Нить знания

Светлана Жарникова

Нить знания

Золотая нить

Символика нательной рубахи в русской народной традиции глубока и интересна. В обыденной жизни рубаха была основной формой одежды, из льняного полотна шили и мужские, и женские рубашки, украшая их ткаными орнаментами и вышивкой.

Древнерусские рубы были прямого покроя, туникообразной формы и кроились из перегнутого пополам полотна. Рукава делались узкими и длинными, у женских рубах они собирались в складки у запястья и закреплялись браслетами (поручами).

Во время ритуальных танцев, в обрядовых действиях рукава распускались и служили орудием колдовства. Об этом повествует русская народная сказка о Царевне-лягушке.

В описании иностранца говорится: "Они носят рубашки, со всех сторон затканные золотом, рукава их, сложенные в складки с удивительным искусством, часто превышают десять локтей, сборки рукавов, продолжающиеся сцепленными складками до конца руки, украшаются изысканными и дорогими запястьями".

До конца прошлого века сохранялась в Вологодской, Архангельской, Олонецкой и Московской губерниях традиция использования рубах-долгорукавок, имеющих рукава до двух метров с прорезями-"окошками" для рук как праздничной и свадебной одежды.

Орнаментированные вышивкой и ткачеством рубахи упоминаются и в "Слове о полку Игореве" – замечательном памятнике русской культуры. В своем плаче Ярославна хотела бы полететь кукушкой по Дунаю, смочить "бе брян рукав" (украшенный браным орнаментом) в Каяле-реке и вытереть им кровавые раны мужа – князя Игоря. Магическая сила, сосредоточенная в рукавах рубахи, в алых орнаментах, должна излечить, зарубцевать раны, наполнить тело крепостью, принести здоровье и удачу.

Рубаха-долгорукавка изображена на серебряных с черневым рисунком ритуальных браслетах, предназначенных для плясок на русалиях, найденных в разных концах Руси (Киеве, Старой Рязани, Твери).

Эти браслеты-наручи изображают те обрядовые действа, о которых церковь говорила: "Грех есть плясати в русалиях", "се же суть злыя и скверные дела – плясанье, гусли игранья неподобные русалья", "пляшущая божена – любовница диаволя невеста сотонина".

Борис Александрович Рыбаков отмечает, что: "Браслеты предназначались не для парадного наряда, предусматривающего появление княгини или боярыни в храме, и не для простого повседневного убора, а для торжестве иного, но, очевидно, потаенного участия в прадедовских обрядах".Ритуальное значение орнаментированных длинных рукавов подчеркивается на браслете из Старой Рязани тем, что изображенная здесь женщина, выпивая на языческом русальском празднике ритуальную чашу, берет её через спущенный длинный рукав, в то время как мужчина держит чашу открытой ладонью.

Возвращаясь вновь к сказке о Царевне-лягушке, стоит вспомнить, что именно на подлинной свадьбе ее и Ивана-Царевича, где Царевна-лягушка впервые предстает перед мужем и его родственниками в своем настоящем облике Василисы Прекрасной, она совершает ритуальную колдовскую пляску. После взмаха распущенного правого рукава появляется озеро, после взмаха левого – птицы лебеди. Таким образом, героиня сказки совершает акт творения мира. Она танцует танец воды и жизни. И это вполне естественно, так как свадьба ещё с ведических времен воспринималась как космическое действо – союз солнца и месяца.

Интересно, что в ведическом свадебном обряде жених, приподнося невесте нижнюю рубаху, говорил:

"Живи долго, носи одежду, будь защитницей человеческого племени от проклятия. Живи сто лет, полная силы, одевайся ради богатства и детей, благословленная жизнью, вложенной в эту одежду".

Такой текст закономерен, ведь орнамент ткани воспринимался как сакральная речь, хвалебная песнь, как способ постижения вселенского закона.

Наталья Романовна Гусева отмечает, что в "Атхарваведе" есть обращение к богам "с просьбой облачить жертвователя в некое символическое одеяние, в которое боги облачают друг друга и которое дарует долголетие, власть, богатство и процветание".

О том, что это рубашка, свидетельствуют строки Ригведы, говорящие "о прекрасных, хорошо сделанных нарядах", а также о женщине, распарывающей шов, о брачной рубашке и свадебном платье.

Гусева считает, что "особенно ценными здесь являются, конечно, упоминания о шве и рубашке", так как в отличие от субстратного населения Индостана, носившего несшитую одежду, индо-арьи носили одежду сшитую. Она также подчеркивает, что: "В "Ригведе" встречается и такое название одежды как "атка" – "рубаха", образованное от глагольного корня "ат" – "постоянно двигаться, тянуться, идти". От этого же корня происходит слово "атаси" – "лён" и "атаса" – "льняная одежда". Это ценное указание на то, что арьи знали лён.

Об этом же говорит и предписание Законов Ману, повелевающее целомудренным ученикам брахманов носить одежду из льна, конопли и овечьей шерсти. Здесь упоминается и профессия портного, что говорит о существовании сшитой одежды".

Исходя изданных Ригведы, мы можем предположить, что именно в орнаменте заключалось то, благодаря чему рубашка могла "даровать долголетие, власть, богатство и процветание".

О том, что в Древней Индии существовала орнаментация тканей, свидетельствует наличие мастеров по вышивке, набойке, узорному ткачеству и аппликации в древних перечнях первого тысячелетия до нашей эры.

А так же то, что индийская вышивка в технике "чикан", в которой используется много разных швов: двухсторонняя штопка, плоская и выпуклая гладь, стебельчатый и обметочный швы, выполненные на белой ткани белыми же нитками, абсолютно идентична русской вышивке "чекан", характерной для Олонецкой губернии.

"На севере Индии вышивкой чикан покрывают мужские белые рубахи местного покроя – длинные без воротника, с прямой застежкой, с длинными прямыми рукавами и с карманами, вшитыми в боковые швы. Вышивка обычно наносится вокруг горловины и застежки рубахи, иногда на края рукавов и по краю карманов. Вышивкой чикан украшают женские пайджамы и рубахи, а также скатерти, салфетки, наволочки, простыни, тонкие занавески на окна, уголки носовых платков", – пишет Гусева.

На Русском Севере вышивкой "чекан" украшали подзоры свадебных простыней, концы полотенец, "жениховы платы".

Техника настильной глади из Гуджарата удивительно похожа на русскую настильную гладь, распространенную в Олонецкой губернии.

Эти примеры можно продолжать долго, так как имеется огромное количество композиционных схем вышитого и тканого орнамента, абсолютно идентичных в Индии и на Русском Севере: это и богини с поднятыми вверх руками, это и всевозможные утицы и павы, и воспетые Ригведой:

"С единой двое на птицеконях странников двое странствуют вместе".

Это постоянно повторяющиеся композиции из четырех свастик, которые соотносятся с понятием "аскезы пяти огней", стояния жреца между четырьмя кострами в виде свастик под лучами солнца (пятый огонь).

Возможные истоки образа коня-гуся и коня-оленя в индоиранской (арийской) мифологии.

Среди образов древнейшей арийской мифологии одним из интереснейших и загадочных является образ коня-гуся и коня-оленя, одинаково зафиксированный как в ведической, так и в авестийской традициях.

На первый взгляд всё представляется достаточно простым и естественным: полет птицы и стремительный бег коня или оленя, в принципе, можно связать в единый образ.

Но простота эта кажущаяся, так как вслед за таким объяснением этого феномена рождается следующий вопрос, на который дать ответ оказывается отнюдь не просто: почему образ коня в подавляющем большинстве случаев в ведической традиции так устойчиво связан с образом гуся или лебедя, и почему образ коня столь устойчиво связывается не только в индоиранской, но и в общеиндоевропейской традиции с образом оленя?

Для того чтобы выяснить, в чем истоки таких ассоциаций, следует обратиться к археологическим, мифопоэтическим и этнографическим источникам.

Общеизвестно то значение, которое придается гусю в индийской мифологии, теологии и натурфилософии, где он – символ солнца, света и неба. В «Чхандогья-упанишаде» гусь – воплощение солнца – близок огню, луне, молнии.

Рапопорт отмечает, что в хорезмийской концепции происхождения Вселенной есть свидетельство того, что "изначальное божество, заключавшее в себе части мироздания, представлялось в образе водоплавающей птицы". Имя этого божества – Зарван. Именно Зарваном в согдийских текстах буддийского характера именуется Брахма – творец Вселенной ведического пантеона, которого нередко олицетворяет гусь, являющийся постоянным спутником Брахмы и его "носителем" – «вахана».

"He исключено,– считает исследователь,– что образ водоплавающей птицы отражает представление об изначальности водной стихии, которую в авестийском пантеоне олицетворяла богиня, чье древнейшее имя, как полагают, было скрыто за тройным эпитетом Ардви Суры Анахиты".

Здесь уместно также вспомнить о том, что спутником великой водной богини ведической эпохи Сарасвати был гусь, который олицетворял собой всеохватывающее небо.

Кузьмина отмечает, что в индоиранской мифологии водоплавающая птица выступала олицетворением и спутницей богини-матери, связанной с водой, которая часто изображалась в виде "мирового дерева" с сидящими на нем птицами, а пара уток была в фольклоре индоевропейских народов символом супружеской любви.

Она же указывает на то, что в индо-иранской традиции рядом с женщиной или ее эквивалентом – деревом – помещались, как правило, кони или птицы или только птицы, но в то же время "во всех индоевропейских традициях распространено уподобление коня и птицы". В гимне Ригведы кони Ашвинов уподобляются орлам:

"Ваши великолепные летающие кони – красноватые птицы да повезут вас".

В Махабхарате сами Ашвины воспеваются как орлы – "дивные, прекраснокрылые птицы".

Кроме того, именно гусь часто связывается с образом коня; и Ашвины, и кони Индры часто уподобляются гусям".

Согласно данным археологии, в Иране композиции с фигурами двух всадников или соединенных коней с женщиной между ними относятся к эпохе первого появления ираноязычного населения на Иранском плато и датируются вторым тысячелетием до нашей эры.

Весьма значительную роль играли изображения водоплавающих птиц-уток и гусей в искусстве Индии, а также в скифском искусстве. По мнению Дмитрия Раевского, эти изображения, как правило, встречаются на предметах культового назначения.

Образ водоплавающей птицы был в скифском мире устойчивым религиозным символом, он являлся символом богоданности царской власти. На вопрос о том, почему именно образ водоплавающей птицы стал в иранской и скифской мифологиях образом телесного мира, Раевский отвечает, что этот представитель земной фауны обладает способностью передвигаться во всех трех стихиях – по суше, по воде и по воздуху: "Показательно, что в "Атхарваведе" отражено представление о "тройном", или "утроенном" гусе. Это скорее всего также связано с толкованием водоплавающей птицы как символа трех зон мироздания".

Такая трактовка образа гуся представляется убедительной, но ответа на вопрос – почему именно с водоплавающей птицей связывается в индоиранской мифологии образ коня, она не даёт.

В "Атхарваведе" солнце именуется в одном и том же гимне и конем, и орлом, и лебедем.

Как это не покажется парадоксально, для того чтобы ответить на этот вопрос, а заодно и на следующий – почему в индоиранской мифологии образ коня тесно связан с образом оленя, следует, по нашему мнению, обратиться к археологическим памятникам севера европейской части России. Именно здесь на рубеже мезолитической и неолитической эпох, на скалистых берегах Онежского озера и Белого моря появляются изображения, свидетельствующие о древней сакрализации образов водоплавающей птицы и оленя (лося), присутствующих постоянно в сценах, связанных с оплодотворением, рождением и смертью, имеющих мифологический, ритуальный характер.

Причем именно здесь очень часто эти два образа – гуся и лося – перерастают один в другой. Таковы – ладьи с носовой частью в виде рогатой лосиной головы на длинной гусиной шее, гусь с лосиными рогами, рогатые гуси, лось во главе идущих в ряд гусей, изображение лося среди гусей.

Исключительный интерес представляет связь образов этих животных с антропоморфными персонажами данных неолитических петроглифов. Таковы распластанная в позе роженицы антропоморфная фигура, нога которой перерастает в тело гуся, и уникальное изображение мужчины (главного персонажа в композиции так называемых "Бесовых следков" на Белом море) с одним рогом на затылке, большой палец громадной ступни которого соприкасается с фигурой молодого, еще безрогого лося, а мизинец— с группой из трех водоплавающих птиц.

Решая вопрос о том, кто конкретно, лоси или северные олени, изображены на петроглифах Онежского озера, Юрий Савватеев отмечает, что, хотя эти животные и "сильно различаются по облику, величине, образу жизни, но на скалах они показаны в сходной стилистической манере", в результате чего "по одной группе признаков это лось, а по другой – северный олень" Однако "большинство изображений опознается нами как лоси".

Савватеев отмечает антропоморфную фигуру с головой и рогами лося, жезлы, имеющие вставки в виде голов лося, и делает вывод, что "всё это отражает важную роль образа лося в идеологических представлениях людей". Особенно характерная для петроглифов Белого моря очевидная связь образов гуся-лебедя и лося рождает следующий вопрос: если принять в общих чертах гипотезу Раевского о причинах сакрализации водоплавающей птицы, то в чем причины сакрализации образа лося, с которой мы сталкиваемся на неолитических петроглифах Беломорья и Онежского озера?

Для хотя бы очень приблизительного ответа на этот вопрос мы должны знать следующее: во-первых, что же это за животное – лось?

И, во-вторых, какова была палеоклиматическая ситуация в период пятого – третьего тысячелетий до нашей эры на территории севера, там, где создавались в это время петроглифы с изображениями гусей, лосей, оленей. Итак, лось, образ которого связан с образом водоплавающей птицы, в свою очередь, являющейся в традиции аналогом коня,– это самый крупный современный олень, древний обитатель европейской части нашей страны.

На территории России костные останки этих животных встречаются как в слоях верхнепалеолитических, так и неолитических стоянок древнего человека. Их обнаружили в лесостепной и лесной зонах Восточной Европы, на Урале и даже в Северном Причерноморье.

Филонов отмечает, что в эпоху неолита и энеолита на юге России лоси никогда не были многочисленны, и это естественно, так как лось довольно плохо переносит жару.

По типу зубов и строению своего желудка лось относится к животным, питающимся листвой, побегами и корой деревьев и кустарников, болотными растениями, но не включающим в свой рацион жесткие полевые и степные травы. Тип питания лося свидетельствует о приспособленности данного животного к жизни в определенной природной среде, отнюдь не южного характера.

Баскин пишет: "Сопоставляя все факты – палеогеографию ископаемых остатков, особенности экстерьера, специализацию двигательного аппарата, пищеварительной системы, современного биотонического распределения и питания", можно сделать вывод о том, что "лоси сформировались как вид, приспособленный к таёжным заболоченным лесам и поймам рек" . Для лося предпочтительней сосняки с осиной и березой, ельники, граничащие с сосняками и осиновым мелколесьем, приручьевые многоярусные ельники, сосновые боры с можжевеловым подлеском.

В отличие от юга, в центре и на севере Восточной Европы ареал лося огромен. Он ограничен с севера южной частью Кольского полуострова, побережьем Белого моря и устьем реки Печоры.

Если мы обратимся теперь к той климатической и ландшафтной ситуации, которая была характерна для центра и севера европейской части России в период конца мезолитической-неолитической эпохи, времени, когда создавались петроглифы Онежского озера и Белого моря, то выявится интересная картина.

Согласно данным радиоуглеродного анализа, проведенного в лаборатории Института геохимии и аналитической химии имени Вернадского АН СССР, в образцах торфа, относящихся к периоду семь тысяч семисотый – три тысяч двести лет назад (среднему голоцену), взятых из болот Новгородской, Ленинградской, Ярославской и Калининской областей, "пыльцевидные спектры отличаются высоким содержанием пыльцы широколиственных пород. Здесь расположены кульминационные пункты кривых дуба, вяза, липы, орешника и ольхи. Средний голоцен очень чётко вырисовывается как голоценовый климатический оптимум".

Причем распространение широколиственных пород на этих территориях началось значительно раньше, примерно от десяти тысяч лет назад. Таким образом, на территориях, находящихся несколько южнее побережий Онежского озера и Белого моря, с начала шестого и до конца второго тысячелетия до нашей эры шумели леса из дуба, липы, вяза, ольхи, сосны и березы. Климат был значительно теплее современного, и средние температуры лета были выше примерно на четыре градуса. Что же касается более северных территорий, то и здесь климатическая обстановка в период голоценового оптимума, продолжавшегося почти пять тысяч лет, значительно отличалась от современной.

Лев Берг в работе "Климат и жизнь" отмечает, что в пятом – четвёртом тысячелетиях до нашей эры далеко на север европейской части России проникают дубовые леса с липой, вязом и орешником, начинается распространение ели, а в третьем тысячелетии до нашей эры древние болота заселяются лесами из сосны и берёзы. Он указывает на тот факт, что в слоях торфа, относящихся к этому времени, на Карельском перешейке и в Швеции обнаружены стволы и большие пни сосны, свидетельствующие о более теплом, сухом климате.

Берг пишет, что "на Северном Урале многие путешественники находили остатки крупных деревьев выше современного предела лесной растительности.

Археологические открытия последних десятилетий свидетельствуют о том, что в эпоху мезолита – бронзы север европейской части нашей страны был основательно заселен людьми, а долгое время бытовавшее в науке убеждение в безлюдности этих территорий в древности не соответствует действительности.

На северном побережье Онежского озера, в районе Медвежьегорска, в результате археологических раскопок, найдено более ста сорока разновременных стоянок, относящихся ко времени от мезолита до раннего железа.

Целый ряд мезолитических стоянок был открыт в бассейне реки Сухоны. Таким образом, ни о каком безлюдном севере европейской части не может быть и речи. Обширные леса, прекрасный климат, обилие рек и озёр, близость моря, исключительно богатая фауна, огромный летний световой день – всё это должно было привлекать сюда людей.

И именно жители этих северных районов создали на рубеже мезолита и неолита свой древний пантеон, запечатленный в петроглифах Белого моря и Онежского озера, в котором главные роли отведены человеку, водоплавающей птице и лосю или оленю.

Образ водоплавающей птицы, рассмотренный выше, вероятно, вошел в этот пантеон не только потому, что гуси-лебеди могут существовать в трёх сферах (на земле, на воде и в воздухе), но ещё и потому, что с их прилетом весной и отлетом осенью приходило и уходило теплое время года.

Кроме того, и гуси, и лебеди именно здесь, на реках и озерах Севера, выводили свое потомство, и именно здесь эти птицы меняли оперенье, чтобы вновь стать способными к полету. О том, какое огромное количество водоплавающих птиц слеталось на Русский Север ещеё в конце прошлого века, свидетельствуют многие источники.

Известно, что западная часть южного берега острова Новая Земля из-за обилия там гусей носила название "Гусиная Земля", на острове Колгуеве (в Баренцевом море) "в огромных массах собираются водяные птицы, гуси, утки всевозможных видов, лебеди, которые прилетают с юго-запада в конце июня и остаются до половины сентября. Рассказывают, что одна охотничья артель из десяти человек легко может добыть в период линьки (в месяц) до пяти тысяч гусей и лебедей". Ещё в прошлом веке с острова ежегодно вывозилось до четырёёхсот перьев и пуха и двенадцать тонн лебединых шкур. Вероятно, именно эти птицы (в период линьки) были для древних жителей побережий Беломорья, Онежского и других озер и рек Русского Севера основным источником мясной пищи, что сыграло не последнюю роль в их сакрализации.

Что касается второго зооморфного персонажа неолитических петроглифов данного региона – лося и оленя, то здесь, думается, также огромную роль в превращении этого животного в священное сыграло его исключительное значение в жизни людей.

Уже в мезолитическом Оленеостровском могильнике, расположенном на Оленьем острове Онежского озера, головной убор захороненного здесь в сопровождении двух женщин, мужчины был украшен деревянными стержнями, завершающимися резными головами лосих. Такие же стержни были найдены на Оленьем острове в Баренцевом море и на Северном Урале в Шигирском торфянике.

Среди петроглифов Белого моря и Онежского озера есть целый ряд интересных композиций, объясняющих, почему лось стал священным животным древних жителей этих мест.

В средней части сложной многофигурной композиции центральной скалы Залавруги (Белое море), в окружении многочисленных мелких изображений людей и животных представлены огромные лоси. Центральная фигура с мощными, похожими на разветвленную крону дерева рогами перекрывает своим телом изображения длинных лодок, носовые части которых завершаются головами лосей. Огромные размеры животных, а также то, что под одной из лодок, между ногами лося, помещены человеческая фигура с опущенными вниз трехпалыми руками и ползущая змея, свидетельствуют о сакральной значимости изображения лося и лодок с людьми. Быть может, это – лодки мёртвых, ритуальные ладьи? Ведь не случайно в Скандинавии и на Руси знатных людей хоронили в ладьях, а в языке «Эдды» корабль – это "олень моря" или "конь моря". Кроме того, известно, что на Руси созвездие Большой Медведицы называлось "Лосем", а польское название Полярной звезды – "Лосиная звезда".

Если мы обратимся к ведической традиции, то в ней семь звёзд Большой Медведицы соотносятся с "семью риши" – сыновьями бога-творца Брахмы, праотцами арьев, с теми, от кого, по древним поверьям, зависело благосостояние живущих и к кому устремлялись их потомки после смерти.

Более того, в ведических эпических поэмах фигурирует Ришья-Шринга, который был потомком Кашьяпы, одного из семи риши, но родился от оленихи, имел рога и был наделен способностью вызывать дождь (что связывается с культом предков).

Всё это вместе взятое дает возможность предполагать, что неолитические изображения Белого моря и Онежского озера фиксируют древнюю, мифологическую и ритуальную традицию, в которой лось ассоциируется с семью звёздами Большой Медведицы и миром предков, подателей плодородия и счастья для живущих, куда направляются ладьи мёртвых, украшенные головами лосей. Среди петроглифов севера европейской части СССР есть ещё один очень важный для нас сюжет. Это изображения людей на "лыжах", следующих за лосями, чем-то прикрепившись к ним. Что линия, соединяющая человека и животное, не лосиный хвост, абсолютно очевидно, так как на некоторых изображениях он тоже довольно четко обозначен. Кроме того, в композиции южной группы так называемых "Бесовых следков" на шее у лося показано нечто подобное хомуту. Остается предположить, что неолитические художники изображали лосиную упряжку.

Имеет смысл обратиться к выводам, сделанным современными исследователями, занимающимися проблемой одомашнивания лося.

Чапский пишет: "Если человеку удалось одомашнить и размножить сравнительно слабосильного северного оленя, то, казалось, вполне естественным подумать о том, чтобы испытать податливость к одомашниванию могучего лесного великана лося. В условиях бездорожной тайги с её толстым снеговым покровом лось действительно представляет заманчивое ездовое животное, способное бежать без дороги по снегу".Он отмечает, что опыты по выращиванию молодняка лося и приручению его к упряжке увенчались положительными успехами, так как лось обладает значительной экологической пластичностью и способен до известной степени выносить условия неволи, а, кроме того, пасти лосят значительно проще, чем телят, так как они сами идут за пастухом и не отходят от него. Было отмечено, что "процесс приручения любого дикого новорожденного лосенка чрезвычайно прост. Он начинается и заканчивается первой же кормежкой молоком из бутылки с соской. Лосенок привязывается к кормящему его человеку на всю жизнь".

Как мясопродуктовое животное лось очень выгоден, в первые полгода жизни он ежедневно прибавляет более семисот грамм веса. Кроме того, он обладает повышенной плодовитостью, так как двойни рождаются чаще, чем одиночки. Лоси способны круглый год находиться на подножном корму. Лосихи дают отличное молоко и быстро привыкают к дойке.