Вдали друг от друга

Николай Житний

Вдали друг от друга

Предыстория. Память степи

Анна ощущала запах полыни даже сквозь духоту московской коммуналки. Он жил в ней – терпкий, горький, как привкус утраченного рая. Воспоминание о бескрайних степях Кубани, об отце, чьи руки пахли пшеницей и кожей седла, об уюте, который казался вечным. Здесь, в тесной комнате, заваленной бумагами Наркомата, среди гула печатных машинок и угрюмых лиц коллег, ей приходилось хоронить свою память, запирать её на замок. Анюта – так её звали когда-то, дочка казачьего полковника Григория Савченко, любимица станицы. Жизнь её плескалась, как Дон, – щедрая, полная звона шашек на тренировках отца, задушевных песен у костра, и теплого аромата хлеба из печи. Она росла в мире, где честь была дороже золота, а верность земле и роду – законом, высеченным на сердце. Но этот мир треснул, как лёд под весенним солнцем. Гражданская война ворвалась в станицу огнем и кровью, разделив жизнь на "до" и "после", своих и чужих. Отец, верный царю и вере, встал на защиту родной земли, примкнув к белым казакам Деникина. Анна, пятнадцатилетняя, помогала матери ухаживать за ранеными, шила бинты, слушала шепотом рассказы о зверствах по обе стороны фронта – война не щадит никого. Она помнила взгляд отца, когда он уходил: тревога, смешанная с отцовской гордостью. "Берегите себя, мои девочки. Мы победим, и все будет как прежде". Но "как прежде" не вернулось. Поражения белых подступали ближе, словно надвигающаяся буря. Слухи о расстрелах, грабежах заползали в души, словно змеи. Однажды, вернувшись с перевязочного пункта, Анна увидела, как ее любимый конь, Буян, был привязан к телеге. Рядом стоял молодой красноармеец, худощавый, с открытым, честным лицом. Он виновато смотрел на Анну. "Извини, дочка, – сказал он тихим голосом. – Приказ есть приказ. Нужен конь для нужд фронта. Вернем, как закончится война, целого и невредимого". Анна, вместо того, чтобы разгневаться, увидела в его глазах такую же усталость и боль, как и у своей матери. Он был таким же крестьянским парнем, и, вопреки себе, Анна почувствовала не ненависть, а какое-то смутное сочувствие. Красные вошли в станицу, неся с собой новую власть и новые порядки. Многие станичники, устав от войны и разрухи, приветствовали их как освободителей. Особенно молодежь, уставшая от старых устоев. Но для семьи Савченко это означало крах всего. Дед, старый казак, не мог смириться с красным флагом над станицей. Он шептал проклятия в адрес "комиссаров", называя их "безбожниками". Не выдержав потрясений, дед слег, а вскоре за ним ушла и мать, измученная горем и болезнями. Дом их сгорел дотла во время одного из обстрелов. Анне, оставшейся с младшим братом Гришкой на руках, пришлось решать: сдаться или бороться за выживание. Память о доброте молодого красноармейца, его виноватом взгляде, странным образом смешивалась с гордостью за отца и воспоминаниями о Буяне. Эта сложность – понимание того, что не все "красные" были врагами, – сделала ее решение еще более трудным. С помощью сердобольной соседки, рискуя жизнью, они бежали в Ростов-на-Дону. На фабрике Анна, представившись сиротой, работала день и ночь, стирая руки в кровь. Она молчала, слушала и старалась не привлекать к себе внимания. Ночами ей снились родная станица, отец на коне, Буян, ржущий в табуне. И иногда – лицо молодого красноармейца, полное сочувствия. Она понимала, что в этой войне не было правых и виноватых, были только сломанные судьбы. Москва казалась ей лабиринтом, в котором можно затеряться. Устроившись машинисткой в Наркомат, сняв угол в коммуналке, она отправила весточку Гришке, оставшемуся в Ростове у дальней родственницы. Она мечтала накопить денег и забрать его к себе, чтобы начать новую жизнь, чтобы Гришка вырос, не зная той боли и утраты, которые выпали на ее долю. Она работала, молчала и ждала. И запах полыни, проникавший сквозь толщу московской духоты, напоминал ей о том, кем она была и что ей пришлось заплатить за эту новую жизнь.

Глава 1. Московская пыль на казачьих корнях

Здание Наркомата Коммунального Хозяйства громоздилось на углу, серое и невыразительное, как большинство строений в этой части Москвы. Окна были узкие и грязные. Анна Савченко, маленькая, почти незаметная фигурка среди них, проводила свой день, как и все остальные: стук клавиш ее печатной машинки сливался в единый, нескончаемый гул, заполняющий все пространство огромного зала. Воздух был спертым, пропахшим дешёвой махоркой, пылью и затхлой бумагой – характерный запах любого советского учреждения. Ее пальцы, привыкшие к точности и скорости, летели по клавишам, печатая очередной бесконечный отчет о распределении топлива для городских котельных. Каждое нажатие на неë – это еще один шаг в её тщательно выстроенной, бесцветной жизни. Дмитрий Сергеев, её возлюбленный, был полной противоположностью этому серому миру. Высокий, светловолосый, с искренним и немного наивным взглядом, он являлся символом верой в светлое будущее, которое строилось здесь, среди этих же бесцветных стен. Сын рабочего, Дмитрий, с ранних лет воспитывался в революционных идеалах, и его преданность Ленину и делу партии граничила с религиозным фанатизмом. Он работал инженером-проектировщиком, и его планы на будущее были масштабными – он мечтал о создании новой, комфортной Москвы, о городе, где каждый сможет ощутить тепло и уют. Анна любила его за его открытость, за его веру в лучшее, за его нежную заботу, но именно эта наивность пугала ее. Она знала, что в мире, где правит страх и подозрение, такая слепая вера может стать смертельной. Сегодня он застал её за работой. "Анюта, вот, чай," – сказал он, ставя на край стола кружку с дымящейся жидкостью, цвет которой мало напоминал чай, – скорее, это был отвар из неизвестных трав. "Ты опять засиделась до обеда," – добавил он с легкой укоризной, присаживаясь рядом. Она улыбнулась, стараясь, чтобы ее взгляд не выдал ничего лишнего. "Спасибо, Дим. Я скоро закончу," – ответила она, стараясь скрыть напряжение, которое сковывало ее. Она не могла рассказать ему о кошмарах, которые преследовали еë по ночам, о том, что её прошлое, спрятанное за маской тихой машинистки, грозит её настоящему. Внезапно, раздался скрипучий голос тëти Клавы, старой машинистки, известной своим чутьëм на сплетни и невероятной осведомленностью в делах Наркомата. Она постоянно оглядывалась, опасаясь невольно услышанных слов. "Слышали, опять чистки? Прямо как на охоте за зайцами – кого поймают, тому и конец!" – прошипела она, при этом, поджав губы, и бросив на Анну быстрый, оценивающий взгляд. В её словах читался не только интерес, но и немой ужас перед возможными последствиями. Анна почувствовала, как по позвоночнику пробежала ледяная дрожь. Чистки в Наркомате были обычным делом, волны репрессий сметали все на своем пути, оставляя за собой лишь пустоту и страх. Память о станице, о запахе полыни и о свободе, о которой она могла только мечтать, словно удар молнии пронзила её. Вечером, вернувшись в свою комнату в тесной коммуналке, Анна ощутила привычную тесноту и духоту. Стены обступили её, словно враги. Запах старой мебели и сырости удушал. Она вытащила из сумки небольшую посылку из Ростова-на-Дону. Это была старая, потрепанная шкатулка, внутри которой покоилась родословная семьи Савченко и старый кожаный дневник её деда, полковника Ивана Савченко. Его почерк был суров, как сам дед. Слова, выведенные пером, рассказывали не только о Гражданской войне, но и о его ненависти к большевикам, о его презрении к новой власти. Дневник был не просто летописью событий – он был исповедью, криком о боли, ненависти и отчаянии. Анна читала о зверствах, совершенных по обе стороны баррикад, о кровных расправах, об уничтожении целых деревень. Описания были настолько жутки, что по коже Анны пробегали мурашки. Но это было не только о ненависти. В строках она видела и гордость, и верность традициям, и глубокую привязанность к родной земле.

В одной из записей, датированной 1920 годом, дед писал: "Мы проиграли. Красные захватили власть. Но я не сдамся. Я спрятал сокровища, которые принадлежат нашей семье по праву. Когда-нибудь они помогут нам вернуться и восстановить справедливость." Дальше следовали зашифрованные координаты, странные символы и приписка: "Ключ в родословной". Анна резко захлопнула дневник. Сокровища? Какие сокровища? Она пыталась понять, что это может значить, но в голове царил хаос. Она смотрела на фотографии в шкатулке, на лица своих предков, на тех, кто когда-то жил в мире, который теперь казался ей таким далеким, таким чужим. Теперь же она была одной в чужом городе, в чужое время. Она пыталась бежать от прошлого, но оно преследовало ее. Прошлое ворвалось в её жизнь в виде старого дневника, и ей предстояло сделать выбор. Внезапно, в темноте комнаты раздался резкий звук. Она подскочила на месте, сердце колотилось в груди, как бешеное. Анна вздрогнула, словно её кто-то тронул за плечо. В дверь постучали. Резко и настойчиво. Она сжала дневник в руке, затаив дыхание. За дверью стояли они. Анна замерла, прижавшись спиной к холодной стене. Она резко побежала прятать дневник в печь, там был небольшой тайник. Сердце колотилось в груди, заглушая все остальные звуки. В дверь стучали снова, настойчивее и требовательнее. Кто там? Что им нужно? – эти вопросы бились в голове, как птицы в клетке. Она знала, что сейчас решается ее судьба. Медленно, стараясь не шуметь, Анна подошла к двери. Она прислушалась. За дверью было тихо, только чувствовалось какое-то зловещее присутствие. Она приоткрыла дверь на цепочку и увидела перед собой двух мужчин в форме ОГПУ. "Савченко Анна Григорьевна?" – спросил один из них, высокий, с суровым и непроницаемым взглядом. Его голос был грубым и бесчувственным. "Я," – прошептала Анна, едва слышно. "Откройте дверь. Нам нужно провести обыск." Анна похолодела. Обыск? Зачем? Кто-то донес на нее? Они что-то знают о ее прошлом? О дневнике? Она попыталась собраться с мыслями, но страх парализовал ее. "На каком основании?" – спросила она, стараясь придать своему голосу уверенность. "Ордер," – ответил второй мужчина, молчаливый, с угрюмым лицом, и протянул ей сложенный листок бумаги. Анна взяла ордер. Ее руки дрожали. Она прочитала несколько строк, но не смогла ничего понять. В голове все смешалось. Она знала только одно – она в опасности. Медленно, с тяжелым сердцем, Анна сняла цепочку с двери и открыла ее. Мужчины вошли в комнату, осматриваясь по сторонам. Их взгляды были холодными и бесстрастными. "Мы должны осмотреть вашу комнату," – сказал первый мужчина, начиная осмотр. Они переворачивали все вверх дном. Рылись в шкафах, открывали ящики, заглядывали под кровать. Они искали что-то. Что-то важное. Анна стояла в углу, не зная, что делать. Она знала, что если они найдут его, ее жизнь закончится. Один из мужчин подошел к печи. Он осмотрел ее со всех сторон, потрогал руками. Анна замерла. Печь! Она забыла о ней! Дневник был там, в тайнике, за старой кирпичной кладкой. Мужчина попытался открыть дверцу печи, но она не поддавалась. Он дернул сильнее. "Что там?" – спросил первый мужчина, подходя ближе. "Заело," – ответил второй. Печка очень вовремя не стала открываться. Они начали вместе дергать дверцу. Кирпичи зашатались. Анна знала, что это конец. Ее сердце бешено колотилось в груди. Она была готова к худшему. Внезапно, раздался громкий стук в дверь. Все замерли. "К вам пришли," – сказал первый мужчина, глядя на Анну с подозрением. "Я никого не жду," – ответила она, стараясь скрыть волнение. Стук повторился. Еще настойчивее и требовательнее. Первый мужчина подошел к двери и открыл еë.

На пороге стоял Дмитрий. Он был взволнован и обеспокоен. "Анюта, что здесь происходит?" – спросил он, глядя на мужчин в форме ОГПУ. Анна посмотрела на него. В его глазах она увидела любовь и тревогу. Она знала, что сейчас ей нужно сделать выбор. Выбор, который определит ее дальнейшую судьбу. "Дим, это… это ошибка," – сказала она, стараясь говорить спокойно. "Они просто проверяют документы." Дмитрий недоверчиво посмотрел на нее, потом на мужчин в форме ОГПУ. "В чем дело?" – спросил он у них. "Зачем вы здесь?" "Мы проводим обыск," – ответил первый мужчина, глядя на Дмитрия с презрением. "Поступил сигнал о возможном хранении запрещенной литературы." Дмитрий нахмурился. "У Анны? Это невозможно! Она честная советская гражданка!" Мужчина усмехнулся. "В наше время нельзя быть уверенным ни в ком." Он посмотрел на Анну и медленно, отчетливо произнес: "Особенно, если у вас есть скелеты в шкафу, товарищ Савченко." Атмосфера в комнате накалилась до предела. Анна понимала, что каждый её шаг, каждое слово может стать роковым. Ей нужно было что-то предпринять, но что? Дмитрий вскинул брови, ошеломленный. "Скелеты в шкафу? Что вы имеете в виду?" Он перевел взгляд с Анны на сотрудников ОГПУ, ища объяснений. Первый мужчина, казалось, наслаждался замешательством Дмитрия. Он медленно обошел комнату, внимательно разглядывая каждый уголок. "В наше время, товарищ Сергеев, прошлое имеет свойство возвращаться. И иногда оно оказывается совсем не таким, каким кажется на первый взгляд." Он остановился возле Анны, буравил её взглядом. "Некоторые люди скрывают свое происхождение, свои связи, свои убеждения. Иногда, чтобы обмануть бдительность советской власти." Анна почувствовала, как в груди нарастает паника. Она видела, что Дмитрий начинает что-то подозревать. Ей нужно было остановить его, прежде чем он узнает правду. "Это ложь!" – воскликнула она, глядя прямо в глаза Дмитрию. "Я всегда была честной перед вами и перед советской властью!" Дмитрий колебался. Он хотел верить ей, но слова сотрудника ОГПУ посеяли в его душе зерно сомнения. Он посмотрел на Анну с мольбой в глазах, словно спрашивая: Скажи, что это неправда. Второй мужчина тем временем продолжал возиться с печью. Ему наконец-то удалось открыть дверцу. Он заглянул внутрь, и его лицо озарилось торжествующей усмешкой. "Нашел!" – воскликнул он, вытаскивая из печи запыленный кожаный дневник. Анна застыла, как статуя. Все кончено.

Первый мужчина выхватил дневник из рук своего напарника и внимательно его осмотрел. "Дневник полковника Савченко," – прочитал он вслух. "Интересно, интересно… Так значит, вы все-таки скрывали свое происхождение, товарищ Савченко." Дмитрий побледнел. Он знал, кто такой полковник Савченко. Это был белый офицер, враг революции. "Это не мой дневник!" – воскликнула Анна, отчаянно пытаясь вырвать его из рук сотрудника ОГПУ. "Его подбросили!" Но было слишком поздно. Первый мужчина оттолкнул ее и начал читать дневник. Его лицо становилось все более суровым и гневным. "Здесь много интересного," – сказал он, отрываясь от чтения. "О зверствах красных, о любви к царю, о ненависти к советской власти… И, конечно же, о спрятанных сокровищах." Сокровища! Дмитрий услышал это слово и почувствовал, как в его голове что-то щелкнуло. Он понял, что Анна скрывала от него гораздо больше, чем просто свое происхождение. "Ты знала о сокровищах?" – спросил он у Анны, глядя на нее с болью и разочарованием. Анна опустила голову. Она не могла больше лгать. "Да," – прошептала она. "Я знала." В глазах Дмитрия погас свет. Он отвернулся от Анны, словно она была прокаженной. "Я не могу в это поверить," – пробормотал он. "Я думал, что знаю тебя…" Первый мужчина усмехнулся. "Вы ошибались, товарищ Сергеев. Люди не всегда те, кем кажутся на первый взгляд. Особенно, когда дело касается классовых врагов." Он повернулся к Анне. "Вы арестованы, товарищ Савченко. За хранение контрреволюционной литературы и сокрытие своего классового происхождения." Он махнул рукой, и второй мужчина грубо схватил Анну за руки. "Дим, выслушай меня!" – крикнула Анна, отчаянно глядя в глаза Дмитрию. "Пожалуйста, поверь мне!" Но Дмитрий не ответил. Он стоял, отвернувшись, словно не слышал ее слов. Анну вывели из комнаты. Последнее, что она увидела, был Дмитрий, стоящий в углу, с опущенной головой. В его глазах – только пустота. На лестничной площадке её ждал холодный ветер и кромешная тьма. Впереди – неизвестность. Анну грубо вытолкнули из комнаты, и она едва не споткнулась о порог. Холодный воздух лестничной клетки обжег лицо, но она почти не почувствовала этого. Всё её внимание было приковано к Дмитрию. Он стоял там, в углу, словно окаменев, и не смотрел на неё. В его позе читалась безнадёжность, отчаяние, и какое-то жуткое разочарование. Но больше всего Анну пугала пустота в его глазах. Не гнев, не злость, не боль – а именно ледяная, всепоглощающая пустота, словно там больше не осталось ничего человеческого. Неужели он поверил им? – этот вопрос терзал её, как острый нож. Сотрудники ОГПУ торопили её, подталкивая в спину. Она сопротивлялась, пытаясь вырваться, но их хватка была железной. "Дим, Димочка, выслушай меня! Пожалуйста, поверь! Это всё ложь! Я люблю тебя! Ты же знаешь!" – кричала она, захлёбываясь слезами. Но Дмитрий не двигался, не отвечал, не проявлял никаких признаков жизни. Казалось, он перестал её видеть, слышать, понимать. Он отрёкся от неё, вычеркнул из своей жизни. В голове Анны проносились обрывки воспоминаний: их первая встреча, робкие признания, счастливые вечера, проведённые вместе. Неужели всё это было ложью? Неужели Дмитрий никогда не любил её по-настоящему? Или его вера в идеалы оказалась сильнее любви? Её вытащили на лестничную площадку, где царила полумгла. Ветер, гулявший в щелях старого дома, завывал, словно предвещая беду. Впереди – зияющая чернота лестничного пролёта, ведущая в никуда. Она попыталась ещё раз взглянуть на Дмитрия, но дверь захлопнулась перед её лицом, словно отсекая её от всего, что было дорого и свято. В этот момент отчаяние захлестнуло Анну с головой. Она почувствовала себя совершенно одинокой и беспомощной. Её предали, оболгали, лишили всего. Мир, который она так тщательно строила, рухнул в одночасье. И самое страшное – она потеряла Дмитрия. Человека, которого любила больше жизни.

Холод пронизывал её до костей, но это был ничто по сравнению с тем холодом, что поселился в её сердце. Она стояла на лестничной площадке, дрожа от страха и отчаяния, и в голове у неё звучал лишь один вопрос: Что же дальше? Куда идти? К кому обратиться? Как доказать свою невиновность? И самое главное – сможет ли она когда-нибудь вернуть любовь Дмитрия? Она знала, что впереди её ждут допросы, тюрьма, возможно – смерть. Но даже это не пугало её так сильно, как мысль о том, что Дмитрий поверил в её предательство. Без его любви, без его поддержки, её жизнь потеряла всякий смысл. Её подтолкнули в спину, и она, спотыкаясь, начала спускаться по лестнице. Каждый шаг отдавался болью в сердце. Она уходила в темноту, в неизвестность, не зная, что её ждёт впереди. И в этот момент она поняла, что московская пыль так и не смогла скрыть её казачьи корни. Они проросли сквозь асфальт, напоминая о свободе и о гордости её предков. Но за эту память ей придётся заплатить страшную цену. И цену эту она будет платить в одиночестве, без любви и поддержки Дмитрия.

Глава 2. Лучи сквозь решëтку

Камера оказалась на удивление светлой и опрятной. Конечно, это не была комната в санатории, но по сравнению с теми ужасами, которые Анна рисовала в своем воображении, здесь было вполне сносно. Беленые стены, небольшое окно под потолком, пропускавшее робкий луч солнца, деревянные нары, застеленные чистыми простынями – всё говорило о том, что советская власть заботится о своих гражданах, даже о тех, кто временно оказался под следствием. В камере находилось еще несколько женщин. Все они были разными – молодые и старые, образованные и простые, русские и нерусские. Но их объединяло одно – вера в справедливость и надежда на скорое освобождение. Они встретили Анну с теплотой и участием, окружили заботой и вниманием. "Не горюй, дочка," – сказала ей пожилая женщина с добрым лицом, представившаяся бабой Катей. "В наше время всякое бывает. Ошибки случаются. Но правда всегда восторжествует. Советская власть не оставит своих граждан в беде." Другие женщины тоже подбадривали Анну, рассказывали свои истории, делились едой и одеждой. Они говорили о достижениях советской власти, о строительстве новых заводов и фабрик, о коллективизации сельского хозяйства, о победах советских спортсменов. Они верили в то, что живут в лучшей стране в мире, и эта вера помогала им переносить все трудности. "Я вот, например, работала учительницей в сельской школе," – рассказывала молодая девушка по имени Вера. "И знаете, как дети тянутся к знаниям! Они такие любознательные, такие талантливые! Я уверена, что из них вырастут настоящие герои нашей страны." Анна слушала их и чувствовала, как в ее сердце зарождается надежда. Может быть, они правы? Может быть, советская власть действительно разберется в ее деле и выпустит на свободу? Может быть, ее прошлое не станет для нее приговором? Она вспоминала о Дмитрии, о его любви, о его вере в нее. Она знала, что он не оставит ее в беде, что он будет бороться за ее освобождение. Эта мысль придавала ей сил. Вечером, когда в камере погасили свет, Анна долго не могла уснуть. Она смотрела на звезды, мерцающие в маленьком окошке, и молилась о том, чтобы все закончилось хорошо. Она верила в то, что справедливость восторжествует, что правда откроется, что она снова будет свободна. И эта вера согревала ее душу в холодном тюремном мире. На следующее утро Анну вызвали на допрос. Она шла по коридору, стараясь держаться прямо и уверенно. Она знала, что ей нужно быть сильной, что ей нужно защищать свою честь и достоинство. Она верила в то, что советская власть не позволит ей быть наказанной без вины. В кабинете следователя было светло и просторно. На столе стоял портрет Ленина, а на стенах висели плакаты с призывами к труду и обороне. Следователь, молодой человек с открытым и честным лицом, приветливо улыбнулся Анне. "Здравствуйте, Анна Григорьевна," – сказал он. "Присаживайтесь, пожалуйста. Я хочу с вами поговорить по поводу вашего дела." Анна села на стул и посмотрела на следователя прямо в глаза. Она почувствовала, что этому человеку можно доверять. "Я знаю, что вы невиновны," – сказал следователь. "Я изучил все материалы вашего дела и пришел к выводу, что произошла досадная ошибка. Вы стали жертвой клеветы и оговора." Анна не могла поверить своим ушам. Неужели это правда? Неужели все закончилось? "Но я должен задать вам несколько вопросов," – продолжил следователь. "Чтобы окончательно убедиться в вашей невиновности." Анна кивнула. Она была готова ответить на все вопросы. Она знала, что правда на ее стороне. "Расскажите мне о своей семье," – попросил следователь. "О своем отце, о своем деде. Что вы о них знаете?" Анна начала рассказывать о своем прошлом, о своей семье, о своей жизни. Она говорила искренне и откровенно, не скрывая ничего. Она верила в то, что правда поможет ей доказать свою невиновность. Следователь внимательно слушал ее, задавал уточняющие вопросы, делал пометки в своем блокноте. Он казался заинтересованным и сочувствующим. После нескольких часов допроса следователь откинулся на спинку стула и вздохнул.

"Я верю вам, Анна Григорьевна," – сказал он. "Я убежден, что вы не виновны. Я сделаю все возможное, чтобы вас освободили как можно скорее." Анна почувствовала, как ее сердце наполняется надеждой. Может быть, все и правда закончится хорошо? Может быть, она снова будет свободна? "Спасибо вам," – сказала она следователю. "Спасибо за то, что поверили мне." "Не за что," – ответил следователь. "Это моя работа. Я должен защищать невиновных и наказывать виновных. И я сделаю все, чтобы справедливость восторжествовала." Он встал и протянул Анне руку. "До свидания, Анна Григорьевна," – сказал он. "Я думаю, что скоро мы с вами увидимся на свободе." Анна пожала ему руку и вышла из кабинета. Она шла по коридору, чувствуя, как ее переполняет радость и облегчение. Она была уверена, что ее скоро освободят. В камере ее встретили с ликованием. Сокамерницы обнимали ее, поздравляли, желали ей счастья. Они верили в то, что правда восторжествовала, что советская власть не позволит невинному человеку страдать. Анна сидела на своих нарах и улыбалась. Она смотрела на звезды, мерцающие в маленьком окошке, и молилась о том, чтобы ее мечта сбылась. Она верила в то, что справедливость восторжествует, что правда откроется, что она снова будет свободна. И эта вера согревала ее душу в холодном тюремном мире. Дни в заключении тянулись медленно, словно патока. Каждый восход солнца, пробивавшийся сквозь узкое оконце под потолком, казался маленькой победой над тьмой. Анна старалась не думать о плохом, заполняя дни молитвами, разговорами с сокамерницами и воспоминаниями о счастливом прошлом. Баба Катя, пожилая женщина с добрыми глазами и морщинистым лицом, стала для Анны настоящей наставницей. Она рассказывала ей истории из своей жизни, делилась мудрыми советами и вселяла веру в лучшее. "Не унывай, дочка," – говорила она. "Господь видит всё. Он не оставит тебя в беде. Молись, и Он поможет тебе." Вера, молодая учительница с горящими глазами, вдохновляла Анну своим энтузиазмом и любовью к детям. Она рассказывала о своих учениках, об их успехах и достижениях, о том, как они строят светлое будущее своей страны. "Мы должны верить в наших детей," – говорила она. "Они – наша надежда, наша опора. Они построят мир, в котором не будет места злу и несправедливости." Разговоры с сокамерницами помогали Анне не терять связь с внешним миром, чувствовать себя частью общества, верить в справедливость и доброту. Она понимала, что советская власть – это не только репрессии и страх, но и надежда, и вера, и любовь. И каждый день, когда её вызывали на допрос, она шла туда с гордо поднятой головой, зная, что правда на её стороне. Она верила, что следователь разберется в её деле и выпустит на свободу. И вот, однажды, этот день настал. После очередного допроса, следователь, молодой человек с открытым и честным лицом, подошел к Анне и сказал: "Вы свободны, Анна Григорьевна. Ваша невиновность доказана." Анна не могла поверить своим ушам. Она стояла, как вкопанная, не в силах произнести ни слова. "Вы можете идти домой," – сказал следователь, улыбаясь. "Вас ждут ваши близкие." Слёзы радости хлынули из глаз Анны. Она почувствовала, как ее сердце наполняется счастьем и облегчением. Она была свободна! "Спасибо вам," – прошептала она. "Спасибо за всё." "Не за что," – ответил следователь. "Это моя работа. Я рад, что справедливость восторжествовала." Он пожал ей руку и отпустил.