Позвони мне, позвони (сборник)

даже если это самый лучший

строй…

Уезжали.

Снисхожденья не просили.

Ведь была у них у всех одна беда:

«шибко умными» считались.

            А в России

«шибко умных»

не любили никогда!..

Уезжали сквозь «нельзя» и сквозь «не можно»

не на год, а на остаток дней и лет.

Их шмонала

            знаменитая таможня,

пограничники, скривясь, глядели вслед…

Не по зову сердца, —

            ох, как не по зову! —

уезжали, —

а иначе не могли.

Покидали это небо.

Эту зону.

Незабвенную шестую часть земли…

Час усталости.

Неправедной расплаты.

Шереметьево.

Поземка.

Жесткий снег…

…Уезжали из моей страны таланты.

Уезжали,

            чтоб остаться в ней навек.

«А они идут к самолету слепыми шагами…»

Василию Аксенову

А они идут к самолету слепыми шагами.

А они это небо и землю от себя отрешают.

И, обернувшись,

            растерянно машут руками.

А они уезжают.

Они уезжают.

Навсегда уезжают…

Я с ними прощаюсь,

                        не веря нагрянувшей правде.

Плачу тихонько,

                        как будто молю о пощаде.

– Не уезжайте! – шепчу я.

                        А слышится: «Не умирайте!..»

Будто бы я сам себе говорю:

«Не уезжайте!..»

Памяти Василия Шукшина

До крайнего порога

вели его,

            спеша, —

алтайская порода

и добрая душа…

Пожалуйста, ответьте,

прервав хвалебный вой:

вы что —

узнав о смерти, —

прочли его

            впервой?!

Пожалуйста, скажите,

уняв

            взыгравший пыл:

неужто он при жизни

хоть в чем-то

хуже был?!

Поминные застолья.

заупокойный звон…

Талантливее, что ли,

стал в черной рамке

                        он?!

Убийственно-жестоки,

намеренно-горьки

посмертные

            восторги,

надгробные

            дружки.

Столбы словесной пыли

и фимиамный дым…

А где ж вы раньше

                        были —

когда он был

живым?

Другу, которому я не успел написать стихов

Есть на свете

            такие парни —

дышит громко,

смеется громко,

любит громко

и шепчет

            громко!

Есть на свете такие парни…

Есть на свете

такие парни!

К жизни

            он припадает губами,

Пьет ее.

И напиться не хочет…

И когда —

            такие! —

                        уходят

вдруг,

на взлете,

на взмахе,

на вздохе, —

как земля в сентябре,

                        обильны, —

ничего не чувствуешь.

Только

жжет обида.

            Одна обида.

На кого – не знаю.

Обида.

И гадать не хочу.

Обида.

Есть на свете

            такие парни.

Все для жизни в них —

не для памяти!

Память, в общем-то,

                        по иронии —

вещь

достаточно односторонняя.

И бубнить про нее округло

в данном случае

слишком глупо,

слишком горько

            и бесполезно…

Мы —

            живые.

Мы —

            из железа.

Пусть намеком

            пустые урны

крематорий

держит за пазухой.

Вновь меня

            заполняет утро,

как улыбка

            Женьки Урбанского.

Планета друзей

А вам не услышать,

            как холодно звякают листья.

А вам не увидеть

            дрожания

                        каменных веток…

Я это пишу слишком близко от вас.

Очень близко.

И все ж таки так далеко,

            как с другой планеты.

На этой планете

себе я

не доверяю.

Смеюсь над собой, —

            и никак не кончается это.

Я голос

            теряю.

Я чьи-то пути

            повторяю.

И вижу:

проходит мимо

            ваша планета!

Она появляется —

чудо мое зоревое,

глаза застилает!

Величием дышит крамольным.

Она проплывает

            в густом голубом ореоле,

прошитая солнцем.

Продутая ветром.

Пропахшая

            морем.

На этой планете,

            на этой планете вашей

гудят поезда,

громыхая бессонно,

            бессвязно.

Тяжелые стрепеты

            пыльными крыльями машут.

У тихих селений

            стоят умудренные вязы…

Я знаю:

на вашей планете проходит лето.

Ночная река

            источает

                        целебный холод.

Проходит лето.

Проходят ссоры.

Друзья

            проходят.

Проходит мимо,

            проходит мимо

                        ваша планета.

И я поднимаюсь.

И я подчиняюсь крику.

И в собственном крике,

            тяжелом и темном,

                        вязну…

Я должен

            прыгнуть.

Я прыгну!

Сейчас я прыгну

на эту планету —

земную,

добрую,

вашу.

«Над камином стучат ходики…»

А. Аграновскому

Над камином стучат

ходики…

Где упали

            друзья

холмики.

Навсегда заросли

травами.

До сих пор их дома

в трауре…

А другие

            пошли в физики.

Мне о них разузнать —

фигушки!

Мне у них про дела

выпытать —

все равно

            что секрет

выболтать…

А иные нашли

жилочку,

может,

            даже и впрямь —

жирную.

Полюбили столы

крупные.

Полюбили слова

круглые…

Им

            грешно до меня снизиться,

И застыл телефон

в книжице.

Как рыбешка

            в углу невода.

Номер есть,

            а звонить —

некуда…

Похудела моя

книжечка.

Там,

            где раньше канат, —

ниточка.

Там, где раньше

            моря, —

озеро.

А заместо весны —

осени.

Ровесникам

Артуру Макарову

Знаешь, друг,

мы, наверно, с рожденья

                        такие…

Сто разлук нам пророчили

                        скорую гибель.

Сто смертей

усмехались беззубыми ртами.

Наши мамы

вестей

месяцами от нас ожидали…

Мы росли —

поколение

            рвущихся плавать.

Мы пришли

в этот мир,

            чтоб смеяться и плакать,

видеть смерть

и, в открытое море бросаясь,

песни петь,

целовать неприступных красавиц!

Мы пришли

быть,

где необходимо и трудно…

От земли

города поднимаются круто.

Век

суров.

Почерневшие реки

                        дымятся.

Свет костров

лег на жесткие щеки

                        румянцем…

Как всегда,

полночь смотрит

                        немыми глазами.

Поезда

отправляются по расписанью.

Мы ложимся спать.

Кров родительский

                        сдержанно хвалим…

Но

опять

уезжаем,

            летим,

                        отплываем!

Двадцать раз за окном

зори

            алое знамя подымут…

Знаю я:

мы однажды уйдем

к тем,

которые сраму

            не имут.

Ничего

не сказав.

            Не успев попрощаться…

Что

            с того?

Все равно: это —

            слышишь ты? —

счастье.

Сеять хлеб

и смеяться

            в ружейные дула…

Жить взахлеб!

Это здорово кто-то придумал!

День рождения женщины

Л. Я.

«Так сколько ж ей?..»

«И в самом деле, сколько?..»

А женщина махнет рукою

                        и

промолвит нараспев —

светло и горько:

– Зачем считать напрасно?

Все —

            мои. —

А после выпьет

                        за друзей пришедших.

И будет излучать

высокий свет…

Есть только дни рождения

                        у женщин.

Годов рождения

у женщин

нет!

Королева пляжа

В. Ежову

И была там королева пляжа…

Пляж,

            лениво вглядываясь в волны.

По утрам дымился,

будто плаха

после исполненья приговора…

В этот час —

как будто отвлеченно

от погоды,

моря

и вселенной —

шла по пляжу

            рыжая девчонка.

Мы ее прозвали

королевой.

Проходила,

            как землетрясенье!

Проходила

            вызовом веселым.

По уютным письмам

и по семьям

шла она

нежданным ревизором.

Очень жглась

            и слишком понималась,

от прически до ногтей

крамольна…

На локтях

            мужья

                        приподнимались.

Говорили:

«Чудо —

            это море!..»

Только жены

не желали чуда.

Вздрагивали жены,

            будто чуя

недруга.

Едины и усердны,

расставляли крылья,

            как наседки.

Их глаза решимостью сверкали

(королева проходила мимо).

А они ее

            вовсю

свергали!

И топтали.

И до дна громили.

Косточки в муку перетирали,

заходясь

в высоком наслажденье,

потому что были

            мастерами

в этом самом

очень женском

деле.

С ними было спорить бесполезно…

Королева шла легко,

спокойно.

И плескалось море

            в королевстве.

И синели в королевстве

                        горы.

Королевство

(это было видно)

разделялось

            на две половины.

На одной —

святое раболепье.

На другой —

проклятья королеве.

«Не ночь…»

М. Озеровой

Не ночь,

            а просто

сорок минут

сумерек…

К тебе есть

            просьба:

бежим от запутанной сутолоки!

Туда —

где простор,

где река

            тяжела и покорна…

Там дремлет

            костер

того счастливого

года…

Мы выйдем из лодки,

дождемся полночного часа.

И угли холодные

вдруг покраснеют

            от счастья!

И вновь мы

            привыкнем

к росе,

к шорохам чутким…

Пылать

            травинкам!

Гореть

            березовым чуркам!..

А нам —

помолчать.

Погрустить,

            если будет охота…

И снова

начать

от костра

            счастливого года!

Всю душу проветрить.

Все тайные мысли

            проверить.

И сердцу

            поверить.

И теплым коленям

            поверить…

И праздничным вечером

на главной

            площади

                        города

пусть вспыхнет

навечно

костер

            счастливого

                        года!

И пусть он согреет

все руки,

            все клятвы,

                        все просьбы…

Поедем скорее!

Поедем,

пока не поздно.

Вещи

М. Тарасову

Я снова дома,

            дома.

Вот так и надо

жить.

Мне хорошо.

            Удобно.

И незачем спешить.

И можно вещи гладить.

Ценить.

Переставлять.

С вещами можно

            ладить.

Их можно прославлять.

Отдать им,

            что имеешь,

почти сойдя с ума…

Но вот

            проходит месяц,

и в доме —

кутерьма!

Как изменились веши!

(Не веришь —

сам взгляни!)

Вот я все меньше,

            мельче.

Вот все крупней

они.

Огромны,

            непокорны,

страшны, как никогда, —

они подходят к горлу,

как полая вода!

Как будто под парами

в усилье

            непростом

топорщится углами

обыкновенный стол.

Растет и задевает,

молчание храня,

как будто

выживает

из комнаты

            меня!

Пройти к столу мешает

гигантская кровать!..

Я снова

уезжаю

по дому

            тосковать.

Сауна

Об испытаньях прежних

не вспоминай пока что…

Ты —

            в сауне.

Ты – грешник.

И потому —

покайся!

Вживайся оробело

в блаженство и мученье…

Но если это —

пекло,

куда девались черти?..

Жара,

            жарынь,

                        жарища,

не утихая, стелется.

Она теперь

            царица!

Она теперь

владелица!

Она погодой вертит.

А здесь,

в горниле сауны,

из флоры —

            только веник,

и только я —

из фауны.

И не хватает воздуха.

И дышишь —

как воруешь.

Но тут же надо —

            в озеро!..

А сможешь?

А не струсишь?..

Наверное, сумею.

Конечно же, не струшу.

Сейчас я чуть помедлю

и выбегу

            наружу!

Ведь мы, во всяком случае,

в своем существовании

и кипятками

            варены!

И холодами

            кручены!

Все в жизни повторяется.

И в нас уже

            вколочено:

В холодное!

В горячее!

В горячее!

В холодное!

«Вроде просто…»

А. Пахмутовой

Вроде просто:

            найти и расставить слова.

Жаль, что это все реже.

И все больней…

Вновь бумага лежит —

            ни жива ни мертва —

будто знает,

что ты прикоснешься к ней.

Но ведь где-то есть он,

            в конце концов,

тот —

единственный,

необъяснимый тот —

гениальный порядок

            привычных нот,

гениальный порядок

            обычных слов.

«За окном заря красно-желтая…»

И. Кобзону

За окном заря красно-желтая.

Не для крика пишу,

для вышептыванья.

Самому себе.

            Себе самому.

Самому

себе.

Больше – никому…

Вновь душа стонет,

            душа не лжет.

Положу бинты,

где сильнее жжет.

Поперек души

положу бинты.

Хлеба попрошу,

            попрошу воды.

Вздрогну.

Посмеюсь над самим собой:

может, боль уйдет,

может, стихнет боль!

А душа дрожит —

            обожженная…

Ах, какая жизнь протяженная!

Именины

Было весело.

Было пьяно.

Было душно, как в парнике…

Шестьдесят свечей

                        засияло

на торжественном пироге.

Длилось время.

Звучали тосты

и приканчивалась икра…

Багровея,

            бухгалтер толстый

постоянно кричал: «Ура!..»

Постаревшая примадонна,

плотно севшая на кровать,

повторяла хозяйке дома:

«Дура!

Годы надо

            скрывать!..»

Лысый дядя хвалил жаркое

и, задрав подбородок вверх,

лепетал

            чего-то такое

про коротенький бабий век…

А хозяйка, вникая в речи,

не сердилась, не горевала.

Наклонившись,

            тушила свечи.

Будто каждую целовала.

Ожидание

Монолог женщины

Микаэлу Таривердиеву

Вот ведь как!

            Явилась первой.

Надо было опоздать.

Где-нибудь в сторонке встать…

Что поделать —

сдали нервы…

Шла —

            как будто на экзамен,

с пятницы считала дни…

как же:

«Встреча под часами»!

Под часами.

Вот они.

А его на месте нет…

(Как некстати нервы сдали!)

Ну еще бы! —

            на свиданье

не была я

столько лет!

Даже страшно подсчитать…

Что ж я:

            рада иль не рада?

Там увидим…

Только надо,

надо было опоздать!..

Дура!

            Сделала прическу,

влезла в новое пальто,

торопилась,

            как девчонка.

Прибежала…

Дальше что?

Современная женщина,

                        современная женщина!

Суетою замотана,

            но, как прежде, – божественна.

Пусть немного усталая,

            но, как прежде, – прекрасная.

До конца непонятная,

только сердцу подвластная.

Современная женщина,

            современная женщина, —

то грустна и задумчива,

                        то светла и торжественна.

Доказать ее слабости,

                        побороть ее в дерзости

зря мужчины стараются,

понапрасну надуются!

Хоть не хвастает силою,

                        но на ней – тем не менее —

и заботы служебные,

                        и заботы семейные.

Все на свете познавшая,

                        все невзгоды прошедшая, —

остается загадкою

современная женщина!

Ромео моего

пока что

            не заметно…

Что ж,

            подождем его.

Я очень

современна!..

Порой берет тоска:

ведь нужно быть, к примеру,

кокетливой

(слегка!)

и неприступной

(в меру!)

Все

            успеваешь ты:

казаться беззаботной

и покупать

            цветы

себе,

идя с работы.

Самой себе

            стирать,

себе готовить ужин,

квартиру убирать

с усердием ненужным.

Подруге позвонить

замужней и счастливой, —

и очень мудрой

                        слыть,

быть

очень терпеливой.

Выслушивать слова

и повторять, не споря:

«Конечно,

ты права!

Мужья —

            сплошное горе».

И трубку положить

спокойно и устало.

И, зубы стиснув,

                        жить

во что бы то ни стало!

И маяться одной,

забытой,

            как растенье.

И ждать

очередной —

проклятый! —

день рожденья…

И в зеркало смотреть.

И все морщины

                        видеть.

И вновь себя

жалеть.

А чаще —

ненавидеть!..

Нести

            свою печаль.

Играть с судьбою

в прятки.

И плакать

            по ночам.

А утром

быть в порядке.

Являться в институт

и злиться без причины…

Ну,

            вот они идут

по улице —

мужчины!

Красавцы на подбор

с достоинством

спесивым.

Самодовольный пол,

считающийся

            сильным.

Как равнодушны

                        вы!

И как же вы

                        противны,

изнеженные

львы!

Потасканные

тигры!

Глядящие

                        людьми,

стареющие телом…

Да где он,

            черт возьми?!

И в самом деле,

где он?..

«Скорая помощь» —

                        по городу, словно по полю

голос вселенской беды,

                                    будто флаг, вознеся.

(Господи,

может быть, что-то случилось

                        с тобою?!)

Улица вся обернулась.

И замерла вся.

Воплем тугим

            переполнены сердце и память.

Он оглушает:

Успеть бы!

            Успеть бы!

                        Успеть!..

Вновь с телефонного диска

                        срывается палец.

«Скорая помощь»

пронзает застывший проспект…

Мир озирается.

Просит любовь о спасенье.

И —

            до сих пор неподвластны толпе докторов, —

рушатся

самые прочные дружбы

и семьи.

А у певицы —

                        горлом не песня,

                                    а кровь!

Голос несчастья над городом мечется снова…

Странно, что в эти минуты,

всему вопреки,

веришь

в извечную помощь

                        тихого слова.

В скорую помощь

                        протянутой доброй руки.

Ну, приди же,

            любимый!

                        Приди!

Одинокой мне быть

запрети.

Приходи, прошу,

                        приходи.

За собой меня

поведи…

Стрелки глупые торопя,

не придумывая ничего,

я уже простила

                        тебя —

повелителя своего.

Все обычно

            в моей мечте.

Я желаю —

            совсем не вдруг —

быть распятою

на кресте

осторожных и сильных

                        рук.

Чтобы стало нам горячо,

а потом —

еще горячей!..

И уткнуться

            в твое плечо.

И проснуться —

            на этом плече.

Вот видишь,

            тебя и любимым

                        назвать я успела!

Не надо бы —

сразу…

Ведь лучше —

            когда постепенно.

Ведь лучше – потом,

лучше – после…

Любимый, послушай,

ведь лучше…

Но где я найду

            это самое

                        «лучше»?!

О, если бы знал ты, любимый,

                                    как страшно и дико

давать о себе объявленье в газету:

«Блондинка,

вполне симпатичная,

добрая,

среднего роста…

Ее интересы:

            домашний уют и природа.

Имеет профессию.

Ищет надежного друга…»

О, если бы знал ты,

как все это пошло!

                        И – трудно…

Порой, в темноте,

рассуждаю я очень спокойно:

пройдет одиночество это,

                        наступит – другое.

Настанет пора,

и закружатся

            листья из меди.

В окошко мое постучит

одиночество

смерти.

Нет, я не пугаюсь.

Я знаю,

            что время жестоко.

Я все понимаю.

И все принимаю.

Но только

тому одиночеству

            я не желаю

                        сдаваться!

Хочу быть

любимой!

Живою хочу

            оставаться.

Смеюсь над другими

                        и радуюсь дням и рассветам.

И – делаю глупости!

И – не жалею об этом.

Дышу и надеюсь…

О, господи,

            как это больно!..

Ты видишь, любимый:

я вот она —

            вся пред тобою.

Слова мне скажи!..

                        Ну, пожалуйста.

Нет больше мочи!..

Чтоб – только не молча,

не молча.

Чтоб только —

                        не молча!..

Слова говори мне,

                        слова говори мне —

любые!

Какие захочешь,

чтоб только – не молча,

                        любимый!

Слова говори мне.

Без этого радость —

                        не в радость…

Скажи,

            что со мной хорошо.

И что я тебе нравлюсь.

Скажи,

            что ты любишь меня.

Притворись на мгновенье!..

Соври,

            что меня не забудешь.

Соври,

я поверю.

А может, просто

                        плюнуть и уйти?

И пусть

его

терзают угрызенья!..

(Ну-ну,

            шути, родимая, шути!

Нашла ты славный повод

                        для веселья.)

Останусь,

            чтобы волю испытать!..

Еще немного подождем.

Помедлим…

Ведь женщины

            давно привыкли ждать.

Чего-чего,

а это мы умеем…

Птицы спрятаться

                        догадаются

и от снега укроются…

Одинокими

            не рождаются.

Ими после

становятся.

Ветры зимние

                        вдаль уносятся

и назад возвращаются.

Почему,