Навьи тропы

– Здравствуй, доченька. – Ласково поприветствовала её мать, сидящая на лавке у центрального окна. – Ты сегодня поздняя пташка.

Девицы сбоку от хозяйки хихикнули. Белава недовольно зыркнула на них, и они с ехидными ухмылками переглянулись.

– Здравствуй, матушка. Здравы будьте, девицы-мастерицы. Спорится ваше дело?

– Ещё как. Работы много: всю зиму парадный плащ расшивали, а на кафтан времени не хватило. Садитесь с Манютой к нам. Поможете. Нам сейчас любая помощь нужна.

Белава послушно заняла место по правую руку матери, рассчитывая тихо поговорить. Манюта умостилась на полу у ног молодой княжны.

– Злата, найди им занятие.

Одна из девиц, которые оценивающе разглядывали Белаву, порылась в сундуке, и выдала княжне простенький кушак, который явно не предназначался для торжественных случаев. А её помощнице и вовсе досталось стопка чьих-то порванных онуч.

Гусляр завёл былину о царе Гардомире – строителе мира и предшественнике всех ныне живущих князей. Белава плохо понимала староязычный напев, вычленяя лишь отдельные слова. Под перешёптывания девиц она с пятой попытки вдела нить в иглу и натянула край полотна на круглых пяльцах. Рамы на ножках ей не досталось – её выделяли лишь постоянным вышивальщицам, в круг которых княжна не входила. Хоть ей и выказывали почёт вблизи капищ и деревянных идолов, в иных женских делах она была чужой. Пришлось и в этот раз довольствоваться малым.

Работа у Белавы не заладилась с самого начала: игла – не то тупая, не то упрямая – не прокалывала ткань, от слишком тугих стежков полотно шло волнами. Княжна гадала, далеко ли ускакал Тихомиров отряд, жив ли ещё брат и суждено ли им вновь увидеться. Рукодельницы меж тем щебетали как лесные пеночки, словно их молодой правитель лишь отправился на охоту и к вечеру вернётся с кабанами и куницами, перекинутыми через луку седла. С губ Чеславы не сходила умиротворённая улыбка.

Мать откинула одну из своих рыжих кос за плечо, рассмеялась шёпоту Златы на ушко, повернулась, и Белава увидела её необычайно длинный клык, отчего по коже пробежали мурашки. Раньше она не обращала на него внимание.

Вдруг княжна до крови проколола палец, ойкнула и выронила пяльца. Она инстинктивно засосала раненую фалангу. От железного привкуса во рту стало дурно. Подавив в себе тошноту, Белава подсела вплотную к матери вместо того, чтобы вернуться к работе, и тихо спросила:

– Как ты могла послать Тихомира на верную смерть?

– Отчего же на смерть? – Также тихо спросила Чеслава. – Разве твой брат слаб? И разве его ратники тоже слабы?

– Нет, он могуч, как и его дружина.

– Ну вот, а ты на него напраслину наводишь. – Она цокнула и укоризненно покачала головой.

– Не о той силе речь идёт, и ты это прекрасно понимаешь. – Упрекнула в ответ Белава. – Тихомир силён перед врагами человеческого рода. Но ты отправила его в заколдованное место. К лютому чудищу. Он ведь мог поехать хоть к Восточному морю, хоть к Западному, да хоть к Медной горе, как я предлагала, и найти там достойный дар, который не сыщет ни один из его соперников. А ты…

Чеслава выдохнула, отчего её дочь сразу замолкла, воткнула иглу в алую подушечку и объяснила:

– Любой молодец может поехать и Восточному морю, и к Западному. Уверена, большинство из них так и так помчится к Медной горе. Что толку от Тихомировой отваги, если его дар будет не лучше и не хуже остальных? Вернётся твой брат ни с чем. Разве этого ты хочешь?

Белава покачала головой.

– Если Тихомир добудет цветок, – продолжила Чеслава, – и женится на той девице, то всем нам благо будет. Тогда и к тебе станут свататься богатые молодцы. Ещё и выбирать будешь. – Она заговорщически подмигнула.

– Как же это связано? Мы не бедствуем!

– Веселина богата и обласкана: отец не отпустит её в дальние края без весомого приданного. А ежели отпустит, то монеты к монетам потянутся, доченька. И дальше к себе будут уже чужое злато притягивать.

– Но мама! Я сведущая. Нас выбирают не за набитый до треска кошель, не за любование, а за дар.

– Не смеши: кому твой дар нужен? Нынче в мире ценятся лишь золото и красота. О сведущих вспоминают лишь когда мрёт скот или высокородная баба никак разродиться не может. Ты думала, нас ради обрядов да подношений держат? Нет. Поставь рядом трёх девиц – богачку, красавицу и сведущую – выбирать будут между первой и второй. Третья так и останется пнём стоять.

Белава заморгала, смахивая подступившие слёзы. Мать до боли сжала её плечо и прошептала:

– Кто ж тебя такую замуж возьмёт, а? Каменьев с рубленым серебром, уж извини, много не перепало. Косу твою двумя пальцами обхватишь – и место останется, а щёки бледнее, чем у покойницы. Я тебе на что заморские румяна подарила?

Белава нахмурилась, а Чеслава и не думала прерывать поток злословия:

– Чего таить, признаюсь: я собиралась приворожить тебе жениха, да не заглядывают в наши края князьевы сынки. Не на кого присушку делать.

– Даже не вздумай! Не ты ли говорила: гинут приворожённые, не доживают свой век?

– Да, я, отпираться мне незачем. С другой стороны, этих бедолаг вполне хватает на то, чтобы продолжить род и помочь ворожее пустить корни в новом доме. Милая моя, жизнь на поверку куда сложнее мудрых постулатов. – Чеслава прикоснулась ладонью к щеке дочери.

Лицо Белавы покраснело как от пощёчины.

– Таким, как мы, вообще не обязательно выходить замуж. – Подвела итог Чеслава. – Но жить в хоромах куда приятнее, чем в избе на окраине деревни, как заканчивает большинство из нас.

– Как ты?

– Почти, – без обиняков ответила она. – Как видишь, я живу не в избе. Ты юна и не понимаешь: если вернется Тихомир с цветком – твоё приданное за счёт златопольцев приумножится. А сваты на это падки. Если же он не вернётся – всё княжество станет твоим наследством, сама будешь править. Я для тебя стараюсь.

– Но матушка! Я хочу помочь Тихомиру. Я могу догнать его, и…

– Нет. – Не мигая, сказала Чеслава. – Он сам должен пройти это испытание. А чтобы ты меня не ослушалась, за тобой будут присматривать.

Белава сглотнула, её взгляд забегал между дверью, в просвете которой виднелись сапоги стражи, и окном.

***

До обеда она просидела с рукодельницами. От еды отказалась, и тогда мать отправила её назад в горницу в сопровождении своих ближайших прислужниц. Манюта боязливо плелась следом, не зная, что делать с заштопанными онучами.

Когда стражники отворили дверь её покоев, княжна остановилась в проходе и вполоборота сказала девицам:

– Вы можете идти. Уж отсюда я никуда не денусь. Потрапезничайте-ка лучше с матушкой.

Злата с наперсницей поклонились и поспешили уйти, не сказав ей ни слова.

– Сударыня, – раздался из-за спины тихий голос Манюты – может вам принести чего? Хотя бы яблоко.

– Спасибо, не нужно, – постаралась улыбнуться княжна. – Я не голодна.

– Ежели что понадобится, зовите – и я мигом примчусь.

– Благодарю. Отдыхай.

Как только Белава переступила порог своей горницы, в углу как из ниоткуда возник домовой в новой рубашке. Княжна воззрилась на него как зазевавшаяся косуля на охотника и, опомнившись, пробубнила:

– Ты пожаловал дружить или смуту всполошить?

– Никогда я не был твоим врагом. – Ответил домовой.

– Тогда отчего ты шумишь, людей пугаешь и хозяйству мешаешь? Ни один мой подарок тебе не по нраву пришёлся?

Она в спонтанном жесте подняла руку, и он тут же отгородился, закрылся ладонями, зажмурился, будто готовясь к удару. Белава медленно завела будто бы выбившуюся прядь за ухо и села на пол, чтобы не казаться рядом с ним великаншей. Домовой глубоко вдохнул, опустил свои ручонки и сказал:

– Нет, ну что ты! Грешно мне жаловаться на твоё гостеприимство. Редкий домовой сытостью и обновками может похвастаться, стали нас люди забывать. Боялся я за княжича, да понять не мог, отчего: в моих видениях он ни жив и ни мёртв, как упырь, но неподвижный. А теперь я наверняка знаю: не воротится, беда его ждёт.

– Ты до сих пор их видишь? – Спросила княжна, позабыв о старомодных словосочетаниях. Её затрясло.

Он кивнул.

– Что сейчас с моим братом?

– Я не ведаю, княжна. Прости неразумного. Но уняться не могу: и холодит, и колет меня, словно сам стою над могилою.

Слёзы градом покатились по её щекам. Домовой боязливо подошёл ближе и потряс подол её сарафана, привлекая внимание.

– Полно плакать, – сказал он, – коли помочь брату собираешься, надо тебе самой на Чёрную гору ехать.

– Как же мне сбежать? Денно и нощно за мной приглядывают, дверь на засов запирают. Я сижу как в темнице!

– Вот, держи, – домовой достал из-за пазухи два маленьких стеклянных пузырька, в которых вихрилась мутная серо-зелёная вода. – Подарок от банника с русалками. Один разведи в ковше с водой и окропляй метёлкой всех, кто встанет на твоём пути – мигом дремать завялятся.

– А второй? – Недоверчиво уточнила она.

– На всякий случай напои им свою мать. Одной метёлки ей маловато будет. Сильная княжна… Если сделаешь это, она уснёт до полудня. Погоню не успеет пустить.

Белава приняла дар дрожащими руками. Домовой продолжил наставления:

– Ещё ты должна взять три тряпичные ладанки и в первую насыпать горсть земли из-под печи, дабы не забыть тепло и добро отчего терема. Во вторую – щепоть из-под приворотной вереи, дабы не запамятовать вход во двор. А в третью – пригоршню с росстаней дорог, дабы не заплутать на грядущих путях и перепутьях и в конце отыскать дорогу в родные земли. Весь пути ладанки держи при себе.

Белава кивнула. Знала бы – сама бы брату сказала. Она сомневалась, что мать об этом позаботилась.

– Выходи после заката, но до полуночи. В конюшне тебя будет ждать осёдланная чубарая кобыла. Я расскажу ей, как до Чёрной горы доехать. Скачи без оглядки, авось раньше княжича доберёшься.

– Милый мой, родимый, – взвыла Белава, – доберусь я – и как мне брата назад воротить? Не послушает он! Упрям как вол, ежели что делать задумал.

– Это уж сама решай. Тут я тебе, увы, не советчик. Сокрыты от меня души человеческие.

– Хорошо. – Махнула рукой Белава, глубоко дыша и возвращая себе трезвость разума. – Доберусь я до горы. Коли Тихомира своими доводами не отговорю, то… что мне с чудищем-то делать? Нет во мне ни силушки богатырской, ни знаний колдовских.

– Так ли нет? – Подозрительно сощурился домовой.

Она воскликнула:

– Не те! На кой ему мирные дары и заговоры? Большего я не умею.

Нечистик почесал затылок и сказал:

– Незнакомо мне то чудище, но говорят, будто в нём и человеческое есть. Попробуй хоть поговорить с ним. Всем слово ласковое мило.

– А если оно слов не понимает?

– Все мы слова понимаем, княжна. Но не все признаёмся.

Белава моргнула, и домовой тут же исчез. Она обтёрла лицо простынёй, отдышалась, подошла к двери и трижды постучала.

– Простите, княжна, – пробасил стражник с обратной стороны, – велено вас одну не выпускать.

– Я и не прошусь. – Раздражённо ответила она. – Позовите Манюту.

***

На вечернюю трапезу Белава шла на ватных ногах, молясь всем известным ей лихим о том, чтобы из-за её широкого пояса не выскочил пузырёк сонной воды. Её сердце пропустило удар, когда она увидела празднично разодетую Чеславу, сидящую на хозяйском месте, супротив которого на всю залу растянулись столы бояр, дворян и дружины.

По раскрасневшимся щекам и задорному блеску в глазах молодая княжна поняла, что мать слишком налегала на сикеру. Стоящая за её плечом Злата заботливо держала кувшин, дабы в нужный момент долить напиток. Белава поджала губы.

– Матушка, – поклонилась она, подойдя ближе.

– Присоединяйся, доченька. Нам есть, о чём потолковать.

– С удовольствием.

– Злата! – Приказала Чеслава, от внезапного выкрика которой прислужница вздрогнула. – Накрой для молодой княжны.

– Слушаюсь. – Кивнула та и, отставив кувшин, стала вырезать кусок из запечённой гусиной туши.

Белава обошла стол и села по правую руку матери. Чеслава тут же притянула её к себе, обдав хмельным дыханием.

– Прости меня нерадивую, что сразу тебе всего не рассказала! Боялась, не поймёшь, станешь мои планы рушить. Думала всё за твоей спиной провернуть. Чтобы ты лишний раз не беспокоилась.

– Ты желала мне лучшего. – Выдавила из себя Белава, чувствуя, как её отравляет ложь. Но ради спасения Тихомира и успокоения своей совести обмануть пришлось: врать себе до конца жизни она бы не смогла. – Я понимаю. И не злюсь.

– Да, дитя! Незачем нам друг на друга обижаться.

Чеслава залпом допила оставшуюся на дне сикеру и привычным жестом подняла кубок, чтобы его наполнили. Злата чуть не выронила нож и дёрнулась было к кувшину, но молодая княжна её опередила словами:

– Позволь поухаживать за тобой, матушка. В знак примирения.

– Ты же моя радость. – Чеслава добродушно похлопала её по плечу и выпустила из своих цепких объятий.

Повернувшись спиной к прислужнице и матери, Белава быстро откопала в складках пояса склянку, тихо откупорила её и приставила к глиняному сосуду. Закрывая пузырёк ладонью, она наполнила кубок до краёв. Зелье смешивалось с сикерой, но ушло лишь на две трети. Дальше оно бы перелилось через край.

Княжна не помнила, говорил ли домовой использовать всё, или хватило бы половины? Понадеявшись на авось, она вернулась на своё место и стала ждать. Злата поставила перед ней миску с гусиным мясом и пареной репой и вновь горделиво приосанилась с кувшином.

Беседа не клеилась: мать то и дело повторяла ранее озвученные мысли, будто бы сомневаясь в том, что дочь в самом деле ими прониклась. Белава внимательно следила за каждым нетвёрдым мановением её перста, за тяжелеющими веками, за клонящейся набок головой. Как нельзя кстати гусляр завёл заунывную песню, а придворные заговорили на полтона тише, словно боясь потревожить свою госпожу.

– Ох, милая, я так устала. – Наконец сказала она.

– Утро вечера мудренее, матушка. Отдыхай.

– Завтра ещё наговоримся, верно?

Слова комом застряли в горле. Белава с улыбкой кивнула. Мать рукой подозвала прислужницу со словами:

– Злата, проводи меня до покоев.

Девица бережно взяла княжну под локоть и помогла ей встать. Чеслава качнулась, её шея склонилась, но потом взгляд на миг стал цепким, и у Белавы внутри всё похолодело: неужели прозрела мать, поняла весь её коварный замысел?

– Доброй ночи, дитя, – сказала Чеслава.

– Доброй ночи, матушка.

Когда за ними закрылась дверь, Белава выдохнула и взглянула на крошечное окошко под потолком: сгущались сумерки. Она спешно запихала в себя остывшие куски мяса и зашагала к выходу. Её сердце колотилось. Впервые в жизни ей предстояло сбежать из дома.

***

Деревянный ковш и маленькая метёлка уже ждали её под полатями. Белава достала из-за пояса второй серо-зелёный пузырёк и вылила его в ковш. Затем взяла всё и нетерпеливо постучала ногой по дверному косяку.

– Чего изволите, сударыня?

– Откройте! Мне нужно кое-что передать матушке. – Вновь соврала она, переживая, что ложь росла как снежный ком. Кривда ещё никого не красила, но выбора у неё не было.

Стражник отворил засов, и Белава тут же обрызгала его и его напарника зачарованной водой. Их взор затуманило, и они гулко повалились наземь. Княжна замерла и прислушалась. Никто не спешил на подмогу. Она нырнула в тёмный коридор.

Ратников на подступах к княжескому крылу ждала та же участь, что и предыдущих. Не миновала она и тех, кто обходил терем по кругу и стоял вблизи конюшни. Один рухнул прямо в проходе и мешал распахнуть вторую створку ворот, чтобы вывести лошадь.

Белава, кряхтя, приподняла его и обхватила под мышками, как вдруг изнутри раздался голос:

– Сударыня! Что же с ним сталось? Неужто вы его…

– Ох, Перун всемогущий! – Воскликнула Белава. – Кто же так подкрадывается?!

– Простите! Это я, – Манюта выглянула из-за приоткрытой сворки. Она с ужасом воззрилась на обмякшего дружинника и госпожу.

– С ним всё в порядке, не бойся. Отоспится и будет как новенький, – заверила её княжна. – Помоги-ка мне.

Вместе они затащили его внутрь ближайшего свободного стойла, настежь распахнули ворота и пошли вдоль сонных коней.

– Кого мы ищем, сударыня?

– Запряжённую чубарую кобылицу.

Светлая лошадь в серых пятнах фыркала и нетерпеливо рыла землю копытом. Увидев полуночниц, она тряхнула белоснежной гривой.

– Это она, – обрадовалась Белава.

Домовой не обманул: кобыла и правда была запряжена. По бокам кто-то заботливо повесил сумы с провизией и разной снедью для странствий. Перед тем, как княжна открыла калитку, Манюта вытащила из-за пазухи три небольшие ладанки и сказала:

– Сударыня, как вы и наказывали: земля из-под печи, приворотной вереи и с росстаней дорог.

– Ох, спасибо, Манютушка! Что бы я без тебя делала? – Белава бросилась обнимать её, как вдруг девчушка отстранилась.

– Это не всё, сударыня. Подождите чуть-чуть, пожалуйста. – Она затрусила ко входу, и душа Белавы ушла в пятки.

Вместо дружинников во главе с матерью, которых она ожидала увидеть, Манюта вернулась с мешком.

– Вот, держите.

Княжна развязала верёвку и увидела ворох ткани.

– Собрала для вас. Негоже сударыне в дальний путь в сарафане ехать. Ноги только натрёте.

На этот раз Белава наконец заключила её в крепкие объятия.

– Спасибо, сестрица! Ты – моё спасение.

– Одевайтесь, сударыня. Я молюсь, чтобы вы нашим спасением стали.

Белава развесила свой сарафан на деревянной перекладине, обвязала ноги починенными Манютой онучами, натянула на себя мужские портки, привязала лапки к ступням бечёвкой. Поверх рубахи она набросила серый зипун. Несмотря на то, что он доходил княжне до середины голени, её белое полотно исподнего всё равно просвечивало из-под подола. С лёгким сожалением Белава оторвала лишнюю пядь ткани и убрала её в опустевший мешок вместе с сарафаном и своими нарядными черевичками. После продела кушак сквозь завязки ладанок и повязала вокруг пояса.

– Ни дать ни взять гонец, – улыбнулась Манюта.

– Дадут боги, вернусь с доброй вестью. И с живым князем.

– Я буду за вас молиться, сударыня.

– Спасибо тебе, Манюта. За всё. – На радостях Белава расцеловала её в обе щёки, закинула суму с прежним нарядом за плечо и взяла кобылу под уздцы.

Лошадь послушно шла, не издавая ни звука. Как только Белава взобралась в седло, чубарая понеслась через двор терема, копьём пронзила главную улицу и за несколько ударов сердца достигла полей. Полусонные стражи ворот и поздние гуляки даже не успели понять, что произошло.

3. Ратибор из Старолесья

Лошадь плелась по старой просеке, вдоль которой росли клёны, ольхи с буреющими шишками и густая лещина. Разнотравье шелестело на ветру и щекотало живот чубарой, редкие птицы нарушали тишину своим щебетанием. Небо было пасмурным.

Белава упиралась в луку седла, но её локти то и дело сгибались от бессилья, а голова клонилась к груди. Каждый раз княжна вздрагивала на грани сна и пробуждения. Усталость едва не стоила ей падения с лошади. Перед глазами всё плыло.

Они ехали уже не первый день. Поначалу чубарая вскачь неслась через стольный град, окрестные деревни и поля. Мосты перепрыгивала, не касаясь прогонов, отчего Белава, до боли жмурясь, обхватывала её шею. Лошадь словно знала дорогу и не могла остановиться, пока не окажется в нужном месте. Когда наутро из её рта пошла пена, княжна резко натянула поводья, отчего животное встало на дыбы. Не удержавшись, наездница пала наземь. Её спина и затылок откликнулись глухой болью, взор застлали тёмные мушки. Ничего не разумея, она выкатилась из-под неустойчивых копыт. Жёсткие стебли хлестанули её по лицу, дикие колоски прилипли к растрепавшейся косе.

Лошадь рыла землю копытом и сотрясала воздух своим нетерпеливым ржанием. Пока Белава со стоном ощупывала наметившуюся на затылке шишку, кобыла подошла и слегка боднула её. Горячее дыхание обожгло щеку, на рукав зипуна капнула пена.

– Подожди, моя хорошая. Дай передохнуть.

Фырканье вкупе с тяжёлым дыханием раздалось прямо над ухом. Но и это не проняло княжну: она лишь уронила голову на колени. Её плечи сотрясались от боли и натуги, бёдра тяжелели миг от мига, а слёзы будто прожигали насквозь грубое сукно портов.

Лошадь тряхнула головой, отчего поводья перекинулись вперёд и упали прямо на руку Белавы. Княжна схватилась за них, с громким «У-у-х!» подтянулась вверх, но немощная дрожь сковала её ноги, и она тут же рухнула на траву. Промычав, неуклюже завалилась набок, не в силах унять трясущиеся бёдра. Настойчивое ржание раскурочило в душе Белавы обиду.

– Оставь меня, – взмолилась она, давясь слезами. – Ты волшебная, я-то нет! Не могу больше, хватит!

Она свернулась калачиком, её тело сотрясали беззвучные рыдания. Слишком тяжёлым оказался путь, не по девичьему плечу. А ведь она даже не добралась до Старолесья! Так недалеко и разминуться с Тихомиром. Чего ради было сбегать из дома, отца с матерью позорить, ежели помощь её ни к столбу, ни к перилу?

Когда ломота отступила, а слёзы иссохли, Белава поднялась над травой. Подул неласковый Суховей-ветерок, пуще прежнего зачесались от соли щёки. Встрепенулись луговые цветы. Неотрывный взгляд больших карих очей ощущался тяжким наплечьем. Княжна взглянула на светлую, в тёмных яблоках морду и прикусила нижнюю губу.

Лошадь шлёпала губами, её бока раздувались от неровного дыхания, а на холке блестел пот. Как бы сильно ни терзал её голод и сколь бы сочной ни казалась зелень под копытами, чубарая обращала свой взор лишь на наездницу.

Непрошенная вина уколола сердце Белавы. Она кое-как встала, сделала пару нетвёрдых шагов и прильнула к груди животного. Ощутив лбом тепло сильного бархатистого тела, она прислушалась к биению звериного сердца. Ей сделалось горько.

– Прости меня неразумную. – Приговаривала княжна, поглаживая холку. – Не по своей воле ты заговорённой сделалась.

Белава расстегнула все ремни уздечки и аккуратно освободила стоящие торчком уши, затем вытащила удила из лошадиного рта.

– Я не хочу тебя загнать до смерти. Всякому есть и пить надобно. – Она слегка надавила на голову чубарой, склоняя её к земле. Лишь уткнувшись носом в луговую траву, та стала жевать – сперва боязливо и медленно, но с каждым движением всё с нарастающей жадностью. – Ничего, наешься, и мы найдём, где тебя напоить. А потом и дальше поедем.

Хоть голод и крутил, и полосовал изнутри, княжна не стала есть, боясь, что после дикой скачки её вывернет наизнанку даже от крошки хлеба. Она сделала пару глотков из меха и улыбнулась – никогда ещё вода не казалась ей такой вкусной.

Пока лошадь паслась, Белава бродила неподалёку, боясь сесть и больше не встать. Слишком манящим был сон, слишком мягкой казалась земля. Захоти она прилечь на краткое мгновение – целый день продремлет. Ежели матушка погоню вослед пошлёт, точно не встретить тогда Тихомира.

– Ничего, милая, успеем. – Успокаивала Белава то ли животное, то ли саму себя. – Ты сильная и быстроногая. Жаль только, не знаю, как тебя дома зовут.

Чубарая потянулась за алым маком и с радостным хрустом умяла его. Княжна сказала:

– Будешь Маковкой.

Так кобылица обрела своё новое имя.

Лес закончился полосой выжженой земли. Маковка громко фыркнула и остановилась. Белава спешилась, чуть не подвернув ногу.

– Что здесь было? – Шёпотом спросила она.

Белава присела на колено и присмотрелась: не только прокалённой, но и просоленной была земля – будто мрамор, покрылась белёсой сеткой. Чья-то лихая воля решила изничтожить здесь всякий будущий росточек, чтобы ни одному семечку не дать прорасти.

Лес по ту сторону сильно отличался от того, по которому ранее проезжала княжна: вместо стройного молодняка росли непроходимой стеной скрипучие деревья-исполины. Они раскинули кривые чёрные ветви и будто тянулись наружу за спасением, норовя заграбастать каждого, кто приблизится. От одного их вида пробирала дрожь.

Ни одной протоптанной тропинки не вело внутрь.

– Неужто придётся пробираться через чащу? – Неуверенно спросила Белава у Маковки, которая лишь тряхнула головой.

Княжна взяла кобылицу за поводья и повела по кромке «живого» леса, стараясь лишний раз не ступать на проклятую землю, ибо нечем было смыть с подошв и копыт чьи-то злые заговоры.

Птицы не перелетали на другую сторону. В полуверсте впереди из кустов выпрыгнул загнанный лисицей заяц. Не успел он доскакать и до середины раздела, как его ноги словно ошпарило, и он ринулся обратно в лапы рыжей хищницы. Белава бросила быстрый взгляд на чащу и зажевала губу. Если уже на подступах к Старолесью – а в том, что здесь начиналось именно оно, сомнений не возникало – дикий зверь падал, что же дальше ждало? Был ли шанс вернуться обратно?

– Раз вышла из дома, – подбадривала себя Белава, – то иди до конца. Что бы ни ждало.