Схватка за Америку. Триумф белой лилии

Духовная власть оказывалась представлена шестым по счёту канадским епископом Анри-Мари Дюбрейлем де Понбрианом, возглавлявшим епископат в Новой Франции. Он занимал эту должность с 1741 года до самого падения французской Канады. Будучи формально подчинённым католическому Риму, он, искусный политик, тем не менее лавировал во взаимоотношениях с Парижем, от которого получал финансирование, не брезгуя отношениями со светской властью.

При нём активизировалась деятельность ордена иезуитов, имевших самую надёжную поддержку «сверху». Именно они, эти люди в чёрных сутанах, проповедники и агитаторы, так развили свою деятельность, появляясь то тут, то там, подобно теням, подстрекая индейцев из христианских миссий, пропагандируя убийства еретиков среди канадцев и акадских крестьян и выступая в качестве злейших врагов американских колонистов на юге.

Тем самым, в Канаде середины 18 века существовало только два основных пути наверх: военный, от кадета или солдата и до офицера, и духовный (для чего следовало закончить семинарию). Впрочем, оставалось ещё поприще торговцев, но оно крайне мало ценилось, а также чиновничье, но большей частью они являлись приезжими и для занятия соответствующей должности требовалось образование (а университет в Квебеке не мог дать потребное количество кадров).

Такова была Канада середины 18 столетия.

1.2. Американские колонии Британии.

В нескольких сотнях километрах южнее лежали Тринадцать колоний (как их всё чаще называли) Великобритании. Узкая полоска земли, протянувшаяся на тысячу миль от северных болот Мэна до южных топей испанской Флориды, зажатая между Атлантическим океаном и горной цепью Аппалачей. Многолюдные, шумные земли, каждая со своей спецификой, экономикой, законодательством и даже управлением.

Их население составляло потомков англичан, шотландцев, ирландцев, голландцев, немцев, шведов и даже датчан, пытавшихся колонизировать Вирджинские острова (впоследствии у них отобранные), и прибывало ещё. Потоки иммиграции из Европы не шли ни в какое сопоставление ни с испанскими, ни с тем более французскими аналогами.

Этому способствовал целый ряд факторов. Как отметил отечественный историк А. А. Киселев: «Колонисты XVII в. еще задолго до образования США увидели в этих землях «большие возможности». Почти каждый из 200 тысяч англичан (а эмиграция XVII в. была в основном английской), пересекших океан, ехал в Новый Свет ради участка собственной земли, возможности создания собственного торгового предприятия, возможности свободно исповедывать любую религию, наконец, ради создания «Града на Холме» – того самого Потерянного Рая, о котором говорили Мильтон и пуританские проповедники. Английские колонисты XVII века уезжали в неведомые, населенные воинственными дикарями земли Запада, чтобы спастись от ужасов английской действительности. Зачем им нужна была здесь власть Англии с её абсолютизмом, англиканской церковью, революциями, заговорами, монополиями, высокими налогами, войнами?».

В отличие от французов, большая часть которых не видела интереса в североамериканских колониях, английские поселенцы ехали за лучшей жизнью. Поэтому путь Тринадцати колоний – это колонизация «снизу» в отличие от колонизации «сверху» французских владений за океаном. Самостоятельно преодолев первые трудности, которые чуть не уничтожили Новую Францию в короткий период до установления королевского управления, американские колонии Великобритании развивались и заселялись.

Способствовал этому и благодатный умеренный климат, сопоставимый с европейским. Территория Тринадцати колоний, современное восточное побережье, лежит куда южнее той же Украины, а проходящий мимо Гольфстрим делает условия для земледелия сопоставимые с средиземноморскими.

Вся эта картина дополнялась могущество британского флота, защищавшего протяжённое побережье от атак иностранных каперов. Последнее, собственно, и заставляло долгое время колонистов, достаточно рано в основной массе осознавших себя отдельной нацией, мириться с официальным вмешательством метрополии в их дела и присутствием королевских губернаторов и таможенников. Впрочем, государственные потрясения в метрополии и разная степень внимания к колониальным делам позволяли колонистам обходить самые неприятные меры британского законодательства.

Колонии, как уже отмечалось, оказывались достаточно густо населены (правда, в сравнительных величинах и большая часть населения к тому же концентрировалась вдоль побережья). При ширине 200-300 километров и протяжённости в 1500 километров они имели, по разным данным, в середине 18 века 1140-1170 тысяч белого населения и 250-270 тысяч негров-рабов (в среднем по 4 человека на квадратный километр, некоторые провинции, тот же Массачусетс, были населены плотнее) – примерно в 20 раз больше, чем у их соперников-французов на севере!

Следует всё же заметить, что такая плотность населения была всё ещё невелика по меркам Старого Света и примерно сопоставима с плотностью населения тогдашней европейской части России. При этом предгорья, приграничные, лесистые земли, «фронтир», на которые часто нападали индейцы или (на севере) ещё и канадцы, сохранялись почти безлюдными, а жители колоний, как уже говорилось, ютились в городах и селениях вдоль берега океана.

Города оставались невелики, напоминая скорее большие деревни. Процент урбанизации являлся незначительным, по сравнению с той же Новой Францией, Тринадцать колоний выступали в качестве скорее сельскохозяйственного захолустья. В крупнейшем городе, Филадельфии, в 1750 году насчитывалось 25000 обитателей, в Бостоне – 15000 человек, в Балтиморе – 7000 горожан, в Нью-Йорке – 12000 жителей,

Именно Тринадцатью колонии стали исторически недавно. В середине семнадцатого столетия их было девять. Затем английское правительство сумело прибрать к своим рукам Новую Швецию (стала Делавэром) и Новую Голландию (превратилась в английскую колонию Нью-Йорк) – и число колоний ещё более возросло.

(В 1710 году Каролина разделилась на Северную и Южную, что довело количество владений англичан на североамериканском континенте до двенадцати. И, наконец, в 1732 году крупный землевладелец и предприниматель Оглторп основал Джорджию, по имени короля Георга Второго, область, всегда лежавшую наособь, как противовес испанцам во Флориде, доведя количество американских провинций Лондона до искомого числа).

Экономически развитие и благосостояние Тринадцати колоний (как и всей Великобритании) зависело от торговли. Оная зижделась на могуществе британского флота, охранявшего пути сообщения, потенциале огромного торгового флота и соответствующего законодательства, облегчавшего деятельность торговцев в колониях.

В середине 18 века француз, посетивший Нью-Йорк, мог видеть странное, когда он приближался к торговому посту на границе колонии. Индейцы из племенного союза ирокезов, прибывшие сюда для торговли, приносили шкуры и мех, чтобы обменять их на оружие и инструменты. Необычное начиналось, когда затем, совершив сделку, индейцы рассаживались по кругу и начинали пить кофе или чай, мешая данные напитки с сахаром.

Структура торговли замыкалась в определённую схему. Из Европы, с берегов Туманного Альбиона шли товары и промышленная продукция, из Африки – рабы, с Антильских островов – сахар, из испанских и португальских владений Латинской Америки – кофе и какао, ценные породы древесины.

Взамен колонии отправляли сырьё в метрополию и осуществляли денежные вливания в её финансовую систему. Экономическая колониальная зависимость, правда, позволившая сформировать солидную поддержку в правящих и деловых кругах Лондона (так называемое «американское лобби») и определившая в дальнейшем, в ходе Семилетней войны, Канаду как перспективное направление удара, в отличие от Карибских островов, «болевой точки» французского королевского бюджета (получавшего от 50 до 65% доходов за счёт торговли оттуда), в отношении которых оказались замешаны куда меньшие интересы.

К тому же, введя подобный устойчивый торговый баланс, эскортируя одни и импортируя другие виды продукции, колонии получили возможность ввести собственную твёрдую валюту и избегать финансовых кризисов. До экономических нестабильностей 1760-1775-х годов, вызванных политикой центрального правительства и приведших в том числе к ситуации Войны за Независимость США 1775-1783 годов, было ещё далеко. Колонии процветали.

Впрочем, Тринадцать колоний середины 18 века – это не только торговля и перевалочная база для товаров с Востока, Запада и Юга, – но и собственное производство, и своя финансовая система. Примерно с начала 18 века здесь, в североамериканских владениях Англии, бурно развивалось судостроение, железоделательное и оружейное производство, открываются местные частные банки, особенно развито кустарное производство у северных колоний, где данная отрасль прочно основана на совокупности бартерных сделок, в южных колониях в гору пошло сельское хозяйство (хлопок, рис, табак).

Активно множились мелкие фермерские хозяйства северных колоний. Только в колонии Нью-Йорк здесь были, как наследие голландцев, крупные земельные владения по берегам Гудзона. Фактически именно это – возможность стать собственником, владельцем самостоятельного хозяйства – и подвигала многих на переселение в американские колонии.

Даже институт зафрахтованных слуг, на труде которых вместе с трудом рабов основывались крупные латифундии Юга (особенно Вирджинии), имел существенное отличие от французского аналога. Отработав положенный срок (нередко достигавший до семи лет) работник мог стать собственником земли (в отличие от французского, превращавшегося в зависимого от сеньора абитана).

Отслоение от метрополии было неизбежно. Процесс оказывался необратим. Только военная угроза с севера, политическая разрозненность колоний, некоторые сохранявшиеся связи с домом, а также финансовая государственная поддержка центральной власти периферии (на войну 1744-1748 году рядовой американцев заплатил в 26 раз меньше, чем рядовой англичанин) всё ещё удерживали полугосударственные образования бывших политических и прочих эмигрантов от собственной независимости.

(Правда, указанное относилось преимущественно к Новой Англии и отчасти к Нью-Йорку. Многие жители южных колоний считали себя по-прежнему англичанами и в войну за Независимость США 1775-1783 года выступили на стороне королевской власти).

Англичане пытались этому противодействовать, но их меры только тормозили неизбежный процесс. Навигационные законы 1651 года, ограничившие выпуск колониальной продукции и рынки сбыта для них, только разозли колонистов. Подобным же стал «Закон о патоке» 1733 года, больно ударивший по производству алкогольной продукции патриархами будущей нации американцев.

(Продолжение подобной политики и приведёт к взрывам 1760-1770-х годов. А затем – к ожесточённой войне, которая долгое время именовалась англичанами просто «мятежом» и которая прочно вошла в историографию как война за Независимость США 1775-1783 годов).

Кроме того, сохранялась привязка к центральной финансовой системе. Главным в ходе оставался английский фунт стерлингов, равный 20 шиллингам, каждый по 12 пенсов. К оному оказались привязаны валюты колоний, строящиеся на долларе – видоизменённом наименовании немецкого талера, в больших количествах циркулировавшего здесь (хотя имелись и так называемые «испанские доллары», основанные на испанском золоте или серебре – своих драгоценных металлов у колоний практически не было).

Даже имевшее место хождение бумажных ассигнаций, выпускавшихся каждыми штатами сепаратно, имел заметное отличие от соседней Новой Франции. Такие ассигнации имели заранее оговоренный срок хождения, и при сдаче в казначейство владелец получал определенный процент (5-6% годовых). До самой войны 1754-1760 годов удавалось поддерживать курс бумажных ассигнаций, равный бумажным деньгам (просто потому, что получить нужную ассигнацию можно было под залог земельной собственности).

(Канада (среди прочих причин) замедляла разрыв с метрополией. Смотрелась она, правда, на фоне Тринадцати американских колоний довольно бледно).

В сравнительных величинах всё было не так уж плохо. Уже годы спустя, в 1774 году, объёмы имевших место быть в обороте американских денег оценивались Александром Гамильтоном в пределах 20-30 миллионов долларов (обесцененных за счёт инфляции в 4-5 раз). С учётом того, что доллар в 1750 году, согласно имеющимся оценкам, стоил примерно 1/300 французского королевского ливра (канадского, конечно, в заметно меньших пропорциях), могло даже показаться, что французские владения оказывались более обеспечены, чем английские.

Однако это была фикция. Самодостаточный, активно развивающийся, способный накормить, оснастить и одеть тысячи солдат и десятки кораблей, прибывших из-за океана, американский Юг находился в куда более привилегированном положении, чем нищий, находящийся в глубоком кризисе, на постоянной подпитке из бюджета французский Север.

В действительности, любое наступление англичан на океанские коммуникации французов, связь Канады с родиной приводили к краху её обменной экономики, краху финансовой системы, инфляции. То, что случилось в 1754-1760 годах, когда бумажные деньги перестали что-то стоить и перешли чуть ли ни к натуральному хозяйству и практике обменов. То, что могло бы произойти и в кампанию 1744-1748 годов, установи британский королевский флот плотную морскую блокаду берегов Новой Франции.

На самом деле, реальный экономический потенциал американских колоний в десятки раз превосходил канадский. «Тринадцать» были вполне самостоятельны с точки зрения самообеспечения и представляли собой готовый плацдарм, военную базу для развёртывания целой армии, со своими ресурсами и инфраструктурой.

(Здесь допустима аналогия с Северной и Южной Кореями наших дней. Сверхмилитаризованный, но находящийся в невыгодных экономических и климатических условиях Север – и менее организованный, рыхлый, но более богатый и способный накормить большую армию Юг. Два мира, две системы, готовые в любой момент сойтись между собой в смертельной схватке).

Географически Тринадцать колоний представляли собой, как уже отмечалось, узкую, протянутую с севера на юг полосу между горами и Атлантическим океаном. Социокультурно они делились на четыре большие области: Новую Англию (Массачусетс, Коннектикут, Нью-Хэмпшир и Род-Айленд), колонии, доставшиеся «в наследство» от других стран (Нью-Йорк и Делавэр), прочие колонии перспективного американского Севера (Пенсильвания, Мэриленд) и будущий американский Юг, уже тогда обособленный.

Причина такого деления была проста. Если на Юге (где жило примерно 650 тысяч белых колонистов и 250 тысяч чернокожих рабов) ядро переселенцев составляли англичане и шотландцы, религиозно и политически лояльные центральной власти, то основу населения тех же Пенсильвании, Нью-Йорка и Делавэра образовывали иностранцы – немцы, голландцы и шведы. Новую Англию и Мэриленд из числа «прочих колоний» вообще основали беженцы и те, кого сейчас назвали бы «сепаратисты» и «экстремисты», подвергавшиеся притеснениям на родине – пуритане, шотландцыкельты из горных кланов, поднимавшие регулярные восстания у себя дома в Хайленде (Горной Шотландии) в течение 17 – первой половины 18 века, англичане-католики и прочие.

Данное деление дополнялось экономическими условностями. Север уже тогда превращался в промышленную кузницу будущих США, основой Юга становилась торговля и выращивание экспортных сельскохозяйственных культур.

Самой многолюдной колонией была Вирджиния (230 тысяч жителей), ей следовал клерикальный Массачусетс (190 тысяч человек). В Нью-Йорке тогда обитало 77 тысяч колонистов – почти столько же, сколько во всей Новой Франции, вместе взятой. Меньше всего (5200 обитателей) проживало тогда в Джорджии – но она фактически и не участвовала в военных действиях.

В Род-Айленде жило 33226 человек, Нью-Хэмпшире – 27500, Коннектикуте – 111 тысяч и Нью-Джерси 71 тысяча колонистов. Пенсильвания могла похвастаться «запасом» в 120 тысяч своих граждан, Делавэр – 28 тысячами, Мэриленд – 141 тысячей и обе Каролины (суммарно) – 136 тысячами человек населения.

В совокупности, все эти владения обладали боеспособным призывным элементом в количестве 150-200 тысяч взрослых мужчин. Многие из них могли быть набраны в ополчение, а также в королевскую армию, и таки были набраны: называются цифры, что в войну 1754-1760 годов до 100 тысяч американцев поучаствовало в военных действиях в различных ролях.

Правда, следует отметить, что цифры могут быть несколько преувеличенными. Провинциальные полки колоний набирались по квотам на одну кампанию, официально на год, но перед наступлением холодов обычно распускались. Отслуживший один сезон солдат мог записаться на следующий год, что особенно было заметно в Вирджинии, и опять попасть в «подсчет», плюс участие некоторых американцев свелось к однократному сбору в состав милиции, обязательной во всех колониях кроме баптистских групп Пенсильвании.

Национальный состав был пёстрым. Только до 1750 года в колонии прибыло 60 000 ирландцев и шотландцев и 50 000 немцев, не считая прочих народов (тех же англичан) – достаточно сравнить с 30 000 переселенцами в Новую Францию за всё время. Тринадцать колоний формировались как настоящее столпотворение народов, говорящее на своих наречиях и диалектах, со своими жизненными укладами, законами и традициями.

Так, имели место быть курьёзные случаи: когда набирали пенсильванских немцев в ополчение Юга, шедшее атаковать Огайо в 1758 году, они не понимали команды, которые им отдавали британские офицеры, не слушались и подчинялись только своим выборным командирам. Потомки голландцев в Нью-Йорке также часто не знали английского языка (особенно живущие на окраинах в глуши).

Государственное устройство также не грешило единообразием. Колониям было отпущено самоуправление, с некоторым ограничением, которым они воспользовались по-своему, организуя каждая свою систему выбора законодательной (парламент), исполнительной (губернаторы) и судебной власти. Политические партии или фракции отсутствовали, попытки их создания наталкивались на нежелание самих колонистов объединяться по какому-либо признаку, кроме религиозного и территориального.

Долгое время это способствовало и нежеланию колоний создания единого Конгресса, координировавшего жизнь всех колоний от Юга до Севера. Последнее предложение Бенджамина Франклина подобного типа оказалось отклонено перед самой войной в 1754 году. Собиравшаяся с 1755 года Ассамблея колония была скорее координационным центром ведения войны, главными решениями которой становились квоты на год для провинциальных полков и согласование с британским командованием.

Тем не менее, определённая унификация имела место быть. Основой служило английское право: оно определяло более-менее порядок избрания губернаторов и поддерживающего их совета.

Все органы были выборными. Выборы стали чем-то вроде «фишки» Тринадцати колоний, их фирменным знаком, хотя в каждой провинции проводились по-своему. Отдельно состояло ведомство (вернее, интендантство по делам индейцев), которое занималось вопросами взаимоотношений с коренным населением Америки и имело центральное подчинение.

В зависимости от политических предпочтений основного массива избирателей формировался облик той или иной колонии. В Массачусетсе имело место быть клерикальное теократическое государство пуритан, в Пенсильвании правили «квакеры», в Коннектикуте или Род-Айленде состоялось что-то вроде демократии.

(Кроме того, «на отшибе» лежали владения Великобритании – Новая Шотландия и Ньюфаундленд. Однако англосаксонское население этих территорий оставалось невелико, всего несколько тысяч человек, и они выступали скорее в качестве оккупированных территорий, на которых не стихали всполохи сепаратизма. Эти земли управлялись Лондоном напрямую, через назначаемых им генерал-губернаторов).

Следует резюмировать, что американские колонии Англии были многолюдным, богатым, но отнюдь не целостным и хорошо организованным образованием. Грядущие войны должны были сплавить их в один котёл, монолит, который в наши дни зовётся Соединёнными Штатами Америки.

1.3. Описание театра военных действий и силы сторон.

При такой разнице в потенциалах можно спросить – почему Новая Франция смогла просуществовать такое долгое время? Как она сдерживала натиск быстро растущих колоний Великобритании на юге?

Во-первых, прошлые войны французам приходилось иметь дело только с отдельными английскими колониями. Преимущественно в ипостаси врага выступал Массачусетс и, после того, как он стал английским, Нью-Йорком. Поддержка войсками метрополии была минимальной.

Во-вторых, сыграли свою роль случай (как при экспедиции Уолкера) и политические конъюнктуры метрополии, позволившие выжить французским владениям при Карле I Английском и вернуть Луисбург после 1748 года. На стороне Канады в качестве союзника выступала и сама природа.

В-третьих, существовало лишь три маршрута вторжения в Канаду. 1. С юга, по речной и озёрной системе рек Ришелье и Гудзона, по водной глади озёр Шамплейн и Джордж – из Нью-Йорка в Монреаль. 2. С запада, в обход по Осуиго через озеро Онтарио, самое восточное из Великих озёр через порожистые верховья реки Святого Лаврентия опять на Монреаль. 3. С северо-востока, с моря, через устье реки Святого Лаврентия и через Квебек.

Только здесь могли пройти большие массы войск. Только здесь, через эти водные коридоры, можно было организовать постоянный подвоз довольствия и провезти тяжёлую артиллерию.

Сообразительные французы понимали опасность этих направлений и воздвигли здесь, на порогах и перекатах и в узких местах, крепости и форты. Подступы к устью реки Святого Лаврентия защищала островная крепость Луисбург, уже взятая один раз английскими колонистами при поддержке британкого флота, но снова возвращённая во владение Франции. Выше по течению Реки располагалась цитадель Квебека, так и не достроенная, уязвимая с суши, на высоком и обрывистом мысе Алмазной скалы, с юга Канаду прикрывал форт Сен-Фредерик на южном берегу Шамплейна, с запада подходы оборонял Фронтенак, современный Кингстон, главная французская озёрная база на Онтарио.

С оперативно-стратегической точки зрения владения французов представляли собой огромную двухтысячекилометровую дугу. По морю и по суше данная дуга терновым венком охватывала земли британцев с севера, северо-запада и северо-востока. Огромные пустынные территории между противниками, имеющие в своей основе труднопроходимую горную цепь Аппалачей, являлись преградой, обширной полосой преодоления, горные долины и реки, этот разъём пересекавшие – проходами и коридорами для движения войск.

Тем самым, французы, оказываясь на внешних операционных линиях, обладали большей централизацией и лучшим управлением, а также рокадными водными путями бассейнов рек Святого Лаврентия и Миссисипи у себя в тылу. Они могли перебрасывать войска с одного участка на другой, концентрировать силы на одном направлении или наносить удары с разных сторон.

(Это преимущество значительно нивелировалось недостатком сил. Французам банально не хватало ресурсов для одновременной организации чего-то большего, кроме рейдов на территорию противника).

В то время как британцы такой возможности оказывались лишены. Они обладали существенной рокадой у себя за спиной, морем, преобладающий фактор в условиях превосходства флота, но требовалось осуществлять перевалку войск и грузов в транзитных портах. С учётом же худшей организации и худшего командования на начальном этапе, данное их преимущество сходило на нет.

Из этого правила было сделано два существенных исключения.

Во-первых, сразу после войны, в 1749 году (когда французы вернулись в Луисбург, высадив там батальон морской пехоты (8 Вольных рот, роту артиллерии)), англичане возвели в двух днях пути свою крепость, крепость-противовес, Галифакс. Она была названа так по имени тогдашнего министра торговли графа Галифакса и находилась всего в двух днях пути по морю от французской твердыни. Бригада из трёх батальонов трёх полков (29-го, 45-го и 47-го Пеших), при поддержке роты артиллерии, сопровождая 1000 англосаксонских колонистов, высадилась здесь, основав город, порт и военно-морскую базу.

Теперь англичане могли напрямую контролировать французское население Акадии, угрожать Луисбургу, а также Квебеку. С базой развёртывания и зимовки в галифаксском порту, имея ближние подступы к жизненно важным центрам Новой Франции, они имели возможность блокировать пути сообщения врага с началом сезона навигации.

Во-вторых, в устье Осуиго англичане ещё в 1720-е построили сперва торговую факторию, а после – и каменный блокгауз. Стратегическое значение выхода врага на Онтарио, появление у них здесь опорного пункта, способного стать плацдармом при атаке путей сообщения с Дальним Западом, быстро оказалось понято французами. Правда, только в 1749 году они провели надлежащую инженерную разведку новой угрозы.