Наследство

Татьяна Вернер

Наследство

ПРЕДИСЛОВИЕ.

Смерть тяжело охарактеризовать только в качестве физического процесса. И дело не в вере: просто осознание того, что человека нет, довольно странным образом уживается в голове. Зависит, безусловно, и от того, кому пришлось с данным явлением столкнуться, но одно сказать можно наверняка: утрата оставляет на личности след, сравнимый с неприятным привкусом, от которого невозможно избавиться вплоть до собственной кончины.

В детстве на смерть смотришь иначе: почему-то она не представляется реальной, а существует лишь в некой абстракции. И это пугающее слово, конечно, не в состоянии добраться до близких родственников ребёнка, оно просто не посмеет. Взрослея, ты осознаёшь вероятность этого события, но люди склонны зачастую верить в то, что самое плохое происходит где-то вдалеке от них.

Смерть, в общем-то, спонтанна и от этого ужасна, так обыденна и понятна. В ней нет загадок – человек просто исчезает с лица земли, как будто его мысли никогда и не наполняли этот мир. А всё вокруг идёт своим чередом, и люди продолжают верить в лучшее, зная, что всех ожидает одинаковый конец.

Люди живут и умирают – всё очень просто и от этого так запутанно.

ЧАСТЬ 1: УТРАТА.

В людях пробуждаются чувства, понять которые очень сложно. Начиная от любви, заканчивая самым, пожалуй, странным ощущением, – утратой.

Она проявляется до ужаса по-разному, но, опять же, никогда не исчезает бесследно; даже спустя восемь лет можно понять, что любое незначительное действие абсолютно незнакомого человека напомнит о том, кто давно находится где-то там, под землёй.

Есть и запахи, которые навсегда въедаются в организм, отравляя его, выворачивая всё наизнанку и предательски напоминая о том, что однажды ты узнал об их существовании.

Больничные палаты, помимо лекарств, бинтов и сильного антисептика, пахнут чем-то удручающим, да и атмосферу вряд ли можно назвать приятной: лица, пораженные безразличием или же горечью осознания приближающегося конца, с неподдельным любопытством осматривают любого посетителя, не являющегося таким же пациентом. Пожалуй, больницы пронизаны болью, оттого даже любой запах вызывает страх и резкое отвращение.

Коридоры бесконечно тянутся вперёд, устилая дорогу в неизвестность. Врачи не обращают никакого внимания на проходящих мимо людей: миссия у них более значимая. Несмотря на чистоту здания, хочется прийти домой и отмыться, поддаться всем суевериям и молиться на то, что не окажешься там при каких-либо обстоятельствах.

В общем-то, это действительно тяжело понять, пока не столкнешься. А пока не встретишь – и не думаешь в большинстве случаев. Это вполне себе естественное явление.

– Рут, что ты делаешь?

Девочка, сидя на лавочке, опустила голову на колени и обняла себя, поглаживая маленькой ладошкой спину – этот странный знак утешения появился у неё безо всякой причины.

– Отстань, Итан, – буркнула она, пальцами цепляясь за пайетки на своём платье.

Мальчик постарше глубоко вздохнул, поднимая голову наверх и рассматривая потолок.

– Зачем мы здесь опять? – спросила она, выпрямляясь и поправляя оборку, виляя ногами в воздухе от накопившейся энергии внутри неё.

– Маму навестить, – спокойно ответил мальчик, пытаясь вселить воодушевление своим невозмутимым видом. Он ведь взрослый, старший. Он обязан подавать пример.

– Она же всё равно скоро домой вернётся. Я ей рисунок свой покажу, вот закончу его… – она вздохнула и надула губы, засматриваясь на потолок вслед за братом.

Детский оптимизм – одна из самых чистых вещей на всей планете. Наверное, это зависит от ребёнка, но как же маленькие, беззащитные создания верят в доброту, в светлое будущее: их не сломит ничего на свете, кроме взросления. Но пока это далеко от них, остаётся лишь наблюдать за тем, как дети до последнего верят в чудо, убеждённые в том, что их мысли могут спасти весь мир – своих родителей, себя и друзей.

И сейчас, проводя раннее утро в полупустой больнице, девочка знала, что мама скоро поправится и вернётся домой, будет читать ей сказки на ночь и что-то напевать тихо и нежно, поправляя её волосы с неповторимой лаской, присущей только матерям. А запах родителя вновь окутает всю квартиру, спальню, одежду. И существование сделается жизнью, когда появится возможность прижаться близко-близко и закрыть глаза, чувствуя, что ты в безопасности, что ты любим, что можешь расти без страха.

Конечно, она понимала, что всё идёт не «по плану», что ездить в школу после больницы каждый день – странно, должно быть, даже неправильно. Но дети не так часто обмениваются подобной информацией между собой, а поэтому остаётся только дорисовывать в голове то, как должна выглядеть семья. Может, так у всех?

– Наверное, – ответил он на выдохе, постукивая каблучком официальной обуви по полу.

– Не говори так, – девочка резко стала серьёзной.

Светлый коридор больницы омрачился внезапно появившийся фигурой отца. За последние несколько лет его силуэт приобрёл сгорбленные, несколько острые очертания, глаза – усталость и отрешённость, губы были вечно сомкнуты в тонкую линию. Он странно нависал над детьми, пытаясь сохранить нерушимый образ авторитетного человека.

– Зайди к маме, – хрипло скомандовал отец девочке, присаживаясь на лавочку возле сына.

Девочка встала и, поправляя платье, до конца надеялась, что кто-то пойдёт с ней, и странное чувство страха подкралось к её сердцу. Пересилив себя, она дотянулась до дверной ручки и потянула её на себя, заходя внутрь.

Сначала она увидела металлическую палку, название которой она отлично запомнила – капельница. Прибор ужасающе склонился над мамой, каким-то магическим образом то ли отдавая, то ли забирая странную жидкость совершенно не красного цвета. Потом она посмотрела в окно: на улице было слишком солнечно и прекрасно, чтобы проводить много времени в таком ужасном помещении. Следом её взгляд упал на старого плюшевого медведя, которого она принесла из дома для того, чтобы он охранял здоровье и покой её мамы.

– Доченька, – послышался слабый и тихий голос женщины.

Девочка перевела взгляд на человека, словно прикованного к больничной койке неведомыми силами. Когда-то на лице этой женщины красовались недавно появившиеся морщины, символизирующие все грустные и счастливые моменты, которые она пронесла с собой. Когда-то на щеках сиял румянец, когда-то каштановые волосы завивались в милые кудри.

Желтоватая кожа теперь с треском обвивала такой маленький череп; волос не было. Её губы дрожали, бледные и изогнутые вниз. Она смотрела с отрешённостью, без блеска в глазах, словно и не была живой.

– Мамочка, – девочка улыбнулась и подбежала к койке, падая на коленки и дотягиваясь руками до простыни, пытаясь быть максимально близко к матери без доставления неудобств.

Женщина устало протянула руку к её ладошке, слабо смеясь. Её лицо исказилось в странной гримасе, пытающейся передать радость. Она открывала рот, как бы желая что-то сказать, но силы мгновенно покидали её, и сухие губы вновь смыкались в линию со слабым стоном.

И если бы тогда девочка узнала, что это будет последним моментом с матерью, она, наверное, сказала бы что-то, принесла рисунок, который не успела закончить дома. Осталась подольше, не смотрела бы в окно, мечтая поскорее выбраться из палаты и убежать далеко-далеко.

В последующие годы ей будет бесконечно стыдно за этот момент: за то, что она едва слушала истории мамы, которая находила в себе силы разговаривать и придумывать дочери сказки; за то, что ей не хотелось приходить, мечтая, чтобы мама сама вернулась домой; за то, что была груба с братом, который также оказался впервые в такой ситуации.

Утрата тогда только поселилась в душах детей, медленно окутывая разум своей навевающей временами тоской.

ЧАСТЬ 2: МОЛОДОСТЬ.

Рут и Итан, в общем-то, близки никогда особо и не были: брато-сестринские чувства остались ещё в детстве, когда смерть матери объединила их неизвестным образом.

Пытаясь заслужить внимание отца, они часто ссорились, и, в конце концов, выросли совершенно разными людьми. Итан чувствовал на себе груз ответственности от высоких запросов отца, боялся проявить малейший признак слабости и к двадцати восьми годам понял, что самую большую радость в жизни ему приносит боль – простое, тупое физическое ощущение, заставляющее забыть о проблемах.

Рут, которая была похожа на мать ясными зелёными глазами и с гордостью носящая непослушные кудри, весьма сильно раздражала отца одним своим присутствием. Она не смотрела на него со снисхождением жены, не могла проникнуться к нему чувством жалости и чувствовала себя совершенно лишним ребёнком в родной семье.

В подростковом возрасте её это жутко раздражало, доводило до истерики и желание угодить становилось её примитивным ежедневным стремлением. Ничего не пугало её больше возможности отвержения что в дружеских, что в романтических отношениях. Своё поведение она не анализировала и старалась забыться в суете бесконечных дел. Закончив факультет международных отношений, в двадцать два года она работала в крупной корпорации и полностью себя обеспечивала – денег даже хватало на планирование отпуска несколько раз в год, на возможную покупку квартиры в будущем.

Наверное, в глубине души ей хотелось услышать слова восхищения, благодарности за упорный труд и простого признания в любви – платонического, естественно, ведь любовь теперь ей представлялась каким-то неприятным пороком человеческой души.

Работа стала главной целью в жизни, и даже мысль о возможной несостоятельности вводила в ступор. Она стала тенью самой себя, поглощённая ежедневными заботами, а синева под глазами расползалась всё дальше, придавая бледному лицу более болезненный оттенок.

Черты лица Рут были грубыми: острые скулы, тяжёлый подбородок и высокий лоб. От неё никогда не веяло лёгкостью, а тяжёлая походка лишь придавало ей грозный вид и надменность. Она носила тёмную помаду и при любой удобной возможности курила – в общей сложности казалось, что она сбежала из французского артхаусного фильма, что ей не хватало стереотипного берета набок и каре. Лицу её была присуща задумчивость несколько выпившего человека, когда полуприкрытые глаза томно и безынтересно смотрят на происходящее вокруг, а движение тела замедляется.

Она любила находиться в одиночестве и не выносила больших компаний, от шума у неё болела голова, и Рут становилась невыносимой, претенциозной и даже грубоватой.

ЧАСТЬ 3: РОДИТЕЛИ.

Вообще-то быть родителем очень сложно: необходимо воспитать ребёнка, обеспечить его всем необходимым, позаботиться о том, каким человеком он вырастет. И этот страх – или радость – будет преследовать до конца жизни.

Жизнь полна сюрпризов: особенно у тех, кто решил стать родителями. И помимо того, что ты приобретаешь этот вечный статус, ты все ещё остаёшься человеком, у которого были когда-то собственные мечты. За твоими плечами опыт работы, тебя характеризует какая-то профессия, но первая мысль, которая возникает при попытке идентифицировать себя теперь – «я – родитель».

Вот так просто.

Оливер Даллес никогда не горел амбициями, и жизнь ему представлялась простым и понятным путешествием в знакомые места. Ещё в студенчестве он решил, что состарится и умрёт в родном городе, построит небольшой дом в милых ему краях. В двадцать лет его эта мысль грела: он понимал, что его что-то будет ждать в будущем, что у него есть цель, пускай и такая обречённая для сверстников. Ему не хотелось гнаться за карьерой, переезжать и покорять города, но он никогда не осуждал тех, кто жил такими планами, просто не понимал. Впрочем, он был обычным человеком со своим порой скверным характером, строгостью и непоколебимостью жизненных принципов. И влюблялся он также: один раз и навсегда. Не особо умел выражать свои чувства и ради этого бегал после лекций в библиотеку, читал классические романы и пытался понять, как нужно ухаживать за девушками. Покупал цветы и ждал у общежития, копил стипендию на подарки и искал лишний повод увидеться. Да и мистером Даллесом он был не всегда – Оливером оставался для друзей, Оли – от неё.

Так уж сложилось, что у Флоренс амбиции были, и жить она мечтала где-нибудь в большом городе, а не в родном, но судьба сложилась иначе. После окончания учёбы она ждала первого ребёнка, и странное чувство радости и печали смешались в ней, застревая комом в горле – о таком делиться с посторонними категорически воспрещалось, даже самой думать было неимоверно страшно. Она устало смотрела из окна по вечерам и надеялась на то, что всё могло обернуться иначе, но поезд мчался куда-то дальше с бешеной скоростью, оставалось лишь смириться и занять наиболее комфортное место. Холод окутывал её плечи, ветер перебирал волосы, и уединение на балконе поздней ночью казалось ей единственным приятным занятием после университета.

Она любила Оливера – наверное, без сомнений – но внутри что-то сжималось каждый раз, когда она задумывалась о том, как всё могло быть. Был ли он счастлив с ней? Неужели не горел мечтами о самореализации?

Флоренс устало разглядывала людей на улице, гуляющих в столь поздний час. Парочки, которые так неспешно шагали в сторону дома, увлечённые друг другом и своим ярким чувством, затмевающим разум. Если бы выпала возможность, осталась ли бы она с Оливером?

Он уже, безусловно, спал, беззаботно раскинувшись на постели. Флоренс смотрела на него почти что с состраданием: он был хорошим человеком, любящим, понимающим, готовым на многие вещи ради семьи. Только душа до сих пор скрежетала, и ненависть к себе начинала медленно отравлять её душу. Их мало что объединяло, если не считать будущего ребёнка и одного университета за плечами.

Дети, как ей казалось, ничего не понимали, когда росли: ярких ссор между родителями было очень мало, а гармония и беззаветная любовь заставляли завидовать даже соседей. Опять же, Флоренс действительно была ему предана, никогда бы не ушла от него. А что есть, в общем-то, любовь? Быть может, простая привязанность, осознанный выбор оставаться с человеком, который тебя не обидит?

ЧАСТЬ 4: ОТЕЦ.

Упомянутый Оливер Даллес был личностью семейной, оседлой, но, к сожалению, весьма конфликтной. В юном возрасте эта черта проявлялась в нём очень слабо: отсутствие собственных амбиций и страстных увлечений в совокупности делали из него довольно мягкого человека. С возрастом он изменился и ловил себя на мысли о том, что он ничего не понимает. Ни причины того, почему Флоренс вечерами в одиночестве курит на балконе после того, как уложила детей спать, не желая общаться с ним; ни того, что дети всегда предпочитали компанию матери вместо его нравоучений. Он стал чужим в собственной семье, и это чувство медленно убивало его внутри.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «Литрес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на Литрес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.