Токсичный

Мой взгляд падает на красное пятно на затирке, и я начинаю мысленно перебирать возможные способы его устранения.

Прежде всего, я сотру пятно губкой, смоченной в холодной воде.

Вик, который терпеть не может, когда его называют Виктором, – о чем я узнала в нашу первую ночь во время медового месяца, когда он впервые меня ударил – бьет тыльной стороной ладони, и моя голова резко дергается в сторону. Меня с силой отбрасывает назад, а волосы, которые все еще зажаты в его руке, вырываются из моей головы.

Если не получится убрать пятно водой, я попробую сделать это с помощью зубной щетки и пищевой соды.

– Я не хочу, чтобы ты снова общалась с этим заключенным, ты меня поняла? Макнейр и Саммерс не могли сдержать ухмылок, когда рассказывали мне о том, что произошло. Ты меня унизила!

Я с трудом сглатываю кровь, которая скопилась у меня во рту, не отрывая взгляда от кафеля, ею же и испачканного. Металлический привкус не только остается в горле, но и словно прожигает путь вниз, к желудку, где оседает как камень, брошенный в лужицу желчи.

Затем, для большей убедительности, Вик бьет меня ногой в живот, и камень в желудке рассыпается от силы моей ярости.

– Я тебя услышала, – произношу я дрожащим голосом, позволяя ему предположить, что это от страха.

Он снова хватает меня за волосы, заставляя запрокинуть голову, и на его лице появляется презрительное выражение.

– Следи за своим поведением, – бормочет он. – Когда ты снова увидишь его, я не хочу слышать, что ты с ним флиртуешь. Ты меня поняла?

Он знает, что из-за нехватки персонала иногда на дежурстве остается только одна медсестра. Но я все равно киваю, потому что не вижу смысла что-то ему доказывать. В такие моменты логика лишь усиливает его безумие.

– Мне нужно знать, что ты меня услышала, – его слова звучат резко и отрывисто, как скрежет. – Повтори, что я сказал!

– Когда я снова увижу его, я не буду с ним флиртовать, – машинально повторяю я, чувствуя, как по моему подбородку стекает кровь, и понимаю, что прикусила щеку, чтобы не сказать лишнего.

Вытирая руки о брюки своего костюма, Вик отступает назад и ухмыляется, наблюдая за тем, как я падаю на пол. Я оказываюсь лицом на холодном кафеле и, вместо того чтобы вцепиться ногтями в его лицо, впиваюсь ими в ковер.

– Приведи себя в порядок, прежде чем начнешь готовить ужин, – он останавливается, чтобы взглянуть в зеркало и поправить галстук. – Сегодня вечером я бы не отказался от стейка.

Он оставляет меня лежать на полу, свернувшись калачиком. Кровь медленно стекает по моему лицу, собираясь в швах на плитке, и чтобы сесть, мне требуется почти минута. Каждое движение мышц вызывает прилив ярости, он и заставил меня накинуться на заключенного. Доставая губку из-под раковины, я представляю, что могло бы произойти, если бы я так напала на Вика.

Глава 3

Единственный «положительный» момент в том, что Вик ударил меня кулаком по лицу, – это гарантия того, что мне не придется трахаться с ним как минимум несколько дней. По его словам, он не занимается сексом с уродами. Думаю, что в другой день его слова можно было бы принять за комплимент. Но сейчас именно он виноват в том, что у меня разбита губа и заплыл глаз.

Позвонив на работу, я вру про желудочный грипп. Теперь я могу спокойно подождать, пока спадет опухоль, и мое лицо восстановится настолько, чтобы следы побоев можно было скрыть косметикой. Сейчас Вик уже и не помнит, что могло вызвать у него такую ярость, что он ударил меня кулаком. К счастью, мне удалось его успокоить с помощью минета и его любимых блюд. Его настроение стало горько-сладким: сладким, потому что Вик ведет себя так, словно души во мне не чает, и горьким, потому что я знаю, что он скоро снова захочет заняться со мной сексом. Это лишь вопрос времени. Я одновременно и боюсь, и жду того, что может принести нам наш секс. Боюсь, что Вик поймет, как сильно меня тошнит от его прикосновений.

Он что-то бормочет, пока одевается, а я изо всех сил стараюсь не обращать на него внимания. Однако это уже не так просто, как раньше, особенно когда я представляю, как выливаю горячий кофе на его лысеющую голову или «случайно» добавляю антифриз в его овсянку. Раньше я никогда не думала о том, каково это – причинить ему вред. Но после каждой нашей ссоры, когда он применяет силу, мои фантазии становятся все более яркими. За неделю отсутствия на работе я начала сомневаться в реальности происходящего и все время ждала, какое ужасное наказание он придумает для меня в следующий раз.

– Ты меня слышала? – спрашивает Вик, и я морщусь, потому что нанесла слишком много консилера на синяк под глазом.

Я быстро моргаю, стараясь избавиться от видения, в котором вонзаю ножницы для кутикулы в бедро Вика. Затем возвращаюсь к зеркалу и смотрю на отражение мужа, стоящего у меня за спиной.

– Прости, – говорю я, с трудом подбирая слова, ведь теперь даже это дается мне с большим трудом, чем раньше. – Я задумалась о работе. Будешь кофе?

Он смотрит на мое отражение в зеркале так долго, что это заставляет сердце биться быстрее, а затем кладет руку мне на плечо и сильно его сжимает.

– Без сахара, – говорит он, отворачиваясь и надевая ботинки. Я делаю глубокий вдох и осознаю, что все это время даже не дышала.

Пока Вик проходит по коридору, я слежу за ним в зеркале. И только когда он исчезает из моего поля зрения, могу позволить себе немного расслабиться. На прошлой неделе не только я вела себя необычно. Вик был очень внимателен, редко выходил из себя и, осмелюсь заметить, проявлял излишнюю деликатность. Все это лишь подтверждало мои опасения. Я была настолько взвинчена, что с трудом могла есть и спать. И теперь моя работа кажется мне долгожданным отдыхом.

Прежде чем он успевает напомнить мне о необходимости поторопиться, я успеваю собраться с мыслями и закончить одеваться. Я бы предпочла оставить волосы распущенными, чтобы скрыть тени на щеках, но это противоречит правилам безопасности, поэтому я заплетаю их в косу. К сожалению, коллеги уже привыкли к моим оправданиям, связанным с внешним видом, и поэтому я сомневаюсь, что кто-то из них проявит интерес к тому, что произошло. Если мне повезет, сегодняшний день пройдет спокойно, и мне не придется обслуживать много пациентов.

Вик ожидает меня на кухне, и я, как послушная девочка, спешу приготовить ему кофе и налить его в термос. Когда я передаю ему термос, то замечаю, что он смотрит на меня из-под полуопущенных век и подставляет свою щеку для поцелуя. Я касаюсь ее губами и представляю, как ударяю его термосом по голове. Я почти слышу треск, а перед глазами возникает картина: он медленно оседает на пол, а кровь и кофе растекаются по кафельной плитке.

Когда Вик, насвистывая, идет к выходу, я чувствую облегчение, ведь знаю, как удалить пятна крови с межплиточных швов.

Когда я прихожу на работу, уже две медсестры занимаются осмотром пациентов в кабинете. В лазарете в это время никого не было. Я провожу время в своем кабинете, размышляя о том, что произошло за завтраком, и пытаюсь понять, не была ли я слишком груба. Поэтому, когда я поднимаю взгляд и замечаю в дверях последнего человека, которого мне хотелось бы здесь видеть, я почти уверена, что это лишь плод моего воображения.

Что он здесь делает, черт возьми?

– Я заступил на смену, – отвечает он, и я понимаю, что, должно быть, произнесла это вслух.

Я чувствую себя загнанной в угол и даже смущенной и от нахлынувших эмоций спешу отвернуться от него. Однако сдержать их – все равно что пытаться не дать волнам намочить песок: сколько бы я ни возводила преграды, некоторые эмоции все равно прорываются наружу. Если он будет работать бок о бок со мной, никакие мои уловки не помогут. Я встречалась с ним всего один раз, но мне кажется, что он видит меня насквозь. Но что еще хуже, он вызывает у меня желание разрушить все барьеры и показать ему свои самые уязвимые места.

– С каких это пор ты здесь работаешь? – спрашиваю я через несколько мгновений, уже не стремясь убежать от него.

Работа в медицинском корпусе – заветная мечта любого заключенного, но его присутствие здесь может означать лишь одно: Вик решил сменить тактику. Я понимала, что его настроение слишком хорошее, чтобы быть искренним. Теперь он использует этого заключенного, чтобы напомнить мне, кто в наших отношениях обладает властью. И если я хоть немного переступлю черту, то буду наказана.

Заключенный распрямляет плечи и засовывает руки в карманы.

– Я получил разнарядку пару дней назад.

Я невольно сжимаю зубы, чтобы сдержать гневные слова. Думаю, что побои Вика все же возымели какой-то положительный эффект: по крайней мере, они научили меня контролировать сарказм.

– Они могли бы направить вас в медицинский отдел, где лечат пациентов, приговоренных к пожизненному…

– Мне приказали прийти сюда, – покачав головой, отвечает он еще до того, как я заканчиваю фразу.

Затем он слегка улыбается, и я понимаю, что ублюдку доставляет удовольствие наблюдать за тем, как я нервничаю.

– Прекрасно, утро будет долгим, но для начала вы можете разложить все лекарства в шкафу по своим местам.

Я готова пойти на все, лишь бы он не нарушал мое личное пространство. Хотя я сомневаюсь, что он знает значение этой фразы.

Его улыбка становится чуть шире, и я мысленно благодарю охранников, которые должны регулярно проверять периметр между медицинским отделением и лазаретом. Не говоря больше ни слова, я возвращаюсь к своим бумагам и пытаюсь разобраться в последних записях. Однако мой разум словно окутывает туман, и я с трудом осознаю, что только что написала. В голове все еще возникают образы из фантазий о Вике, но теперь к ним примешивается ужас от пристального взгляда заключенного, устремленного на результаты моего саморазрушения.

Соберись, Тесса.

Кончик ручки вонзается в лист бумаги, и я не могу сдержаться, когда он царапает поверхность стола. Приходит время признать – моя жизнь стала хаосом.

Я мысленно вздыхаю, понимая, что этот хаос начался уже давно. С первых дней своей жизни я столкнулась со всеми ее «изюминками». Жестокий отец, мать-алкоголичка, которая оставила меня сразу после моего рождения. Мои родители забрали меня только через два месяца, когда врачи посчитали, что я достаточно окрепла, чтобы вернуться домой. Служба защиты прав несовершеннолетних должна была внимательно следить за моей жизнью, но я всегда словно ускользала из их поля зрения. Мне всегда удавалось оставаться незамеченной, даже в детстве. Неудивительно, что Вик увидел во мне жертву, которой я была с самого рождения.

– С тобой все хорошо? – неожиданно обращается ко мне заключенный.

Я не могу определить, как долго уже сижу и смотрю на этот разорванный лист бумаги. Непонятно, почему это зрелище вызывает у меня такую грусть. Однако, с другой стороны, я не могу объяснить и мотивы многих своих действий, совершенных в последнее время.

– Со мной все хорошо, – отвечаю я, с удовлетворением отмечая, что мой голос звучит безжизненно равнодушно.

Я осознаю, что чувствую то же самое, когда Вик прижимается к моим бедрам. Будто наблюдаю за своей жизнью со стороны, с того места, где ничто и никто не может причинить мне боль.

– Когда вы закончите со шкафом, вам следует сменить постельное белье, – я указываю на стеллаж с аккуратно сложенными бледно-зелеными квадратиками и заставляю себя вернуться к бумагам, которые заполняла. Я уверена, что если продолжу его игнорировать, он сделает все так, как ему велено.

Это утомляет меня. Я провожу в оцепенении несколько минут, прежде чем решаюсь поднять глаза и убедиться, что он выполняет то, что велено. Однако заключенный даже не думал заниматься сменой постельного белья. Он ни на дюйм не приблизился к кроватям, а подошел еще ближе ко мне.

Я тяжело вздыхаю, встаю на ноги и направляюсь к двери, ведущей в медицинское отделение. Там я хочу найти другую медсестру, которая могла бы проучить его, но в последний момент меняю свое решение. Я не намерена избегать этой конфронтации. Если мы собираемся работать вместе, то ему придется смириться с тем, что им командует женщина.

С огромным усилием я возвращаюсь в свой кабинет, где заключенный уже ожидает меня, прислонившись бедром к столу, за которым я работала.

– Что вам нужно? – спрашиваю я, бросая многозначительный взгляд сначала на шкаф, потом на кровати, а затем на него. Я хочу как можно быстрее завершить этот разговор, и мне безразлично, осознает ли он это.

– В тот день мы так и не завершили нашу беседу, – говорит он, протягивая мне лист бумаги.

Я не могу сдержать насмешливого фырканья и, прикрыв рот рукой, удивляюсь своей реакции.

Широко раскрыв глаза, я смотрю на заключенного. И вместо хмурого лица вижу улыбку, хотя она и едва заметна – лишь приподнятые уголки губ. Но что больше всего привлекает мое внимание, так это его глаза. Когда мы впервые встретились, я была слишком увлечена своими мыслями, чтобы обратить внимание на его радужку. А ведь она такого удивительного зеленого оттенка, какого я раньше ни у кого не встречала. Цвет его глаз настолько яркий, что кажется, будто его специально изменили с помощью каких-то химических веществ.

Когда я наконец отвожу взгляд от его глаз, то понимаю, что он больше не улыбается, а пристально смотрит на меня. Сжав губы в тонкую линию, я беру у него бумаги, отворачиваюсь и направляюсь к столу. Наша недолгая история знакомства уже научила меня, что лучше всегда сохранять дистанцию.

Не желая повторять прежние ошибки, я стараюсь как можно быстрее завершить беседу. На все хватает пятнадцати минут. Я задаю все необходимые вопросы, строго, не поднимая глаз, а затем возвращаю ему документы.

– Это все? – спрашиваю я, бросив быстрый взгляд на полки, словно намекая, что ему следует вернуться к работе.

Однако он лишь слегка двигается вместе с деревянным стулом ближе к краю стола, опирается локтями на него и переводит взгляд на мое запястье, словно напоминая о том, что послужило причиной возникшего между нами напряжения.

Этот мужчина словно змея, готовая нанести удар. Он задает вопросы, на которые я не хочу отвечать. Желая отвлечь его внимание от своих рук, я отвожу их назад и кладу на бедра, чтобы он не мог их рассмотреть.

«Оставайся профессионалом, Тесса», – повторяю я себе, вспоминая окровавленный кафель, жгучую боль, секс по обязательству и натужные стоны. Если я вынужденно терплю его присутствие в этом кабинете, будет ошибкой позволять ему и дальше нарушать установленные границы.

Его взгляд возвращается ко мне, и он склоняет голову набок. Я осознаю, насколько тщетными были мои попытки держаться от него на расстоянии. Очевидно, этот человек считает своей миссией переступать все границы дозволенного.

– Если вы не возражаете, мне нужно поработать.

Он прищуривается, и я впиваюсь ногтями в ладони, увидев его свирепое выражение лица.

– Твоему мужчине нравится так с тобой поступать? – спрашивает он, кивком указывая на мое лицо и синяки, которые, вероятно, не полностью удалось скрыть.

– Это не ваше дело, – я отхожу от него на несколько шагов, чтобы увеличить расстояние между нами. Затем беспомощно смотрю через маленькое окошко на центральную медицинскую зону, где вижу медсестер, а те увлеченно обсуждают какие-то вопросы и готовятся принять пациентов.

Я не хочу привлекать к нам слишком много внимания, ведь если это произойдет, то слухи дойдут и до Вика. С другой стороны, я хочу, чтобы этот парень ушел. Я чувствую, что попала в его ловушку, и, посмотрев на него, понимаю, что он осознает это и наслаждается ситуацией.

Одним глазом я наблюдаю за ним, а другим – за медсестрами, чтобы успеть среагировать, если они обратят на нас внимание. Секунды кажутся бесконечными, и, хотя я понимаю, что должна действовать иначе, не могу заставить себя пошевелиться. Он встает и медленно приближается ко мне.

Заключенный подходит так близко, что я ощущаю легкий запах мыла, которым, должно быть, он пользовался сегодня. Этот простой аромат отличается от изысканного парфюма, что предпочитает мой муж. Вик пользуется одеколоном так, словно хочет полностью раствориться в его аромате, а на этом мускулистом и опасном мужчине запах парфюма почти не ощущается. Он словно скрывает свои секреты, которые мой нос жаждет разгадать.

Внезапно я ловлю себя на мысли, что мне хочется исследовать все укромные уголки его тела, где еще сохранился этот аромат. Я бы хотела составить карту этих мест, найти все тайники, а затем совершать набеги и строить заговоры, пока не останется ни одного неизведанного.

– А что, если я скажу тебе, что это мое дело? – бормочет он.

Грубая ткань его комбинезона, кажется, издает шипящий звук, когда он поднимает руки и проводит пальцами по темным синякам на моей щеке. Меня парализует шок, словно мое тело падает в ледяную реку, а затем его охватывает жгучий стыд. Отстранившись на расстоянии вытянутой руки, я скрещиваю руки на груди.

– В таком случае вы только зря потратите свое время.

Эти зеленые глаза изучают меня, словно он знает, о чем я думала всего несколько секунд назад. Мои нервы натянуты до предела, и я беззвучно молюсь о том, чтобы в мире произошло хоть что-то: бунт, желудочный вирус или даже эпидемия. Все, что угодно, лишь бы отвлечь от меня внимание этого человека.

– Думаю, ты мне лжешь.

– Послушайте, мистер… – тут я вспоминаю, что даже не знаю его имени, и раздраженно выдыхаю, злюсь на нас обоих. – То, что происходит в моей личной жизни, вас не касается. А теперь позвольте, нам обоим нужно поработать.

– Такая женщина, как ты, – раздается его глубокий мрачный голос, когда я прохожу мимо него, чтобы вернуться к своим бумагам, – не заслуживает такого отношения.

– Ты совсем не знаешь меня, – говорю я, поворачиваясь.

Хотя это не имеет значения, ведь я никогда не смогу выйти из тюрьмы, которую сама же и построила. В этом, конечно, есть какая-то ирония. В некотором роде мы с ним оба заключенные.

– А что, если я скажу, что хочу узнать тебя поближе? – спрашивает он, и в его глазах мелькает хищный блеск, но я не обращаю на него внимания.

Очевидно, он из тех, кто любит играть в кошки-мышки, заманивать свою жертву в ловушку и наслаждаться ее страданиями. Но в моей жизни уже есть властный мужчина, и мне не нужен еще один.

– Да ладно тебе, Тесса, – говорит он, прерывая молчание, – тебе нечего бояться. Я ничего не могу сделать, находясь здесь. Мы будем работать вместе и, кроме того, в соседнем крыле постоянно дежурят охранники. Давай не будем делать ситуацию еще более неловкой, чем она уже есть.

– В наших отношениях нет никакой неловкости. Мы просто работаем вместе, и я не вижу причин, по которым нам необходимо лучше узнавать друг друга.

Хотя мне и любопытно, я понимаю, что сохранять профессионализм в нашем общении – в моих же интересах.

– Отлично, тогда узнать меня поближе можешь ты. Спрашивай о чем хочешь, – усмехается он. – Я словно открытая книга.

– Очень сильно в этом сомневаюсь, – говорю я, отворачиваясь, чтобы он не заметил мою улыбку, которую я пытаюсь скрыть.

– Ты же знаешь, что хочешь этого, – говорит он мне, обернувшись через плечо.

Он прав: мой интерес к нему, безусловно, не имеет ничего общего с работой.

– Я готова пойти на уступки, но только ради того, чтобы мы могли вернуться к работе.

– Как скажешь, – я слышу в его голосе улыбку. – Давай же.

Я подхожу к картотеке и, перебирая уже собранные материалы по другим пациентам, обдумываю свои дальнейшие действия. Я могла бы спросить, как его зовут, но не уверена, что хочу это знать. Мне кажется, что если я узнаю его имя, то этот человек станет для меня слишком реальным и могущественным. То же самое можно сказать и о совершенных преступлениях, которые привели его в тюрьму. Убийство, изнасилование, нападение, грабеж – ни один из этих ответов не будет удовлетворительным. Многие вещи в моей жизни слишком сложны, и я хочу, чтобы общение с ним не требовало от меня никаких усилий. Я осознаю, что это неправильно, но пока я хочу, чтобы так и было.

– Откуда ты? – этот вопрос кажется вполне безопасным.

– Это слишком просто, но я все равно отвечу. Я родом из штата Джорджия, – его улыбка становится чересчур довольной, а акцент усиливается. – Настоящий старый добрый южанин с некоторыми недостатками в манерах.

– Понятно.

– А что насчет тебя? – спрашивает он, наконец начиная снимать постельное белье с одной из кроватей.

– Я всегда жила здесь.

Он отправляет грязное белье в корзину и достает с полки чистый комплект.

– Правда?

– Да.

– Ты же понимаешь, что солнце светит на всем полушарии, не так ли?

– Солнце? – смеясь, спрашиваю я. – О чем ты?

Мы встречаемся взглядами, и я ощущаю, как мое сердце начинает бешено стучать в груди. Я вновь возвращаюсь к файлам и картотеке, а тишину заполняют жужжание кондиционера и шелест тканей.

Это была плохая идея.

– Знаешь, ты заслуживаешь большего, – произносит он спустя несколько секунд, и я с щелчком закрываю ящик с документами.

– И что с того? Думаешь, ты бы ко мне относился лучше?

К счастью, в тот момент, когда он уже почти сломил мое хрупкое самообладание, дверь в кабинет открывается, и входит еще один пациент. Охранники, сопровождающие его, стоят в дверях, пока я не киваю, отпуская их.

Я спешу к новоприбывшему, не скрывая своей радости от его своевременного появления. Этот заключенный, на комбинезоне которого прикреплен бейджик с именем Сальваторе, прижимает одну кровоточащую руку к другой.

– Порезался на кухне, – объясняет он.

– Ну что ж, давайте посмотрим, – говорю я, подводя Сальваторе к пустой кровати. Он устало откидывается на спинку и его лицо приобретает пепельно-серый оттенок.

– Посидите здесь, и мы быстро зашьем вашу рану.

Я разворачиваюсь и отхожу к шкафу, чтобы взять необходимые инструменты, разложенные моим работником по полочкам, как я и просила. И замечаю, что его зеленые глаза все еще пристально смотрят, но на этот раз не на меня, а на моего пациента.

– Вы можете вернуться к работе, – небрежно бросаю я ему.

– Да, миссис Эмерсон, – говорит он, протягивая мне швейный набор, который я искала, а его глаза сверкают от едва сдерживаемого смеха.

– Выбирайте сами, чем хотите заняться, – говорю я, приподнимая плечо, прежде чем взять у него швейный набор.

– Обычно я и правда сам выбираю себе занятия, но хочу предложить тебе сделку. Если ты окажешь мне услугу, я позволю тебе вернуться к работе и не буду отвлекать до конца дня.

Моя ответная улыбка искренняя и добрая. По крайней мере, я надеюсь, что она такая.

– Какую именно?

– Расскажи мне, кто причинил тебе боль, и я оставлю тебя в покое.

Он произносит это едва слышным шепотом, и я понимаю, что Сальваторе вряд ли мог нас услышать.

Внезапно я крепко сжимаю бумагу для наложения швов, и до меня доходит, что этот человек зашел слишком далеко. Приблизился ко мне слишком близко. Не физически, нет. Он не пытается оказать на меня давление. Но он подошел слишком близко эмоционально и психологически. Его зеленые глаза – это нечто большее, чем просто красивый фасад. Они говорят мне, что он видит во мне гораздо больше, чем я бы хотела.

– Почему это так важно для тебя?

– Ты снова избегаешь прямого ответа, – говорит он, прислонившись к дверному косяку. – Ты хочешь задержать меня здесь подольше?

Он вопросительно приподнимает бровь, и у меня перехватывает дыхание, потому что я была права.

Он очень хорошо меня понимает и знает, что я не хочу отвечать на этот вопрос. И не только потому, что боюсь озвучить свой ответ, но и потому что это не будет иметь никакого значения. Даже если бы я кричала о своих проблемах с крыши. В моей жизни нет ни одного человека, которому было бы не все равно на то, что со мной происходит. Вокруг меня сотни людей, которые должны соблюдать закон, но они позволяют Вику безнаказанно издеваться надо мной, и это никогда не изменится.

Я представляю, как рассердился бы Вик, если бы я рассказала этому человеку о том, что он со мной делает. Однако, в конце концов, какое значение может иметь этот безымянный заключенный? Даже если он и совершит какую-нибудь ошибку, его переведут отсюда, и я больше никогда его не увижу. Это мой единственный шанс рассказать кому-то правду и попросить о помощи. Я так долго была одна, что теперь мне просто необходимо внимание от кого угодно, даже если это будет последний человек на Земле, от которого я могла бы его получить.

– Мой супруг, – говорю я негромко, прежде чем вернуться к ожидающему меня пациенту.

Мой пульс стучит в ушах, пока я осторожно перекладываю руку Сальваторе и готовлюсь зашить рану. Мне не следовало рассказывать этим зеленым глазам о том, что происходит. Я не должна была давать ему преимущества. Не должна была позволять думать, что он имеет надо мной власть.