Шёпот Камы

Владимир Соин

Шёпот Камы

Пролог: Крик Камы

Оля Дымова стояла на обрыве, где Кама вгрызалась в берег, её воды чернели под грозовым небом, как разбитое зеркало, отражавшее расколотый мир. Ветер хлестал её рыжие волосы, усыпанные веснушками щёки горели от соли, что нёс воздух – запах реки, пропитанный ржавчиной и памятью. Ей было семь, когда Кама чуть не забрала её: течение утащило под мост, вода сдавила горло, а в глазах потемнело, пока дед не вырвал её из глубины. – Ты сильнее её, Оля, – шептал он, прижимая её к мокрому пальто, но теперь его нет. Три года назад он ушёл к реке и не вернулся, оставив ей только дневник – потёртый, с запахом сажи, что сейчас жёг её ладони. Компас на шее дрожал, стрелка металась, как будто Кама тянула её к себе. Оля раскрыла дневник, и страницы захлопали, как крылья ворона, вырванного из гнезда. Первая строка ударила в грудь: “Кто ищет мою правду, услышит мой крик!” Она сглотнула, пальцы задрожали – не от холода, а от тени в памяти: дед в ту последнюю ночь, его спина в старом пальто, уходящая в туман. Она знала – он не утонул случайно. Кама дышала под ней, волны бились о камни, и в их рёве проступил звук – низкий, живой, как стон из глубины. Оля шагнула ближе, галька осыпалась под сапогами, и листок вырвался из дневника. Он закружился над водой – её детский рисунок: девочка с косичками, лицо перечёркнуто красным, а под ним его почерк: “Ты – следующая.” – Я найду тебя, – шепнула она, и голос сорвался, как нить, оборванная ветром. Волны вздыбились, ударив в берег, брызги обожгли лицо, солёные и горькие, как слёзы, которых она не пролила. За спиной Сарапул вставал из мглы – не город, а зверь с кирпичными костями и глазами-окнами, что следили за каждым её шагом. Колокольня ударила раз – гулкий звон, будто молот по рёбрам, и эхо раскатилось над рекой. Оля сжала рисунок, сунула его в карман рюкзака и шагнула прочь от края, но Кама не отпустила. Её рёв догнал, вплетясь в пульс: тук-тук, тук-тук. Это был крик – не воды, а чего-то живого, что знало её имя. Она обернулась. Вода дрогнула, и в волнах мелькнула тень – не её отражение, а его: деда, с протянутой рукой, пальцы в пятнах сажи, будто он только что писал. Оля замерла, сердце стукнуло, и тень пропала, оставив рябь, что шептала: “Иди ко мне.” Компас на шее дёрнулся, указав не на север, а вниз, к воде. Оля знала: это начало. Она вдохнула глубже, сжала дневник и пошла к городу, где камни уже шептали её судьбу. Загадка духа: Что бы ты бросил в Каму, чтобы услышать её крик?

Глава 1: Старый дом у реки шепчет

Оля Дымова толкнула дверь старого дома деда, и та поддалась с хриплым стоном, как будто кто-то выдохнул ей в лицо. Внутри воздух был густым – пахло сыростью, старым деревом и чем-то сладковатым, как гниющий мёд. Свет лился через щели в заколоченных окнах, рисуя полосы на полу, где пыль лежала слоями, словно снег, нетронутый годами. Её рюкзак тёр плечо, компас на шее покачивался, стрелка металась между стенами, будто не могла выбрать сторону. Оля шагнула внутрь, и доски под ногами прогнулись, издав звук, похожий на шорох листвы. Это был его дом – место, где дед рассказывал ей о купцах, водя пальцем по картам: “Они строили Сарапул, Оля, но некоторые ломали его жадностью.” Она провела рукой по облупившейся стене, где ромашки на обоях выцвели до серых пятен, и остановилась у камина. Над ним висело зеркало – мутное, в бронзовой оправе, с трещиной, что рассекала его, как молния. Оля посмотрела в него, но отражение дрогнуло – вместо её зелёных глаз на неё смотрел он: дед, в старом пальто, с сажей на щеках. – Оля, – шепнул он, и голос был мягким, как тогда, в детстве, – найди меня. Она отпрянула, сердце стукнуло, и зеркало снова показало её – бледную, с растрёпанными рыжими волосами. – Это не ты, – выдохнула она, сжимая дневник. Она знала про Коркамурта – домового, что стерёг дома купцов, принимая облик тех, кого ты любил, чтобы заманить или прогнать. Оля шагнула к камину, заметив блеск в золе – маленькая кукла-зернушка, сшитая из мешковины, с зёрнами вместо глаз. Она потянулась к ней, но зеркало треснуло громче, и голос деда стал резким: “Оставь её, Оля. Уходи.” – Ты не он, – бросила она, сжимая кулаки. Её пальцы скользнули к компасу – стрелка указывала на зеркало. Она знала: Коркамурт прятал правду, но не отдаст её без боя. Оля схватила кочергу у камина и ударила по зеркалу. Стекло разлетелось, осколки брызнули, как капли дождя, и из трещины вырвался холод – не ветер, а дыхание, пахнущее землёй и шерстью. Тень в углу сгустилась, приняв форму старика в вывернутом тулупе, с глазами, как угли, и ртом, растянутым в ухмылке. – Разбила мой дом, – прохрипел Коркамурт, его голос скрёб, как нож по камню. – Докажи, что достойна. Назови, чего боишься больше всего. Оля замерла. Её страх – вода, Кама, что чуть не забрала её. Но она знала: он ждёт слабости. – Я боюсь потерять его навсегда, – сказала она, глядя в угли его глаз. – Но я не уйду, пока не найду правду. Тень дрогнула, Коркамурт издал звук – не смех, а скрип досок, – и отступил. Кукла-зернушка упала к её ногам, а в камине открылась ниша. Оля вытащила свёрток – карта, нарисованная углём, с красной меткой: “Кровь пристани зовёт.” Зёрна на кукле шевельнулись, как живые, но она сунула её в рюкзак, не глядя. Дверь хлопнула за спиной. Оля обернулась – высокий силуэт стоял в проёме, чёрный плащ развевался, как крылья. Владимир Соколов шагнул внутрь, его щека пересекалась шрамом, а на руке, сжимавшей перчатку, виднелся ожог – след клыков, багровый и свежий. – Дымова, – бросил он, его голос резал, как лезвие, – ты копаешь там, где не стоит. Это моё. – Твой дом? Или твоя вина? – ответила она, сжимая карту. Владимир шагнул ближе, но Оля рванула к окну, выбив доску. Свет ударил в глаза, и она выскочила наружу, слыша, как Коркамурт шепчет ей вслед: “Ты назвала страх. Теперь он идёт за тобой.” Загадка духа: Чего ты боишься больше всего, и хватит ли смелости назвать это вслух?

Глава 2: Кровь пристани

Оля Дымова спустилась к пристани, где Кама лизала гниющие доски, её воды блестели масляными пятнами, как шкура зверя, что только что всплыл из глубины. Ветер нёс запах тины и железа, цеплялся за её рыжие волосы, а рюкзак с куклой-зернушкой тёр плечо, будто напоминая о прошлом шаге. Компас на шее дёрнулся, стрелка застыла, указывая на реку – не на север, а туда, где карта деда, найденная в доме, алела меткой: “Кровь пристани зовёт.” Оля сжала её в кармане, чувствуя, как уголь пачкает пальцы. Дед рассказывал ей о купцах у очага: “Они топили баржи, Оля, чтобы спрятать грехи. Но Кама не прощает.” Теперь она стояла здесь, и река смотрела на неё, как глаз, что ждал слишком долго. Доски скрипнули под сапогами, и вода у берега взбурлила – не волны, а сотни мелких рыбин, чьи спины сверкали, как осколки ножей. Они закружились, сливаясь в фигуру – высокий силуэт, сотканный из чешуи, с руками, что текли, как струи. Вумурт, дух Камы, поднялся перед ней, его лицо было мозаикой из рыбьих глаз, а голос – плеском, что резал уши: “Кровь за кровь, девочка. Докажи, что твоя стоит моей.” Оля знала: он не просто водяной – он был гневом реки, отравленной ртутью и жадностью купцов, чьи баржи гнили под водой. Она шагнула к краю, заметив блеск среди досок – ржавая цепь, обмотанная вокруг сундука, что торчал из ила. Рыбы рванулись к ней, их зубы клацнули у сапог, и Оля отпрянула, чувствуя, как старый страх – вода, сжимающая горло – лезет из памяти. “Я не отдам кровь,” – подумала она, но Вумурт наклонился ближе, его чешуя зашуршала: “Тогда отдай чужую.” Оля сглотнула, её рука скользнула к рюкзаку, но вместо куклы она вытащила нож деда – маленький, с рукоятью из берёзы, что он дал ей в детстве: “Бери, Оля, это твоя сила.” Она полоснула лезвием по ладони – не глубоко, но достаточно, чтобы кровь капнула на доски. “Это за тебя,” – шепнула она, думая о деде, чья тень мелькнула в воде в ту первую ночь. Рыбы замерли, Вумурт издал звук – не крик, а гул, как баржа, что тонет, – и отступил, растворяясь в реке. Цепь дрогнула, сундук всплыл, и Оля рванула к нему, открыв крышку. Внутри лежало письмо, размокшее, но читаемое: “Я вызвал гнев Кылдысина, спасая тебя. Ищи склон.” Чернила расплылись, но подпись деда – резкая, как выстрел – жгла глаза. Вода плеснула за спиной, и галька хрустнула. Оля обернулась – Владимир Соколов стоял у края пристани, его чёрный плащ хлопал на ветру, а ожог-клык на руке багровел, как свежая рана. Он шагнул к ней, но рыбы рванулись из воды, их чешуя брызнула, как иглы, и врезалась в его плечо. Владимир рухнул на колени, выругался, и кровь потекла по его перчатке – тёмная, с запахом металла. – Уходи, Дымова! – рявкнул он, отмахиваясь от роя. – Ты знаешь, что он сделал? – бросила она, сжимая письмо. Рыбы кинулись снова, но Оля рванула к берегу, перепрыгнув доску, что треснула под ногой. Владимир остался позади, борясь с Вумуртом, и его крик смешался с плеском, пока она бежала к склону, чувствуя, как кровь капает с ладони – не её плата, а долг, что Кама ещё потребует. Загадка духа: Чью кровь ты бы отдал реке, чтобы она отпустила тебя?

Глава 3: Склон в молчании

Оля Дымова поднялась на склон, где сосны стояли, как стражи, их иглы шуршали под ветром, будто переговаривались о её приходе. Воздух был тяжёлым, пах хвоей и мокрым камнем, а склон уходил вверх, усеянный валунами, что лежали, как кости земли. Её рюкзак с куклой-зернушкой оттягивал плечо, компас на шее дрожал, стрелка указывала не на север, а к вершине – туда, куда вело письмо деда из сундука: “Ищи склон.” Ладонь, порезанная на пристани, ныла, кровь запеклась коркой, но Оля сжала её в кулак, вспоминая его слова у костра: “Были купцы, что сажали деревья, Оля, чтобы унять гнев леса. Они знали, что земля помнит.” Она шагнула вперёд, и тишина накрыла её – не ветер, не птицы, даже Кама внизу затихла, будто сдерживала дыхание. У подножия валуна, расколотого пополам, рос дуб – старый, с корой, что трескалась, как кожа старика. Его ветви гнулись к земле, а в стволе проступило лицо – человеческое, но с глазами, вырезанными узлами, и ртом, что шевелился, как трещина под топором. Нюлэсмурт, дух леса, смотрел на неё, и голос его был не шёпотом, а шелестом корней под землёй: “Дай мне рост, девочка. Верни, что забрали.” Оля знала: он был лесником когда-то, убитым купцами, что рубили сосны ради барж, пока их жадность не оставила лес голым. Но дед говорил и о других – тех, кто сажал дубы, строил школы, искал мира с землёй. Она опустилась на колени, заметив трещину в камне – из неё торчал скелет, обвитый корнями дуба, с жёлудем в костлявой руке. “Рост,” – повторил Нюлэсмурт, и его ветви качнулись, роняя листья, что падали, как слёзы. Оля сунула руку в рюкзак, но кукла-зернушка осталась нетронутой. Вместо неё она вытащила желудь – последний подарок деда, что он дал ей перед исчезновением, сжимая её ладонь: “Посади его, Оля, когда придёт время.” Она воткнула его в землю у корней дуба, пальцы дрожали – не от страха воды, а от мысли, что это его последняя воля. “Расти за него,” – шепнула она. Земля дрогнула, желудь треснул, и из него вырвался росток – тонкий, но живой, он потянулся вверх, обвив скелет, как лента. Дуб издал звук – не крик, а вздох, глубокий, как эхо в пещере. Корни расступились, и валун раскололся, открывая проход. Оля шагнула внутрь, её сапоги хрустнули по камням, и перед ней встали они – три каменные фигуры, застывшие в крике: купцы, чьи руки тянулись к небу, а лица были искажены ужасом. На одном висела табличка, вырезанная в граните: “Кылдысин забрал нас. Ищи мельницу.” Оля сжала рюкзак, чувствуя, как зёрна куклы шевельнулись под тканью. Тень легла на вход. Оля обернулась – Владимир Соколов стоял у пещеры, его чёрный плащ был в грязи, а ожог-клык на руке гноился, пуская тонкую струйку чёрной крови. Он кашлянул, сплюнув на землю, и шагнул к ней, держась за бок. – Ты не знаешь, что будишь, Дымова, – прохрипел он, его голос был слабым, но резким. – А ты знаешь, почему он умер? – бросила она, отступая к фигурам. Владимир протянул руку, но дуб качнулся, его ветви хлестнули воздух, и корень рванулся из земли, обвив его ногу. Он рухнул, выругавшись, а Оля рванула наружу, слыша, как Нюлэсмурт шепчет через листья: “Рост принят. Теперь беги.” Загадка духа: Что бы ты посадил в землю, чтобы она отпустила тебя?

Глава 4: Пыль жерновов

Оля Дымова остановилась у мельницы, её стены высились над Камой, как остов корабля, выброшенного на берег. Камень потемнел от времени, крыша провалилась в углу, и сквозь щели пробивался запах – не зерна, а плесени и чего-то кислого, как прогорклое масло. Рюкзак с куклой-зернушкой давил на плечо, компас на шее качнулся, стрелка указала внутрь – туда, куда вела табличка с каменных купцов: “Ищи мельницу.” Оля сжала порезанную ладонь, чувствуя, как корка крови трескается. Дед рассказывал ей о мельниках у реки: “Жадные купцы давили их, Оля, но некоторые делились мукой с сёлами. Правда всегда где-то посередине.” Она толкнула дверь, и та поддалась с визгом, будто рвала ржавые цепи. Внутри пыль висела в воздухе, как туман, лучи солнца падали через дыры в потолке, освещая жернова – огромные, неподвижные, с бороздами, что напоминали шрамы. Оля шагнула к ним, и пол дрогнул – не от её веса, а от шороха, что поднялся из углов. Сотни крыс рванулись из тени, их когти скребли доски, глаза сверкали, как угольки. Они закружились у жерновов, сливаясь в фигуру – сутулый мельник, чья кожа была сшита из серых шкур, а лицо – маска из крысиных морд, шевелящихся, как живые. Кутысь, дух забытых мест, уставился на неё, его голос был скрипом зубов: “Назови правду о моей дочери, девочка. Или станешь пылью.” Оля знала: он стерёг не просто мельницу, а память о тех, кого жадность купцов загнала в Каму – дочерей мельников, что тонули от нищеты. Она шагнула ближе, заметив блеск под жерновом – журнал, зажатый между камнями, с обугленной обложкой. Крысы рванулись к ней, их хвосты хлестнули по сапогам, но Оля вскинула руку с ножом деда: “Я найду её.” Кутысь издал звук – не крик, а скрежет, как лезвие по кости, – и жернова зашевелились, поднимая пыль в вихрь. Оля рванула к журналу, схватила его, и страницы раскрылись сами – не записи, а зеркало, гладкое и холодное. В нём мелькнула картина: дед, по пояс в воде, тянет девочку в белом платье, её волосы плывут по Каме, а за ним – тень с гербом Соколовых, что бьёт его в спину. Оля замерла, дыхание сбилось – не от пыли, а от правды: “Он спасал её, а они убили его.” Крысы взвизгнули, Кутысь шагнул к ней, его лапы оставляли следы в пыли: “Назови имя!” Оля сжала нож, её голос дрогнул, но она выдохнула: “Соколовы забрали её у тебя.” Жернова остановились, крысы рассыпались, и журнал упал к её ногам, открыв новую страницу: “Ищи библиотеку.” Оля сунула его в рюкзак, чувствуя, как зёрна куклы шевельнулись, будто просыпались. Дверь треснула за спиной. Оля обернулась – Владимир Соколов ввалился внутрь, его плащ был в пыли, ожог-клык на руке гноился, а плечо кровоточило от рыбьих укусов. Он кашлянул, сплюнув чёрную слизь, и бросил ей свёрток – тот же журнал, но другой, с гербом его семьи. – Мой брат убил мельника, – прохрипел он, его глаза были тёмными, как Кама. – Я украл это у тебя на пристани. Бери. – Почему теперь отдаёшь? – спросила она, отступая к жерновам. Владимир шагнул ближе, но пыль взвилась, крысы рванулись к нему, и он рухнул, закрыв лицо руками. Оля выскочила наружу, слыша, как Кутысь шепчет через скрежет: “Правда названа. Но долг не оплачен.” Загадка духа: Какую правду ты бы назвал, чтобы унять крик прошлого?

Глава 5: Книги горят

Оля Дымова вошла в старую библиотеку Сарапула, и её шаги эхом отозвались под высоким потолком, где балки чернели от времени. Воздух был сухим, пах пылью и кожей переплётов, а полки тянулись вверх, как стены лабиринта, набитые книгами, что молчали десятилетиями. Рюкзак с куклой-зернушкой тёр плечо, компас на шее качнулся, стрелка указала вглубь – туда, куда вёл журнал мельника: “Ищи библиотеку.” Оля сжала его в руках, чувствуя, как зеркальная страница холодит пальцы. Дед говорил ей у окна: “Купцы прятали правду в книгах, Оля. Но правда горит ярче всего.” Она шагнула к стойке, где лежал каталог – пожелтевший, с чернилами, что расплылись, как слёзы. Свет лился из окон, но тени шевелились в углах, будто кто-то дышал за полками. Оля потянулась к ящику, и воздух дрогнул – не ветер, а жар, что ударил в лицо. Полки вспыхнули, пламя рванулось вверх, пожирая книги, и из огня шагнул он – силуэт, сотканный из искр, с глазами, как раскалённые угли, и руками, что текли, как лава. Кылдысин, верховный дух, смотрел на неё, его голос был треском горящего дерева: “Сожги ложь, девочка. Или сгоришь сама.” Оля знала: он был тем, кто наказал купцов, обратив их в камень за жадность и осквернение Камы. Она отступила, заметив блеск на полу – папка, упавшая с полки, с гербом Дымовых, торчала из пепла. Пламя рванулось к ней, страницы завизжали, сгорая, но Оля бросилась вперёд, схватив папку. Огонь лизнул её сапоги, жар опалил волосы, и она раскрыла её – записи деда, резкие, как выстрелы: “Соколовы пустили ртуть в Каму. Я пытался их остановить. Ищи склады.” Бумага начала тлеть, но Оля сжала её, чувствуя, как компас жжёт грудь. Кылдысин шагнул ближе, его тень накрыла её: “Ложь купцов – в твоих руках. Сожги её!” Оля оглянулась – пламя окружило её, дым ел глаза, но она заметила стопку бумаг на столе – фальшивые счета Соколовых, что дед спрятал здесь. Она рванула к ним, швырнув их в огонь: “Это их ложь, не моя!” Пламя взревело, Кылдысин издал звук – не крик, а гул, как раскат грома, – и отступил, оставив дыру в полу. Оля упала к ней, вытащив ключ – железный, с вырезанным гербом: “Склады у Камы.” Дым сгустился, балка треснула над головой. Оля кашлянула, задыхаясь, и рванулась к выходу, но огонь перегородил путь. Тень мелькнула в дыму – Владимир Соколов ворвался внутрь, его плащ тлел, ожог-клык на руке разросся, багровея до локтя. Он схватил её за руку, рванув к окну, и выбил стекло локтем. Стёкла брызнули, холод ударил в лицо, и он вытолкнул её наружу, падая следом. Оля рухнула на траву, сжимая ключ, а Владимир кашлял рядом, его перчатка дымилась, открывая новый ожог – след когтя, что тянулся к плечу. – Ты с ума сошла, Дымова, – прохрипел он, его голос был хриплым, но твёрдым. – Это не твоя война. – Это война деда, – бросила она, вставая. – И твоих Соколовых. Огонь загудел за спиной, библиотека рушилась, и Оля рванула прочь, слыша, как Кылдысин шепчет через треск: “Ложь сгорела. Но правда жжёт сильнее.” Загадка духа: Какую ложь ты бы бросил в огонь, чтобы выжить?

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «Литрес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на Литрес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.