Приручи ветер

– Понимаете, когда он рассказывал, возникало много нюансов. А вот в письменном варианте кое что исчезло. Он упростил повествование. Но это всё цветочки. Вот послушайте…

Щёлкнул магнитофон, и одна за другой прозвучали две последние записи. Воцарилось молчание. Первым взял слово Олег Павлович:

– Безусловно, всё это выходит за рамки обычного. Но давайте попробуем разобраться. Как обыватель я потрясён услышанным. Но как историк, не вижу доказательств. Литературный талант, который следует развивать, пестовать – вот, пожалуй, и всё.

– Скажу как психолог, – продолжил Валентин Николаевич, – мальчик в переходном возрасте. Психика подростков очень подвижная. И с экспериментами надо быть поосторожнее.

– Сначала я думал так же, как вы, но вскоре понял, что всё не так просто, – сказал отец. – Знаете, я ведь сразу после первой записи задал вопрос коллегам, где и как они нашли наконечник стрелы. И всё совпало. В левой лопатке, точно, как в его истории.

– Может быть, он что-то уловил из ваших рассказов, – сказал Олег Павлович.

– Исключено. О том, где нашли наконечник стрелы, я узнал позже.

– Это может быть просто совпадение. Смертельное ранение в область левой лопатки – это же так естественно, – произнёс Валентин Николаевич.

– А как же детали? – не сдавался отец.

– Какие детали?

– Ну, к примеру, что лошадям обвязывали копыта, чтобы приглушить их шаг, или то, как переносили тлеющие угольки.

– Во-первых, он весьма начитанный мальчик, а его отец, как-никак, историк. Во-вторых, как подтвердить или опровергнуть то, о чём он говорит. И не думаете ли вы, что все эти детали рассказала ему стрела? – спокойно вопрошал Валентин Николаевич.

– Я готов поверить, что передо мной импровизатор – этакий новый Лопе де Вега или Франсуа Вийон, но к ясновидению это не имеет отношения. Что мы знаем о ясновидящих? Перед их внутренним взором проносятся картины, и они озвучивают свои видения рваными фразами, метафорами, аллегориями. А здесь? Спокойное повествование, литературный слог, – это был голос Олега Павловича.

– Позвольте поспорить. Во многих предсказаниях античных пифий слог весьма изысканный. А Нострадамус, к примеру, вообще писал свои катрены в стихах, – возражал Валентин Николаевич.

– Там не было конкретики… Туманные намёки, не более. А здесь всё до предела ясно. Единственная странность, нет ни имён, ни названий местности… Наконец, нет дат. Вы это тоже заметили? Он обходит всё это, словно острые углы.

– Конечно, я обратил на это внимание, – согласился Валентин Николаевич. Мне кажется, для мальчика всякая вещь – лишь повод для рассказа. Отталкиваясь от неё, он сочиняет историю. Эта сфера воображения, творческой, богатой фантазии.

– Однако и с берестой, и со стрелой есть совпадения, от которых не отмахнёшься, – настаивал отец.

– Слушайте, а не могли бы вы позвать его… Хотелось бы увидеть, как это происходит, – сказал Олег Павлович.

Дверь в мою комнату резко распахнулась, и папа жестом позвал меня к гостям.

– Мы тут сообща размышляли, как возникают твои истории. Ты мог бы нам это продемонстрировать?» – спросил отец.

Я пожал плечами:

– Не знаю, как получится.

– Ну и отлично. Только не надо ничего бояться. Ты ведь не в школе перед учителем. Получится – хорошо. Нет – и ладно. Договорились?

Честное слово, лучше бы я оказался в школе. Эти двое так на меня пялились, что от волнения во рту всё пересохло. Мне не хотелось подвести отца. Если не получится, то они решат, что это выдумка. Но папа, казалось, не замечал того, насколько я напуган.

– Вы не будете против, если мы запишем это на магнитофон? Нет? Тогда приступим, – сказал он. – Я приготовил несколько предметов.

Отец открыл заветный шкаф и достал оттуда гребень, чётки и гладкий кусок свинца, напоминающий то ли самолёт, то ли птицу, его я и выбрал. Едва моя ладонь ощутила вес и тепло предмета, как волнение утихло, сменившись неким странным состоянием, которое сопутствовало рождению истории. Щёлкнул магнитофон, чуть слышно зашуршала плёнка, и я заговорил:

Пасечник снял сапоги, поставил их рядом с порогом и уже отдёрнул занавеску, чтобы войти в дом, как тут же замер. Его пятнадцатилетняя дочь стояла на коленях и негромко вела разговор с невидимым собеседником. Пасечник взмахнул рукой, подзывая жену.

– Смотри, опять началось.

Женщина потерянно посмотрела на мужа и прошептала:

– Видно, всё-таки придётся… – она так и не договорила фразы, потому что в этот момент их дочь заговорила взволнованно и горячо…

Птица, как всегда, появилась после вечерней молитвы. Из неоткуда. Её неторопливая походка, переваливание с ноги на ногу могли бы рассмешить кого угодно, если бы не этот почти человеческий взгляд, и ещё то, что видела эту птицу только дочь пасечника и больше никто. Она подошла к птице, заглянула ей в глаза и попросила:

– Уходи, пожалуйста. Мне нельзя с тобой разговаривать.

Птица посмотрела на неё и ответила гортанным голосом:

– Завтра тебя поведут к старухе. Не ходи. Не ходи.

– К какой старухе?

– Сама узнаешь. Она недобрая. Живое станет неподвижным. Просто не ходи, куда бы ни позвали.

– Как я смогу не пойти?

– Я открою тебе одну тайну.

– Ты уже несколько раз меня обманывала. Ты открываешь тайны, а потом выясняется, что это неправда. Помнишь, ты говорила про клад?

– Я тебя проверяла, – важно сказала птица. – А сейчас, могу по-настоящему, открыть, где клад.

– Теперь мне никто не поверит, – грустно сказала девушка. – Меня давно держат за умалишённую.

– Ты их убедишь, что это не так. Помнишь у реки круглый камень. Большой круглый камень, наполовину ушедший в землю. Скажи им: хан спрятал часть сокровищ под ним. Остальное расскажу потом.

– Не надо! Замолчи, прошу тебя, замолчи. От твоего голоса у меня начинает болеть сердце и мутится в глазах. И не приходи больше. Умоляю, не приходи, – говорила девушка, а её родители с ужасом смотрели на неё.

– Не могу не приходить. Никто больше не видит меня. Никто не верит в меня. Вот и сейчас, твои родители прячутся за занавеской и видят только тебя…

Девушка вздрогнула от этих слов, обернулась и увидела перепуганные лица отца и матери.

– Я её прогнала, – оправдывалась дочь. – Она опять говорила про клад. Помните, у реки круглый камень?..

– Тебе объясняли, нельзя вступать в разговоры!.. – начал было отец, но под взглядом жены, замолчал.

– Надо готовиться ко сну, – сказала мать. – Завтра трудный день. Если не будет дождя, мы с тобой кое к кому наведаемся.

– К кому? – заволновалась девушка.

– К нашей родственнице.

– Она старенькая?

– Старенькая.

– Мам, а можно я дома останусь?

– Чего ты испугалась, глупенькая? Хорошая бабушка. Добрая. Детишек лечит. Глядишь, и тебе ничего плохого не сделает.

Когда дочь уснула, пасечник сел напротив жены и сказал:

– Всё-таки это нехорошо. Против Бога. Тебе всякий скажет – нехорошо.

– Ей уже пятнадцать. Иных замуж отдают в эти годы. А кто дурочку замуж возьмёт? Два года как маемся, – запричитала женщина. – Два года, и конца этому нет. Уж и молитвы читали. И что? Ничего не помогает. Может старуха хоть что-нибудь сделает…

На следующее утро они собрали подарки: свежеиспечённый хлеб, мёд, козье молоко и сахар, сели в телегу, устеленную прошлогодним сеном, и отправились в соседнее селение. Девушка молчала. Не из страха. Она просто привыкла к молчанию. Когда два года назад обнаружилась её болезнь, отношение к ней резко изменилось. Сочувствующие взгляды взрослых, насмешки ровесников – это причиняло ей боль.

– Я ведь во всём такая же, как вы, – пыталась объяснить она. – Просто ко мне иногда приходит говорящая птица…

А птица, в отличии от людей, внимательно слушала её и обращалась к ней по-доброму. И ещё рассказывала о тайных сокровищах. Однако, когда девушка решилась поведать об этом отцу, ни один рассказ не подтвердился.

Никаких кладов не обнаружили ни под старой сосной, ни у развалин кузницы.

Скоро стало ясно, единственное средство защитить себя – молчание. Нужно не привлекать к себе внимание. Как черепаха – спрятать голову под панцирь и тихонько дышать там, изредка выглядывая наружу.

Мать, погрузившись в свои мысли, тихонько понукала лошадь. Ось колеса поскрипывала, телега покачивалась на неровной просёлочной дороге. И девушка погрузилась в дремоту. Её разбудил раздался гортанный голос:

– Почему ты не веришь мне?

Птица парила над телегой, тень её крыльев скользила по траве, камням и песку.

– Что с тобой? Ответь!

Но дочь пасечника упрямо хранила молчание.

– Значит, и ты теперь не веришь, что я существую?! Тогда смотри!

Она взмыла высоко в небо и оттуда спикировала прямо к лошадиной морде, а затем снова скрылась в низких облаках. Лошадь громко фыркнула, мотнула головой и вдруг встала на дыбы.

– Ну-ка, стой! – испугалась мать. Спустившись с телеги, она стала внимательно разглядывать упряжь, потом поочерёдно копыта лошади.

– Птица, – объяснила девушка. – Лошадь испугалась птицы.

– И никакая это не птица. Подкова слетела. Видишь? И обратившись уже к лошади, сказала: – Ничего, милая, потерпи. Ведь не зима – лето. Довези нас как-нибудь.

Повозка покатилась дальше. И вдруг снова появилась птица. Взмахнула крыльям,

– За поворотом вы встретите пастушонка, там, на дороге, – проговорила она.

Девочка приподнялась, чтобы лучше видеть дорогу.

– Ты чего? – спросила мать.

– Когда въедем на горку, появится пастушок, – ответила она.

– Опять птицу слушаешь? Ничего, недолго ей тебя мучить.

Пастушок, действительно появился. Он промчался мимо них, крикнув на ходу: «Здоровьица вам!».

Мать, поджала губы, она всегда так делала, когда не знала, что ответить. Да и не о чем тут говорить. Спешить надо. И она сильнее обычного пришпорила лошадку. А птица покружила над повозкой и исчезла из виду из виду.

Старуха с клюкой встретила их у ворот, проворчала:

– Что ж вы так долго? Привязывайте лошадь, да в дом идите.

Мать рассказывала обо всем обстоятельно, пару раз даже заплакала, Девочка молчала. Лишних вопросов старуха не задавала, только согласно кивала. Когда мать закончила, задумчиво произнесла:

– Птица, значит?.. Я уже старая, так что обряд совершу единожды. Оставим здесь вашу птицу. Не летать ей больше.

Девочку посадили на осиновую чурку посреди комнаты. Старуха встала за её спиной. В правой руке она держала небольшой кусочек свинца. Шепча какие-то заклинания, она вращала свинец над макушкой девочки, затем над руками, ногами, животом, провела им вдоль спины – к затылку. Потом поплевала на свинец и, завернув его в лоскуток, вложила девочке в руки.

– Сиди, и читай молитвы, какие знаешь. Можешь и своими словами попросить у Создателя, чтобы освободил тебя от этой напасти.

Дочь пасечника осталась одна в комнате. Она всё глубже погружалась в молитву, и когда по щекам потекли слёзы, из стены вперевалку вышла птица.

– Хочешь, чтобы я исчезла? – спросила она и, не получив ответа, продолжила, – Я бы могла многому научить тебя. Людям нет до тебя дела. А ты меня видишь, потому что ты тоже птица, только не знаешь об этом.

Девочка крепко закрыла глаза и снова зашептала молитву. Обе женщины стояли в проёме дверей и видели огромную птицу, переминающуюся с ноги на ногу, и слышали каждое её слово.

– Теперь мы смотрим её глазами, – пояснила старуха и подошла к девочке. – Дай мне свинец, дочка. Пора приступать, а то солнце скоро пойдёт на закат.

Над полыхающим огнём свинец плавился, растекаясь по дну железного ковша, а потом его выливали в воду, что была в другом точно таком же ковше. Это действие совершалось над теменем девушки. Свинец, шипя, становился из жидкого снова твёрдым, приобретая диковинные формы. А старуха, покуда он лился, бормотала то ли молитвы, то ли заклинания. Потом извлекала металл из воды, вертела его в руках, качала головой и вновь отправляла на огонь. Обряд повторили семь раз. Наконец она извлекла свинец из воды и, перебрасывая его с руки на руку, чтобы не обжечься, положила на лоскут ткани.

– Всё, милая, нет больше твоей птицы. Вся она здесь, – сказала старуха и поднесла к лицу девочки отлитый из свинцы силуэт птицы.

Мать упала на колени и заплакала. Из всех произнесённых ею слов было понятно только:

– Как мы вам благодарны…

– Создателя благодарите, – ответила старая.

Солнце катилось к закату. Усаживаясь в повозку, мать вспомнила про подарки, что предназначались целительнице. И вновь рассыпаясь в благодарностях, вручила ей сахар, хлеб, козье молоко и мёд. Повозка тронулась. Старуха махала им в след, покуда их не разделил низкорослый кустарник. Когда солнце коснулось верхушек деревьев, она отправилась на окраину деревни, вырыла в песке неглубокую яму и положила туда лоскут, в который тщательно запеленала вылитую из свинца птицу.

История кончилась. Отец выключил магнитофон. Гости переглянулись, и Олег Павлович, мотнув головой, словно только проснулся, сказал:

– Надо перекурить.

– Конечно, – согласился отец. – Пепельница на балконе. А я пока чай заварю.

– Сынок, пойдём-ка со мной, – обратился он ко мне. – Поможешь посуду принести.

Мы вышли из комнаты, и я ощутил то же беспокойство, что испытывал в самом начале.

– Ты молодец, – сказал папа. – Сумел преодолеть волнение. Истинно мужское качество.

На кухне нас ждала мама. Она встретила меня так, словно я пришёл после годовой контрольной.

– Ну как? – спросила она.

– Всё отлично. У нас удивительный сын! – опередил меня отец. – А мы сейчас устроим чаепитие.

Мама встала на табуретку и сняла с кухонного пенала китайские чашки, которые выставляли только по особым праздничным дням.

– Неси их в комнату. И скажи, чай на подходе.

Меня, конечно, таким образом тактично выпроводили, чтобы сказать нечто, не предназначенное для моих ушей. Я это понимал, но в тот миг нисколько не обижался.

Гости стояли на балконе спиной к двери и, не заметив моего появления, вели беседу.

– Большая ошибка потакать этому. Дети в таком возрасте неуравновешенны, а талантливые дети – особенно… – говорил Валентин Николаевич.

– М-да. Сказки – это хорошо… Но полдня потрачено, а мне ещё в институт надо бежать, – грустно сказал Олег Павлович.

– Понятно. Вас как историка данный феномен не заинтересовал? – усмехнулся первый.

– Это скорее по вашей части. Или из области литературы. У меня есть один приятель – литератор. Надо было его пригласить.

Я на цыпочках вернулся к двери и, уже громко топая, снова вошёл в комнату, оглашая своё появление возгласом:

– Сейчас принесут чай!

За столом я увлёкся поеданием конфет, что вызвало умиление у гостей. Им было куда комфортнее видеть меня в роли ребёнка-сладкоежки. Но тут вдруг, словно вспомнив повод, по которому все собрались, Валентин Николаевич, спросил:

– Серёжа, а что потом стало с той девочкой? С дочерью пасечника? Птица её больше не донимала?

– Не знаю, – ответил я.

– Вот тебе раз! – удивился он. – Если автор не знает, то у кого же нам спросить?

– Я же… Как бы это сказать… Я их не придумываю, истории эти.

– А кто же нам сейчас всё это говорил? – сделав испуганный вид, спросил Валентин Николаевич.

– Я уже говорил, они сами появляются, – оправдывался я.

– А вот скажи, где ты вычитал про обряд «выливания»? – вмешался в разговор Олег Павлович.

– Нигде. Я вообще не знал, что такой есть.

– Вот уж позволь тебе не поверить. Ты довольно чётко всё описал. Только делается он многократно и по особым дням. А перед этим кусок свинца кладут под подушку, чтобы все беды перешли на него. И происходит это обычно в мусульманских странах. У нас на Руси похожий обряд совершали воском, – пояснил Олег Павлович.

– Я этого не знал… Честное слово.

– Слушай, а почему ты не записываешь свои рассказы? – спросил Валентин Николаевич.

– Я когда пишу, начинаю думать, как правильно слово написать, где какую запятую поставить. А сама история в это время пропадает…

– Наверное, ты хочешь стать писателем? – подмигнул мне Олег Павлович.

– Нет, историком.

– Слушай, а мог бы ты рассказать какую-нибудь историю, допустим, вот об этих часах. Конечно, они не имеют за собой такого огромно прошлого, но, наверняка, у них есть своя история, – произнёс Валентин Николаевич и достал из жилетки карманные часы.

Я растерянно взглянул на отца, тот в ответ на мой вопросительный взгляд, кивнул.

– Попробую, – согласился я.

Валентин Николаевич потянулся через стол и передал мне часы. Они были из червлёного серебра. Я сжимал их в руках, но нужного состояния не возникало. Все ждали, шуршала магнитофонная плёнка, а я всё молчал и молчал.

– Там есть дарственная надпись. Если хочешь, прочти, может она разбудит фантазию, – подбадривал меня Валентин Николаевич. Увидев, что меня охватил столбняк, Олег Павлович кинулся на защиту:

– Давайте, отложим историю с часами на следующий раз. Наверное, после чаепития и таких конфет нелегко переключится…

– Нет. Это не из-за конфет, – возразил я. – Можно мне ваши часы даст папа.

– Не понял. Объясни, – удивился Валентин Николаевич.

– Лучше я покажу. Пап, возьми часы. А теперь отдай их мне.

Отец охотно исполнил просьбу. Да, теперь можно было говорить.

Глава седьмая. Часы

Он вышел из машины, приказал шофёру ждать, и двинулся к парадному входу. Вокруг стояли чёрные воронки. На ступеньках человек в длинном кожаном плаще ощупал его металлическим взглядом, и когда они поравнялись, безразличным голосом произнёс:

– Вы опоздали на десять минут.

– Знаю, – ответил он, а себе сказал:

«Главное, вести себя спокойно, уверенно. Если бы случилось что-то серьёзное, они бы не звонком вызвали, а сами приехали вот на таком воронке. Значит, ничего страшного не произошло. По крайней мере – пока не произошло. И надо отдать часы в ремонт. Минутная стрелка заедает. Но сейчас, главное держать себя в руках».

В кабинете сидели двое. Уже знакомый ему следователь в гражданском и неизвестный в военной форме, в чине майора.

– Это товарищ из Москвы, – пояснил следователь. И тотчас заговорил на отвлечённые темы, словно пытаясь снять возникшее напряжение.

– Как устроились в новом доме?

– Отличная квартира. Четыре комнаты. И кабинет наконец есть, и сыну отдельная комната

– Да, кстати, я слышал, он приболел.

– Велосипед виноват. Не удержал равновесие, ну и как результат – рука в гипсе. Ничего, скоро снимут. Мальчишка, сами понимаете.

– Ясно, – сказал следователь, и чуть помедлив, опять произнёс: – Ясно… А здоровье вашей супруги?..

– Нормальное. Но может, перейдём к делу. Думаю, вы меня не для праздных разговоров вызвали.

– К делу, так к делу, – согласился следователь и придвинул к посетителю заготовленную папку. – Я не настаиваю, чтобы вы прочитали всё. Материала много, а времени мало. Но с первыми страницами вы обязаны ознакомиться.

Посетитель степенно достал из нагрудного кармана футляр, извлёк оттуда очки и погрузился в чтение. Не прошло и пяти минут, как он вновь поднял глаза и ошарашено произнёс:

– Этого не может быть!

– Как понимать ваши слова? Вы хотите выразить нам недоверие? Следствие длилось полгода. Видели подписи, что стоят под протоколом. Узнаёте фамилии?

– Да. Там несколько моих однокурсников. Это меня поражает больше всего.

– Что вы лично можете сказать о профессоре. Не для протокола.

– Что сказать? Замечательный педагог. Вырастил не одно поколение специалистов. Эрудированный. Знает несколько языков. В общем…

– А если ближе к нашей теме. Были высказывания. Агитация.

– Я не знаю. Видите ли, у меня не было близких контактов с ним.

– А у нас есть сведения, что вы ходили у него в любимчиках.

– Просто мне нравился его предмет.

– И ни разу не слышали того, о чём упоминают ваши однокурсники.

– Не слышал.

– А то, что в качестве примера вам приводили работы антимарксистских учёных? Эмигрантов? Людей, поддерживающих идеи контрреволюции?

– Бывало, но ведь он подавал эти имена в правильном свете. Говорил об их заблуждениях.

Посетитель снял очки и стал усердно протирать их носовым платком.

– А потом давал читать студентам работы этих отщепенцев. Для чего, как вы думаете? Тоже для расширения кругозора? – спросил товарищ из Москвы.

– Об этом я ничего не знаю. Честное слово. Я говорю, у нас не было никаких посторонних разговоров. Только в стенах института, в присутствии десятков студентов. Даже когда я экзамены сдавал, там сидели члены комиссии. Господи, всё это так давно было. Лет двадцать назад. Я и не видел его после диплома.

– Эти преступления не имеют сроков давности, – строго сказал следователь.

– Но, простите, пожалуйста, что в данной ситуации нужно от меня?

– Неужели не ясно? Вас прочат на ответственный пост, и вы должны определить свою позицию в отношении людей, порочащих общество, – строго произнёс следователь.

– Но я ведь, действительно, ничего сказать не могу.

– То есть, сначала, вы выразили недоверие следствию, взяв под сомнение несколько десятков подписей, а теперь решили устраниться? Так получается? – спросил майор из Москвы.

– Нет-нет. Конечно, не так, – заволновался посетитель. – Что я должен делать?

– Вот это уже конструктивный разговор, – облегчённо выдохнул следователь.

– Вот вам лист. Не надо ничего выдумывать, сочинять. Напишите правду, что профессор такой-то действительно использовал в своих лекциях сомнительные материалы, ссылался на антинаучные работы западных учёных и белогвардейских эмигрантов.

– «Антинаучные работы учёных» – какое-то странное сочетание, – робко сказал посетитель.

– А вы не придирайтесь к словам. Смотрите в суть проблемы. Формулировать можете по-своему.

– Но ведь прошло столько лет…

– Вот и напишите, что вы по юности не разглядели в его речах ничего опасного, о чём искренне сожалеете. Но сейчас, вникнув в проблему, с негодованием… Ну и так далее. Посетитель склонился над листом и старательно, словно школьник, стал выводить фразу за фразой, временами отстраняясь, перечитывая, неслышно проговаривая одними губами.

Шофёр расхаживал вокруг машины. Едва завидев шефа, он по-ребячьи подпрыгнул на месте и бросился запускать двигатель.

– Это хорошо, что вас отпустили… Куда едем? – спросил он.

– Где здесь поблизости часовая мастерская?

– У рынка есть. Там неплохой мастер. Я у него часы с кукушкой ладил.

– Значит, давай туда.

Машина закружила по узким переулочкам, не прошло и пяти минут, как она остановилась у здания с надписью «РЕМОНТ ЧАСОВ».

– Знаешь, ты, пожалуй, меня не жди. Здесь до дома рукой подать. А то я скоро забуду, как пешком ходить, – сказал шеф водителю и вошёл в дверь мастерской. Он остановился перед мутноватым оконцем, где сидел старый часовщик, похожий на сказочного архивариуса, достал карманные часы. Автоматически открыв их, отметил, что они опять остановились. Затем, его взгляд невольно упал на выгравированную фразу: «Любимому ученику от неугомонного профессора». Теперь уже всё кругом – лестница, люди, стоящие рядом, часы – всё подёрнулось влажным туманом. Он плакал и не знал, как остановиться.

Все молчали. В сторону Валентина Николаевича, который пребывал в задумчивости, никто не смотрел. Я аккуратно положил часы на стол, от этого касания они едва слышно звякнули, Валентин Николаевич вздрогнул и заговорил:

– Эти часы принадлежали моему отцу. Можешь открыть их. Там действительно есть надпись «Любимому ученику от неугомонного профессора». И даже то, что мы жили во времена моего детства в большой квартире, и я сломал руку, катаясь на велосипеде – всё правда. Не знаю, как мне относиться к тому, что было в твоём повествовании… Да и вообще, к тому, что я сегодня слышал. Профессора, о котором шла речь, репрессировали, а потом во времена Хрущёва, оправдали. Но насколько я знаю, отец у меня был человеком принципиальным… Говорят, он чудом уцелел в этой чистке.