Нити памяти (избранные сказы)

(Солдат не идёт). Старшина ещё раз приказывает. А потом делает вид, что не приказывал, а спустя полчаса спрашивает: – Рядовой Чернов, а почему вы всё-таки не выполнили моего приказания?

Чернов: – Товарищ старшина, я выполнил ваше последнее приказание.

Старшина: – Какое?

Чернов: – Я выполнил общую команду «Становись!»

Пришёл старшина Шмалько к майору Кротову и доложил:

– Вы просили список «отличников». У меня есть отличник боевой и политической подготовки рядовой Сергиенко.

– Посмотрим, – сказал майор.

– У него всего одна «двойка», товарищ майор, – сказал Шмалько.

– Вы же знакомы с положением об отличниках? – напомнил старшине майор.

– А мне кажется, что он отличник, хотя и имеет одну «двойку».

– Это неправильно, – констатировал майор.

– Тогда у нас нет вообще отличников, – обиделся старшина.

– Есть, – сказал майор. – Вы бы, конечно, могли «на своё усмотрение» избрать отличника, если бы он не проверялся, а уж коли проверялся и имеет «двойку», здесь даже на «ваше усмотрение» не выйдет.

Монолог старшины Шмалько:

« Отслужил, видно… старый стал, подумать только, ведь совсем недавно всё было хорошо. Но этот… покоя от него нет. Непокорный. А, может, оно так и надо, а, может, уже движет другая жизнь, а я в ней, вернее, за ней тащусь, и не так уж браво, как мне кажется. Я – старшина, командир небольшого очень образованного взвода. Я так всегда и начинаю: Мы, мол, все здесь грамотные люди, особенно вы – очень грамотные, но мы с вами – солдаты и поэтому… Далее я говорю о присяге, о беспрекословном выполнении приказов командиров и о многом другом, нужном всем в армии. Обычно молодые солдаты возмущаются, как, мол, это беспрекословно, ведь мы сознательные и так далее… А я говорю им: «Вот и настройте своё сознание, свой ум, свои знания на выполнение приказания начальника, не обсасывайте приказ. Знайте и верьте, что там не глупее вас сидят люди – командиры ваши». Ну, оно, конечно, дело молодое – не сразу доходит. Старослужащие в таких случаях молчат и глаза такие понимающие у них, правда, всегда чуть насмешливые. Со старослужащими можно работать. Уж ежели он вскипит когда, так это от того, что устал – нервы сдают. Служба-то она не легка: с шести до отбоя на ногах. Да что на ногах? Это ещё туда-сюда, на это солдаты не обижаются. Ведь они молодые и крепкие. А вот дёргают его, солдата, то один начальник, то другой, а он и крутится, потому что надо крутиться, выполнять приказы. Возьмёшь иногда, да и дашь ему отдохнуть, конечно, так это, незаметно. А этот… очкарик… не пойму я его. Год уже отслужил. Может, со временем изменится, но пока перемен не видно. Главное, что не нравится мне – держит он себя слишком уж независимо. Ну, держи ты себя так в увольнении на гражданке перед девками. Солдат перед ними должен быть бравым и уверенным. Но передо мной-то чего чекрыжиться?..

С другими и о девчатах ихних поговоришь, а этот и к девчатам не ходит и водку, сказывают, не пьёт, а недавно ещё и курить бросил. К тому же женатый. Говорят, верный жене. Всё это, конечно, хорошо. Но, как солдат, уж очень непокорный, строптивый. Как-то говорю ему: – Я и так с вами, и этак… Я не пойму, чего вы хотите?.. «Хочу, говорит, чтобы вы приказывали и только». – Как разговариваете с командиром? – возмутился я. «А вы, говорит, командуйте и не лезьте в душу». – Я обязан вас воспитывать, потому что вы солдат, а я ваш командир. «А если, говорит, командир, то и не отвлекайтесь – командуйте. А воспитывать меня не надо. Прошли те времена, наступают новые». Что ему скажешь?..»

Поездка за капустой

Я нагружал вилами квашеную капусту, которую мы должны были доставить в столовую своей части. Один старшина, незаметно для другого, просил меня, чтобы я её хорошо смачивал в рассоле. Другой старшина шептал мне, чтобы я, наоборот, накладывал «посуше»: тот, мол, «ушлый старик Хаттабыч» – не слушай его. А солдату, который таскал груз, удобнее было, чтобы корзина была «полегче».

Дедовщина

Дедовщина в армии была, есть и будет. Другое дело, как она проявляется и называется…

Когда я попал в полк, нельзя сказать, что нас, молодых солдат, старослужащие загоняли в угол, как зеки, которые слабых отодвигают к «параше». Такого явного презрения к нам не было. Но всё равно дедовщина была: не в физическом её проявлении, а в той духовной атмосфере, в которой мы оказались. Мне, например, надо было понять, в какое время проходит служба, прежде чем приставать к старослужащим с вопросом: « Ну, хоть что-то есть здесь хорошее, что успокоило бы душу?» И когда они отвечали: « Да ни хрена здесь хорошего нет». Ведь тогда «Германский кризис» более трёх месяцев удерживал в казармах солдат от демобилизации. И неизвестно было, когда закончится напряжённая обстановка, вызванная возведением в августе знаменитой «Берлинской стены». «Старики» нервничали.

А октябрь следующего года ознаменовался уже «Карибским кризисом», который благодаря Хрущёву поставил всех на уши. В тот период даже из нашей части была выдернута группа солдат и направлена на подготовку по освоению новой техники для ведения боевых действий в условиях кубинского региона. Потом их в трюмах кораблей переправили через океан. Танкист из нашего подразделения выслал фотографию, где он в гражданской одежде стоит под пальмой, являясь тайным защитником «острова Свободы».

Кстати, позже я встретил сержанта, который, находясь на Кубе в числе военных того контингента, переслужил срок на восемь месяцев. Легко понять, каково было его отношение к службе.

…Когда молодой человек с гражданки попадает в совершенно новую для него обстановку, он беспомощен и на первых порах не может ориентироваться, а это очень раздражает не только старослужащих, но и некоторых командиров. Например, когда командир отдаёт приказание выполнить какую-то работу «старику», тому не надо объяснять, где и что надо достать, чтобы выполнить приказ. Молодому же солдату надо всё растолковать: подвести к объекту работ, выдать орудия труда и лично показать, как и что делать. Эта-то «канитель» и выводит из себя «стариков» и командиров. Здесь и могут быть допущены неуставные отношения. Унижения чувствуются и в самих окриках: «эй, салага!», «куда прёшь, молодой?». На меня это сильно действовало, и я дал зарок, что сам не буду так поступать. Но не у всех это вызывает такую реакцию. К примеру, мой племянник, служивший в Польше, правда, значительно позже (тогда уже служили два года) сообщал в письме: « Скорей бы, Юрик, перейти на второй год службы и стать «дедом», ох, и дам же я молодым. Будут они стирать мои портянки, а по ночам на руках носить меня в сартир».

Физических повседневных унижений во времена «оттепели шестидесятых» не было. Разговоры среди «стариков» ходили, что пора бы у этих молодых «принять присягу». И мы узнали, что «присяга», которая нас ожидала – это экзекуция, когда с тебя стягивают кальсоны и бьют половником по пятой точке. Половник – это поварёжка для разлива супа по чашкам. Его ещё называют «разводящим».

И вот однажды – это было зимой после стрельб из автоматов – пока офицеры подводили итоги, старослужащим пришло в голову подвергнуть нас, молодых солдат, этому обряду. «Старики» гонялись за нами по поляне, в руках у них вместо половников были ремни. Поймав «салагу», они, если удавалось, врезали ему бляхой пару раз по заднице через штаны. Так и прошло мероприятие под названием «присяга». Не каждому молодому тогда пришлось отведать «угощения стариков». Многие ловко изворачивались. Между прочим, все – и те, и другие – много смеялись. Это было похоже на озорство. «Старики» тогда хвастались, что они провели «присягу», а молодые говорили, что у «стариков» ничего не вышло. Так было у нас. Но не всегда и не везде бывает так.

Через год в полку прошёл слух, что за издевательство старослужащих над молодым солдатом будет проходить суд военного трибунала. И суд этот был: двоим «старикам» присудили по полгода «дисбата», а третьему соучастнику – год. Оказывается, ночью трое «стариков» зажали только что призванного солдата, и половником влепили несколько раз ниже поясницы. Парень этот оказался женатым и не стал терпеть унижения, доложил командиру полка. «Стариков» осудили. С того момента даже попыток произвести «присягу» у нас в полку не было. После дисбата один из осуждённых появился в части для дослуживания положенного времени. Сверстники его давно уже демобилизовались, а он вынужден был находиться в армии ещё столько, сколько пробыл в дисбате. Помнится, никто его ничего не заставлял делать. Он ходил по расположению сам по себе. Парень был задумчив и спокоен. Со всеми он был безразлично вежлив. Никакой агрессии от него не исходило. И его демобилизовали при первой возможности. Так было удобно всем – и командирам, и солдатам.

Как «старики» давлели над молодыми в повседневной жизни,

свидетельствует следующая сценка:

В штабе полка находятся старослужащие солдаты, присланные для уборки помещения.

Входит дежурный офицер (первый заход) и даёт команду:

– Навести порядок, всё убрать. Подмести. Протереть и так далее. Понятно говорю?

Посыльный: – Так точно, конечно, понятно, товарищ капитан. Всё будет сделано.

Второй заход дежурного: – Сделали? Ну-ну, вы давайте, торопитесь.

Посыльный: – Как? Ах, убрать? Конечно, сейчас-сейчас, вы не беспокойтесь, товарищ капитан.

Третий заход дежурного: – Сделали?

– Так точно.

– И туалет убрали?

– А как же, он всё убрал.

– Кто, он?

– Да солдат, молодой один.

– Кто его прислал?

– Никто. Мы сказали, дежурный, мол, тебе заодно приказал всё убрать, а потом можешь быть свободным. Он тут, товарищ капитан, двери красил. Заодно и всё остальное сделал.

Караульные ЧП

Пронёсся слух, что ночью произошло нападение на охраняемый объект и ранен часовой. После стрельбы был поднят караульный наряд, но нарушителей на объекте уже не было. Скрылись бесследно. Раненый часовой, солдат второго года службы, сообщил, что выстрелы раздавались со стороны боксов. Такого ЧП раньше не было, и даже не предполагалось, что оно могло произойти, так как полк располагался не на границе и не в какой-нибудь горячей точке, а в самом центре страны. А на дворе было мирное время. Солдата немедленно отправили в госпиталь, а на место ЧП вызвали военного дознавателя для детального расследования инцидента. Очень скоро, после осмотра места действия, оружия и одежды часового, установили, что никакого нападения не было, а что это очевидный «самострел». Шинель часового с правой стороны на груди при соприкосновении с пулей обожжена. А ствол автомата указывал на то, что совсем недавно стреляли именно из него. Эксперт был опытный, помнящий ещё «самострелы» военных лет, а солдат, будучи женатым человеком, очень захотел домой и решил «комиссоваться», наивно полагая, что сделать это можно очень просто. Вскоре после лечения его осудил военный трибунал. И вместо встречи с женой через год, он загремел в места лишения свободы на три года, сменив «почётную» казарму на тюремные нары.

…В связи с событием, всколыхнушим часть, в штабе полка один майор рассказывал другому эпизод из своей службы:

– У нас в роте один солдат пустил слух, что при первой возможности застрелится. Командир роты перестал ставить его в караул, опасался – не пришлось бы отвечать. Но получилось так, что совсем некого было в караул посылать. Говорю я ротному: « Поставлю я этого мерзавца всё-таки в караул». «Не надо, не тебе отвечать», – сказал он и ушёл. Что делать? Беру я пистолет, заряжаю, приказываю привести солдата. И сам боюсь, но говорю: « Вот тебе, Иванов, пистолет заряженный – на, стреляйся! Только на пост я тебя всё равно поставлю, сукин сын!» Глянул он на меня, от неожиданности шарахнулся и говорит: « Ставьте».

– Вот такой был у меня случай, – засобирался домой майор. Вскоре они оба покинули кабинет. И я остался один.

Его рассказ напомнил момент, когда в начале моей службы неожиданно весь личный состав полка выстроили на плацу и зачитали приказ по дивизии о том, что военный трибунал вынес смертный приговор солдату первого года службы за то, что, находясь на посту, расстрелял девушку, якобы приняв её за нарушителя. Солдат служил в Дубёнках под Горьким, как раз там, где я проходил карантин. Оказывается, до этого случая в строевом уставе существовало положение ещё военных лет, когда караульный при нарушении посторонним лицом объекта сначала должен произнести слова « Стой! Кто идёт?!». И если нарушитель не останавливается и не откликается, постовой должен стрелять по нему. Рассказывали, что в подобных случаях постовые нередко убивали диких коз и домашних животных, принимая их за нарушителя. И за это получали отпуск или другие поощрения.

Попавший под трибунал солдат утверждал, что стрелял по нарушителю охраняемого объекта. Однако когда провели дознание, оказалось, что он сознательно расстрелял девушку с целью получения отпуска. И самое невероятное и страшное было то, что девушку эту, которая была из местных путан, он знал и предварительно использовал прямо на посту.

После зачитанного приказа командиры провели объяснительную акцию, напомнив, что военное время прошло, и что наша часть находится внутри страны и что теперь надо разумно подходить к выполнению устава. Не скрою, меня, как и многих других, потряс поступок солдата своей циничностью и беспощадной жестокостью.

* * *

…Стояла солнечная тёплая осенняя погода. Два солдата, находившиеся в карауле на смежных территориях, примыкающих к яблоневому саду, сговорились оставить на время свои посты и проникнуть в сад за яблоками. Место было безлюдное, до смены постовых оставалось ещё полтора часа. И ничто, по их мнению, не препятствовало осуществлению намеченного мероприятия. Как сговорились, так и сделали, аккуратно сложив в укромном месте автоматы. Но нежданно-негаданно нагрянул с проверкой патруль в составе разводящего офицера и караульного солдата и, зафиксировав отсутствие постовых, поднял тревогу. Вскоре обнаружились покинувшие пост солдаты и спрятанное ими оружие.

– Товарищ капитан, это же мелочь. Ну, подумаешь, отлучились на пятнадцать минут с поста за яблоками. Простите нас, – умоляли разводящего офицера солдаты.

– Мелочь, говорите, а почему вы бросили всё: посты, оружие и пошли красть яблоки? В сорок третьем году за уход с поста восемь-десять лет тюрьмы давали.

– Так это же в годы войны. Потом не кража была, а просто озорство. Без всякого последствия.

– Ну, для сада действительно «без последствия», а для вас с большими последствиями. Не подумай вы об озорстве и яблоках, а подумай об уставе и несении караульной службы – не ушли бы с поста и не бросили оружие. Вот тогда бы не было последствий.

…Через двадцать дней после расследования самовольного ухода солдат с поста военный трибунал осудил их на полтора года дисбата каждого.

8 января 1964 года командир дивизии, выступая на комсомольском собрании личного состава, говорил: « Когда солдат покидает пост, уходя даже к больной дочери, он этим самым убивает дочь, открывая ворота врагу нашей Родины».

Первый наряд в штабе полка в качестве

посыльного

Я стоял у стола, отдавал честь офицерам и при необходимости выполнял указания дежурного писаря. Тут как-то незаметно появился полковник, подошёл ко мне и потребовал позвать дежурного писаря. Тотчас появился писарь.

– Почему не подаёте команду «смирно», когда я вошёл, товарищ ефрейтор? – возмутился офицер.

Дежурный писарь, резко вытянувшись, спокойно смотрел полковнику в грудь. А когда тот ещё открыл было рот для возмущения, вдруг выпалил:

– Виноват, товарищ полковник!

Тот опешил и, пожимая плечами, пробормотал: – «Виноват, виноват»… Что с него возьмёшь, коль «виноват», – и пошёл к командиру части.

После этого я обратился к ефрейтору: – Ведь ты не виноват, ты же его не видел? Если кто и виноват, так это я.

– А ты знаешь, кто это? – спросил меня ефрейтор.

– Нет.

– А я знаю. Ты и не мог быть виноватым. Но дело не в этом. Тебя смущает слово «виноват». Видишь ли, солдат всегда оправдывается, и только когда его прижмут, он говорит «виноват». А я сразу сказал: « Виноват, товарищ полковник», и он успокоился. Инцидент исчерпан. Дело в том, что после этого слова, начальник и подчинённый всегда расходятся удовлетворёнными.

Смерть солдата

Сначала небо было покрыто дымкой и солнце освещало восток равномерно, словно путалось лучами в утренней поволоке. Но постепенно дымка исчезла: её разогнали лучи солнца и лёгкий ветерок. Потеплело. Иней исчез. Но не везде. Он ещё прятался в канавах, в тени столбов и за казармой, серебря поверхность редкой сединой. Стояла осень. Ветерок колыхал праздничные яркие плакаты, развешанные по краям плаца в честь Октябрьской революции.