Мистериум саламандры

Дмитрий Пахомов

Мистериум саламандры

Предисловие

Вот и увидела свет моя вторая книга из серии сборников стихов-сказок. Она получилась куда больше и куда разнообразнее своей предшественницы, которая, однако, уже никогда не потеряет своего места, по крайней мере в моём сердце. Год, разделяющий эти два издания, стал для сказочника годом переосмысления многого, сожаления о малом и радости о едва уловимом, но очень важном. Большая часть сказок, которые здесь найдёт уважаемый читатель, была написана исключительно потому, что пока саламандра читала сказки милым фейри, человек-писатель учился у людей, у которых не было ни образования, ни желания постигать тонкости педагогики. Но им это и не было нужно. Наши уроки проходили во внеучебное время и без скучной однотипной зубрёжки. То были дружеские посиделки, обмен письмами и случайные встречи с громогласными шепотками о бренной повседневности. Имен-но благодаря этому общению сказочник смог найти в причудливых образах, являвшихся ему в почти готовых сюжетах, мораль. А уже благодаря закрытию морали на замок историй чудак смог и сам усвоить то, что нёс другим.

Расставания, прощание с друзьями, ссоры с близкими, преображение от неуверенного школьника до пытающегося измениться студента – и всё это слов-но бы для того, чтобы написать эти стихи и, быть может, ещё несколько произведений на фоне своей долгожданной врачебной деятельности.

Если создать из разрозненных историй целый мир, то вряд ли кто-нибудь из друзей сказочника захотел бы там жить. В нём много опасного, пугающего и, быть может, трагичного. Тем не менее, благодаря тому, что, кроме заблуждений сказочника, панцирь черепахи, на котором всё это происходит, состоит ещё и из поддержки тех, кто верил в лучшее, в этом сборнике большая часть персонажей всё-таки находит своё место в мире, коли сами смогли не заблудиться.

Если решите представить, как действительно выглядело бы ваше путешествие за буквами и бумагой, сказочник предлагает представлять себя в этом мире после прочтения всего сборника и помещать себя

в мир, где уже свершилось то, что свершилось. Смогли ли бы вы кому-либо помочь? Пожурили бы кого-то, сказав, что он получает по заслугам? Или порадовались бы за кого-нибудь из тех, кто смог пройти своё испытание? Как знать!

На этот раз, помимо некоторого изменения тональности произведений, география наших путешествий несколько расширится. Не только за счёт новых лесов и жилищ, но и за счёт русских вотчин

и даже далёких степей. Также в этой книге мы дважды увидим новые миры, один из которых знаком каждому из нас, а второй только кажется частью чего-то привычного.

За иллюстрации сказочник так же безмерно благодарен своему несменному художнику, который вновь придал некоторым художественным образам форму, но такую, чтобы разум читателя всё же был открыт для догадок, достраиваний и испуга.

В любом случае двери замков и хижин уже открыты. Леса снова наполняются обитателями, а трава проминается призраками, приветствующи-ми своим проходом новых и старых гостей. Если желаете, можете помнить о том, что каждый коридор и тропу здесь называют бороздой, а всякий метр на пути глубже, чем кажется.

Копытце за копытце

Желание помочь прекрасно в своей идее и может быть идеалом в своём воплощении. Но это справедливо лишь для тех случаев, когда это желание не прячет за своим ярким светом стремление получить от человека одобрение, благоговейный шок, нежно струящийся из взора, ну и чувство собственного возвеличивания над человеком. При том этого человека можно искренне любить, ценить и оберегать. В руках человека с таким стремлением желание становится дамокловым мечом, беспечно кружащим над отношениями, дружбой и чувствами.

А порой и над самими людьми.

Плывёт герой из дальних стран,

Чтоб положить конец легенде.

Повсюду мистики, опасности туман,

И за путь спасибо лишь комете.

Не видит даже рифов пару,

Что носят век драконов имя.

В них видит сам корабль кару.

Туман – пожара вестник, дыма?

И, даже проходя по водам между,

Герой как чуял их злонравие.

И череп вросший: «Брось надежду!» —

Зашепчет, всех ворон чернявее.

Прямо за скалами – порт небольшой.

Корабль без ветра как заколдован,

Причалит, как тот, кто бродит межой,

Причалит к таверне и там замурован.

Людей нет, есть лишь пещера —

У неё словно кладезь костей.

В глубине от огня света сфера,

Там же вопль, известно уж чей.

С сочувствием к даме и страхом

Обнажил вмиг Тесей свой клинок,

И шаг стал делать он за шагом,

И, крик услышав, чудом не оглох.

В пещере той стена с стеной похожи —

И разум верх попутал с низом.

Оставить бы на ступнях пряди кожи,

Не отдать бы кричавшему монстру и крысам.

Чем дольше он бежал, он думал,

Как станет вмиг спасённая его,

И благодарность в голове продумал,

И возбуждался в предвкушении легко.

Когда входил, он был спокойным зверем.

Теперь же он – чудовище иное.

Когда сходил сюда, был просто серым.

Теперь он тёмен, сердце ледяное.

Он ненавидел монстра за все жизни,

За кости, что не найдут могилы.

Тесей бы вверил годы укоризне,

Когда б его ладони дев убили.

Никто не спас их, не убили монстра.

Никто так не был смел, как он.

Он всё боялся рога и уродства,

Но продолжает всё, как пёс свой гон.

Всё потому, что любит ведь Тесей

Ту, что последней приплыла сюда.

Её любви искал он пса верней —

Но говорила: «Ты смотришь

всё на зеркало пруда».

Теперь он в плаче думает о ней —

Не о себе, готов отдать и жизнь.

Проплыл десяток всяческих морей —

И близко, стену отодвинь!

Убить чудовище сурово и жестоко.

Обнять любимую мягко и тепло.

Уж не понять ни юга, ни востока,

Но ярость одиночество ещё не погребло.

И вот он, образ – пятёрка метров силы.

Рога как сабли без наверший.

«Убей!» – послание в уме гласило.

Ужасен на любовь урод ревевший.

Она же, бедная, от страха улыбалась,

И руки на спине пленителя лежат.

На миг подумал: не кричала, а смеялась.

Но меч так нежно в руке Тесея сжат.

Без боя пятилось чудовище к стене,

Руками прикрывалось без ударов.

Его мычание затерялось всё во тьме,

И голову не воротит и смесь отваров.

Тесей всю кровь с клинка подтёр

И ждал объятия с улыбкой

Иль восхищений, как остёр

Клинок и сколь воитель гибкий.

Но кулаки ему объятья заменили,

А благодарности – проклятья.

Таких на шабашах ещё не сочинили,

Вплоть до: «гореть пусть будут все собратья».

Чудовище являлось травоядным, мирным,

И все скелеты – лишь охотники за рогом.

Хозяин острова жестоким был и хитрым:

Своё желанье женщин он прикрывал порогом.

«Лишь ступишь на порог ты, дева иль кентавр,

Прощайся с жизнью глупенький скиталец.

Уже идёт к тебе суровый минотавр.

Другие от тебя найдут пред смертью палец».

А минотавр тоски боялся сильно

И рад был всякому, кто приходил.

Но мало кто шёл в ту пещеру с миром —

А значит, умирал иль с грешником ходил.

Её же монстр три раза спас от блуда,

Семь раз кормил, себя лишая пищи.

Найти игру для них обоих трудно,

Но два ума и добрых сердца сыщут.

Теперь же мёртв несчастный новый друг:

Погиб от рук нарцисса, что всё врёт,

Как будто ценен для него земельный круг,

Боясь того, кто ближних заберёт.

И чтоб остаться самым главным в жизни,

Он и убьёт, и умереть вмиг может.

Проблемы, что для всех как слизни,

Все соберёт и в вид дракона сложит.

То героизм – лик царский на монете,

Что смотрит при падении наверх.

Но есть и подлости словно шанс в моменте,

Когда и разум сам с геройством он отверг.

Приятен был, хоть был и частым.

Теперь же мерзок и обжигает глаз.

Другой нарцисс стал истинно цветастым —

А значит, ради кары новый сглаз.

И под все проклятия любимой

Стал агнцем тщеславный наш Тесей.

Его же острый меч, не бьющий мимо,

Разрезал тело агнца на дюжину частей.

Им дева загадала болезнь для одного,

Для властелина острова дрянного —

И он погиб, не чуя колдовство,

Лишь смерть в ветвях сознания спинного.

Одна вернулась девушка в страну.

Коль слушал бы Тесей желания, был бы с ней.

Но милого найдёт красавица в стогу —

Пусть не герой, но в слушании сильней.

Из горячего сердца в глину

Человека настоящего, со всеми без исключения светлыми и тёмными сторонами, со всеми эмоциями, которые он может испытывать, и со всеми мыслями, которые эти эмоции вызывают, не знает никто на целом свете. И у каждого из нас в голове есть лишь понятный и изученный нами образ человека, зависимый от того, каков он с нами, каков он в обществе и что о нём говорят другие. Но стоит нам решить, что только мы знаем или знали человека по-настоящему, как это тут же посеет раздор с другими людьми, знакомыми с этим же человеком, но знающими иного его. И кто знает, к чему может привести этот раздор?

В доме смрад от печки с глиной.

Он стоит в шкафах, в гостиной,

Пляшет по ступеням, как вода,

В вертуне, что тянет всегда.

Чёрный кот скребёт окно уж час.

В глину падает прекраснейший алмаз.

В нём видно сцены чьей-то жизни,

Их пёрышко прикроет, как кулисы.

Первый подарок и волос с головки.

Наручников пара с желанной помолвки.

Гремучницы яд вместо крови родной.

Сердце от лошади и голем живой.

В лицо для эмоций – кость гончей.

Теперь тело всё сделать бы прочным.

Призвать бы духов, чтоб глаголил

И как бывало ей шутить изволил.

Извела вмиг питомца, как жертву.

Нечистый прислал духа к рассвету.

Слепила вмиг ведьма нужные черты,

Столетние утру открывались секреты.

И вот под щебетание он глаза открыл —

И первый вздох кристаллик пробудил.

Он помнил всё, как видела она сама

Дома для мышц и весь склад ума.

Она не видела кончины человека,

И копия не знает конца века.

Такой же нежный голем, как любимый.

Любовь выходит, гонит мрак могильный.

Гуляют, нежатся в дубравника тени.

Не магия, а глас её его пленил.

Без указаний дарит лучшие цветы,

Над их речушкой сам возвёл мосты.

И мастер на все руки, и любовник страстный

Он от и до. Он словно день прекрасный.

Как не было поминок столько лет.

И гроб, наверно, пуст там. Вот скелет!

Но есть одна фигура, что тревожит ведьму.

Она блуждает близко, хоть бей плетью.

Увидев парня, головой всегда качает.

Она всё видит или только знает?

Без совести подруга с прошлой жизни —

Пыталась увести его уже на тризне.

Та тризна в честь помолвки уж была,

И от подруги страсть, как утка, уплыла.

Теперь мечтает всё разрушить здесь —

И ловит змей для мрачных же чудес.

Закончить ведьме надо выть,

Пора простачку сразу приструнить.

Всегда казалось ей, что парень не любил подругу

И их общение даже почитал за муку.

А значит, для кристалла хватит свиста,

Чтоб сердцем голем возжелал б убийства.

Ступает маршем от любимой истукан.

Недолгий путь и задушить – и весь вот план.

И позвонки её сотрутся в порошок.

И ведьме с милым станет хорошо.

Темнело. Ведьма спать готовилась, но тут

За окнами сквозь рощицы пугающе идут

Фигуры глиняного мальчика её.

Один из них так жалобно поёт.

Так чувствовал себя, по мнению мамы,

Когда с монетами вскрывал карманы

И отдавал часть денег для девчонки,

Которая к семье тянула всё ручонки.

И свет свечи из дома не доходит к ним,

И лунный свет тьмы не ломал режим.

Лишь силуэты, как новые деревья,

Стоят без сдвига или изменения.

Раздался стук в входную дверь внезапно.

По звуку слышно – нечто уж масштабно.

Создав шар пламени, колдунья подошла

И на пороге вдруг любимого нашла.

Он улыбается недвижимым лицом —

Таким, каким был создан молодцом.

В улыбке страсть, забота и желание.

С улыбкой ведьма стёрла заклинание.

Теперь соперница умолкла на века,

И жизнь с любимым снова вдруг легка.

Обнять бы, но он выше встал за путь

И сжал ей шею. Больно. Не вздохнуть.

И он подруги памяти юдоль лишь.

Для всех в лесу создал навеки тишь.

Но голем ведьмы справился с работой —

Теперь у двух в руках есть глотки, сжатые заботой.

И станут големы памятниками всем,

Кто цельным стал или живёт ничем,

Но кажется известным всем до нитки.

Быть лишь осколком в сути – только пытки.

А в том лесу по сей день голем рыщет

И отчего-то всё подружек неких ищет.

Его собрал молчать любивший друг,

Мечтавший старый клан собрать раньше в круг.

Не приведите духи, чей-то голем бедный

Окажется клише рождённым, пленным.

И, от рождения жестокий, без причины

Случайных жертв придаст петле из глины.

Шёрстка, любимый и люди

Есть много способов доказать искренность своих чувств. Вступить в драку из-за реальной причины или из-за мелочи. Осыпать с головы до ног дорогого человека подарками и каждый день добавлять, чтобы он и не думал вылезать. Но лучшее средство доказать любое тёплое чувство – это показать, что интересы человека, помимо вас, для вас также ценны. Не из-за того, что однажды ко всему все привыкнут и все всё совместно полюбят. Просто вы помните, любите и цените тогда людей комплексно. С их увлечениями, странностями и всем, чем сокровенным они успели поделиться. А иногда для любви достаточно просто посмотреть на небо.

Жила пара лисиц у деревни,

В небольшом из берёзок леске.

Самец на охоте, а самочка – в сени.

Средь домов и деревьев как черви в песке.

Лисица любила три вещи в мире:

Свою шёрстку, как небо чистейшую,

Лиса-мужа, как муза игру на лире.

В общем, для лис любила простейшее.

Но также любила, кого любить страшно

Должно быть любому лесному жильцу.

Люди б назвали любовь эпатажной.

Тем паче любовь была к их же лицу.

Она не боялась людей, увлекалась

Слежкой за ними, от детей до старейших.

Говорила, что с мальчиком одним б поигралась.

А лис всё волнуясь: как одна из глупейших…

И однажды лиса о любовь оступилась:

Решила следить за злодеем-охотником.

Выдала треском себя и простилась

С лесом, дыханием и собственным домиком.

Лис целый день лежал возле тела,

Надеясь, что воздух из лисьего носа

Внезапно поднимет пылинку из мела,

Которого было в краях тех как проса.

Но лежала лисица весь день без движения.

Только ветер шутя двигал хвост или лапу.

Рыжий лис не ушёл, словно бы разрешения

Нужно спросить, чтобы двигаться сапой.

Голод лишь только сдвинул на час.

Охотник из леса вышел, закинул

Лисицу на сани – и в город, где пляс,

Чтоб за шкуру хоть кто-то монеток подкинул.

И поклялся тогда лис на пузе своём:

Изведёт, если шкуру кто купит,

Он и деву, и пару, и семейку живьём.

Всех, коль тронут её, он погубит.

И на ярмарке вскоре нашлись покупатели:

Муж жене покупает шубёнку лисичью.

Хорошо потрудились над нею создатели —

Сделать искусство из того, кто был дичью.

Проследил за семьёй злобный лис

От двора до первых порожков.

И сказала вселенная лисе: «Удивись!

Дом, за которым смотрела, – ловушка».

Мальчишка, что нравился зверю,

Теперь трётся всем телом о шкуру.

И готовит уж месть лис изуверу,

Что пачкает кожей любимой натуру.

К счастью, мать его просит помыть

Свои ручки перед объятием.

И дни после этого грязь свою скрыть

Ребёнок старался пред объятий принятием.

Время всё шло, и снег повалил,

Словно с гор свергнутый молнией, —

Только с неба. И собой всё до окон залил.

Счастьем лицо малого наполнено.

Играет он с мамой, бросая снежки.

Но нет следа на шерсти прекрасной.

Лис всё своё, радости вопреки,

Дело планирует, чтоб зима стала красной.

Ждёт лишь три дня и идёт на четвёртый.

Ребёнка – в кроватке до кости.

Папаша его, годами потёртый,

Рухнет с моста, как глава на помосте.

Сложно лишь что-то с женщиной сделать,

Чтоб не испачкать шубу в крови, —

А дорожит она ей. Что тут сделать?

Вниманием своим признаётся в любви.

А когда же богачка увидела шубу

И решила купить у скромной семьи,

Все трое решали спокойно, без шума,

Хоть каждый в ночи хотел быть в забытьи.

Поняв, засыпая, суть вопроса спросонок,

Мальчик без слов подходит к шкафу

И жмётся вдруг к шубке, как будто лисёнок.

И на ней засыпает, как лис раз в хлеву.

Ещё трое дней. Шубу похитили.

Горе, словно ограблен весь род.

Ребёнок – в слезах, а родители-мстители

Собирались с оружием в пеший поход.

Но не найти самим им следов

Тех, кто забрал шерстяную святыню.

Лис тяжко вздохнул и без красочных слов

Погнал прочь обиду с гордыней.

Прошла пара дней – и где-то сражение.

Вернулась родня к ребёнку без счастья.

Внутри его разума живёт отвержение,

И решил он без сна продержаться в ненастье.

Вдруг раздался в дверь стук,

И отец отыскал на пороге

Шубу, всю целую, кроме двух рук,

На которых следы от зубов неглубоки.

А напротив, у старого дерева,

Лежит, глядя в небо, лис.

Кровь с живота течёт переменчиво,

Но того и гляди уйдёт вверх или вниз.

Лис же увидел лисию морду

В небе ночном. Она вся из звёзд.

Похож на людей, что молятся лорду,

Что иконы попутали с светом ангелов гнёзд.

Лишь теперь он увидел, где нынче

Суть его милой таится во свете.

Её взгляд как при жизни добр, привычен.

Интересно, как слеза здесь подобна комете.

Ну а шкурка осталась с любимыми

Людьми и тем лисом, что был всегда рядом.

Не ошиблась она со всеми явлениями,

Что душой поливала, как любуются садом.

И перед тем, как отойти на небо,

Лис ощутил на шкуре свежий бинт.

Ребёнок блюдо нёс с мясом вместе с хлебом,

А мать его имела просто добрый вид.

Когда зажило рыжее то брюхо,

Все трое лишь кивком простились с лисом.

И он кивнул, и к ветру обратилось ухо,

Чтоб слышать ветер, что наверху над лесом.

Но не услышал в нём лис слов —

Слов одобрения. Благодарных слов.

Однако чувствовал беречь людской сей кров.

Есть память лучше, чем дюжина вредов.

Теперь достойные оберегают шкуру.

Она их радует своим всем идеалом.

Лис их защищал, свою пленя натуру.

Они спасали, коли рок убить решится хладом.

И ночью с дороги одной

Можно увидеть на небе улыбку

Из звёзд на лисицы морде большой —

И в сердце как будто вогнал кто-то скрипку.

Из друга в ревнивцы и снова обратно

А что если сильные чувства не находят должного ответа? Что если тот, к кому возникают непреодолимо прекрасные чувства, ценит и любит, но не так, чтобы становиться частью новых любовных песен? И даже к другому человеку близкий испытывает то, что ты испытываешь к нему. В таком случае нужно задать вопрос самому себе. Нужно ли уходить, чтобы не обратить свои чувства в разрушение? Или побороться за изменение незыблемости горных массивов? А может, если счастье дорогого человека всё ещё не утратило своей значимости, стоит просто остаться рядом и сделать кусочек своего будущего счастья из счастья близкого?

Влюбился однажды жулик в медичку,

Будто эльфёнок спичку зажёг

Как в камине, но в клапане сердца, —

И с тех пор наш герой потерял своё место.

Его место отныне, где помочь может ей.

Безразличие женское ядов страшней.

Коль жажда придёт, принесёт он бочонок,

Голод примчится – зайчонков штук сорок.

Золото нужно? Отыщет он клад.

Тепло без объятий? За огнём лезет в ад.

В пути за лекарствами всегда помогает.

Отгоняет чудовищ да цветы собирает.

Труд у всех лекарей очень опасен,

Стражи лекарств – монстры в всей массе.

Потому найти друга – ценный этап,

Пускай он и жулик, и без всяческих лат.

Но однажды в палатке она встретила рыцаря.

После пары лишь фраз поняла, мир целя,

Про свою жизнь умудрилась забыть,

Выживая годами, хоть неделю пожить.

И тогда обещал ей воин жить рядом

И стоять за неё стеной пред градом,

Как стоит в непогоду возле брега гора,

Из-за неё наступит потопа пора.

Жулик жалился их поцелуем,

Глох, коль их смех бывал шумен.

Любое касание – и приступ удушья,

Лишь бы настигли любовничка ружья!

Тщетно пытался воришка врагом

Выставить воина и колдуном.

Не верила лекарь и просто бесилась,

О разуме друга, покое молилась.

Но ревность по времени застит глаза.

И жулик уходит, как скажет, из-за

К нему недоверия, глупости женской.

Не видать ей лица, руки жеста.

Заклятье сработало. Не быть им ввек ближе,

Чем сословий ступени выше и ниже.

Но через год скулить начал проклявший,

Когда видел друга, бродящую в чаще.

Он хотел ещё раз стать причиной улыбки,

Принести для неё философские глыбки.

Он так рьяно винил за всю глупость себя,

Что в овраг угодил, цепью матов гремя.

А овраг был ловушкой обиженной ведьмы.

Улюлюкает злобно: «Не бойся, ведь мы

Со всем, что украл, почитай что соседи.

Как котёл что готовит всё мне. Тот. Из меди».

Отбрехаться – пустое.

Соблазн дать – страшнее.

Подвесили путы плута над котлом.

Зловонье ударило гнилью, патокой, злом.

Не была эта ведьма из любителей Люда.

Мясо – как курицы, печень – как трупа.

Потому всё людское стало с вора сползать,

Словно в регрессе, что дала миру мать.

За кожей, слоями отпавшей от мяса,

За мышцами-листьями, павшими с вяза,

Крови бочонок сварился в котле,

А кости со стуком предались земле.

Осталась душа, что мечется в формах,

В видах реальных и тех, что вне нормы.

Формах звериных, птичьих и рыбьих,

Крича то вдруг лаем, то пением сиплым.

Голод той ведьмы сыграл с жульём шутку,

Дал испугаться, но дал и минутку —

Пока выбирала, чем обедать хотела,

В жука обратился знаток грязи дела.

Он упорхнул и скрылся в рассвете,

Но угрожали ему злые сети.

Послала за ним ведьма леса зверьё,

Вечным оком кружит здесь вороньё.

Но то белку, то лиса найти невозможно.

Лапы – не руки, а морда – не рожа.

Все похожи и сразу отличны,

И не подскажет ведьме Путь Млечный.

Тогда призвала она злобного волка —

И вой его стал как знамение рока.

Зрением слеп, но сильно обоняние,

А образец – костей с грязью слияние.

Вышел на след и за сутки настиг уж,

От него убегали то птица, то ласка, то уж.

Самым вёртким, однако, казался мангуст —

Огибал он и зайца, и въедливый куст.

Да вот только волку гнуть не нужно

Спину, чтоб не вязнуть в луже.

На бегу прокусит равно просто

Ветку, птицу, зверя с любым ростом.

Треск всё ближе, как и крики зайцев.

Обезлюдил лагерь трёх мерзавцев,

Что пытались волка-то поймать.

А мангуст взбежал на поля гладь.

Всё покошено в два дня,

Мандрагор взросла стена.

Жаль, в среде ингредиентов

Смерть найдёт без дружеских советов.

Ноги ослабли. Только лишь прыжок

Сделать жулик может или лишь шажок.

Но возникла словно из тумана,

Озорна как чёртик, а теплом как мама.

Лук воздела быстро со стрелой.

Точно услышит мангуст смертный вой.

Только беда у сапог, где земля: