Princess of Egypt

До слуха Клеопатры донеслись жалобная мелодия флейты. Монотонное звучание отдавалось звуком поющей пустыни, возбуждая в душе принцессы непереносимую тоску. Почему так тягостно было на душе у молодой Клеопатры, она не могла понять.

Казалось, все складывалось хорошо. И золото, что достанется ей, когда она взойдет на престол, и новые возможности, открывшиеся, в связи с этим. Однако мучимая тоской она не могла спокойно сидеть в своем укрытии от солнца на верблюде, мерно качаться в такт его шагов и ни о чем не беспокоится. Принцесса стала искать в своем беспокойстве то, что могло так влиять на ее угнетенное состояние. Она вдруг вспомнила Черную Корону богов, которую так настоятельно рекомендовал отцу надеть верховный жрец храма Оракула бога Амона Ра. И отец ее водрузил на себя, правда Корона богов при этом не касалась его головы, а сидела на черном кружке из шерстяного сукна, придерживающего головной платок. Но легенда о Черной Короне запрещает простым смертным прикасаться к ее металлическим частям, что может принести несчастье. Она вспомнила, как отец взял Корону в руки. Она вспомнила, как он пошатнулся при этом, водрузив Корону на голову. И как поспешно ее снял, и установил на постамент. Она вдруг поняла источник своего беспокойства. Клеопатра стала утешать себя тем, что последствий у отца не наблюдалось. Значит, и беспокоится, нет никакого основания. Но почему он так играет. Мелодия была грустной, разрывающей ее юное сердце. Принцесса слушала игру отца с раннего детства, и эти звуки флейты всегда были веселы и бодры. Хор подпевал его игре, поднимая веселье всему, что и кто окружал его во дворце. Казалось, что сейчас на флейте отца играет уже не он. Принцесса подергала за ремешок, связующий водителя каравана с корзиной седла в которой она сидела. Креон повернул голову к принцессе и, не останавливая караван, подошел к ее верблюду, помогая Клеопатре, спустится на песок. Верблюд медленно ступал по песку, жуя жвачку, повернул с любопытством голову. Когда принцесса коснулась земли, Креон быстро вернулся на место водителя и повел караван дальше. Клеопатра пошла вдоль вереницы верблюдов к отцу. Авлет увлеченно играл на флейте, не замечая ничего вокруг, даже дочери, что уже была рядом с его лошадью. Клеопатра внимательно стала разглядывать отца. Она заметила мешки под его глазами, которых раньше не наблюдалось и его возросшая невнимательность. Раньше он замечал присутствие дочери и чувствовал ее рядом, а теперь продолжал играть.

– Отец, ты меня слышишь? – позвала она фараона. Авлет прервал игру, повернул голову к дочери.

– Клеопатра, что-то случилось? – озабоченно спросил он.

– Почему ты играешь так?

– Я играю, вот и все. – Спокойно отвечал фараон.

– Нет, ты играешь очень грустную мелодию, лучше не играй вообще. – Сказала она.

– Хорошо, дочь. Я не буду так играть. Вот у меня есть несколько веселых композиций, вот послушай. – Авлет стал весело и забавно играть, двигаясь в седле в такт мелодии. Он видел, что дочь заулыбалась. Охранники выпрямились в седлах, заулыбались, задвигались, подыгрывая в движениях фараону. Уныние развеялось. Взбодрившись, мелодия флейты неслась над пустыней, прогоняя из каравана тоску.

Клеопатра помахала отцу рукой, вернулась в голову каравана к своему верблюду. Креон подставил принцессе спину, она взобралась вначале на его спину, на плечи Креона и влезла в корзину, что была установлена между верблюжьих горбов. Там, сквозь открытые занавески с высоты шагающего верблюда открывались безбрежные дали пустыни. Корзина была установлена на обратный путь, как седло под тентом, и в ней можно было не только сидеть, но и полулежать.

Теперь мелодию флейты воспринимал весь караван. Под ее звуки легко и бодро шагали верблюды, люди и лошади. Казалось, что и солнечные лучи в ритме мелодии, не так жарко донимали своим блеском движение каравана.

Клеопатра, удобно расположившись, вынула из сумки листок папируса. Сумка болталась у нее на шее, свисая на грудь. Это было завещание Птолемея XII, составленное отцом на ее имя. В нем значилось, помимо всего прочего: “ …что, вся власть над Египтом, после смерти фараона Птолемея XII Теос Филопатор Неос Дионис, переходит Риму под управлением моей дочери Клеопатры VII и ее младшего брата Птолемея XIII”. Прочитав завещание, принцесса в негодовании оторвалась от текста на листке папируса, скрепленного печатью фараона. На ее огромных карих глазах, медленно накатывались слезы.

“Как мог отец поступить так?” – с обидой думала она. ”Как можно отдавать Египет на растерзание Риму? Нет, она не отдаст Египет просто так. Она станет правительницей Рима, сделав Рим провинцией Египта!”. – Слезы высохли на ее щеках, губы плотно сжались. ”Не бывать этому никогда, отныне Рим – провинция Египта! Так будет, так угодно богу Зевсу-Амону Ра, иначе боги Олимпа не открыли бы нам несметные сокровища в храме Оракула бога Амона Ра”. Клеопатра глубоко задумалась над поставленной перед собой целью, ей вдруг стало страшно. Не имея достаточного опыта и не зная всех перипетий в политических и не простых отношениях между государствами, как править и, как выжить в этом сложном мире. И неожиданно пришла спасительная мысль:

“Отец молод и жив, а я, что, как будто уже, царица Египта?”. – Вздох облегчения вырвался из груди принцессы. На лице засияла улыбка, еще откровенно детская полная беззаботной радости. Глаза засияли вновь, как в те далекие дни, когда отец читал ей легенды перед сном из жизни богов Олимпа, об их подвигах и приключениях на земле. Клеопатра аккуратно сложила папирус, исписанный текстом завещания, и поместила в сумку. Теперь ее все помыслы будут сосредоточенны достижением одной и единственной цели, как стать правительницей не только Египта, но и Рима. А еще лучше, объединить два государства в одну могущественную державу. Ее задумчивый и напряженный взгляд был устремлен вдаль. Она замерла неподвижно. Так продолжалось довольно долго, затем обронила:

– Я не остановлюсь ни перед чем! – твердым голосом, глядя на раскинувшиеся к самому горизонту пески Сахары, проговорила пятнадцатилетняя принцесса.

Как же сложиться судьба будущей царицы Египта? На все воля богов, что и покажет время….

Александрийская базарная площадь раскинулась ближе к центру города. Здесь продавалось все, что волновало в те далекие времена все сословия Египетских жителей, от хозяйственной утвари до продажи скота и найма обедневших крестьян, умеющих работать на рисовых участках, виноградниках, ходить за домашней скотиной, чистить орошающие каналы и так далее. Вся торговля была обложена Постумом Рабирием налогами. Главный финансист царской казны (диойкет) страдал патологической жадностью. И нередко сам принимал участие в сборе налогов. Самое излюбленное место Рабирия для сбора налогов была Александрийская базарная площадь. Там, один раз в три месяца Постум Рабирий, восседал на кресле из слоновой кости под сколоченным из досок навесом в гимантии (греческое одеяние чиновника). По сторонам его круглого, заплывшего жиром тела в белых туниках, опоясанных кожаными балтеусами (военный ремень римских солдат) с прикрепленными на них мечами, стояли в красных плащах четверо римских стражника, а выстроившиеся в длинную очередь крестьяне из местных деревень несли часть выручки за проданный урожай. Сдавший деньги крестьянин, обязан был расписаться в списке жителей того или иного населенного пункта. Такая роспись гарантировала, что к нему не явятся сборщики податей и не отберут последнее, что еще и оставалось в скудном хозяйстве. Поэтому у помоста перед восседающим на нем Постумом Рабирием собиралась толпа просителей, желающих сделать вожделенную отметку крестиком против своего имени, чтобы гарантировать себе избавление от несанкционированных набегов сборщиков налогов.

– Следующий! – выкрикивал римский легионер, толкая в спину очередного крестьянина.

Бедняк униженно подходил к помосту, где в красной тунике восседал на дорогом кресле из слоновой кости, подобно фараону на троне, Рабирий. Справа от просящего, у самого помоста, стояла фарфоровая пустая чаша, а с лева амфора, до половины уже наполненная монетами. Крестьянин перед прошением должен был бросить в пустую чашу деньги. Легионер, что стоял рядом с просителем поднял чашу звякнувшей двумя бронзовыми монетами и громко выкрикнул:

– Две монеты из бронзы! – скрипнув калигами, повернулся к Рабирию, показывая деньги. Постум сделал знак рукой унизанной золотыми перстнями на пальцах со сверкающими драгоценными камнями. Стражник поднес чашу к горлышку амфоры, монеты звякнув, полетели в сосуд.

– Что ты хочешь, нищий, чтобы я за такие гроши освободил тебя от подати на целый год?! – властно спросил казначей.

– О, великий римлянин, дай мне вырастить урожай к концу праздника урожая, и я возмещу тебе золотом. – Униженно глядя в глаза казначею, под надменный смех стражи, говорил проситель.

– Что скажут собравшиеся тут рабы, когда я освобожу тебя от налогов на целый год? Нет! Будет мой ответ тебе. Приходи осенью в праздник урожая, приноси римский золотой Ауреус, и ты получишь отсрочку уплаты налогов.

– Рабирий, – обратился легионер, стоявший рядом с просителем,

– позволь дать ему пинка под зад, за то, что осмелился придти с бронзовыми копейками?

– Ты стой там, а я знаю, что мне делать с ним. – Управляющий казной фараона подозвал жестом к себе крестьянина. Проситель, низко кланяясь, подбежал к Постуму. Рабирий повернулся к столу, застеленному красной тканью, на которой лежали списки близлежащих к Александрии деревень.