Город Горечи. Том 1

"Пусть подумает о своих поступках", – добавил Маммон, закрывая шкаф. Звуки клубной музыки за дверью теперь казались далекими и неумолимыми, а Настя осталась одна в темноте, полная растерянности и сожаления.

Тем временем, Вилена вернувшаяся с туалетной комнаты застали врасплох. Маммон был поражен натурой этой девушки, поэтому осмотрительно ждал в кабинете, не обращая внимания на то что у него спрятано в шкафу.

Вилена пришла в кабинет.

Шкаф был тесным и пыльным. Каждый вдох давался с трудом, а ткань, крепко обвивавшая запястья и рот, лишала возможности не только двигаться, но и кричать. Анастасия слышала, как за стенкой шкафа двое людей вели разговор.

Насте был еле уловимо слышно, о чем же говорили Маммон и Вилена. Настя дернулась, пытаясь хотя бы шевельнуть руки, но веревки только сильнее врезались в кожу. Она попыталась издать хотя бы звук, хотя бы слабое «помогите», но кляп заглушил её отчаянные усилия.

Шумный разговор закончился, было слышно хлопок двери, и комната наполнилась хаотичным гулом тяжёлых ботинок. Звук был резким и нескладным – то глухой удар, то скрип, то звонкое эхо, будто сам паркет жаловался под их весом. Каждый шаг накладывался на другой, превращаясь в шумный ритм, от которого казалось, что стены дрожат. Настя сжалась, чувствуя, как холодный страх обволакивает всё её существо. Они были так близко, всего в нескольких шагах. Прошло ещё некоторое время и дверь шкафа отварилась связанный человек потерял равновесие. Её тело неудержимо накренилось вперёд, и в следующее мгновение она рухнул с края шкафа. Полёт был быстрым и беспомощным, руки и ноги, стянутые верёвками, не могли смягчить падение.

Она ударилась о паркет с глухим, тяжёлым стуком. Звук разлетелся по комнате, будто расколов тишину надвое. Паркет отозвался скрипом и еле слышным дребезжанием, словно жалуясь на внезапный удар. Тело безвольно осталось лежать, слегка качаясь от удара, как кукла, сброшенная с высоты.

Маммон стоял над ней, высокий и грозный, словно воплощённое обвинение. Его голос был холодным и чётким, каждое слово звучало как удар хлыста.

– Ты хоть понимаешь, что натворила? – Его копыта гулко скрипнули о паркет, когда он сделал шаг вперёд. – Все последствия, все проблемы, всё – из-за твоей беспечности.

Девушка лежала на полу, связанная, со спутанными волосами, которые падали на лицо. Она не могла ни подняться, ни возразить, только беспомощно слушала, как каждое слово вонзалось в её сознание.

– Ты думала, это останется безнаказанным? Думала, что никто не заметит? – Маммон нагнулся ближе, и в его глазах пылала смесь гнева и разочарования. – Теперь, смотри, где ты оказалась.

Её дыхание было тяжёлым, и она крепко зажмурилась, стараясь не встречаться с его взглядом. Паркет под её щекой холодил кожу, а верёвки впивались в запястья, напоминая, насколько она беспомощна. Он внезапно перестал говорить, и в комнате повисла зловещая тишина. Его тяжелые шаги эхом раздавались по паркету, как предупреждение о надвигающейся угрозе. Он подошел ближе, и она почувствовала его присутствие даже с закрытыми глазами – холодный, как тень надвигающейся беды.

– Ты даже не представляешь, что тебя ждёт, – его голос был низким и угрожающим, почти шепот, но от этого звучал ещё страшнее.

Он подошёл ближе, его копыта гулко стучали по паркету. Наклонившись, он протянул руку, будто чтобы коснуться её, но остановился на полпути, словно смакуя саму мысль о том, что она теперь полностью в его власти.

Он опустился на одно колено, наклонившись так близко, что она почувствовала его дыхание у своего уха. Маммон прищурился, оглядывая её лежащее на полу тело с выражением, в котором жадность смешивалась с презрением. Его взгляд скользил по ней, словно оценивая что-то, что ему принадлежит.

«– Ты даже не понимаешь, как дорого стоили твои ошибки», – произнёс он, и его голос дрожал не от гнева, а от жадного удовлетворения. – Теперь ты – моя расплата.

– Знаешь, что самое прекрасное? – сказал он с ядовитой усмешкой, его глаза блестели хищным блеском. – Всё, что ты могла дать, теперь принадлежит мне. Даже твой страх.

Она попыталась отодвинуться, но верёвки только сильнее впились в кожу. Он улыбнулся, наслаждаясь её беспомощностью.

– Ты думала, что сможешь охмурить? Избежать последствий? – продолжал он, его голос стал чуть мягче, но от этого ещё страшнее. – Нет, нет. Ты должна заплатить. И я не упущу ни малейшей возможности взять всё, что могу.

Он медленно поднялся, глядя на неё сверху вниз, как на бесполезную вещь, которую он всё равно заставит работать на себя. Его жадность ощущалась в каждом движении, в каждом слове, превращая её страх в бесконечное ощущение утраты и бессилия.

Бросив взгляд на Настю, а затем на дверь, Маммон спокойно позвал слуг.

– Дети мои, – произнёс он с холодной усмешкой, – эта еда для вас. Вы так голодны.

Они появились пугающе быстро и бесшумно. Настя посмотрела на них, и кровь застыла у неё в жилах. Их глаза сверкали звериной жаждой, в которой читался не голод, а необузданная алчность. Пасти слуг, из которых тянулись капли густой слюны, казались неестественно широкими

Настя застыла, не в силах ни пошевелиться, ни отвести взгляд. Её дыхание стало прерывистым и громким, как будто сама комната начала сжиматься вокруг неё. Она пыталась найти хоть малейшую лазейку для спасения, но их хищные взгляды приковывали её к месту.

Её страх становился всё более осязаемым, как будто он был ещё одним существом, крадущимся к ней из темноты.

Маммон шагнул ближе, его силуэт выглядел зловеще и непреклонно. Он произнёс с удовлетворением:

– Видишь ли, Настя, ты всё же смогла принести пользу. Забавно, не так ли? Даже твоё исчезновение станет ценным вкладом. Ты – ресурс, как и всё остальное. И теперь ты заплатишь за свою жадность своей сущностью.

Его голос звучал одновременно мягко и жёстко, как шёлк, скрывающий острые грани стали. Он бросил последний взгляд на Настю, полный ужаса, прежде чем отвернуться и подать сигнал своим слугам.

Маммон, бросив последний взгляд на Настю, отошёл от центра комнаты и направился к своему массивному столу. Его движения были размеренными, словно он наслаждался каждым мгновением своей власти.

– Угощайтесь, дети мои, – произнёс он, обернувшись к своим слугам, чьи глаза горели диким огнём.

Он сел в кресло, положив локти на массивные подлокотники, и сцепил пальцы перед собой, словно зритель в театре, ожидающий самого яркого момента представления.

Его взгляд скользил по комнате, отмечая каждую деталь: застывшее в ужасе лицо Насти, её прерывистое дыхание, отчаянные попытки найти хоть какую-то возможность спастись. Всё это приносило ему едва заметное удовлетворение.

– Вот так, – пробормотал он себе под нос, опираясь подбородком на сцепленные пальцы. – Каждый получает по заслугам.

Слуги, окружив Настю, издавали странные звуки, нечто среднее между урчанием и рычанием. Их движения были хищническими, каждое приближение к ней было пронизано звериным голодом. Настя, пытаясь отползти назад, наткнулась на холодную стену.

Маммон лишь слегка склонил голову, наслаждаясь разворачивающимся зрелищем, словно это была изысканная трапеза, приготовленная специально для него.

Слуги, поддавшись своему животному инстинкту, приблизились к Насте и без раздумий набросились на неё. Комната наполнилась звуками их действий, прерываемыми едва различимыми криками жертвы, которые затихали под натиском ужаса происходящего. Они стягивали с неё платье, туго стягивая её руки веревкой, из-за чего та кричала от боли, пока полностью не порвали с неё одежду. Её было страшно, она начала рыдать взахлеб, но эти звери не замечали, наоборот, им это нравилось. Её оголенная грудь привлекла внимание многих, они сначала игрались с ней лаская и покусывая, после чего вгрызались в её плоть. Постепенно делая с каждой частью её тела. Насиловали её, та истощено орала зовя о помощи. Вгрызаясь в плоть, до тех пор, пока не осталось только кости и её голова.

Маммон, сидя за своим столом, наблюдал за этим с холодной отстранённостью. Его лицо оставалось непроницаемым, словно он обдумывал что-то гораздо более важное, чем происходящее перед ним, скрестив пальцы и откинувшись в кресле, молча наблюдал за своими «детьми». Он был равнодушен к их безудержной жестокости, но внутри него вспыхнуло странное чувство. Почему они служат ему? Это было нечто большее, чем просто страх или подчинение. «Их жадность? Или, может быть, они видят во мне отца, своего создателя?» – размышлял он, внимательно наблюдая за каждым их движением. «Они жаждут власти, силы и пищи, но в их глазах есть нечто большее – слепая преданность, которой я не ожидал».

Его взгляд остановился на их искажённых лицах, излучающих животную радость. Маммон вдруг почувствовал лёгкую горечь.

«Ирония в том, что они служат мне, думая, что я даю им больше, чем имею сам. Что они считают меня кем-то большим, чем я есть. А может, их жадность заставляет их видеть во мне единственный источник их силы?»

Он усмехнулся этой мысли, напоминая себе, что вся преданность в конце концов рождается из желания. Будь то желание силы, признания или даже спасения.

«Они – мои создания, мои дети. Но их верность – это не любовь. Это просто ещё одна форма жадности. Такая же, как та, что течёт в моих жилах», – заключил он, отводя взгляд от сцены перед собой.

Когда всё было кончено, Маммон встал из-за стола и медленно подошёл к своим «детям». Его походка была неторопливой, почти ленивой, но каждая деталь в его движениях излучала контроль и уверенность.

Остановившись перед одним из слуг, он наклонился, чтобы вытереть его окровавленную пасть белым платком. Движение было почти нежным, как у родителя, заботящегося о своём ребёнке.

– Ну что, дети мои, – произнёс он с лёгкой усмешкой, глядя в их алчные глаза, – довольны ли вы?

Слуги зарычали в ответ, их звериные глаза вспыхнули странным сиянием, смесью благодарности и жадности. Маммон наклонил голову, изучая их реакцию.

– Хорошо, – сказал он, отбросив испачканный платок в сторону, словно это была вещь, лишённая всякой ценности. – Теперь вы знаете, что я всегда вас накормлю, если вы будете верно мне служить.

Его голос был мягким, но в этой мягкости звучала угроза, которая держала в повиновении всех его созданий.

Один из слуг, видимо осмелевший после недавнего пиршества, тихо, но с дрожью в голосе спросил:

– Господин… а что насчёт той девушки? накормите ли вы нас её плотью?

В комнате повисла напряжённая тишина.

Маммон медленно повернул голову в сторону говорящего. Его глаза сузились, и на мгновение показалось, что тьма в комнате стала гуще.

– Что ты сказал? – его голос звучал низко и угрожающе, каждое слово вонзалось, как клинок.

Слуга дрогнул, осознав свою ошибку, но отступать было поздно. Маммон подошёл ближе, его шаги были тяжёлыми и размеренными, как удары молота по наковальне.

– Ты смеешь говорить о ней так, словно она принадлежит тебе? – проговорил он, его голос усилился, наполнившись гневом и презрением.

Не дав слуге оправдаться, Маммон резко взмахнул рукой и ударил его с такой силой, что тот упал на пол. Остальные слуги попятились, их звериные глаза наполнились страхом.

– Она не принадлежит ни тебе, ни всем вам вместе взятым! – Маммон наклонился к слуге, его голос стал шипеть. – Вы жрёте то, что я вам даю, и благодарите за это. Но запомни: она не пища. Никогда.

Он снова замахнулся и ударил слугу так, что тот издал слабый стон и замер на полу. Маммон выпрямился, отряхнул рукава своего костюма и бросил взгляд на остальных.

– Если кто-нибудь из вас ещё раз поднимет этот вопрос, – он посмотрел на них, и его голос стал холодным, – я вас друг другом накормлю.

Слуги замерли, не осмеливаясь даже взглянуть в его сторону. Маммон, удовлетворённый их молчанием, отвернулся и вернулся на своё место, где, казалось, снова погрузился в свои мысли.

Среди общей тишины, наступившей после гнева Маммона, один из слуг, решив проявить любопытство, осмелился задать вопрос. Это был Сафир – один из самых преданных и рассудительных среди его приспешников.

Сафир осторожно подошёл ближе, не поднимая головы, и сказал:

– Господин, позвольте задать вопрос… Почему вы так заботитесь об этой девочке?

Маммон, услышав эти слова, медленно поднял взгляд на слугу. Его глаза блеснули, и на лице на мгновение промелькнула странная смесь раздражения и задумчивости.

Он встал, сделав шаг ближе к Сафиру.

– Ты не понимаешь, – сказал он холодно, но с ноткой странной мягкости, словно эта мысль была слишком глубокой для простого объяснения. – Она – моё спасение.

Сафир удивлённо посмотрел на Маммона, не смея перебивать, но тот, махнув рукой, отвернулся. Видя, что Маммон погрузился в свои мысли, всё же набрался смелости и задал уточняющий вопрос.

– Господин, вы знаете, что я всегда был вам верен, – осторожно начал он. – Если она действительно важна для вас, я хотел бы понять, почему вы называете её своим спасением. Ведь вы редко признаёте что-либо столь значимым.

Маммон остановился и повернулся к своему слуге. Его взгляд смягчился, а голос стал задумчивым, словно он позволял себе редкую искренность.

– Сафир, ты, как всегда, хочешь знать больше, чем положено, – произнёс он, но в его словах не было злобы. – Хорошо. Ты долго служишь мне и, возможно, имеешь право знать.

Он медленно прошёлся по комнате, словно собираясь с мыслями, а затем остановился у окна, глядя на огни города.

– Ты знаешь, что я питаюсь жадностью. Она – моё топливо, моя суть. Но чем больше я поглощаю её, тем сильнее понимаю: это место… этот мир, которым я правлю, – мёртвая пустошь. Здесь всё, даже души, отравлено алчностью. Ничего чистого, ничего истинного.

Маммон повернулся к Сафиру, его глаза теперь горели странным огнём.

– А эта девчонка… В ней есть что-то, чего я не могу объяснить. Чистота? Глупость? Или, может быть, нечто большее… Она напоминает мне о том, что я потерял давным-давно, ещё до того, как стал тем, кто я есть сейчас. И она, после того напитка, все ещё была благоразумна, интересная находка.

Сафир внимательно слушал, не перебивая, хотя его глаза выражали удивление.

– Она – ключ, Сафир. Ключ к тому, чтобы выбраться отсюда. Не потому, что я жажду света или спасения в привычном смысле. Нет. Но потому, что я устал быть тем, кто только разрушает. Может, она – возможность создать что-то иное или, по крайней мере, обрести покой.

Маммон замолчал, на мгновение погрузившись в свои мысли. Затем он шагнул ближе к Сафиру и, понизив голос, добавил:

– И знаешь, что? Она не принадлежит мне. Она сама должна выбрать, что будет дальше. Это и делает её такой значимой.

Сафир кивнул, его взгляд стал серьёзным и понимающим.

– Я понял, господин. Я сделаю всё, чтобы ваша воля была исполнена.

– Хорошо, – коротко ответил Маммон, снова отворачиваясь к окну. – Теперь уходи.

Слуга почтительно поклонился и покинул комнату, оставив Маммона наедине с его мыслями.

Маммон сидел в своём кресле, сжимая в пальцах изящный бокал с алой жидкостью, в которой, казалось, плескалась сама жадность. Напиток грехов – его гордость, его творение. Каждый глоток раскрывал истинную природу человека, связывая его душу с одним из семи пороков. Это была власть. Его власть.

Он поднял бокал к свету, наблюдая, как густая жидкость переливается в отражении огня. Настя пала мгновенно, как и сотни до неё. Она подчинилась своей жадности, как марионетка, дёргаемая невидимыми нитями. Маммон усмехнулся, вспоминая её жалкие попытки оправдаться. Её конец был лишь подтверждением его силы.

Но Вилена… Она была другой.

– Она не пала, – пробормотал он, и его голос зазвенел от смеси ярости и восхищения. – Это невозможно.

Её образ всплыл в его мысленном взоре. Хрупкая фигура, ясные глаза, которые смотрели на мир так, будто он мог быть лучше. После того, как она отпила напиток, он ждал. Ждал, когда её душа погрязнет в пороке. Но ничего не произошло. Ни алчности, ни гнева, ни похоти. Ничего. Она осталась прежней.

– Она – вызов, – прошептал он, и в его голосе прозвучала почти болезненная жадность. – Она – редкость. Единственная. Моё сокровище.

Маммон откинулся на спинку кресла, его глаза загорелись мрачным огнём.

– И никто, – его голос стал шёпотом, от которого даже у демонов по спине побежали мурашки, – никто не посмеет забрать её у меня.

Он поднялся, и бокал с глухим звоном упал на стол. Его мысли кружились вокруг неё, как волки вокруг добычи.

– Она не просто свет, она – мой свет, – продолжал он, почти рыча. – Она – моя цель, моё спасение. Моя. Только моя.

Маммон резко ударил кулаком по столу, заставляя бокал подпрыгнуть.

– Если она смогла устоять, это значит только одно: она особенная. Её душа принадлежит мне. Никто не смеет даже думать иначе.

Его жадность разгоралась в нём, как пожар. Вилена не просто стала его одержимостью – она была его новой целью. Не добыча, не игрушка, а нечто большее. Нечто, что он не мог позволить себе потерять.

– Выпив напиток, она осталась чиста, – его голос стал тише, словно он говорил сам с собой. – Её душа не пала, не поклонилась греху. Это… невозможно.

Он подошёл к окну и посмотрел на темноту за стеклом, словно что-то искал в ночи. Его рога едва заметно отразились в стекле, их силуэт был грозным, но в то же время величественным.

– Она – мой ключ к пониманию… моей границы. – Маммон прищурился, словно размышляя над тем, что сказал. Затем он отмахнулся, словно отгоняя ненужные мысли.

Его облик продолжал балансировать на грани между человеческим и звериным – ещё не демон, но уже и не человек.

Глава 4. Somnus

Вилена не могла уснуть. Комната вокруг неё была наполнена тишиной, но это не приносило облегчения. Напротив, тишина давила, заставляя её сердце биться быстрее, а мысли путаться. Она ворочалась в постели, пытаясь найти удобное положение, но каждый раз её тело реагировало странным образом: как будто она не могла найти покой, как будто что-то не давало ей расслабиться.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «Литрес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на Литрес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.