Потомок седьмой богини

– Прочь.

Советники, каждый из которых выглядел еще более жалким, чем предыдущий, засеменили к выходу из зала. Я дождался, пока тошнотворные ароматы их тел растворятся в горячем, маслянистом запахе свечей, и занял место, показавшееся мне наименее зловонным. Король был неподвижен, как древняя статуя – столь же мощный и безразличный, – и лишь глаза его беспорядочно двигались под кожей век.

– Ваше… Фабиан, – еле сумел выдавить я. – Подскажите, не найдется ли в замке свободной комнаты без окон? Многие ингредиенты для снадобий не любят солнечный свет, и…

– Прочь, – прорычал он.

– Позвольте, я…

– Убирайтесь. – Губы его двигались почти незаметно, как бы нехотя, но взрыв, произошедший внутри него, обдал меня жаркой волной недовольства. – Оба.

Мне хватило самообладания, чтобы сдержать гнев и в этот раз, но лишь потому, что я знал: испытывать благодушие солианского короля – плохая идея.

Тристрам наверняка с достоинством терпел его выходки, Холден пресмыкался, как делал это и с директором Ателлы, а Томико и Лорелея, скорее всего, очаровывали его, сами того не замечая… Я же не обладал ни одним из тех качеств, какими могли похвастаться другие чародеи.

Как бы я ни старался и что бы ни стояло на кону, терпеть неуважение было за пределами моих возможностей.

Глава 3

Мне выделили на удивление просторные покои, хоть я и предпочел бы спать на кушетке в лаборатории, спрятанной от солнечных лучей где-нибудь глубоко под землей. Помимо кровати с раздражающе помпезным балдахином – который я, впрочем, беспощадно содрал, – письменного стола со стулом и скромного шкафа, в комнате было лишь окно, выходящее на самую скучную часть Тэлфорда – пустующую и ослепительной зеленью упирающуюся в исполинскую стену.

За весь день, следующий за собранием, я ни разу не понадобился королю, и это было мудро с его стороны. Мое недовольство его поведением ожидаемо не утихло, как только я покинул зал совета. Перед сном я красочно представлял, как руки смыкаются вокруг его шеи и жизнь медленно вытекает из него, сопровождаясь хриплыми вздохами и бессильными содроганиями. Пришлось пообещать себе, что я постараюсь найти иное решение проблемы. Сила богов могла проснуться в любой момент, и прямая угроза жизни – самый очевидный способ ее спровоцировать.

Смахнув пелену фантазий, я написал краткий отчет для Кьяры – интересно, посвятила ли она в свои опасения оставшуюся часть Гептагона? – и, создав крошечный портал, бросил конверт на стол, стоящий по ту сторону. Из ее кабинета в комнату проник аромат безнадежности и застарелых идей, и я поспешил спрятаться под одеяло, сбегая от его отголосков.

Третий день на островах – и по совместительству третий день месяца Миохра – начался с оглушительных криков радости. Шторы, сносно прячущие от утреннего света, не стали преградой для звука, и я, вырванный из спокойного сна без видений, едва сдержался, чтобы не заставить людей на улицах замолчать. Подойдя вместо этого к окну, я обнаружил, что обычно пустующее поле вдруг запестрело красочными лавками и нарядами, а солоноватый воздух наполнился не только криками, но и музыкой, зазывающей людей на ярмарку. Почувствовав, как внутри зажегся крошечный огонек интереса, я заглянул в шкаф – одежда в нем появилась лишь благодаря местным слугам и паре воспоминаний, по которым я воссоздал оставленные в Ателле наряды, – и снял с вешалки самое яркое, что сумел отыскать. Кроваво-красный костюм выглядел весьма подходящим, чтобы вписаться в ураган красок, бушующий на улицах. Дополнив его угольно-черной рубашкой, я взглянул на себя в мутноватое зеркало, висящее на внутренней стороне дверцы шкафа. Чего-то чудовищно не хватало, и я заправил волосы за уши, внимательно вычисляя недостатки образа.

Коснулся шеи кончиками пальцев, чтобы создать несколько тонких цепочек, а затем – ушей, и их обвили рельефные змейки из черненого серебра. Я любил вид золота, но старался избегать его соприкосновения с моим новым лицом – оно ему чрезвычайно не шло.

Оставшись довольным зрелищем в отражении, я звучно захлопнул дверь и покинул покои.

Подумав, что пришла пора рассмотреть хотя бы часть внутреннего убранства замка и его обитателей, я преодолел желание сократить путь и пошел пешком. К моему удивлению, несмотря на творящийся снаружи переполох, дворец был столь пуст, что звук шагов отзывался оглушительным эхом, а холод, исходящий от стен, пробирался под кожу. Мне встретился лишь один человек – худощавый мальчишка, чье лицо было так плотно завязано бинтами, что он едва ли мог разобрать, куда идет.

Как только я покинул обитель солианских правителей, меня обдало волной жара и сухости, вмиг прогнавшей дрожь, вызванную неприветливым замком. Сотни глаз тут же обратились ко мне, но, не узнав в вышедшем человеке короля, мгновенно потеряли интерес. Я отметил, что у местных простолюдинов нет вкуса.

У подножия замка пестрели горы даров – цветы, свежевыкованное оружие, дары земли и морепродукты, готовые вот-вот стухнуть под палящим летним солнцем. Я едва сумел найти свободную дорожку, чтобы спуститься в город. Сосчитав ступени, обнаружил, что их в точности столько же, сколько и в любом храме – семь, – и самомнение семьи Миррин неприятно меня позабавило. Если верить слухам, к божественному роду принадлежал вовсе не отец нынешнего короля, а власть в этих землях всегда переходила по мужской линии. Впрочем, судя по количеству подношений, люди были готовы вознести любого, кто восседал на троне и притом не отправлял их в далекие земли, чтобы погибнуть без веской причины.

Ярмарка встретила меня яркостью мечтаний, теплом дружбы и звоном смеха, окатив эмоциями, как разъяренное море скрывает под пеной камни у берега. Отовсюду лились музыка и запахи, а люди танцевали прямо между торговыми рядами, будто праздновали нечто куда более значительное, чем приезд странствующих торговцев и циркачей, но я, бесконечно оглядываясь, так и не сумел понять, что.

Добравшись до разноцветного купола, в котором держали привезенных на остров животных, я нахмурился. Разделить удовольствие горожан я, как ни пытался, не сумел. Многочисленные львы, тигры и верблюды выглядели замученными, будто их не кормили месяцами, в то же время истязая тренировками, а птицы, хоть и отлично чувствовали себя в тэлфордском климате, ютились в унизительно тесных клетках. Один из попугаев, однако, не разделял участи собратьев – он свободно передвигался под куполом, перепрыгивая с одного восторженного зрителя на другого. Его ярко-голубое оперение мелькало перед глазами так часто, что хотелось зажмуриться, но, потеряв его из виду, я знал, что вскоре почувствую хватку надоедливого животного на себе.

– Кирри, – представился он звонким, дребезжащим голосом, вцепившись в мое правое плечо. – Кирри хороший.

– Кирри получит по пернатой голове, если не перестанет копаться в моих волосах.

– Кирри любит монетки, – продолжил он. – Кирри хороший.

Холодный клюв коснулся моей шеи, и я вздрогнул. Споры с попугаями не входили в мои планы на день, к тому же отвечать ему казалось бесполезным, поэтому я согнал птицу с плеча. Однако вместо того чтобы испуганно взмахнуть крыльями, пернатый вцепился в мою ключицу, как раз туда, где висели цепочки, пройдя насквозь через созданную мной иллюзию.

Если бы чародеи могли создавать драгоценности из воздуха, то давно сидели бы на цепях у самых жадных представителей человечества.

– Кирри! – завопил попугай, запутавшись в моих волосах. – Кирри! Кирри!

Из-за вольера со львом выбежал мужчина в полосатых цирковых штанах. Покрытая толстым слоем волос грудь была испачкана чем-то похожим на рвоту, и я совершенно не удивился, что странствующие артисты успевают напиться до беспамятства еще до наступления полудня. Я схватил птицу, хоть ладони едва хватало, чтобы удержать ее упитанное тельце, и с нескрываемым пренебрежением протянул хозяину.

– Если учите питомцев воровать, – намеренно тихо и равнодушно произнес я, такая манера пугала людей пуще прочих, – то учите и правильно выбирать жертв.

Отсутствие даже проблеска разума в глазах циркача лишило меня всякой охоты отдавать ему попугая, и я, развернувшись на пятках, направился к выходу из шатра. Кирри бесконечно повторял свое имя. Его хозяин пытался следовать за мной, но делал лишь шаг за время, в которое я успевал сделать двадцать. Оказавшись на улице, я нашел ближайшего торговца с горячей едой – несмотря на летний зной, он жарил в чане с маслом какую-то разновидность местной выпечки – и вручил ему птицу.

– Прожарьте посильнее, – посоветовал я, делая голос настолько громким, чтобы слова долетели и до нерадивого хозяина. – Кажется, он еще дергается.

Неразборчивый пьяный стон за спиной и раскрытые в изумлении глаза торговца чуть умерили мой пыл, и я покинул внезапно образовавшийся цирковой квартал.

Прогулка по ярмарке затянулась до самого заката. Хотя жителям Тэлфорда и приезжим артистам нечем было меня удивить, всевозможных уголков с представлениями было так много, что я даже не заметил, как потратил весь день, пытаясь взглянуть на каждое хотя бы краем глаза. Мне не встретилось ни одного знакомого лица – ни короля, ни Вивиан, ни кого-либо из совета, пусть я и едва их запомнил. Вероятно, выходить в люди было не в их обычаях, а я не в том положении, чтобы осуждать их за это. Я и сам гулял по улицам, лишь чтобы узнать побольше о столице Солианских островов и о том, какие эмоции их правитель вызывал у народа. К сожалению, ценных сведений горожане не раздавали. Казалось, будто они действительно всем довольны – что практически невозможно и не встречается ни в одном городе мира – или настолько запуганы, что на самом деле поверили в исполняемые роли счастливых, ни в чем не нуждающихся подданных.

Крадущееся к горизонту солнце скрылось за городскими стенами. Мне вдруг подумалось, что вид за ними сейчас невероятен. Всмотревшись в тех, кто расхаживал по стенам, наблюдая за происходящим в Тэлфорде и за его пределами, я заинтересовался, как они туда добирались. Нескольких секунд оказалось достаточно, чтобы разглядеть на стенах подъемные механизмы – удивительно, что прежде я их не замечал. Но двигались они так медленно и выглядели так ненадежно, что совсем не удовлетворяли моей потребности как можно скорее оказаться на вершине. Решив рискнуть – так, будто не занимался этим ежедневно, ради эксперимента смешивая в лаборатории несовместимые компоненты, – я постарался максимально ясно представить гладкую поверхность стены, вид на ярмарку с высоты птичьего полета и доспехи постовых стражников, а затем открыл портал и, пока уличные зеваки ничего не заметили, быстро шагнул на ту сторону.

Волны, на которых расслабленно качались последние лучи солнца, были слабыми, едва заметными. Воздух там ощущался по-иному, не так, как в низине: был свежим, колким, резким. Чувство безграничной свободы и холода в конечностях оттого, что вокруг были лишь метры пустоты, высоты и океана, сначала показалось эйфорией, но затем горизонт покачнулся, и это же чувство сковало тело тысячью цепей.

Портал принес меня на самый край стены, и я занял весьма устойчивую позицию, но, закрывшись, он высвободил некоторое количество энергии, и в сочетании с порывом ветра этого оказалось достаточно, чтобы я получил предательский толчок в спину. Разумеется, я бы не позволил себе стать кровавым пятном на прибрежных камнях. Открыл бы портал в первое попавшееся место, не находящееся на подобной высоте, – это помогло бы отделаться несколькими ушибами и сломанным носом. Но даже мгновение в свободном падении лишало тело привычного контроля, за который я так отчаянно цеплялся.

Впрочем, в этот раз прибегать к магии не пришлось – чья-то рука схватила меня за ворот рубашки, сдавив горло, и откинула назад. Пейзаж перед глазами резко изменился, явив взору лишь однотонное персиковое полотно, а затем – крайне довольное юное лицо.

– Чуть летать не научились!

– В Тэлфорде никто не слышал о манерах? – скривившись, бросил я и, проигнорировав протянутую руку, поднялся.

– Не до манер, ваше сиятельство, когда видишь, как дорогой гость короля летит с обрыва, – почесав затылок, замялся парень.

Насчет юности я погорячился. Когда свет упал на его черты, я разглядел и морщинки в уголках глаз, и светлую щетину, и застарелые шрамы, в изобилии встречавшиеся на всех открытых участках кожи, кроме лица. Там красовалась лишь одна блестящая полоска, повторяющая очертания брови, но находившаяся чуть выше, словно кто-то промахнулся, желая лишить его зрения.

– Представься.

– Тобиас Эллсворт, ваше сиятельство, – отчеканил стражник.

– Воевал, Тобиас?

– Все верно, ваше сиятельство, – кивнул он, будто намеренно пытаясь вывести меня из себя повторением титула, раз уж я посмел указать на его непочтительность. – Покорял семь из одиннадцати островов.

– Отчего не остальные четыре?

– Был ребенком, ваше сиятельство.

Я отвернулся, намекая, чтобы стражник помог мне отряхнуть спину. Ждать, пока до него дойдет смысл жеста, пришлось около двух исключительно мучительных минут, после которых он с такой силой ударил меня по спине, что выбил из легких весь воздух.

– Переборщил, ваше сиятельство?

– Замолчи, ради всего святого, – закашлялся я.

Движения стражника стали такими нежными, словно он и вовсе меня не касался. Не скрывая недовольства, я поспешил удалиться, но постовой увязался следом, раздражая тяжелым дыханием и с трудом сдерживаемым желанием заговорить.

– Настырный, – протянул я. – Чего плетешься за мной?

– Выполняю свою работу, ваше сиятельство.

Я сжал губы, чтобы не выпалить нелестную характеристику его качеств, и обратил взор к городу. Отсюда он выглядел намного лучше, чем с земли: не казался таким беспорядочным и нелепым, а красочные шатры и разгорающиеся костры придавали ему особый праздничный шарм. Люди сверху казались пылинками, танцующими в последних лучах солнца и жадно поглощающими мгновения в их тепле, а замок – строгим надзирателем, исполинской тенью крадущим возможность насладиться началом месяца Миохра.

Тобиас смотрел на родные земли так, словно испытывал по ним страшную тоску, находясь в далеких, чужих краях, в то время как ему требовалось не больше часа, чтобы спуститься со стены и присоединиться к толпам пирующих.

– В честь чего праздник?

Стражник взорвался хохотом, но уже через секунду сделал вид, что тому виной чудовищный приступ кашля, и прикрыл рот рукой. Он уставился на меня с изумлением, словно я, обезумев, предложил спуститься вниз без всякого снаряжения, чтобы втайне от начальства выпить с прочей стражей.

– Вы же шутите?

– Почему все на островах считают, что я похож на шута?

Тобиас замахал руками, открещиваясь от причастности к этому мнению, и полминуты бормотал что-то невнятное, прежде чем выдать связную фразу.

– Разве вас не пригласили на представление в замке, ваше сиятельство?

– Разумеется, пригласили. – Всегда, когда приходилось лгать, чтобы скрыть задетое самолюбие, я чуть задирал подбородок. – Но не учли моей дурной привычки не дочитывать записки.

Тобиас истерично закивал, как будто тоже негодовал, почему во внимание не взяли столь важную черту характера долгожданного гостя. Он еще раз оглядел усеянные лавочками улицы – на этот раз больше с теплотой, нежели с грустью – и, засунув левую руку в карман брюк, через силу озарил лицо учтивой улыбкой.

– В третий день Миохра на островах празднуют день рождения короля Фабиана, – пояснил он, направив взгляд на замок. – Король великодушно радует город ярмаркой, несмотря на близость фестиваля в честь Дня Солнца, а люди взамен приносят к его дому дары, чтобы поблагодарить за службу островам.

– А ты, я смотрю, не слишком впечатлен подобной традицией, – почти с укором заметил я. Слова постового звучали так, словно он выплевывал их, что совсем не вязалось с умиротворенным выражением лица. – Недоволен правлением династии Миррин?

– Что вы, – наигранно протянул Тобиас. – Мы с королем в прекрасных отношениях.

– И поэтому, пройдя войну, ты не с почетом гуляешь по коридорам замка, а торчишь на стене?

– Я слишком труслив, чтобы летать на вивернах, но очень хотел посмотреть на город с высоты, – уклончиво ответил он, подмигивая. – И король исполнил мою мечту.

Если бы мне подмигнул кто-то другой, я бы, вероятно, без раздумий лишил его глаза – фамильярность по отношению к Верховному была недопустима. Однако что-то в его словах заставило меня сдержаться. Тонкая нить неприязни, ведущая с вершины стены до тронного зала, едва не ускользнула, но я успел вцепиться в нее обеими руками, впечатывая в память имя стражника и его лицо. Благоговейный восторг тэлфордского народа перед правителем лишал надежды узнать что-то из темных моментов его прошлого, но Тобиас, обиженный воин, отдавший королю все, а в ответ получивший лишь шрамы, возвращал мне злорадное предвкушение неожиданных открытий.

В приличном обществе сплетников осуждали, стараясь не поднимать важные и личные темы в их присутствии, но я обожал их всей тьмой своей души. Содержание слуха не имело значения – реакция на него говорила о человеке в сотни раз больше. Не сосчитать, скольких богачей я заставил удвоить прописанное в контракте жалование, потому что те ненавязчиво путали двери своих покоев со спальнями чужих жен. Впрочем, не все из них действительно этим занимались. Страх того, что подобное мнение разойдется в народе, а отрицание лишь усугубит ситуацию, работал даже лучше, чем истинное нежелание попасться. Больше всего их пугали разъяренные мужья, на чью собственность они посягали. Неверность женам их при этом беспокоила мало.

Солнце спряталось за бесконечностью волн, и розовые оттенки, ласково окрашивающие небо, вскоре обратились холодными фиолетовыми мазками. Люди, как мотыльки, стягивались к разбросанным по городу кострам, а воздух на стене резко приобрел неприветливые морозные нотки, что показалось странным в начале лета, но легко объяснялось близостью океана. В замке, за одним из выходящих на запад витражных окон, вдруг вспыхнул свет.

– Кажется, вам пора, ваше сиятельство, – крикнул Тобиас, от которого я, в раздумьях разгуливая по стене, успел оторваться. – Представление вот-вот начнется.

– Увидимся, настырный, – ответил я, оглянувшись.

Не понимая, в какую из комнат надо попасть и как выглядит большинство из них, я перенесся в холл на первом этаже. Не знаю, удачей ли было то, что торжество расположилось именно там, но возник я прямо посреди наспех возведенной сцены в окружении ослепительно ярких декораций.

– Ваше появление всегда обязано быть эффектным?

Голос короля прозвучал откуда-то сбоку, и, прежде чем обратить к нему взгляд, я неторопливым движением откинул волосы за спину и заправил их за уши. Я так хотел указать ему на свое превосходство, все еще злясь за инцидент на заседании совета и, разумеется, то, что он сотворил в мире, откуда я родом, что мысль об унизительно пыльном сюртуке заставляла крепко сжимать челюсти.

– А вы предпочли бы упрятать меня в подземной лаборатории, скрыв от чужих глаз? – прищурившись, задал ответный вопрос я. – Ах да, совсем забыл! Никакой лаборатории вы мне так и не предоставили.

Король усмехнулся, отсутствием раздражения лишь больше меня раззадорив. Он проследовал к единственному ряду для зрителей, но садиться не стал – остановился около стульев, что стояли в самой середине, и приглашающим жестом указал на один из них.

– Всему свое время, – произнес он, чуть пожав плечами. – Поверьте, я отношусь к вам с безмерным уважением и благодарностью за то, что вы откликнулись на мою просьбу. Прошу, присаживайтесь.

Спускаясь со сцены, я обратил внимание, как пристально за мной наблюдали: актеры, выглядывающие из-за штор, гости короля, упивающиеся возможностью находиться с ним в одной комнате, и даже прислуга, разносящая игристое вино. Одна из девушек застыла как раз у подножия помоста, и я, схватив с подноса два продолговатых бокала – в целях экономии их наполняли лишь наполовину, – перелил содержимое одного во второй, после чего отдал пустой сосуд служанке. Звон стекла о железо подноса вернул ее к реальности, и она тут же ринулась обслуживать прочих гостей.

Опустившись на предложенный стул, я не спешил отвечать королю, вместо этого сосредоточившись на содержимом бокала. Аромат вина оказался чудесным – свежим и сладковатым, будто летний ветер, ранним утром потревоживший усыпанную цветами поляну. Пузырьки прокатывались по языку, чуть покалывая, а сливочное послевкусие нежно согревало возникшую после напитка прохладу. Я оказался приятно удивлен местной винодельней и мысленно пообещал себе с особым пристрастием исследовать погреб замка.

Король сел рядом. Его нога плотно прижалась к моей: Фабиан обладал весьма внушительной фигурой, в то время как скромные стулья, выставленные ровной шеренгой напротив сцены, совсем не предназначались для людей таких размеров. Бежевые брюки из темно-коричневого льна – местный зной заставлял жалеть, что у меня не было таких же, – оказались достаточно тонкими, чтобы я содрогнулся, ощутив тепло кожи виновника торжества.

– Мне не следовало так разговаривать с вами, – понизив голос и наклонившись к моему уху, произнес он.

Я вскинул бровь, сделав самое саркастичное выражение лица, на какое был способен.

– Неужели?

– Меня мучают головные боли, – признался он так тихо, что его шепот пощекотал мое ухо. Я с трудом сумел сдержаться, чтобы не дернуться и не оскорбить щедрого правителя. – Порой из-за них теряю всякий контроль.

Я гулко сглотнул, но поднял бокал, делая вид, что причиной тому был игристый напиток.

– Быть может, в честь праздника я решу для вас эту проблему.

Король кивнул и, удовлетворенный достигнутой целью, выпрямился, обратив взор к сцене. Гости принялись рассаживаться, и места`, что они занимали, крайне красноречиво повествовали об их близости к короне. Богатейший из герцогов, о чем кричал его покрытый камнями и золотом наряд, расположился слева от властителя островов, и до самого конца представления горделивая улыбка ни на мгновение не сходила с его лица. Казначей сел чуть поодаль – на четвертый стул от короля, а приезжие купцы, чьи загорелые лица не отмылись после дня на ярмарке, расселись по краям ряда.

Свет стал постепенно затухать, концентрируясь вокруг сцены. Заиграла музыка – тревожная, дребезжащая, пробирающаяся под кожу и холодными когтями впивающаяся в вены, но оттого лишь более завораживающая. Игра актеров впечатляла чуть меньше, но порадовала проработкой сценария. Представление, преподнесенное королю в качестве подарка, состояло из небольших историй, повествовавших о том, что сделал каждый из Семерых, чтобы люди заклеймили их богами.

Труппа не могла и вообразить, что играет в обители потомка одного из них.

Первой жительницей божественного города стала Редрами – воительница, объединившая вокруг себя тех, кто никогда и не помыслил бы драться плечом к плечу. Желание девушки отомстить захватчикам, разорившим ее деревню, было столь велико, что, вселяя в души безоговорочную веру в победу, заряжало любого на ее пути. На помощь ей подоспел даже король, некогда владевший захваченными землями, но не сумевший их защитить. В той битве Редрами удалось не просто совершить возмездие, но и голыми руками задушить виверну – из-за неудачного костюма этот момент в спектакле был, пожалуй, слабейшим. Девушке с алыми волосами и двуручным топором по сей день молились в моменты страха и триумфа.

Второй сюжет посвятили богу любви – очевидному фавориту Вивиан и всех прочих дам. Исполнитель роли Лейфта отличался поразительным сходством со своим прототипом: те же светлые волосы, крепкое тело и изящное лицо, украшенное золотыми узорами. Юноша принес себя в жертву, пытаясь защитить любимую, хоть та и упорно не отвечала ему взаимностью. Впрочем, его поступок не остался незамеченным: возлюбленная будущего бога раскаялась, что отвергла столь прекрасного человека, и, став жрицей, принялась петь о его подвиге в каждом храме, что ей удавалось посетить. Вскоре имя Лейфта было на устах у каждого, и люди, прослышав об обычае того украшать себя золотом, проявили недюжинный интерес к прежде непопулярному металлу.

– Разве не чудесно? – вздохнул герцог. Может, он и не питал искренних чувств к Лейфту, но без золотых украшений не делал и шага. – Какая история!

– Не согласен, – холодно отозвался король. – На его месте я не стал бы лишать себя жизни из-за призрачной надежды на чью-то любовь.

Если бы не безразличный тон, я бы решил, что спектакль заворожил Фабиана, сумев впечатлить искушенного зрителя. Однако взгляд, который он не спускал со сцены, не изобиловал эмоциями, и я так и не сумел понять, солгал ли король.

– А как же завет Лейфта: «Любви ради преодолевай, и за это воздастся тебе»? – ухмыльнувшись, процитировал я Семиглавие. – «Не жечь мосты, а строить их сердцам, что ищут путь друг к другу».

Но король решил ответить цитатой из другой части Семиглавия – о Редрами: