Бывшие. Няня по контракту

– И что вы предлагаете?

– Стиснуть зубы, засунуть свою гордость в ж…, куда подальше, в общем. И заняться этой девочкой. Подключай Валентину Федоровну. С Анютой проконсультируйся. Даю тебе полный карт-бланш.

Выдыхаю шумно, приходя в ужас от нарисованной Ленским картины, но он и вовсе решает меня добить. Снимает очки, трёт двумя пальцами переносицу и заносит топор над моей головой.

– Не справишься – вылетишь. Поняла?

– Поняла. Могу быть свободна?

Цежу сквозь зубы и, не дожидаясь ответа, выметаюсь из кабинета, не отказывая себе в удовольствии громко шваркнуть дверью.

В ушах зверски шумит. В груди клокочет едкая злоба. Но вскоре она превращается в тлеющие угольки. Они шипят и дымятся так, как будто на них вылили ведро с водой.

В конце коридора стоит Холодов с дочерью. Он бережно держит её ладошку и что-то ей нашептывает, а меня пронзает острой болью.

В другой Вселенной – той, что не случилось, он мог держать за руку нашего сына.

Первый порыв, который меня охватывает – это сбежать. Зарыться в какую-нибудь нору. Спрятать голову в песок, как страус. И притвориться, что ничего это нет.

Обязательств, которые зависли дамокловым мечом над моей шеей. Острого тянущего чувства в груди. И противного тремора, поселяющегося на кончиках пальцев.

Второй порыв, не менее сильный, чем первый – это подлететь к Артёму и встряхнуть его за грудки. Вдолбить в его дурную голову, что ничего хорошего из моего шефства над его дочкой не выйдет.

Потому что я не медицинский психолог, не дефектолог и не логопед, чёрт возьми.

И, пока я раскладываю на составляющие не свойственные мне, в общем-то, чувства и борюсь со своими желаниями, Холодов пересекает разделяющее нас расстояние и застывает в полуметре от меня.

– Здравствуй, Лина, – он говорит негромко, продолжая держать малышку за руку, а меня хватает лишь на то, чтобы выдавить скрипучее ржавое.

– Привет.

– Это Ева. Моя дочь.

– Здравствуй, Ева.

Шепчу я едва ли громче шелеста травы и опускаюсь на корточки, изучая малышку.

В чёрно-желтом спортивном костюмчике, с каштановыми вьющимися волосами длиной ниже лопаток и с тёмно-карими огромными глазищами на пол лица она представляется эдаким ярким пятном на фоне спокойных светло-бежевых стен.

Пожёвывает нервно нижнюю губу и ковыряет носком белого кроссовка пол.

С такой кукольной внешностью она легко могла попасть на обложку детского журнала, но вместо этого вынуждена слоняться по больничным учреждениям и быть подопытной мышкой для врачей.

Вот она, несправедливость жизни, во всей её, блин, красе.

– Приятно познакомиться Ева. Меня зовут Василина. Или просто Лина.

Сглотнув ком, набухающий в горле, я протягиваю девчушке ладонь и замираю. Не дергаюсь, не шевелюсь и немного боюсь, что дочь Холодова не захочет идти на контакт.

Но она легонько пожимает мои пальцы и смотрит пронзительно сквозь частокол длинных пушистых ресниц. И это, вопреки выставленным мной барьерам, воодушевляет.

– Пойдём покажу тебе свой кабинет. У меня там есть плюшевый кролик Хэппи, несколько кукол Братц и железная дорога.

На самом деле, пару игрушечных полотен трудно назвать полноценным железнодорожным полотном. Но моих слов хватает, чтобы заинтересовать Еву.

По крайней мере, в её медовых омутах загорается огонек любопытства, и она делает робкий шаг вперёд.

– А ещё у меня есть печеньки.

Уточняю я для того, чтобы заполнить неловкую паузу, поднимаюсь на ноги и разворачиваюсь. Между лопаток тут же вонзается сотня раскалённых иголок.

Это Холодов метит меня своим фирменным испытующим взглядом.

И если прежняя я от такого пристального внимания обязательно растянулась бы на полу и ободрала бы коленки. То нынешняя я добирается до рабочего места без приключений.

– Оставь нас наедине, пожалуйста.

Пропустив малышку вперёд, я переступаю через порог, тормозя Холодова. Упираюсь ладонью ему в грудь и ожидаемо натыкаюсь на яростное сопротивление.

– Я хочу присутствовать. Видеть, как ты общаешься с Евой.

– Ты будешь мешать нам, Артём. Она будет отвлекаться. Я тоже. Я не сделаю твоей дочери ничего плохого. Дай мне спокойно заняться своей работой, пожалуйста.

Говорю я с нажимом и каменею. Минуты превращаются в вечность, серые глаза Холодова покрываются коркой льда, у меня в груди образуется айсберг.

И, когда я уже начинаю думать, что пора прощаться с клиникой и писать заявление по собственному, Артём медленно кивает и отступает, предоставляя мне свободу действий.

Гулко выдохнув, я с облегчением захлопываю дверь и поворачиваюсь к Еве. И то ли разыгрывается мое больное воображение, но мне кажется, что с уходом отца малышка тоже становится более расслабленной.

Больше не кусает губы. Не теребит край своей желто-чёрной толстовки. И с интересом рассматривает мой письменный стол с Котом-батоном с краю и грудой папок, сваленных посередине.

– Извини за беспорядок. Я не готовилась к приходу гостей.

Потрепав девочку по макушке, я торопливо перекладываю бумаги в шкаф и выуживаю из нижнего ящика раскраску. Усаживаю Еву к себе на колени, не встречая отторжения, и вручаю ей упаковку фломастеров.

– Поможешь мне закончить с русалочкой?

Тыкаю в пока что бесцветное изображение Ариэль и получаю короткий утвердительный кивок.

– Если тебе будет некомфортно или что-то не понравится, дай мне знать, ладно?

Я прошу дочку Холодова осторожно и, получив еще один кивок, обмякаю. И, хоть я клятвенно обещаю себе не привязываться к маленькой пациентке, я ощущаю, как неумолимо проваливаюсь в опасную трясину.

Похороненный когда-то материнский инстинкт царапает что-то под ребрами и оживает, словно птица-феникс из кучки пепла, как бы я ни пыталась затолкать его обратно.

Моя ладонь машинально касается живота. Пальцы чуть дрожат, а где-то на подкорке всплывают разрозненные, слишком живые воспоминания. И я тяну губы в лёгкой печальной улыбке и невольно вспоминаю бессмертные слова одного книжного героя.

«После стольких лет? Всегда».

Эта строчка как девиз, как клеймо чёрной лентой букв по ребрам прямо под сердцем. И может быть правильно будет забыть, вычеркнуть всё, что было в прошлом, но…

В эту секунду, когда я взвешиваю все «за» и «против» на воображаемой чаше весов, маленькая ладошка касается моей щеки, и я вздрагиваю, возвращаясь в суровую действительность.

Горло давят проглоченные когда-то слова. Душат. Режут острыми гранями. Так реально, что проходит пара секунд прежде, чем я вспоминаю, кто я и где. Трясу головой, отгоняя тяжёлые мысли, и с трудом фокусирую взгляд на том, что происходит здесь и сейчас.

На чужом ребёнке, что смотрит на меня со странной смесью интереса и страха. А ещё – обречённости.

И это неожиданно бьёт под дых куда сильнее, чем встреча с бывшим столько лет спустя.

Намного, намного сильнее.

– Прости, милая, – я сжимаю пальцы в кулак и непроизвольно вытираю влажные уголки глаз.

Глубоко вздыхаю и медленно отпускаю внезапно настигшие меня флэшбеки. В сотый раз напоминаю себе, что прошлое уже не исправить, и машинально глажу придвинувшуюся ко мне чуть ближе малышку.

Ева молчит. Разбирает меня на запчасти своими большими глазами, и я ловлю себя на том, что меня коробит этот прямой взгляд. Взгляд взрослого человека на детском невинном лице.

Девчушка вертит в руках открытый фломастер, и я замечаю, что выбранный чёрный цвет так и кричит о том, что у ребёнка проблемы.

Даже с точки зрения абсолютного дилетанта, коим я и являюсь.

Я не психолог. Не детский так точно. Но даже я понимаю – так быть не должно. Не могут дети видеть мир в чёрно-белом свете. Особенно любимые, желанные дети.

Холодов ведь любит свою дочь?

Вопросы множатся в голове, но я не хочу задавать их здесь и сейчас. Не хочу обвинять его и делать поспешные выводы. Поэтому снова глубоко вдыхаю и мягко, ласково говорю:

– Почему этот цвет?

Пальцы ловко вытягивают из детских рук пресловутый фломастер. Отбрасывают его куда-то назад, а я двигаюсь ближе к столу и вожу кончиком пальца по закрашенному телу русалочки. Штрихи крупные, гладкие. Лежат ровно и уверенно, говоря о том, что моя маленькая подопечная не сомневалась.

И это чуточку пугает. Сознательный выбор, без каких-либо колебаний.

Ева не знает, какие мысли бродят в моей голове. Ей не ведома логика взрослых и их тревога обо всем на свете. Она едва заметно жмёт плечиками и щипает себя за рукав ветровки. А после снова смотрит на меня своими огромными, беспечно-спокойными глазами, и я вдруг тихо смеюсь.

Эта девочка…

Она нереальна. Она рушит мои надуманные предположения, разбивает вдребезги теории и домыслы, что я успеваю построить за этот короткий срок. И невинно, непосредственно, как и подобает ребёнку, намекает на то, о чём не догадается глупый взрослый человек.

Будь у меня хоть три высших образования, я бы никогда не подумала о том, что русалочке может быть холодно. Просто холодно и всё. Вот ей и нарисовали кофту такого же цвета, что и на моей маленькой пациентке. Только и всего, а я…

Привыкнув мыслить стереотипно, я невольно теряюсь на пару секунд. Смеюсь, неловко и смущённо. А потом вдруг утыкаюсь носом в макушку малышки и ловлю себя на горьком чувстве зависти, оседающем где-то глубоко в душе.

Интересно, Холодов хоть знает, как же ему повезло?

Глава 8

Артём, сейчас

«Ты будешь мешать нам, Артём».

Брошенные Василиной слова снова прокручиваются в мозгу и ржавым гвоздем корябают по рёбрам. Я до сих пор держусь за ручку захлопнувшейся перед моим носом двери и никак не могу принять решение.

Что делать? Наплевать на Линину просьбу и ворваться в кабинет, чтобы лично проконтролировать процесс? Или все же довериться девушке, которую я не видел хренову тучу лет, и понадеяться на то, что она сумеет сделать то, чего не добились известные светила?

– Доверие, Холодов. Доверие.

Я повторяю себе под нос и титаническим усилием отрываю ладонь от металла.

Мне не нравится это признавать, но Ланская права. Если я буду давить на девчонок своим присутствием, ничего хорошего из этой затеи не выйдет.

Так что я заталкиваю поглубже свои маниакальные замашки и выкатываюсь на улицу. Хватаю ртом раскалённый воздух и шагаю к лавочке под раскидистым пыльным клёном.

Проведя кончиками пальцев по буквам «А+М», вырезанным на древесине, я опускаюсь на скамейку и ненадолго прикрываю веки. Чтобы чуть позже недовольно мотнуть головой от звука телефонного звонка, спугнувшего долгожданный дзен.

– Котик, привет, – беспечно щебечет Леночка и заставляет меня вспомнить о том, что за пределами территории клиники у кого-то есть другая жизнь.

Весёлая. Беззаботная. Без заморочек, проблем и неутешительных диагнозов.

И это по какой-то причине бесит. Хоть Королькова и не виновата в моём паршивом настроении.

– Привет, – я отвечаю негромко и стараюсь звучать обходительно, сжимая свободной рукой виски.

– Я надеюсь, ты не строил на вечер никаких планов? Олька празднует день рождения в «Анхе». Можно я…

– Иди, Лен.

– Ты не обидишься?

– Нет, конечно. Ты свободная женщина, а не моя собственность.

Коротко выдохнув, я отмахиваюсь от любовницы, игнорируя её визгливое «спасибо», и ощущаю, как усиливается жуткая мигрень. До боли знакомое название клуба ворошит истёртое прошлое и почему-то цепляет до глубины души.

Тогда у нас ничего не могло получиться с Линой. Я был слишком беспечным и легкомысленным. Не способным нести ответственность. Последнее в чём я нуждался в то время – это семья и ребёнок.

Видимо, за мои неблаговидные поступки карма и догнала меня бумерангом. Брак оказался иллюзией. Жена сбежала. А на руках у меня осталась малышка, которая требовала ухода и постоянного внимания.

Я думаю об этом, пока сижу на ледяной лавке. Промерзаю до самых костей и возвращаюсь в здание клиники, чтобы опуститься на диванчик в просторном фойе.

Здесь тихо и безлюдно. Только молоденькая девчонка-администратор бесшумно снуёт за стойкой ресепшена и совсем не отвлекает меня от проверки почты.

Я открываю письма одно за другим. Отправляю всякий хлам в корзину «спам». И дёргаюсь, когда маленькая ладошка с силой хлопает меня по плечу.

– Ауч!

– Нужно поговорить, – твёрдо заявляет Василина, но я перебиваю её и жестко смотрю в район переносицы.

– Где Ева?

– Твоя дочка с Валентиной Федоровной. Это наш лучший специалист по подобным случаям, – без тени паники чеканит Ланская и спокойно встречает мой хмурый взгляд. – Уделишь мне пару минут?

– Окей. Есть тут у вас где перекусить?

– Да. Кафе для сотрудников. Пойдём.

Командует Лина, и я устремляюсь за ней, изучая округлые соблазнительные бёдра. Она шагает пружинисто и рвано, как какой-то подросток, а не взрослая женщина, уверенная в собственной привлекательности.

Но я всё равно на ней залипаю. Сказывается то ли сила привычки, то ли тот факт, что она больше не млеет в моём присутствии и не растекается подтаявшим мороженым.

– Мне, пожалуйста, салат с капустой и морс.

– А ещё два борща, две порции макарон по-флотски, котлету, кофе и десерт.

– Артём…

– Я заплачу.

Я останавливаю её жестом и вытаскиваю бумажник, фиксируя, как недовольно хмурится Василина. Любая другая обрадовалась бы моему джентльменскому порыву, а эта почему-то цепляется за свою независимость, как за драгоценный Андреевский флаг.

– Я не буду.

Лина пытается отказаться, когда мы усаживаемся друг напротив друга и я подталкиваю в её сторону тарелки. На что я лишь качаю головой.

– Ешь. Тебя ветром скоро сдувать начнёт, если продолжишь так питаться.

Ненадолго между нами простирается вязкая тишина, в которой мне неуютно, а потом Ланская прибивает меня к стулу вопросом.

– Артём, что у вас происходит в семье?

– В смысле? – я обжигаюсь невкусным кофе и отставляю стаканчик, пристально рассматривая собеседницу.

– Какая царит атмосфера? Еве комфортно?

– Нормальная атмосфера. Почему моей дочери должно быть плохо дома? С ней каждый день занимается няня. Александра Ивановна – опытный педагог. Один из лучших, – я моментально ощетиниваюсь и выпускаю колючки, не понимая, к чему ведет Лина.

– А мать?

– Не имеет к нам никакого отношения. Разве что строчка в свидетельстве о рождении.

– Мачеха?

– У меня есть невеста, – выдавливаю я из себя после непродолжительной паузы и отчего-то испытываю неловкость. – Лена прекрасно ладит с Евой.

– Да?

Ланская фыркает так саркастично, как будто я только что сказал самую большую глупость на свете, и принимается ковыряться в салате. А меня бесит эта её непогрешимость, с которой она обесценивает мои слова.

– Да. У тебя есть основания считать иначе?

– Есть. Твоя дочка вздрагивает от малейшего шума. Странно реагирует на телефонные звонки. Так что у меня вагон оснований считать, что дома у тебя всё далеко не так радужно, как ты рисуешь.

Запальчиво тараторит Василина, как будто швыряет в меня отравленные дротики, и безошибочно цепляет струны души, требующие доказать ей, что она не права.

Ничем иным, кроме как её излишней бравадой, я не могу объяснить то предложение, которое срывается с моих губ.

– Тогда я приглашаю тебя в гости. Сможешь убедиться в том, что у НАС все в полном порядке.

На пару мгновений Лина мешкается. Трет большим пальцем указательный и разрывает несчастную салфетку на многочисленные клочки. Как будто подыскивает благовидный предлог отказаться.

Но мне почему-то важно заставить её переменить мнение.

– Или боишься?

– Я?

– Ты. Ты. Струсила, так и скажи.

– Хорошо. Давай съездим.

Сцепив зубы, соглашается Ланская. Молчит, пока мы забираем Еву у их хваленой Валентины Федоровны. Молчит, пока мы втроём минуем бесконечные коридоры и выскальзываем на парковку.

И отмирает только тогда, когда я распахиваю перед ней дверь.

– Спасибо.

Благодарит она меня, только из её уст это больше звучит, как отборное ругательство.

Проверив Евин ремень безопасности, я устраиваюсь на водительском сидении и включаю обогрев. Врубаю радио, чтобы хоть чем-то забить эфир, и размышляю о том, что творю лютую дичь.

Манипулирую Василиной, которая ведётся на мои ухищрения, как в старые добрые времена, и планирую познакомить её с невестой. Чтобы что?

Доказать, что Лена достойная женщина, а я не тот повеса, что раньше. Наверное.

– Добро пожаловать в наши хоромы.

Отперев замок, я склоняюсь перед Ланской в шутливом поклоне и первым делом веду её в детскую. Выжидаю, пока она прошлепает босыми ногами к огромной полке с куклами и книгами, и выдаю торжествующее.

– Ева ни в чём не нуждается, видишь?

– Ты ошибаешься, Холодов.

– Ошибаюсь?

– Да. Как часто ты приезжаешь домой на обед, если не брать в расчёт ваши визиты в клиники? Как часто ты читаешь ей сказки на ночь? Когда ты в последний раз брал выходной, чтобы провести его с дочерью на природе? Или в парке аттракционов? Или в кинотеатре?

Её вопросы просты и логичны. Они бьют наотмашь, попадают прямо в цель, и на пару секунд я осекаюсь, глядя на неё как на восьмое чудо света.

А потом вспыхиваю, словно спичка от злости и ядовито бросаю в ответ.

– А ты, как я погляжу, эксперт в семейных отношениях? С каких это пор?

Я смотрю на неё с вызовом, горделиво вздернув подбородок. Чувствую себя упрямым глупым мальчишкой, но не могу остановиться или перестать провоцировать Ланскую.

Я просто хочу.

Совершенно по-детски, глупо задеть её за живое. Увидеть на слишком серьёзном лице привычную растерянность и даже обиду. И так увлекаюсь, что забываю напрочь о цели нашего приезда.

– Верно, Холодов, – чуть помолчав, тихо хмыкает Линка.

Скрестив руки на груди, она меряет меня почти равнодушным взглядом. И тем самым, ненавистным мне менторским тоном продолжает.

– Не МНЕ говорить о семейных ценностях, отношениях и родительской любви. Но может быть, именно поэтому я понимаю, что все это, – лёгкий кивок головы на забитую игрушками комнату. – Полная хрень. Ты откупаешься от собственного ребёнка, закрываешь глаза на собственную неспособность найти на него время и силы и честно веришь, что этого хватит? Самому-то не смешно, нет?

Мои кулаки сжимаются против воли, и я давлю рвущиеся с языка ругательства. А ещё ловлю нехилое чувство дежавю, потому что в этом вся она – Василина Ланская.

Упёртая, непрошибаемая и способная вывести меня на эмоции по щелчку своих тонких пальцев. И если раньше я ещё мог как-то на неё повлиять, то теперь…

Кажется, теперь всё будет совсем по-другому. Даже если у нас чисто деловые отношения.

– У моего ребёнка всё хорошо. Я забочусь о ней и моя, – тут я спотыкаюсь, пытаясь с лету подобрать подходящее слово, и сквозь зубы продолжаю стоять на своём. – Невеста чудесно ладит с Евой. Так что по-прежнему не понимаю, с чего у тебя такие странные мысли на наш счёт. Признайся, Ланская, ты просто завидуешь, потому что у нас не срослось?

Ляпаю я наобум и даже не удивляюсь, когда в ответ меня поливают презрительным взглядом. Холодным, липким и полным невысказанного прямого посыла.

Будь её воля, Линка и фак показала бы, наплевав на договор и прочую чепуху. Но вместо этого она делает глубокий вздох и устало трёт переносицу.

После чего снова вздыхает и поднимает руки вверх.

– Хорошо, Холодов. Я сделаю вид, что поверила во всю эту чушь и в то, что у твоей дочери ДЕЙСТВИТЕЛЬНО всё в полном порядке. Только чем ты тогда объяснишь то, что с ней происходит?

– Да мля, если бы я знал, на кой чёрт я бы таскал её по врачам?!

Я выпаливаю злобно. С силой впечатываю кулак в стену. И застываю, ловя на себе испуганный взгляд собственного ребёнка.

Ева выглядывает из-за угла, вцепившись в дверной косяк побелевшими от напряжения пальцами. Она чуть дрожит, но продолжает молчать. И только где-то там, в глубине её глаз, я впервые вижу то, о чём говорит Ланская.

Я вижу страх. И он оседает горечью на языке и становится колом в груди. Сердце сбивается с ритма, а внутренности обжигает неприятное чувство сомнения. Потому что я всё ещё не хочу верить в то, что Лина права. Но…

– Всё хорошо, малышка, – мягко тянет Ланская, сокращая разделяющее их расстояние, и опускается на колени перед моей дочерью.

Осторожно касается кончиками пальцев мягких волос и невесомо гладит Еву по голове.

– Мы с твоим папой просто играем. Никто ни на кого не злиться. Никто не ссорится. Всё хорошо, правда, ведь?

Я не сразу, но понимаю, что этот вопрос уже адресован мне. И невольно восхищаюсь тем, как нежный ласковый тон сменяется стальным уверенным приказом.

Лина смотрит на меня требовательно и холодно, заставляя передёрнуть плечами, но согласно кивнуть головой.

– Да, малыш, всё хорошо. Ты что-то хотела?

Сглотнув неприятный ком, я тяну неловкую улыбку. Чувствуя себя неуютно под прицелом чужого внимания. Но Ева уже привычно молчит в ответ и только смотрит взволнованно то на меня, то на Лину.

Потоптавшись немного на месте, она отлипает от косяка и делает неуверенный шаг вперёд. Распахивает руки, поднимает пристальный взгляд и без слов требует покрепче её обнять. И я уже наклоняюсь вперёд, чтобы ответить на этот полный нужды порыв, как вдруг осекаюсь на середине движения.

Потому что моя маленькая слишком серьёзная дочь требует этого не от меня. Она неотрывно, внимательно и с затаённой надеждой смотрит на ничуть не удивлённую Василину. И в этот самый момент я вдруг ловлю себя на том, что действительно, начинаю сомневаться.

Сомневаться в том, что у меня в семье всё так идеально, как я пытаюсь нарисовать.

Глава 9

Артём, сейчас

Это открытие повергает меня если не в шок, то в приличный такой ступор. Я пялюсь на Василину с Евой, как баран на новые ворота, и не понимаю, почему моя дочь так легко подпускает к себе практически чужого человека.

Особенно когда я пытаюсь пробиться к ней сквозь стену отчуждения.

Становится неприятно. Невидимая когтистая лапа полощет по грудаку и заставляет прервать воцарившуюся ненадолго идиллию.

– Ну что, Ланская, убедилась, что Еве в этом доме ничего не угрожает? Она одета, обута, накормлена, – я высекаю грубее, чем того требует ситуация, но Лина не теряется, парируя.

– И совершенно лишена нормального отцовского внимания.

– Окей. Я принял информацию к сведению. Обмозгую.

Выдавливаю из себя вопреки желанию продолжить бесполезный спор и прячу руки в карманы. Ланская никак не реагирует на мое обещание и выпрямляется, разрывая их с Евой контакт.

Смотрит долго-долго, как будто пытается пробраться под кожу, и делает шаг к двери.

– Жду вас завтра в центре. В десять.

Чеканит она прохладно и выскальзывает на лестничную площадку. Я же пялюсь какое-то время в никуда и краем глаза фиксирую движение. Развернувшись, Ева уходит в свою комнату.

Не тянется ко мне. Не стремится обнять. И это в тысячный раз заставляет меня ощутить себя паршивым отцом.

На каком-то повороте моя жизнь определенно свернула не туда. И мне абсолютно точно пора что-то менять. Только вот что?

Заглянув к дочке и убедившись, что она возится с развивайкой, я забуриваюсь в душ. Встаю под ледяные струи, чтобы вернуть остатки здравомыслия, и кручу так и эдак Василинины слова.

Она разделала меня, словно несмышленого школьника. Ткнула носом в мои косяки. И гордо удалилась, как грёбанная королева.

Откуда в ней столько гонора императрицы с ее-то зарплатой и должностью? Деньги она зашибает не бог весть какие, выплачивает кредиты. Я уточнял.

Катаю эти мысли в воспаленной башке, которая с каждой минутой пухнет всё больше, и попутно звоню нашей няне.

– Добрый день, Александра Ивановна. Завтра утром мы с Евой поедем в клинику, так что вы можете прийти после обеда.

– Здравствуйте, Артём Сергеевич. Тут такое дело. Я хочу взять расчёт.

– Как так?

– Переезжаем. Внучке поставили хронический тонзиллит. Нужен срочно другой климат. Вы меня простите, пожалуйста, что так внезапно. Но в Лазаревской домик хороший подвернулся, дети покупают. Задержаться не могу. Но я обязательно кого-нибудь вам порекомендую, – рассыпается в извинениях женщина, а я впаиваю пальцы в виски и не представляю, как Ева будет привыкать к новому человеку.

С её-то проблемами с доверием.

– Спасибо за всё, Александра Ивановна. Нам будет вас не хватать.

Вытаскиваю из себя дежурные фразы и суховато прощаюсь. Оседаю задницей на стул в кухне и выпадаю из реальности до тех пор, пока в замочной скважине не начинает скрежетать ключ.

Встречать никого не иду. Лена сама вваливается в комнату и прислоняется к косяку. Пьяненькая, с разметавшимися по плечам волосами, с размазавшейся помадой она выглядит настолько довольной и беспечной, что я морщусь.