Йога Таун

Беседуя с голландцами, Лоу наблюдал за ней краем глаза через головы других посетителей. В ней чувствовались какая-то завораживающая серьезность, какое-то напряжение, дававшее понять, что лучше не подходить слишком близко. Она направилась к стене с листочками и принялась читать их так, словно располагала бесконечным запасом времени. Официант радушно поздоровался. Она протянула ему потрепанную книгу. Возможно, она возвращала ее или, наоборот, хотела взять – в любом случае девушку здесь знали. За стойкой кто-то сменил пластинку. Это был новый, совершенно потрясающий альбом группы Cream. Марка мало интересовали разговоры о революции, и он пальцами отбивал такт на стойке, пока хлесткий звук электрогитары Эрика Клэптона смешивался с доносившимся из кухни стуком тарелок и разговорами за столиками. «Странное варево»[31]. Одна из голландок тихонько подпевала. За окнами садилось солнце, и улица медленно погружалась в янтарный свет.

* * *

Лоу наблюдал за официантом, который принес Коринне чай. Когда она улыбнулась официанту, ее лицо будто осветилось. Не садясь, она поставила стакан на книжную полку и достала какую-то книгу. Немного полистала, а потом неторопливо, почти с ленцой выковыряла из кармана джинсов несколько монеток. Отложила книгу и перебросила монетки из одной руки в другую. Потом еще раз. И еще. Лоу попытался разобрать название книги. Коринна обернулась, словно почувствовав спиной его взгляд, но посмотрела на Марка – чтобы понять, кто стучит. Похоже, ей понравилось, но она отвернулась. Марк заметил ее, но не сбился с ритма, как Лоу, который не мог отвести от нее взгляд. Хотя рядом сидела Мария. Коринна листала книгу, а ее тело двигалось в такт музыке, словно она чувствовала руки Марка и что-то нашептывала им.

* * *

Мария высвободилась из объятий Лоу и сказала:

– Она выглядит одинокой.

В ее голосе не было ревности, только сочувствие. Теперь и Лоу ощутил в этой красивой девушке какое-то беспокойство, отделявшее ее от остальных посетителей кафе. Марк продолжал тихонько стучать, закрыв глаза. Песня закончилась, напряжение ушло из комнаты. Кто-то поставил другую пластинку, и когда Лоу снова посмотрел в сторону Коринны, ее уже не было. Он огляделся, но не увидел ее.

Только чехол с гитарой стоял, прислоненный к стене.

* * *

Позже, когда на улице запел муэдзин, в свете неоновых огней перед «Паддинг Шопом» остановился старый автобус «мерседес». Не нашедшие попутчиков похватали рюкзаки и потянулись в автобус. Марк вдруг поднялся и тоже выскочил на улицу. Лоу расплатился и, когда они с Марией вышли наружу, увидел Марка и Коринну, стоявших около автобуса. Они курили и разговаривали, поглядывая на книгу, которую держала Коринна.

– Ты забыла гитару, – сказал Лоу.

– Если она кому-то нужна, пусть забирает.

– Но…

– Я не умею играть. А ты?

– Короче, если вы с Марией хотите домой, – сказал Марк, повернувшись к брату, – то я поеду этим автобусом в Тегеран.

– Нет, – возразил Лоу, – мы вместе. Правда, Мария?

Та, застигнутая врасплох, посмотрела на Марка.

– Ладно, решайте. – Марк лениво затянулся сигаретой.

– Разве кто-то собирался возвращаться? – спросил Лоу.

– Мария, – ответил Марк.

Мария, казалось, рассердилась на Марка, но промолчала.

– А спроси «Книгу перемен», – предложила Коринна и протянула Лоу книгу с улыбкой, которую он нашел восхитительной.

Он все еще ждал, что Марк представит ему девушку. Но она уже закинула через плечо сумку.

– Только верните ее на место, ладно? Воровство портит карму. – Она улыбнулась Марку и поцеловала его в щеку: – Пока, Мистер Тамбурин[32].

И она направилась к водителю автобуса. Лоу беспомощно стоял с «Книгой перемен» в руках.

– Кто бросает? – спросил Марк и выудил из кармана три монетки.

Лоу смотрел вслед Коринне. Она разговаривала с водителем.

– Погоди, – сказал Лоу. Он не мог себе представить, что придется выбирать между Марком и Марией. – Мы действительно сделаем так, как скажет книга? Даже если нам не понравится?

Мария забрала у Лоу книгу, открыла наугад страницу и прочитала:

– «Авантюры приносят несчастье. Уход за коровами приносит счастье».

Марк расхохотался.

– И что это значит? – спросил Лоу.

Мария молчала, словно ждала, что он примет решение. За или против нее. Водитель созывал людей в автобус. Все сели, только Коринна все еще стояла у дверей.

– Что такое? – крикнул ей Марк.

– Места не хватило. – Она пожала плечами и рассмеялась. – Не судьба.

– Поехали с нами, – предложил Марк. – Скажем, до Кабула.

Он вопросительно взглянул на Лоу. Тот кивнул.

Вопрос был решен.

Лоу неуверенно посмотрел на Марию, но она отвела взгляд.

* * *

Лоу вернулся в «Паддинг Шоп» и открыл чехол с гитарой. И присвистнул. Это была «Гибсон J-45».

– Чья она?

– Возьми себе, если хочешь, – сказала Коринна. – Поехали?

Она вышла на улицу, где Марк разговаривал с Марией. Лоу немного поколебался, но затем подхватил гитару.

* * *

– У нее нет денег на ночлег, – объяснил Марк позже, когда они стояли на ржавом пароме. – Не поладила с парнем.

Судно подпрыгивало на волнах. Из транзистора неслась турецкая музыка. На поверхности воды танцевали отраженные огни азиатского берега.

– Но мы договорились, что будем соблюдать правило, – сказала Мария.

– Я же с ней не сплю. А правило касалось только девушек, с которыми что-то выгорает. И потом. Правила нужны, чтобы их нарушать.

Лоу молчал. Он взглянул на Коринну, одиноко стоявшую у перил. Ее волосы развевались на ночном ветру. Когда он снова повернулся к Марии и хотел обнять ее, она отстранилась.

Глава 7

Проснись, не спи больше!

Йогананда

Три часа ночи. Слишком поздно засыпать, слишком рано просыпаться. Я люблю Берлин в это время. Когда люди возвращаются из клубов, стоят у ночных магазинов и ждут, вдруг произойдет еще что-нибудь. В таком состоянии неопределенности город, полный чужаков, наконец приходит в себя, никто не хочет домой. Лоу открыл окно со своей стороны и впустил в салон ночной воздух. Как по мне, мы могли бы просто ехать дальше. Он, я, старый «ягуар» и рассказ Лоу. Словно Коринна, Марк и Мария сидели на заднем сиденье.

– Ты почти ничего не рассказывал о Марии.

– Как же, рассказывал.

– Лоу. Ты все время говорил только про «Битлз».

– Неправда.

– Почему Мария осталась в Индии?

– Это ее дело.

– В смысле?

– Вся эта история с гуру. Она совсем разум потеряла.

– Вы больше не общаетесь?

– Нет.

В его голосе послышалась нотка сожаления.

– Из-за Коринны?

– Нет.

– Мария ревновала?

– Да нет, она была выше этого.

– Или ты просто не замечал?

– Я любил их.

– Обеих?

– Да. И что?

Он посмотрел на меня так, словно я его обвиняла.

– Я вовсе не осуждаю, – пояснила я.

– А похоже. Раз переспрашиваешь. Почему отношения обязательно должны быть собственническими?

– И у вас были отношения втроем? В духе «любви и мира»?

– Слушай, все гораздо шире. Любовь, мир и свобода – это было состояние души. Мечта поколения. Мы хотели изменить общество.

Опять ему удалось соскочить с темы. Вместо того чтобы объяснить исчезновение Коринны, устроил лекцию по истории.

– Если тебя интересует мое мнение, – парировала я, – вы были первым поколением гедонистов.

– Пусть так, были и гедонисты, и политические активисты. Но все мы были по одну сторону баррикад. Против истеблишмента. Сейчас все стремятся к самосовершенствованию, оскорбляются, стоит их покритиковать чуть-чуть, и носятся со своей индивидуальностью. А тогда мы все были равны, в этом и состояла идея, и если ты хотел присоединиться к каравану – welcome!

Конечно, в чем-то он был прав. Возможно, мы, родившиеся в 1968-м, превратились в обывателей с непереносимостью лактозы, которые на джипах возят детей в вальдорфские школы. И все равно в этих его причитаниях о старых добрых временах было что-то фальшивое. В золотой век Лоу шла холодная война, гомосексуалов подвергали уголовному преследованию, а женщины, если хотели работать, должны были получить письменное согласие мужа или отца.

– И будущее тогда было лучше, – сказал Лоу. – У нас была надежда.

– Если тогда будущее было лучше, то сейчас настоящее должно быть просто роскошным.

– Музыка сейчас полный отстой.

Он саркастически скривился и остановил «ягуар» у моего дома.

– Знаешь, в чем разница, Лоу? Вы меньше боялись.

Поэтому я и завидую родителям. Возможно, Коринна отправилась в Индию, чтобы снова ощутить этот дух. Сквозь запотевшее окно я украдкой взглянула наверх. Свет в моей квартире не горел. Последнее место, где бы я сейчас хотела оказаться.

– А если нам туда поехать? – спросила я.

– Good luck. Сколько в Индии жителей? Четыре миллиарда и четыреста миллионов? Или пятьсот? – Он потянулся за кисетом. – Может, выпьем кофе у тебя?

Он тоже не хотел оставаться один.

– Не самый подходящий момент.

– Почему?

– В другой раз. Спокойной ночи, Лоу.

Я хотела выйти, но старый «ягуар» не выпустил меня. Дверь заклинило.

– Вы повздорили?

Чутье у него отменное, этого не отнять.

– Я не живу дома.

– Что?

– Ночую в студии.

– Но… Почему… может, тогда…

Я только посмотрела на него, и он сразу понял, в чем дело.

– Ты хотела выйти здесь, подождать, пока я заеду за угол, и пойти в студию?

– Как-то так.

– Слушай, Люси, если у вас нелады, расскажи мне.

– Можно подумать, ты большой спец в отношениях.

Мы молча посидели.

– Хочешь переночевать у меня?

– Отвези меня в студию, ладно?

– Ладно, – ответил он и тронулся с места.

Лоу не сказал ничего вроде: «Что за хрень», или «Вам надо помириться», или «Я думал, ты наконец-то нашла мужа». Все эти отцовские фразочки, которые никому не нужны. И за это я его любила. Он просто повез меня в другое место. Он всегда повез бы меня в другое место, неважно, сколько мостов я сжигала.

– Черный кофе без молока? – спросил он.

– Да.

Я осталась в машине и смотрела, как он стоит у ночного магазина среди хипстеров, выуживая монеты из кармана. Я вспомнила, как стояла на этом самом месте семь лет назад, вспотевшая и опьяненная танцами, с бутылкой пива в руке, и тут из-за угла появился Аднан. Высокий, в огромных башмаках, слегка наклоняющийся вперед при ходьбе, – в первый миг кажется, что это медведь, но потом по глазам и голосу понимаешь, что он самый кроткий человек в мире. Мы немного поболтали, он рассказал о своих детях, и хотя мы жили разной жизнью, у нас было чувство, словно мы знаем друг друга вечность. Потом он признался, что в этот момент почувствовал, будто наконец дома. У меня было то же самое. В тот момент, когда я в это уже не верила. Я даже разработала целую философию, что дома не существует. Никаких привязанностей. Жизнь – движение. Любить больше всего себя. Все эти красивые фразы, которые маскируют твое лузерство, выдавая его за искусство жить. Весь Берлин мастер по этой части.

* * *

Не то чтобы я не пыталась. Но всякий раз, когда я была готова распаковать чемоданы и сказать себе, что я дома, что-то шло не так. Какое-то проклятье. Словно во мне жил Чужой. Аднан был первым, кого это не выводило из равновесия. Потому что он медведь. Потому что он умеет любить. Потому что он был первым мужчиной, с которым вопрос о детях не превратился в долгие споры, а решился сразу: Аднан шел уже в комплекте с Ясмин и Джонасом. Брать надо было всех троих или никого. Я послала к черту своего внутреннего Чужого и в подарок получила семью. Роль матери. Дом. Это продолжалось семь лет. Было не просто хорошо. Очень хорошо.

А потом, когда я почти уже забыла о Чужом, он вернулся. Ухмыльнулся, в одну ночь упаковал мои чемоданы и дернул меня за руку. Мы окунулись в хорошо знакомые напасти. Как старые сообщники. Стало ли это неожиданностью для меня? Не совсем. Чужой понимал, что неуверенность – это правило, а уверенность – иллюзия.

Но так прекрасно было забыть об этом.

* * *

– Чьи это коробки?

– Понятия не имею.

У стены в студии громоздилась моя упакованная до поры до времени жизнь, кое-как прикрытая шторой. Мы сидели на полу и ели пиццу. Это в духе Лоу – пойти за кофе и вернуться с семейной порцией пиццы. И красным вином. Он так и не понял, что последнее, в чем нуждалась Коринна, это забота. Она ушла не потому, что он мало ее любил. Наоборот. Люди не уходят, потому что получают слишком мало. Люди уходят, потому что получают слишком много. И не могут это возместить. Спросите моего Чужого.

– Ты и правда ушла из дома?

– Нет. То есть да. Наполовину.

– У тебя появился другой?

– Нет.

– Тогда что случилось?

Я никому не могла объяснить, что случилось. Так, чтобы меня не сочли сумасшедшей. А может, я и есть сумасшедшая, кто знает.

– А дети, как с ними?

– Они справятся.

Я убрала коробку из-под пиццы, чтобы закончить разговор.

– Я посплю немного. В восемь придут люди.

Лоу не собирался уходить. Подошел к стереосистеме и принялся изучать пластинки, отпуская комментарии. Когда я вышла из ванной, звучала «Долгая дорога» Эдди Веддера[33], а Лоу спал на коврике для йоги. Я укрыла его одеялом, подсунула подушку под голову. Посмотрела на такое знакомое лицо, морщины на лбу, седую щетину. Хорошо, что он сейчас не один.

Я выключила свет, развернула свой коврик и тоже попыталась уснуть. Пирамида из коробок маячила в полумраке, словно неразрешенный вопрос.

Я сторонница теории вытеснения[34]. Правда. Без вытеснения мир перестал бы вращаться. Большинство проблем нельзя решить, можно только задвинуть их подальше. Так что вытеснение – проверенное средство, три раза в день, о побочных эффектах спросите лечащего врача или психиатра.

Вот только эти коробки, смотревшие на меня из темноты, были реальной проблемой, требовавшей реального решения. Я не могла вечно ночевать в студии. Студия мне не принадлежала, основной съемщицей была Рики. Как и большинство преподавателей йоги, я была кочевницей. Сегодня здесь, завтра там. С Рики мы вместе учились, но у нее имелись деньги, чтобы выкупить студию нашего учителя. Меня это устраивало, я предпочитала оставаться независимой. Сейчас она повышала квалификацию на четырехнедельном фестивале йоги, а я с готовностью вызвалась замещать ее на занятиях, только чтобы не ехать с ней в Индию. Рики была настоящей подругой. Когда я позвонила ей и рассказала о своем кризисе, она сразу же разрешила мне ночевать в студии. Пока она не вернется.

О коробках она не в курсе.

* * *

Утром, когда Лоу еще спал, зазвонил мой мобильный.

– Это доктор Остервальд, психотерапевт.

– О… Здравствуйте.

– Госпожа Фербер?

– Да. Спасибо, что перезвонили. Я волнуюсь за маму.

Тишина в трубке.

– Вы знали, что она уехала в Индию? – спросила я.

Тишина в трубке.

– Может, моя мать говорила что-то… Куда собирается или к кому?

– Вы же понимаете, что все, что говорила мне ваша мать, является врачебной тайной?

– Понимаю. Но она пропала. Бесследно.

Снова тишина.

– Можете приехать? К девяти. Один клиент только что отменил визит.

* * *

Я разбудила Лоу, написала записку и в спешке криво наклеила на дверь. Меня уже мучила совесть.

Утренние занятия отменяются. Занятия для уровня 3 в 18:00 по расписанию.

Вот черт. Остается надеяться, что никто не позвонит Рики.

Мы помчались в Шарлоттенбург. Был один из тех дней, когда пахнет весной, хотя самой весны еще не видно. Приемная доктора находилась в бельэтаже старинного здания, прятавшегося за высокими деревьями. Лоу закурил и тут же выбросил сигарету, когда я нажала кнопку звонка. Дверь в стиле модерн, красная ковровая дорожка на лестнице и золотые таблички с именами. Доктор Остервальд сама открыла дверь. Она оказалась моложе, чем я думала, примерно моего возраста, пусть даже я выгляжу старше. Причина наверняка в ухоженности. Доктор походила на идеально убранную и обставленную квартиру. Прекрасный вкус, антиквариат и современное искусство. Рядом с ней я почувствовала себя бродячей кошкой. Она долго смотрела мне в глаза.

– Приятно познакомиться, Люси, – сказала она так, словно давно уже все обо мне знала. Потом протянула руку Лоу: – А вы…

– Лоу.

– Мой отец.

Она ограничилась улыбкой и предложила нам чаю, от которого мы отказались. Потом попросила Лоу посидеть в приемной, а мне сказала:

– Пойдемте со мной.

Лоу бросил на меня растерянный взгляд.

– Речь о вашей матери, – сказала Остервальд и открыла дверь в комнату напротив. Подразумевалось «А он ей всего лишь бывший муж».

Мне стало жалко Лоу. Он не заслужил сидеть под запертой дверью.

– Мне нечего скрывать от отца.

– Я знаю. Проходите.

– Все нормально, – пробормотал Лоу и взял первый попавшийся журнал.

Она провела меня в комнату с эркером и закрыла явно звуконепроницаемую дверь.

– Садитесь, пожалуйста.

«У вас не будет второго шанса, чтобы произвести первое впечатление», – подумала я. Доктор Остервальд свой шанс упустила. Она невозмутимо села в кресло «Ле Корбюзье» напротив меня и посмотрела так, словно хотела найти в моем поведении ответ на загадку, которую ей задала моя мать. Я легко представила, как она сидит в этом кресле и отчаянно пытается прочитать что-нибудь на непроницаемом лице Коринны. Я решила, что скажу только самое необходимое.

– Я уже недоумевала, почему ваша мать пропустила несколько приемов. Без предупреждения, это на нее не похоже.

«Ну да, ты же хорошо ее знаешь», – подумала я и спросила:

– У вас нет предположений, что она делает в Индии?

Вместо ответа доктор наклонилась к журнальному столику и взяла открытку, которую явно положила туда заранее.

– Вот что она прислала мне.

Молодец, Коринна. Родной дочери даже сообщения не отправила, зато доктор Остервальд получает открытку. Прекрасно. На открытке был изображен Шива, медитирующий на берегу широкой реки. На плечи ему карабкались обезьяны. Поверх картинки строчки, написанные почерком матери:

Делая, как говорили мне другие,

Я был слеп.

Приходя, когда другие звали меня,

Я был потерян.

Потом я ушел от всех,

И от себя тоже.

Потом я нашел всех,

И себя тоже.

Руми.

– Вряд ли, – задумчиво сказала Остервальд, – можно «найти себя» в Индии за несколько дней. Я предполагаю, что последнее предложение – это сформулированное желание.

Меня больше заинтересовало предпоследнее предложение:

Потом я ушел от всех, и от себя тоже.

Мама явно устала от самой себя. Как другие устают от мужа, работы или детей. Эта мысль стала для меня ударом. Неужели ее жизнь была такой невыносимой?

В этот момент зазвонил мой мобильник. Аднан. Сердце заколотилось. Почему все всегда наваливается сразу? Почему в жизни не царит порядок, как в этом кабинете, или ладно, хотя бы как на моем стеллаже: слева вверху Аднан, справа вверху дети, внизу родители, в центре студия йоги, рядом подруги, все в отдельных ящичках, и для каждого ящичка подходящие книги – справочники, романы, научно-популярная литература. В зависимости от жизненного этапа можно одни ящички увеличивать, другие уменьшать, главное – ничего не перепутается. Я хотела сбросить звонок и уронила телефон. К счастью, пол покрывал толстый персидский ковер. Я подняла мобильник.

– Хотите поговорить об этом?

– О чем?

– О ваших делах.

Нет, я не хотела говорить о своих делах, тем более в кресле, где сидела на сеансах мама. Я сама знала, что произошло – старая полка, пережившая несколько переездов, рухнула. Слишком много книг на нее поставили. Теперь они все лежали на полу вперемешку, и никого не было дома, чтобы навести порядок.

Я перевернула открытку. Попыталась разобрать, что написано на штемпеле. Открытка была послана 28 февраля. Вскоре после ее отъезда. Место отправления пропечаталось плохо. Я искала хоть какие-то следы. Внизу я обнаружила название книжного магазина: R. Singh Bookshop, Geeta Bhavan Road, Rishikesh, Uttar Pradesh, India.

Теперь и надпись на штемпеле стала понятной.

Ришикеш.

По спине у меня пробежал озноб.

* * *

Ришикеш, где Лоу и Коринна повстречались с «Битлз». Где, согласно семейной легенде, была зачата девочка по имени Люси. Ришикеш, колыбель йоги. Преподаватель йоги, который не знает Ришикеш, это все равно что мусульманин, который не знает, где находится Мекка, или танцоры танго, не слышавшие про Буэнос-Айрес. Но для меня Ришикеш всегда был кармическим местом, которое одновременно притягивало и отталкивало. Когда я училась, я хотела непременно съездить туда. Но всегда что-то мешало. Честно говоря, это были отговорки. Каждый раз в последний момент я начинала колебаться. Возможно, из-за этой старой истории.

Он умер от тропической болезни.

Он умер от передозировки наркотиков.

Он покончил с собой.

В Ришикеше.

* * *

– Вы там бывали? – спросила Остервальд.

Соль на рану.

– Нет. А мама была.

Я попыталась понять по ее глазам, знала ли она об этом.

– Хорошо, пусть вы связаны врачебной тайной, но мама когда-нибудь упоминала, что хочет туда поехать?

Она молча покачала головой.

– И почему она исчезла?

Остервальд не собиралась раскрывать карты.

– Стоит искать ее?

– Это вам решать.

Ее сдержанность просто выводила из себя.

– Ей нужна помощь?

– Я не могу сообщить вам конфиденциальную информацию. Но я знаю, какие лекарства она принимает. И когда я последний раз ей их выписывала. Если пациент вдруг перестанет их принимать без психотерапевтической поддержки, это небезопасно.

– Психотропные?

Она наклонила голову, словно хотела сказать: «Ради насморка я бы ничего не прописывала».

– Антидепрессанты?

– Несколько видов лекарств.

Коринна, которая со всем справлялась, которая всегда была в хорошей форме. Жила по принципу «Никогда не жалуйся, никогда не оправдывайся».

Остервальд испытующе смотрела на меня. Словно проблема была во мне, а не в маме.

– Но даже с лекарствами я бы не советовала ей ехать в Индию.

– Почему?

– Некоторые люди считают, что найдут ответы на свои вопросы, уехав как можно дальше. Но, знаете, самые удивительные путешествия происходят здесь, в этой комнате. Я бы сказала, путешествие в себя – это последнее приключение человечества.

– Я преподаватель йоги, фрау Остервальд.

– И что?

– Почему маме понадобилась психотерапия? Что произошло?

Она наклонилась вперед и посмотрела мне в глаза:

– Этого я не могу вам сказать. Как и то, почему она скрылась. Я могу лишь предполагать, но это было бы непрофессионально. Но не искать ее сейчас, пожалуй, безответственно.

Она наморщила лоб, будто желая подчеркнуть: дело нешуточное. Безответственно. Обычно такое слышат родители, а не дети. Но к старости роли меняются. Родители куда-то вляпываются, а нам приходится разгребать. Молодец, Коринна, подумала я. Я бы тоже так хотела – бросить все и сбежать. Я пыталась, но застряла на полпути. А теперь вот еще о тебе беспокойся.

– Хорошо, спасибо. Тогда я, пожалуй…

Я встала. И тут у меня потемнело в глазах. Ноги подкосились. Я ухватилась за спинку кресла, но силы словно окончательно оставили меня. Я осела на ковер. И осталась лежать. Мне было хорошо. Шавасана.

Я очнулась, когда Остервальд подсовывала мне под бедро подушку. Я лежала на диване. Она сидела рядом, поддерживала мои приподнятые ноги и протягивала стакан воды.

– Как вы себя чувствуете?

Дурацкий вопрос. Я сделала глоток. Стало легче.

– Хотите поговорить об этом? – Она помогла мне подняться.

– Думаю, я пойду.

– Не хотите немного отдохнуть? Вы бледны.

– Я посплю дома, – пробормотала я, не упоминая, что дома у меня больше нет.

Она тут же состряпала бы из этого историю. Я не доверяю историям. Что бы ни происходило, не делай из этого историю. Двигайся, занимайся йогой, танцуй, пока что-то не изменится. Истории помогают найти объяснение, но не оставляют свободного места. Превращают случайности в закономерности. Лишают индивидуальности. Потому я больше доверяю йоге, чем психотерапии, – психотерапия анализирует личность, йога напрямую связывает с жизнью. Постоянный поток асан, переходящих друг в друга. Ты анализируешь положение, на мгновение идентифицируешь себя с ним, потом двигаешься дальше. Ты проходишь, не оглядываясь назад, следуешь естественному потоку жизни. Психотерапия ведет тебя в прошлое, чтобы ты понял настоящее, но есть риск застрять там. События детства становятся твоей историей, а эта история привязывается к твоей самости. Меня всегда удивляло, как сильно люди привязываются к историям, которые сами о себе рассказывают. Как будто нужно приклеить на себя ярлык, чтобы быть кем-то, даже если на ярлыке написано что-то вроде «экстраверт, биполярность, созависимость». В таких случаях я всегда думаю: люди, у нас 65 процентов общих генов с бананами. Не нужно так много воображать о себе.