Музей кошмаров. Сборник

Лилиан Марлоу

Музей кошмаров. Сборник

"Кровавое наследие"

Глава 1. Наследство

Дэвид Карвер стоял перед чугунными воротами усадьбы Блэквуд-холл, и его пальцы непроизвольно сжали конверт от адвоката так сильно, что бумага затрещала по швам. Письмо, завернутое в желтоватый пергамент, источало странный коктейль запахов – лавандового одеколона, смешанного с чем-то сладковато-кислым, напоминающим испорченные ягоды. Этот запах вызывал в памяти образы пыльных склепов и гробов, будто письмо десятилетиями хранилось между сложенных рук покойника, пропитавшись тленом и смертью.

Ветер шевелил листья старых вязов, обрамлявших подъездную аллею, и их шепот звучал как предостережение. Дэвид вздрогнул, когда холодные капли дождя упали ему на шею, пробравшись под воротник поношенного пальто. Он поднял глаза на массивные ворота – их кованые прутья, украшенные витиеватыми узорами, напоминали сплетенные пальцы скелетов.

– Вы точно уверенны, что хотите здесь жить?

Голос за спиной заставил Дэвида обернуться. Отец Мэтью, местный священник, стоял в нескольких шагах, его морщинистое лицо было бледным под капюшоном выцветшей рясы. Старик крестился дрожащей рукой, а его воспаленные глаза не отрывались от остроконечных шпилей особняка, видневшихся сквозь деревья. Запах плесени и ладана, исходивший от его одежды, смешивался с тяжелым ароматом влажной земли после дождя.

– Последние владельцы… – голос священника сорвался на шепот, и он сделал шаг назад, будто сам дом мог его услышать. Его пальцы сжали деревянный крест на груди так сильно, что суставы побелели.

– Умерли. Знаю, – Дэвид резко оборвал его, не в силах сдержать раздражение. Каждая минута в этом месте усиливала странное беспокойство, поселившееся у него в груди с тех пор, как они свернули с главной дороги.

За его спиной, в потрёпанном грузовике с полустёртой надписью «Карвер & сын» на борту, София укачивала Лору. Через грязное, покрытое каплями дождя стекло он видел, как его двенадцатилетняя дочь прижималась к матери, её обычно румяные щеки теперь были бледными, как мел. Маленькие пальцы впивались в рукав Софииного кардигана, оставляя морщины на ткани. За последний час девочку вырвало уже дважды – первый раз, когда они проезжали мимо старого кладбища на окраине городка, и второй, когда свернули на эту проклятую лесную дорогу, ведущую к усадьбе.

Дэвид провел рукой по лицу, ощущая, как дрожь пробегает по его телу. Ветер усилился, принося с собой запах гниющих листьев и чего-то еще – металлического, напоминающего кровь. Он повернулся к воротам и толкнул их. Ржавые петли заскрипели, издавая звук, похожий на стон. Аллея перед ними была усыпана гравием, который хрустел под ногами, как кости.

Где-то в глубине леса каркнула ворона, и этот звук эхом разнесся между деревьями. Дэвид почувствовал, как холодный пот стекает по его спине. Он не знал тогда, что это был не просто ветер, шевеливший листья, и не просто старая усадьба, ожидавшая их впереди. Это было что-то гораздо более древнее и куда более голодное. И оно уже обратило на них свое внимание.

Финансовый крах

Ещё три месяца назад их жизнь казалась стабильной и предсказуемой. Они жили в светлой, просторной квартире в престижном районе Бостона, где по утрам в окна заглядывало солнце, а из соседнего кафе доносился аромат свежесваренного кофе. Дэвид преподавал литературу в местном колледже, наслаждаясь уважением коллег и студентов, а София успешно работала в известном архитектурном бюро, где её проекты регулярно получали одобрение заказчиков.

По вечерам, уютно устроившись на диване с чашкой чая, Дэвид часто читал вслух черновики своего романа "Тени прошлого", над которым работал пять долгих лет. София внимательно слушала, делая замечания, а Лора рисовала иллюстрации к отцовской книге, мечтая однажды увидеть её на полках магазинов.

Но всё изменилось в тот день, когда вышел долгожданный тираж. Критики разнесли книгу в пух и прах, называя её "банальной", "лишённой оригинальности" и "вторичной". "Литературное обозрение" написало особенно жёсткую рецензию: "Карвер пытается играть в большую литературу, но его проза так же глубока, как лужа после дождя". Продажи провалились, а издательство, недовольное результатами, потребовало вернуть аванс – сумму, которую они уже потратили на ремонт ванной и обучение Лоры в частной школе.

– Мы потеряем квартиру, – София тогда сидела на кухне, сжимая в дрожащих руках письмо из банка. Её обычно аккуратный маникюр был обгрызан, а под глазами залегли тёмные круги. – Залоговая стоимость не покрывает долг. Они дают нам месяц, чтобы освободить жильё.

Дэвид помнил, как опустился на стул рядом с женой, чувствуя вкус поражения на языке. Он провёл пальцами по строке с суммой долга – цифры казались ему теперь каким-то абсурдным, злым фарсом. Лора в это время делала уроки в своей комнате, не подозревая, что скоро им придётся покинуть дом, который она любила.

Именно тогда, словно в насмешку судьбы, пришло это письмо. Конверт из плотной бумаги с тиснёным гербом юридической фирмы "Хартфорд и сыновья". Дэвид разорвал его дрожащими пальцами, не сразу понимая, что держит в руках.

«Уважаемый мистер Карвер. Согласно завещанию двоюродного дяди вашей супруги, Альберта Блэквуда, вам переходит в собственность особняк Блэквуд-холл, расположенный в графстве Эссекс, штат Массачусетс…»

София, прочитав письмо, побледнела. Она вспомнила странные истории, которые рассказывали о её двоюродном дяде – о его внезапных отъездах по ночам, о коллекции странных артефактов, о том, как он запрещал служанкам подниматься на третий этаж особняка. Но выбор у них был невелик – либо принять это неожиданное наследство, либо оказаться на улице с двенадцатилетней дочерью на руках.

Решение далось нелегко. Две недели они обсуждали возможные варианты, но каждый вечер разговоры заканчивались одинаково – у них просто не было другого выхода. Последней каплей стало письмо от управляющего банком с напоминанием о выселении. В тот вечер Дэвид молча положил ключи от квартиры на кухонный стол и начал собирать вещи.

Встреча с местными

Дэвид с усилием распахнул тяжелые чугунные ворота, которые пронзительно завизжали на ржавых петлях, будто живое существо, протестующее против вторжения. За воротами открывалась аллея, обрамленная полумертвыми вязами, их искривленные стволы покрытые лишайником напоминали скрюченные спины стариков. Густые ветви деревьев сплетались над головой, образуя зловещий туннель, где редкие лучи солнца пробивались сквозь листву, оставляя на земле пятна, похожие на кровавые подтеки.

Гравий под ногами хрустел странно гулко, словно под дорогой были пустоты. Дэвид сделал несколько шагов вперед, когда внезапный голос заставил его вздрогнуть:

– Эй, новенькие!

Из-за разросшегося куста бузины неожиданно вывалился мужчина в рваной, когда-то синей униформе почтальона. Его лицо, покрытое неопрятной щетиной, было красно от постоянного пьянства, а мутные глаза с желтыми белками бегали из стороны в сторону. Когда он заговорил, в воздухе распространился тяжелый запах самогона, смешанный с прогорклым дыханием.

– Вы… вы в Блэквуд-холл? – он захихикал, обнажая ряд кривых зубов с зияющей дырой на месте переднего. – Ох, мистер писатель, – он сделал театральный поклон, едва не падая, – вам бы лучше в землянке жить, чем тут. В землянке хоть крысы не разговаривают по ночам!

Дэвид почувствовал, как по его спине пробежали мурашки, а руки непроизвольно сжались в кулаки.

– Почему ты так говоришь? – спросил он, стараясь сохранить спокойствие.

Пьяница наклонился ближе, и Дэвид почувствовал, как его тошнит от запаха гнили, исходящего от человека. Почтальон оглянулся по сторонам, словно боясь быть услышанным, затем прошептал:

– Потому что старый Блэквуд строил дом на детских костях. – Его глаз дернулся в странном тике. – Говорят, каждую ночь они…

Резкий звук захлопывающейся дверцы грузовика прервал его. София, бледная как мел, стояла рядом с автомобилем, крепко держа за руку Лору, лицо которой было скрыто в складках материнской одежды.

– Дэвид, хватит, – сказала София твердо, но Дэвид видел, как дрожат ее губы. – Лоре и так плохо. Мы должны ехать.

Пьяный почтальон отступил назад, его лицо внезапно исказилось страхом.

– Да, да, езжайте, миссис, – забормотал он, крестясь дрожащей рукой. – Только не говорите потом, что Джек Мэллоун вас не предупреждал.

Он шаркающей походкой заковылял прочь, но через несколько шагов обернулся и крикнул:

– И не пускайте девочку на третий этаж! Там их любимое место!

Его смех, похожий на карканье больной вороны, долго звучал за их спинами, пока они медленно ехали по аллее к ждущему их дому. Лора, бледная и молчаливая, прижалась к матери, а Дэвид сжал руль так сильно, что его костяшки побелели. В зеркале заднего вида он видел, как фигура пьяницы постепенно исчезает в тумане, но его предупреждение уже поселилось в их сердцах, как семя будущего ужаса.

Первый взгляд на дом

Блэквуд-холл возник перед ними внезапно, как кошмар, материализовавшийся из осеннего тумана. Когда грузовик медленно выехал на расчищенную площадку перед особняком, все трое замерли, пораженные зловещим величием открывшейся картины.

Трехэтажный особняк возвышался над ними, его готические очертания неестественно четко выделялись на фоне хмурого неба. Высокие стрельчатые окна с переплетами, напоминающими паутину, отражали серый свет, словно слепые глаза. Деревянные ставни, некогда окрашенные в темно-зеленый цвет, теперь почернели от времени и влаги, местами отставая от стен, будто пытаясь вырваться на свободу.

Кирпичная кладка фасада, которая должна была быть теплого красного оттенка, потемнела до грязно-бурого цвета, словно стены пропитались копотью невидимого пожара. В нескольких местах между кирпичами пробивался плющ, его цепкие усики напоминали бледные пальцы, сжимающие дом в мертвой хватке. Центральный фронтон украшала полустертая резьба – странный гибрид растительного орнамента и человеческих фигур с неестественно вытянутыми конечностями.

– Боже… – прошептала София, непроизвольно сжимая руку Лоры. Ее пальцы дрожали, а глаза широко раскрылись от смеси страха и очарования.

В этот момент Лора резко дёрнулась, как от удара током. Её лицо исказилось гримасой боли, она судорожно схватилась за живот и упала на колени, вырвав прямо на серый гравий подъездной дороги. Рвота была странного желто-зеленого оттенка, с вкраплениями чего-то темного, что Дэвид предпочел не разглядывать.

– Мам… – хрипло позвала Лора, когда приступ закончился. Она подняла голову, и Дэвид увидел, как зрачки дочери неестественно расширились, почти полностью заполнив радужную оболочку. – Там… в окне на третьем этаже…

Дэвид медленно поднял взгляд, следуя за дрожащим пальцем дочери. Третье окно справа – оно было чуть уже других, с арочным завершением. В первый момент оно казалось пустым, просто темным прямоугольником в стене. Но затем он заметил…

На подоконнике, будто только что поставленная кем-то невидимым, стояла кукла. Фарфоровое лицо с нарисованными румянами и стеклянными глазами было обращено прямо к ним. Её кружевное платье, некогда белое, теперь пожелтело от времени, а одна рука была поднята в странном жесте – то ли приветствие, то ли предупреждение.

Самое жуткое было в её глазах. Даже с такого расстояния Дэвид мог разглядеть, как в них отражается свет – будто кукла действительно смотрит на них, следит за каждым движением.

– Это просто старая игрушка, – пробормотал Дэвид, но его голос звучал неуверенно. – Вероятно, осталась от прежних хозяев.

София молчала, её взгляд был прикован к кукле. Вдруг им всем показалось, что уголки нарисованного рта кулы дрогнули, растягиваясь в улыбке. Но в следующий миг тень от облака скользнула по фасаду, и иллюзия рассеялась.

– Я не хочу туда заходить, – прошептала Лора, цепляясь за мать. Её голос дрожал, а пальцы впивались в рукав Софииного кардигана так сильно, что побелели суставы.

Дэвид глубоко вздохнул и сделал первый шаг к крыльцу. Гравий хрустнул под его ногами, звук эхом разнесся по пустующему парку. Где-то в глубине дома что-то ответило ему тихим скрипом – будто Блэквуд-холл наконец-то проснулся и готовился встретить своих новых обитателей.

Первая ночь

Комнаты особняка оказались обставленными с пугающей сохранностью – словно предыдущие хозяева просто испарились в воздухе, оставив всё на своих местах. В гостиной стояли кресла с выцветшей обивкой, на столике лежала пожелтевшая газета 1923 года, а в камине сохранился пепел последнего, давно остывшего огня. В воздухе витал запах старины – смесь воска, пыли и чего-то сладковато-гнилостного, что застревало в горле.

– Это… жутковато, – София провела пальцем по туалетному столику в их спальне, оставляя четкую полосу в слое пыли, который, казалось, копился десятилетиями. Ее отражение в потрескавшемся зеркале выглядело бледным и неестественно вытянутым. – Как будто мы вторглись в чью-то жизнь. Чью-то… не закончившуюся жизнь.

Лора спала в отведенной ей детской, где некогда веселые обои с кроликами и бабочками местами отклеились, открывая то, что было под ними – глубокие царапины, идущие неровными параллельными линиями. Некоторые были настолько глубоки, что проникали в саму штукатурку. Дэвид, осматривая их перед сном, невольно представил, как кто-то – или что-то – с очень длинными ногтями методично скреблось изнутри стен, день за днем, год за годом…

Он проснулся среди ночи от звука, от которого кровь застыла в жилах – тихого, всхлипывающего плача. Не просто плача ребенка, а чего-то более жалобного, более… многоголосого. Как будто несколько детей плакали в унисон где-то в глубине дома.

Сердце бешено колотясь, Дэвид поднялся с кровати, стараясь не разбудить Софию. Пол под его босыми ногами был ледяным, будто дом не сохранял тепло живых. Дверь в комнату Лоры была приоткрыта – хотя он точно помнил, что закрыл ее перед сном.

Внутри, в лунном свете, пробивавшемся сквозь щели в ставнях, он увидел свою дочь. Лора сидела на кровати, скрестив ноги, ее силуэт неестественно неподвижен. Но страшнее всего был голос – тихий, монотонный, ведущий беседу с пустым углом комнаты.

– Лора? – прошептал Дэвид, и его голос предательски дрогнул.

Девочка медленно повернула голову. Лунный свет упал на ее лицо, и Дэвид почувствовал, как по спине побежали ледяные мурашки. Глаза Лоры были полностью черными – не просто расширенными зрачками, а абсолютно черными, без белка, без радужки, как два куска обсидиана.

– Папа, – ее голос звучал странно, с легким эхом, будто говорящих было несколько. – Это Эмили. Она говорит, что хочет поменяться местами.

За ее спиной, в углу, куда не достигал лунный свет, тень шевельнулась. Не просто изменила положение – а именно шевельнулась, как живое существо. Она вытянулась, стала выше, обрела очертания… чего-то с неестественно длинными конечностями и слишком большой головой.

Дэвид резко включил свет. Комната мгновенно заполнилась желтым светом старой лампы. Лора сидела одна в своей кровати, глаза снова были нормальными, полными детского страха.

– Папа? Что случилось?

Но на полу, там, где секунду назад была тень, лежал выпавший молочный зуб. Чистый, белый, будто только что выпавший. Хотя у Лоры уже два года как не осталось молочных зубов.

А на стене, в том самом углу, едва заметные в свете лампы, были свежие царапины. И они образовывали слово:

"СКОРО"

Дэвид резко дернул за шнур лампы, и комната мгновенно заполнилась желтоватым светом, отбрасывающим дрожащие тени по углам. Он замер, всматриваясь в пустующее пространство – кровать Лоры была аккуратно застелена, куклы расставлены на полках, все выглядело так обыденно, так… нормально, что на мгновение он усомнился в собственном рассудке. Воздух был густым и спертым, будто комната годами не проветривалась, а на языке стоял металлический привкус страха.

Но затем его взгляд упал на пол возле кровати. Там, где секунду назад колыхались неестественные тени, на потертом дубовом паркете лежал маленький белый предмет, сверкающий в свете лампы. Дэвид медленно опустился на колени, чувствуя, как суставы похрустывают от напряжения. Его пальцы дрожали, когда он поднял находку – это был безупречно чистый молочный зуб, будто только что выпавший, еще влажный от слюны. На ладони он казался неестественно холодным.

"Это невозможно…" – прошептал он, переворачивая крошечный резец. Он прекрасно помнил тот день два года назад, когда Лора потеряла последний молочный зуб – они даже устроили по этому поводу маленький праздник с "зубной феей". Из груди вырвался сдавленный стон, когда он заметил на корне зуба темные пятнышки – крошечные точки, образующие узор, похожий на улыбающееся лицо.

Где-то в глубине дома скрипнула половица, и Дэвид почувствовал, как по его спине пробежал ледяной пот. Он судорожно сжал зуб в кулаке, понимая, что правила реальности в этом месте работают иначе. За окном внезапно завыл ветер, и ему показалось, что в этом звуке различимы слова: "Мы ждем… мы ждем…" Зуб в его руке пульсировал, будто живой, а из-под двери детской медленно начал выползать серый туман, принимая очертания маленькой детской руки…

Глава 2. Первые трещины

Дэвид проснулся внезапно, как будто кто-то резко выдернул его из сна. По спине пробежал ледяной холод – будто чей-то палец медленно провел от основания шеи до поясницы, оставляя за собой мурашки. В комнате царил густой синеватый полумрак, предрассветный свет едва пробивался сквозь тяжелые бархатные шторы, отбрасывая на стены причудливые узоры.

Он замер, прислушиваясь.

Тишина.

Слишком глубокая, слишком неестественная. Даже в их старой бостонской квартире никогда не было такой тишины. Здесь не слышалось ни скрипа половиц, ни шороха ветра за окном, ни даже дыхания Софии, которая обычно слегка посапывала во сне.

Он резко повернулся.

Подушка рядом была пуста.

– Софи?

Его голос сорвался на шепот, звучащий чужим и хрупким в этой давящей тишине. В ответ – только мерное тиканье старинных часов в коридоре, их звук казался громким, как удары молота.

Дэвид сбросил одеяло и поставил босые ноги на пол.

Пол был ледяным.

И мокрым.

Он замер, ощущая под пальцами ног что-то влажное, липкое. Сердце бешено заколотилось, когда он медленно поднял взгляд.

От двери до кровати, через весь пол, тянулась цепочка мокрых следов.

Маленьких.

Детских.

Каждый отпечаток был четким, будто кто-то недавно прошел босиком по луже, а затем зашел в их спальню. Следы вели от двери прямо к его стороне кровати – и обрывались у самого края, будто тот, кто их оставил, стоял рядом с ним, пока он спал.

Дэвид резко вскочил, отпрянув назад.

– Софи?! – позвал он громче, озираясь по сторонам.

Но комната была пуста.

Только следы.

И странный запах – сладковатый, прелый, как стоячая вода в заброшенном колодце.

Он сделал шаг вперед, наступая прямо в мокрый след.

Из коридора донесся звук.

Тихий.

Едва уловимый.

Смех.

Детский.

Дэвид застыл, чувствуя, как волосы на затылке медленно поднимаются.

Где-то в доме что-то смеялось.

И это что-то явно не было Лорой.

Пробуждение дома

Дэвид спустился на кухню, всё ещё не оправившись от ночного кошмара. Воздух был густым и тяжёлым, пропитанным запахом гари – едким, маслянистым, словно что-то горело долго и намеренно.

София стояла у плиты, бледная, с широко раскрытыми глазами. В её руках было смятое кухонное полотенце, а пальцы сжимали ткань так крепко, что суставы побелели.

– Я ничего не готовила, – прошептала она, не отрывая взгляда от сковороды.

На чугунной поверхности дымились три яичницы. Белки почернели по краям, а желтки лопнули, растекаясь вязкой массой, которая застыла в виде глаз – с чёткими зрачками и красными прожилками, будто лопнувших капилляров. Они смотрели в потолок, словно следя за чем-то невидимым.

Лора сидела за кухонным столом, медленно ковыряя ложкой в тарелке овсянки. Каша остыла, образовав на поверхности плёнку, но девочка, казалось, даже не замечала этого. Её взгляд был прикован к обоям возле стола.

– Мам… – она вдруг подняла глаза, и в них читался немой вопрос. – А кто это нарисовал?

Дэвид обернулся.

Там, где вчера была чистая кремовая стена, теперь красовался детский рисунок – неровными, дрожащими линиями, будто сделанный неуверенной рукой. Кривой домик с слишком высокими окнами. Пять фигурок перед ним. Четверо – высокие, с вытянутыми конечностями и рогатыми головами. Пятая – маленькая, с размытым лицом, будто художник стёр его в последний момент.

София медленно подошла и провела пальцем по рисунку. Краска была ещё липкой, оставляя на её коже алый след.

– Лора, ты… – начала она, но голос её дрогнул.

– Я не рисовала, – ответила девочка. Её собственный голос звучал слишком тихо, почти шёпотом, но в нём слышалась недетская уверенность.

Дэвид почувствовал, как по спине пробежал холод. Он резко развернулся и вышел в коридор – и тут же замер.

В стене, прямо напротив гостиной, зияла первая трещина.

Но это была не просто трещина в штукатурке.

Это был разлом.

Зубчатые края, будто стену разорвали изнутри – не инструментом, а когтями. Внутри, в темноте, что-то шевелилось.

Дэвид наклонился ближе, несмотря на то, что всё внутри него кричало бежать.

Из глубины трещины пахло – мокрой землёй, плесенью и чем-то ещё… сладковатым, как разлагающиеся цветы.

И тогда он услышал.

Шёпот.

Тонкий, едва уловимый, будто доносящийся из-под земли.

– «Мы проснулись…»

Дэвид отпрянул.

В тот же миг трещина расширилась.

И в темноте за ней что-то зашевелилось.

Исчезновения

К обеду в доме начали пропадать вещи.

Первой исчезла зубная щетка Лоры – розовая, с синими звездочками, которую они купили всего неделю назад. София перерыла всю ванную, заглянула под раковину, проверила каждую полочку – ничего.

– Может, ты куда-то её переложила? – спросил Дэвид, но Лора только покачала головой, её глаза были округлены от страха.

Час спустя щётку нашли.

Она торчала из стены в ванной, будто кто-то с силой воткнул её в штукатурку. Не просто уронил – а вмуровал, так что щетинки слиплись с обоями, а пластиковая ручка уходила вглубь, словно стена проглотила её наполовину.

Дэвид попытался вытащить её – щётка не поддалась.

Она была частью дома теперь.

Вторым исчезновением стала фотография их старой квартиры в Бостоне – последний снимок, сделанный перед переездом. Она стояла в рамке на камине, но когда Дэвид подошёл проверить, вместо неё в рамке лежал пожелтевший снимок незнакомой семьи.

На фотографии, выцветшей от времени, были запечатлены люди в старинной одежде – мужчина с бледным, вытянутым лицом, женщина с тёмными, слишком большими глазами, и двое детей, стоящих неестественно прямо.

За их спинами – этот же камин.

А за их ногами…

Дэвид присмотрелся.

Тени на фотографии не совпадали с положением их тел. Они были длиннее, искажёнными, и у одной из них…

Были рога.

Третье исчезновение случилось ближе к вечеру.

В дверь постучали – резко, нетерпеливо.

На пороге стояла миссис Хенлоу, их соседка, пожилая женщина с седыми волосами и трясущимися руками.

– Моя кошка! – её голос дрожал, а глаза бегали по сторонам, будто она боялась, что кто-то подслушивает. – Я видела, как она забежала к вам!

Дэвид нахмурился.

– Я ничего не видел.

Он уже хотел закрыть дверь, когда Лора вскрикнула за его спиной.

– Папа! Смотри!

Она стояла в коридоре, указывая пальцем на потолок.

Дэвид поднял голову.

На потолке, в углу коридора, сидела кошка.

Но что-то было не так.

Она не просто сидела – она влипла в штукатурку.

Её лапы, хвост, даже усы – всё стало частью потолка, будто дом медленно втягивал её в себя.

Шерсть слилась с поверхностью, глаза остекленели, а рот был приоткрыт в беззвучном мяуканье.

Она была ещё жива.

Её грудная клетка едва заметно вздымалась, а зрачки судорожно расширялись, словно она понимала, что с ней происходит.

Миссис Хенлоу зашлась в истерике.

– Это колдовство! – закричала она, крестясь дрожащими пальцами. – Выпустите её! Выпустите!

Но было уже поздно.

Кошка дернулась в последний раз – и застыла.

Её очертания стали ещё более размытыми, будто дом завершал процесс.

Через минуту на потолке остался лишь рельефный силуэт – как будто кошка всегда была частью штукатурки.

А из трещины в стене показалась тонкая чёрная лапка – и дёрнулась, словно что-то внутри попробовало её на вкус.