое лишь одним желанием – выжить.

В баланде плавали черви, а в хлебе, грубом, черством и липком, попадались камни, способные сломать зубы. Но выбирать не приходилось – это было единственное, что давало силы для работы, хоть какие-то калории, необходимые для того, чтобы хоть как-то функционировать.

– Эх, была не была,– бормотал себе под нос Алексей, ковыряясь в баланде ложкой, которую смастерил из куска дерева. – Черви – это белок. Тоже полезно.

– Повезло тебе, Алексей, – хрипло смеялся его сосед, старик Иван. – Мне сегодня одни опилки достались. Видать, совсем продукты украли, сволочи.

Нормы питания были настолько мизерными, что люди постоянно испытывали чувство голода. Они мечтали о куске хлеба, о ложке каши, о глотке горячего чая. Они делились друг с другом своими фантазиями о вкусной еде, вспоминая блюда, которые ели дома, рассказывая о пирогах, варенье, соленых огурчиках.

– А помните, как мама щи варила, – начинал кто-нибудь с тоской в голосе. – С мясом, с капустой, да со сметанкой…

– Эх, чего душу травить, – обрывал его другой. – Лучше бы помолчал. Все равно нам этого не видать.

В бараках царила атмосфера отчаяния и безнадежности. Люди теряли веру в будущее, становились апатичными и безразличными ко всему. Они жили одним днем, стараясь просто выжить, дотянуть до следующего утра, чтобы снова идти на работу и снова получать свою порцию баланды.

Алексей старался не поддаваться отчаянию. Он напоминал себе о Нине и Ирочке, о том, что он должен вернуться к ним живым. Он искал в себе силы, чтобы выстоять, чтобы не сломаться, чтобы не потерять человеческий облик.

Однажды, наблюдая за тем, как один молодой парень украдкой слизывает остатки баланды с миски, Алексей подошел к нему и тихо сказал:

– Не отчаивайся, парень. Все будет хорошо. Мы выживем.

Парень поднял на него заплаканные глаза.

– Я уже не верю, – прошептал он. – Я хочу домой.

– Вернешься, обязательно вернешься. Только не сдавайся. Надо держаться. Вместе мы выстоим.

Алексей понимал, что его слова звучат наивно и неубедительно. Но он знал, что нужно хоть как-то поддержать этого парня, дать ему хоть какую-то надежду. Потому что без надежды здесь не выжить.

Среди этой серой массы обреченных, истощенных и отчаявшихся душ, словно ростки среди камней, пробивались островки человечности. Были те, кто не сдавался, кто сохранял в себе искру добра и веры, несмотря на все ужасы лагерной жизни.

Они поддерживали друг друга, как могли, делились последним куском хлеба, разламывая его на крошечные кусочки, утешали в трудную минуту, находя нужные слова, чтобы хоть немного облегчить душевную боль.

Они рассказывали друг другу истории о своей прошлой жизни, о своих семьях, о своих мечтах, словно пытаясь вернуть себя в тот мир, где еще были любовь, радость и надежда.

– Я помню, как мы с женой ходили в театр, – рассказывал старый интеллигент, профессор Иван Петрович, поправляя свои очки. – Смотрели “Вишневый сад”. Ах, Чехов… Какая глубина, какая мудрость!

– А я, помню, как с детьми на рыбалку ездил, – вступал в разговор бывший крестьянин, Михаил. – Утром рано встанем, росы еще нет, а уже удочки закидываем. И такие караси ловились – на сковородку не помещались!

Они пели песни, тихие, задушевные, полные тоски и надежды. Они читали стихи, вспоминая Пушкина, Лермонтова, Некрасова. Они рассказывали смешные случаи из своей жизни, вызывая робкие улыбки на лицах своих слушателей.

– А вспоминаю, как на свадьбе у брата напился, – хохотал бывший военный, Алексей. – Так меня потом жена неделю из дома выгоняла!

Эти моменты человеческого тепла, эти искры доброты, этот свет надежды, словно маяк в ночи, помогали им выжить в этом кошмаре, не потерять веру в себя и в других людей.

Именно эта взаимопомощь, именно эта солидарность, именно эта надежда, передаваемая от одного заключенного к другому, как живительное тепло, давала им силы не сломаться, не сдаться, не превратиться в бездушных животных.

– Держись, брат, – говорил один зек другому, кладя руку ему на плечо. – Мы вместе выстоим. Мы обязательно вернемся домой.

– Спасибо, друг, – отвечал другой, с благодарностью глядя в глаза своему товарищу. – Твои слова – как бальзам на душу.

Алексей находил утешение в этих беседах, в кругу людей, разделяющих его страдания и надежды. Он участвовал в них охотно, рассказывая о своей жизни до лагеря, о Нине, своей любимой жене, о Ирочке, своей маленькой дочери, чье имя, словно молитва, звучало в его сердце.

– А помню, как Нина, – начинал он, улыбаясь, – готовила свои фирменные пироги с яблоками. Аромат на весь дом стоял! Ирочка, совсем еще кроха, садилась рядом, помогала тесто катать.

Он видел, как его рассказы трогают сердца других заключенных, как в их глазах загорается искра сочувствия и понимания.

– Да, семья – это главное, – вздыхал старик Ефим. – Без семьи и жить незачем.

Он делился своими мечтами, о том, как они с Ниной будут строить новый дом, о том, как Ирочка вырастет и станет умницей, о том, как они будут счастливы вместе.

– Я верю, что мы еще увидимся, – говорил Алексей, сжимая кулаки. – Я верю, что мы вернемся домой.

Каждый раз, когда он говорил о своей семье, о своей любви, о своей надежде, он чувствовал прилив сил, прилив энергии, прилив веры. Эта вера помогала ему выжить, не сломаться, не опуститься, не потерять человеческое достоинство.

– Ты держись, парень, – ободрял его Михаил, бывший крестьянин. – Ради семьи стоит бороться. Ради них – можно все пережить.

Он понимал, что именно эти человеческие связи, именно эта взаимоподдержка, являются его единственным спасением в этом аду. Он знал, что он не один, что рядом с ним есть люди, которые его понимают, которые его поддерживают, которые верят в него.

– Ты прав, – говорил он, кивая Михаилу. – Один я бы не справился.

Эта вера, эта надежда, эта поддержка, словно путеводная звезда, освещали его путь во тьме. Она помогала ему не сойти с ума, не сдаться, не сломаться. Она была его единственным оружием в борьбе за выживание, его единственным спасением в этом кошмаре. И он дорожил этим оружием, как ничем другим в своей жизни.

Алексей и Семен Петрович были двумя из немногих, кто сумел удержать голову выше, не сдаться давлению этого ада. Они не позволяли отчаянию поглотить себя, находили силы в поддержке друг друга, в общих усилиях, в твердой вере в то, что рано или поздно им удастся вырваться из этой ледяной западни.

– Держись, Алексей, – ободрял Семен Петрович, похлопывая его по плечу, – и это пройдет. Главное – не сломаться.

– А куда нам деваться, Семен Петрович? – отвечал Алексей. – Нас тут таких – тысячи. И все мы верим.

Они понимали, что им нужно беречь силы, не тратить их на пустые разговоры и жалобы. Они старались сохранять спокойствие и рассудительность в любой ситуации, будь то издевательства надзирателей, голод или смертельный холод.

– Зря ты, Алексей, злишься на этого вертухая, – говорил Семен Петрович, когда Алексей, сжав кулаки, едва сдерживался, чтобы не наброситься на обидчика. – Ему от этого ничего не будет. А ты силы тратишь. Спокойствие – вот наше оружие.

– Как тут сохранять спокойствие, когда… – начинал Алексей, но Семен Петрович перебивал его. – Только так, Алексей. Только так мы выживем.

Они знали, что только так они смогут выжить, сохранив хоть что-то человеческое в себе.

Алексей стал другим человеком. Жестокий опыт закалил его, сделал циничным и недоверчивым. Но в его сердце, несмотря ни на что, жила надежда. И эта надежда вела его вперед, сквозь холод, голод, изнурительный труд и страх, к свободе, к семье, к жизни.

Семен Петрович был для Алексея не просто другом – он был его спасением в этом ледяном аду. Высокий, сгорбленный, но невероятно крепкий старик, он обладал спокойствием и мудростью, которые Алексей видел только в книгах. Его пронзительные глаза, казалось, видели не только настоящее, но и прошлое, и будущее, отражая в себе боль, страдания и неиссякаемую надежду.

– Ты должен жить, Алексей, – говорил Семен Петрович, потирая свои старческие руки. – Ты молод, у тебя вся жизнь впереди. Ты должен увидеть солнце, увидеть своих близких. Ты должен помнить о нас.

– Я буду помнить, Семен Петрович. Я буду помнить о вас всегда, – отвечал Алексей, глядя в глаза своему спасителю.

Семен Петрович обладал удивительным даром – он умел находить выход из самых безнадежных ситуаций. Он знал, как добыть лишний кусок хлеба, как укрыться от ветра, как избежать гнева надзирателей. Он делился своими знаниями и опытом с Алексеем, помогая ему выжить в этом аду. Он учил его не бояться, не сдаваться, верить в себя и в свои силы. И Алексей следовал его советам, понимая, что без Семена Петровича ему было бы гораздо сложнее.

Семен Петрович, как и Алексей, был осужден по надуманному обвинению – ему приписали связь с иностранными геологами. Он оказался в лагере задолго до Алексея, успев приспособиться к жестокой реальности. Именно он научил Алексея выживать.

– Не спеши, Алексей. Здесь спешка – смерть, – говорил Семен Петрович, обучая его основам выживания. Он показывал, как отличать съедобные ягоды от ядовитых, как находить воду под снегом, как сооружать примитивное укрытие от ветра. Он читал по звездам, предсказывая погоду, чувствуя изменения в дыхании тундры.

Семен Петрович, с его изможденным телом, отмеченным печатью многолетней каторги и болезней, не щадил себя. Каждый взмах кирки отдавался болью в его костях, каждый морозный ветер пронизывал его до костей. Но он не издавал ни единого стона, не позволял себе и тени жалобы. Он двигался медленно, но с непоколебимой уверенностью, словно древний горный хребет, упрямо сопротивляющийся натиску ветров и леденящему дыханию морозов.

Алексей, наблюдая за ним, видел не просто старого, измученного человека, но живой символ стойкости и мужества. Он стремился подражать ему, впитывая его спокойствие, его терпение, его удивительную способность находить крохи красоты даже в самых безнадежных и суровых условиях.

– Как ты это делаешь, Семен Петрович? – однажды спросил Алексей, вытирая пот со лба. – Как ты сохраняешь спокойствие в этом аду?

– Спокойствие, Алексей, – отвечал Семен Петрович, медленно выпрямляясь, – это то, что никто не может у нас отнять. Это наша крепость.

Семен Петрович редко делился воспоминаниями о своей прошлой жизни. Он словно боялся разбередить старые раны, боялся, что тоска по дому захлестнет его и лишит последних сил. Лишь изредка, тихим, хриплым голосом, он вспоминал свою жену, Марию, и маленькую дочь, Олю, оставшихся где-то далеко, в мирной, далекой жизни города Омска. В его редких рассказах звучала такая глубокая тоска, такая нежность, такая безусловная любовь, что у Алексея сжималось сердце от сочувствия.

– Мария у меня… рукодельница, – говорил он, глядя вдаль мутными глазами. – Все вяжет, шьет… А Оленька… умница, красавица. Уже, наверное, совсем большая стала.

Алексей, слушая его, представлял себе Марию и Олю, представлял себе их жизнь без Семена Петровича, их горе, их надежду на его возвращение. И понимал, что он должен выжить, что он должен вернуться к своей семье, чтобы не причинить им такую же боль, как Семен Петрович причинил своим близким.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «Литрес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на Литрес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.