Самбо Черного Тигра

Ей вспомнился тот день, когда она вместе со своим отцом, Курмагомедом, приехала к бывшему мужу, чтобы забрать у него шестилетнего Расула. Как болезненно сжалось ее материнское сердце от вида ребенка, прячущегося в собачьей конуре; как не сдержала слез, когда малыш боялся подойти к ней в присутствии отца, и только на ее призывной жест приблизился, и они обнялись. Патимат сразу почувствовала, как отощал сын, похудели его руки, а под грязной майкой отчетливо прощупывались ребра, и с ненавистью посмотрела на мужа:

«Как ты мог! Неужели у тебя совсем не осталось любви к нему? Ведь это же твой ребенок! Он похож на тебя, но обещаю: я не допущу, чтобы он стал таким же бессердечным, бездушным, как ты. Он будет другим, лучше тебя во сто крат!»

«Это мой сын, и я буду воспитывать его, как считаю правильным для мужчины, – негромко, чтобы не услышал тесть, сказал тот ей, когда молодая женщина с Расулом садилась в машину. – И ты мне не сможешь помешать. Я все равно заберу его, вот увидишь».

«Не заберешь, – ответила Патимат с твердостью в голосе, хотя внутри нее все содрогалось от страха перед этим жестоким человеком. – Он будет находиться там, где я смогу защитить его от тебя! Там, откуда ты не сможешь забрать – побоишься пойти против закона. А забирать сына у меня, родной матери, ты, конечно, герой!..»

В поисках Расула они почти два часа ездили от одной жилой многоэтажки к другой. Магомед первым выходил из машины, заглядывал в подъезд дома, и, если дверь в подвал оказывалась запертой, возвращался. Дважды он с сестрой и воспитательницей спускались в подвал, где двери не запирались. Никого там не обнаружив, отправлялись к следующему дому.

Наконец, в многоэтажке за гастрономом Магомед заглянул в открытую дверь подвала и услышал приглушенные детские голоса. Тут же вернулся к машине и негромко позвал сестру. Воспитательница осталась в автомобиле: посчитала правильным не вмешиваться в дела родственников, рассудив, что ее присутствие усугубит ситуацию.

– Пожалуйста, Мага, сдерживай себя, – попросила Патимат брата шепотом, – чтобы Расул не испугался и не убежал от нас – я этого не вынесу.

– Ладно, – буркнул тот. – Но надо что-то решать с ним, – и пропустил ее вперед.

Они бесшумно двинулись по темному коридору в направлении света, пробивавшегося впереди блеклым пятном, и голосов, доносившихся из глубины подвала. Сердце Патимат заколотилось от волнения, живот обожгло, словно раскаленным железом, когда она услышала и узнала среди остальных голосов короткий смешок своего сына.

– Мой мальчик, – еле слышно прошептала она.

«Неужели здесь, в этом страшном, гадком месте, в котором могут жить только бродяги и бездомные собаки, ему лучше, чем там, в интернате? – подумала молодая женщина, остановившись. – О, Аллах, молю тебя: помоги мне вразумить его!»

Магомед взял ее под руку, и они снова зашагали вперед…

Блеклый электрический свет исходил от лампочки, свисавшей с потолка. Вокруг деревянных овощных ящиков, взгроможденных один на другой, сидело несколько ребят. Двое из них курили, трое других подростков держали пластмассовые стаканчики с прозрачной жидкостью на донышке. Шестой – сам Расул! – сжимая в кулаке кусок хлеба, выразительно жестикулировал, демонстрируя приятелям приемы рукопашного боя.

Наверное, он еще долго удерживал бы внимание ребят, но по их взглядам, обращенным поверх него, догадался: сзади кто-то стоит. От замешательства они разом будто окаменели, ошарашенно глядя в полумрак.

Расул тоже обернулся – и тут же вскочил, как наэлектризованный.

– Мама! – сорвалось с его губ.

Патимат не могла унять дрожь от волнения; она прижала руки к груди и с ужасом посмотрела сначала на початую бутылку водки, потом – на наполовину опустошенную пачку сигарет, затем неуверенно, будто страшась увидеть невообразимое, взглянула сыну прямо в глаза.

Этот взгляд! От него по телу подростка пробежали мурашки, а внутри будто все оборвалось, и сам он, безвольный, зашатался у бездонной пропасти, готовой поглотить его. Ему сделалось невыносимо страшно и одновременно стыдно от этого взгляда: в нем противоречивые чувства – упрек, ошеломление, страх и отчаяние – смешались воедино. В этих широко раскрытых глазах стояли слезы, и сейчас он отдал бы все на свете, чтобы ни одна из этих слезинок не скатилась по щеке матери.

Расул стиснул зубы, отрицательно покачал головой и закрыл лицо руками.

Глава II. Единоборство за материнское счастье

4.

В воскресенье, 30 марта 1986 года, Дагестан утопал в пышной зелени, цветах и нежных объятиях солнца; небо, сливавшееся безупречной синевой с лазурью Каспийского моря, казалось бездонным.

Весь день двадцатилетняя Патимат жила ожиданием рождения своего первенца. Еще в полдень почувствовала первые настойчивые требования малыша увидеть свет. Потом еще много часов прислушивалась к ощущениям, разговаривала с не родившимся еще младенцем, считала минуты, часы и с тревогой наблюдала за угасающим светилом в окне палаты родильного отделения Кизлярской больницы.

Наконец, ночью, примерно в 23 часа, прерывистый плач прекратил страдания молодой роженицы, и ее сердце вздрогнуло, наполнившись упоительным ощущением освобождения и неведомым прежде счастьем.

В эту воскресную мартовскую ночь в Кизляре стало на одного человека больше – родился Расул Мирзаев.

– Пати, посмотри, какой он сильный, ухватистый! – от восхищения и умиления младшая сестра Патимат прослезилась, со смехом наблюдая, как кроха-племянник схватился за указательные пальцы юной тети и держался за них крепко-накрепко.

– Осторожно, – обратилась та к сестренке, – не сделай ему больно.

– Да он сам, когда вырастет, сделает больно, кому хочешь! – звонко рассмеялась девочка и чмокнула племянника в щечку. – Когда-то у меня тоже будет такой же маленький и сильный карапузик!

– Конечно, будет, – улыбнулась Патимат (после роддома она не захотела возвращаться к мужу, а приехала с ребенком в отчий дом – саманное строение из двух жилых помещений на окраине совхоза «Вперед») и снова повернулась к матери Айше, с которой сидела на стареньком, потрепанном диванчике и стирала пеленки в тазике. – Нет, мама, с ним разговор окончен: он ничего не хочет делать для того, чтобы я осталась. Сил моих больше нет жить с ним. А здесь мне с ребенком будет лучше, – и вдруг осеклась, вопросительно взглянула на мать: – Или ты думаешь по-другому?

– Ой, живи ты у меня, сколько тебе нужно, доченька, разве я гоню тебя! – отмахнулась пожилая женщина, стараясь говорить негромко, чтобы не слышала младшая дочь-школьница (Магомед в то время находился в Кизляре, заканчивал обучение в профтехучилище, а муж Курмагомед еще не вернулся с работы). – Только ведь приходит почти каждый день – на сына посмотреть, с тобой поговорить. А ты уходишь в дом, закрываешь калитку перед ним. Ой, нельзя так, доченька! Мало ли чего ни случится, но не казни ни себя, ни его. Поверь, родная, тяжко тебе будет самой растить сына…

То ли подействовали убеждения матери, то ли сама молодая женщина попыталась еще раз поверить в счастливое супружество, и вскоре с полуторамесячным Расулом вернулась в дом мужа. Как бы в дальнейшем ни складывались их отношения, счастливой она себя так и не почувствовала…

…готовила чечевичный суп, когда увидела, как девятимесячный Расул оторвался от скамейки и затопал в противоположную сторону. Пройдя так пару-тройку шажков, он запнулся одной ногой о другую и упал на четвереньки, но не заплакал, а залился звонким смехом и снова попытался встать.

Патимат бросила на стол нож, которым нарезала овощи, подбежала к малышу. Но тот отвел от себя ее руки, самостоятельно поднялся на ноги и, торжествующе улыбаясь ей, блестя глазенками, зашагал обратно к скамейке. Маленькая победа сына привела молодую мать в такой восторг, что она рассмеялась и, как бы в поощрение за смелость и бесстрашие, радостно захлопала в ладоши – первые в его жизни заслуженные аплодисменты!

– Мой мальчик, как я горжусь тобой! – счастливая мать обняла кроху-смельчака и осторожно (так как находилась на шестом месяце беременности) прижала его к себе…

Семейная жизнь так и не наладилась, и Патимат снова вернулась в дом родителей. Теперь уже с двумя сыновьями – Расулом и Шамилем. Пожилая Айша поняла, что на сей раз никакие уговоры не изменят решения дочери, и позвала ее с детьми в свои объятия:

– Все будет хорошо, мои родные: Аллах вездесущ и милостив!

Поддержка матери, любовь сестры и добрые письма брата из армии помогли ей поверить в собственные силы. Она искренне радовалась своим детям – двум частичкам ее материнского сердца – и не замечала однообразия житейских будней…

5.

Однажды летним утром 1988 года, когда маленький Шамиль еще спал, а Патимат подметала во дворе, Расул-кроха тщился чем-нибудь себя занять.

Сначала топтался возле матери, потом стал собирать мелкие камушки и бросать их через забор на улицу, потом устроил ералаш в крохотном муравейнике. Наконец, устав от бестолковщины, решил посвятить себя исследованию садика, где росли фруктовые деревья и виноград (он с раннего детства обожал фрукты и ягоды). Оглянувшись на мать, которая только делала вид, что ничего не замечает, уверовал в абсолютную свободу и аккуратно перелез под штакетник – туда, куда ему и мамой, и бабушкой Айшой, и тетей Патимой строго-настрого запрещалось ходить одному. А запретный плод, как известно, так сладок!

По ту сторону оградки малыш снова обернулся – убедиться, что мать все еще занята уборкой и ему предоставлена свобода действий. Каково же оказалось его разочарование вперемешку с удивлением, когда он увидел, что мать, подбоченившись, смотрит прямо на него.

– И куда это ты собрался, джигит? – спросила строгим голосом, хотя изнутри взрывалась от смеха. – А разрешение не забыл спросить?

Расул нахмурился, обиженно поджал губы: он уже хорошо понимал все слова, но сам говорил плохо, и поэтому сразу обижался, не зная, как ответить достойно.

– Что, сильно хочется в садик, да? – спросила смягчившимся тоном, чем явно ошеломила сына.

– Да, – ответил он, глядя на нее исподлобья.

– Тогда чего стоишь – иди!

Маленький смельчак удивился еще больше, посмотрел недоверчиво.

– Давай, иди, – повторила она, – но увижу, что уйдешь далеко, отшлепаю, – и погрозила пальцем. – Понял, да? Иди, время не теряй, а то скоро будем кушать…

В это время проснулся Шамиль и разразился громким плачем. Молодая женщина махнула рукой старшему сыну, давая понять, что тот может идти, а сама побежала в дом успокаивать и кормить младшего. Некоторое время спустя позвала маленького обожателя фруктов завтракать, подогрела молоко, накрошила лепешку.

«Джигит» вернулся с выпачканным ртом и в руках, таких же грязных, сжимал несколько плодов неспелой вишни.

– Ты ел зеленую вишню? – воскликнула мать, схватила проказника за руки и вместе с маленьким счастьем вытряхнула из них ягоды. – Сколько ты их съел, много? Нельзя их кушать, никогда!..

Малыш насупился и в отместку так и не притронулся к лепешке; к обеду вдруг обмяк, а к вечеру у него начались жар, рвота и сильная диарея.

На машине скорой помощи его привезли в Кизлярскую больницу. Расул никак не отреагировал на неприятную процедуру промывания, потому что не мог оказать сопротивления, но заставить его выпить огромную банку воды с марганцовкой не удалось даже Патимат. Несколько дней не спадала температура, и ее ничем не могли сбить; он почти не ел, стонал и жаловался на боли в животе. Еще через неделю от слабости впал в полубессознательное состояние и почти все время спал. Некоторые сотрудники инфекционного отделения бросали на молодую женщину осуждающие взгляды, другие всячески старались поддержать, но никто из них не знал, что делать и как помочь мальчику – только разводили руками.

В больницу навестить внука часто приезжали Айша и Курмагомед Кадиевы. Мать всячески поддерживала несчастную дочь, а суровый отец больше молчал, переживая за своего внука, лишь изредка обменивался с дочерью тяжелыми взглядами…

Лечащий врач сказал, что ребенка нужно тщательно обследовать.

– Мы впервые наблюдаем, чтобы пищевое отравление сопровождалось такими симптомами, – неуверенно пояснил он. – Поэтому признаки болезни нужно досконально изучить, чтобы понимать, как помочь вашему сыну. Посмотрим, возможно, в реанимацию положим…

Снова процедуры, сдача анализов и – опять никаких утешительных результатов! Патимат молилась, прижимала к себе Расула, забирая его в палату с процедур, вся дрожала от волнения, когда шла с ребенком на осмотр к очередному специалисту. Минуты, часы, дни длились, казалось, вечностью. На свете, наверное, нет ничего мучительнее, чем ждать.

В последнюю, шестую неделю пребывания в стационаре она со страхом поняла, что уже несколько часов ее малыш не спит, а попросту не приходит в сознание. Его положили в реанимацию. Пару дней спустя ее пригласили к лечащему врачу. От предчувствия страшной беды ее сердце бешено забилось, готовое вот-вот выпрыгнуть из груди, в висках болезненно застучало, и она зарыдала, когда тот сказал ей оправдывающимся голосом:

– У ребенка очень слабый иммунитет, вряд ли доживет до завтра, – при этом старался не смотреть ей в глаза, будто считал себя виноватым за бессилие медицины перед неизвестным недугом. – Поверьте, мы сделали все, что в наших силах. Будет правильно отдать вам сына – сегодня вы должны побыть вместе…

– Он не умрет! – воскликнула та, задыхаясь от слез. – Я не отдам его! Ни завтра, никогда!..

Потом брела по улицам Кизляра с погасшим взглядом, никого вокруг не замечая: ни дороги, по которой шла, ни людей, что оглядывались на нее. Только прижималась мокрой от слез щекой к холодному личику сына и, не отрываясь, прислушивалась к его слабеющему дыханию, будто страшась, что может не услышать его. В голове билась одна-единственная мысль: «Если Расул не выживет, то я умру вместе с ним!»

На автостанции к ней подошла какая-то старуха. Патимат не сразу узнала односельчанку – бабу Наташу. Маленькая, худощавая, с лицом, морщинистым, как ссохшаяся слива. Эту старую женщину знал и уважал каждый житель совхоза «Вперед», в котором она проработала всю свою жизнь.

Уже в автобусе вкратце рассказала ей, что случилось.

– Я привезла им своего сына, чтобы они спасли, а те вернули и сказали отвезти его умирать домой! – закончила, задыхаясь от глухих рыданий.

Баба Наташа сочувственно погладила ее по голове, еще раз внимательно взглянула на ребенка, почти не подающего признаков жизни, проверила пульс у него на руке; потом наклонилась к несчастной матери и прошептала:

– Не крушись, девонька. Возвернешься домой, дождись-ка меня, я приспею минут этак через двадцать-тридцать (чай, живем рядышком), – старуха коротко отдышалась и еще тише добавила:

– А коли приду, то пособлю твоему сыну, верь мне…

6.

Айша едва устояла на ногах, когда Патимат объяснила ей, почему вернулась с больным ребенком домой. Юная Патима еще не вернулась со школьных занятий, а кроха Шамиль, к счастью, безмятежно спал, и обе женщины, уложив Расула на кровать, дали волю слезам.

Слегка успокоившись, они прочитали над несчастным ребенком молитву, и пожилая мать со словами «Сами'а Ллаху лиман хамидах» («Да прислушается Аллах к тому, кто Его восхвалил» – араб.) обняла дочь.

– Хозяюшка! – донесся со двора старушечий голос.

Айша посмотрела на дочь вопросительно.

– Это баба Наташа, – поднялась с колен молодая мать.

– Что ей нужно?

– Хочет помочь…

– Дорогая моя, – простонала пожилая мать, по-прежнему стоя на коленях, – моему внуку не смогли помочь даже врачи! А эта женщина тем более не поможет ему своими молитвами – она ведь даже не мусульманка!

Патимат от этих слов, лишающих последней надежды, побелела еще сильнее (от усталости и опустошающего душу горя ей самой не хотелось жить) и проговорила негромко:

– Тогда я лягу рядом с сыном и умру вместе с ним! – С этими словами она вышла во двор и открыла калитку гостье.

Старуха приветливо улыбнулась ей и, обронив: «Айда, девонька», вошла в дом; там с той же приветливостью кивнула Айше, вышедшей навстречу. В отличие от этих несчастных женщин, баба Наташа выглядела спокойной и уверенной. Была не по летам бодра, а в глазах ее, обесцветившихся от старости, светилась какая-то необъяснимая веселость, будто знала загодя, что пришла не напрасно, и ей это обстоятельство доставляло огромное удовольствие.

В руках она держала авоську, и Патимат недоуменно переглянулась с матерью, когда та достала из сетки-сумочки две пол-литровые баночки, завернутые в плотную материю. Обе банки аккуратно развернула и выставила на стол – так, чтобы на них не падал солнечный свет. В одной из банок была обыкновенная вода с едва различимым желтоватым оттенком и почти незаметной мутью на дне; в другой – грязно-красноватая жидкость с густым осадком, похожим на чайную заварку.

Патимат молча наблюдала за приготовлениями, и только когда гостья обернулась к ней, спросила, не сводя настороженного взгляда с банок:

– Что это?

– Это, незнайка, лекарство! – рассмеялась старуха. – Особенное, я его сама приготовляю из цветка-травинки. Растет он только на болоте, в тенечке деревьев или кустарников, а цветет, поганец, всего-то один раз в годок. Я этим чайком своих внучат выхаживаю, коли сильно захворали. Даже зятька своего – будь он трижды проклят, окаянный! – из того света вытащила: он едва от пьянки не сгорел, с реанимации забрали, чтобы дома душу отдал богу (или дьяволу!), а я его выходила, на свою голову: чуть ли не до смерти как-то дочку мою забил. Психованный обормот стал – водку-то с оной поры ни капли!

– О, – выдохнула Патимат, взволнованная откровенностью старой целительницы. – Мой Расул горит не от пьянки…

– Это я к слову, дуреха! – опять рассмеялась баба Наташа (вела себя так, будто пришла на увеселительное мероприятие). – Прости меня, развалюху, язык уже не держится за зубами – все хочется поплакаться кому-то, ан некому стало! Ну да ладно, – вдруг посерьезнела она. – Будем твоего сына спасать, а тебе, девонька, нужно пока поспать…

– Нет! – вскрикнула та, испугавшись одной только мысли о невосполнимой утрате. – Я не хочу, не буду спать! – Усталость вконец подточила силы молодой женщины: теряя сознание, она упала на диванчик, умоляюще протягивая к знахарке руку; Айша с причитаниями бросилась к дочери, обняла ее, умоляюще посмотрела на старую гостью.

Баба Наташа поймала этот взгляд и согласно кивнула пожилой хозяйке:

– Пусть выпьет этой водички, – сказала, протягивая ей стакан с желтоватой жидкостью, – и отведи ее в другую комнату поспать, а мы с тобой займемся ребеночком.

Патимат выпила воды и снова начала сопротивляться, но пожилая мать проявила настойчивость и почти силой увела дочь в другую комнату, уложила на диван. Молодая женщина посмотрела сначала на спящего в кроватке Шамиля, потом – на бесчувственного Расула, неподвижно лежащего на другой кровати, и из глаз ее по-новому брызнули слезы.

– Поспи, милая, – сказала Айша, утирая свои глаза. – Тебе нужно отдохнуть, а с внуком все будет хорошо, я верю.

– Нет, мама, я не оставлю его сейчас! Пожалуйста, отпусти, не держи меня! Я не буду, не должна спать…

Последние слова Патимат прошептала, еле шевеля губами: все ее существо как по волшебству, погрузилось в приятную невесомость, подчинившую себе ее волю, чувства, сознание. В голове загудело, затем этот мягкий обволакивающий гул сменился мелодичным птичьим щебетом, доносившимся откуда-то издалека, и она уже не ощущала реальности, объятая глубоким сном…

…не знала, сколько времени находилась в таком чудесном забытьи (наверное, около четверти часа – не больше!), а когда приоткрыла глаза, почувствовала себя обновленной, хорошо отдохнувшей, как будто проспала…

– …два дня! – сказала Айша, сидевшая рядом с ней на краю дивана. – Ты проспала целых два дня!

– Шутишь? – усмехнулась Патимат, отрешенно посмотрела на пустую детскую кроватку: – А где Шамиль?

– С ним гуляет Патима.

– Он тоже уже проснулся? А Расул… О, нет! – воспоминания обожгли ее жаром, вмиг вернули в безрадостную реальность; она бросила взволнованный взгляд на соседнюю постель, схватила мать за руку, но ничего не успела спросить – ком подкатил к горлу и вырвался наружу громким рыданием.

Айша испугалась, обняла дочь, стараясь успокоить:

– Нет, родная моя…

– О, мой сын! – рыдала Патимат, отгоняя страшную мысль.

– Идем, – произнесла та настойчиво, помогла ей подняться и потянула за руку к выходу из дома.

– Мама, я не могу! – замотала головой та, пытаясь вырваться. – Я не вынесу этого!..

– Идем же, глупая! – понизила голос мать и требовательно сжала в ладони ее пальцы.

С минуту молодая женщина, ошеломленная увиденным, смотрела – и не верила глазам: на диванчике сидела баба Наташа и с ложечки кормила молоком Расула – живого и здорового! Малыш, еще бледный и не окрепший после болезни, оживился при виде матери – заулыбался, потянулся к ней ручонками.

Патимат, не помня себя от радости, бросилась на колени перед исцелительницей, прижалась к сыну, осыпая его поцелуями со словами:

– Раббана ва ляка-ль-хамду миль'у-с-самавати ва миль'у-ль-арди ва миль'у ма байнахума ва миль'у ма ши'та мин шай'ин ба'ду! («Господь наш! Хвала Тебе, полная Небес, Земли, пространства между ними и всего остального, чего Ты пожелаешь!» – араб.)

Старуха тоже прослезилась, до глубины души растроганная проявлением материнских чувств. Поистине, в мире не существует ничего святее и трогательнее любви матери! Она неподражаема своей первобытностью, эгоистична, но всегда бескорыстна и благородна. Материнская любовь не ведает границ, не измерима временем; у нее нет веры, нет национальности…

Уже уходя, у калитки, старая врачевательница порекомендовала счастливой матери добавлять в молоко снадобье из принесенной ею банки с красным настоем и поить малыша еще две-три недели.

– А потом нехай ест, что хочет, – ничегошеньки с ним опосля не случится, – добавила уверенно и весело подмигнула Расулу, сидящему на руках у матери.

– Спасибо вам, – с благодарностью произнесла Патимат, прижимаясь щекой к голове ребенка, – вы спасли моего сына.

Баба Наташа с улыбкой коснулась ее руки:

– Нет, девонька, его спасла твоя любовь!

Глава III. Противоборство с самим с собой

7.

Осень 1999 года выдалась на удивление дождливой и неприветливой. После летнего пекла природа, казалось, решила перевести дух и разразилась ливнями, которые взрывались каскадами дождевой пыли из-за сильных порывов ветра. Такая погода продержалась почти весь сентябрь, а в следующем месяце небо прояснилось, и в истомленные стихией окрестности Кизлярского района помпезно вернулась жара, будто само солнце обрушилось с поднебесья и тоже хотело передохнуть накануне зимнего отпуска.

С горем пополам, как подшучивала Патимат и с укоризной отзывался дядя Магомед, тринадцатилетний Расул Мирзаев перешел учиться в седьмой класс. Побегами из интерната, уличными драками и ночевками в подвалах ему все же удалось добиться своей цели: он вернулся домой и пошел в сельскую школу. В то время он расценивал это обстоятельство не иначе как настоящую личную победу над той судьбоносной неотвратимостью, которой отчаянно и безуспешно сопротивлялся целых пять лет. Хотя еще долго в его ушах звучал гимн ЮНЕСКО, который пели учащиеся интерната:

Мы – космонавты пилотной школы,

И наша цель – найти ключ дружбы для всех стран,

Чтобы не случилось кровавой ссоры,

Чтоб не страдал никто от боли и ран.

Ключ дружбы – улыбка, сердечный привет.

Мы дарим всем людям души нашей свет.

Ключ дружбы – любовь, что на все времена,

И даже войну остановит она!

Особенного рвения к учебе он так и не обнаружил. Зато всецело – душой и телом – отдался занятиям вольной борьбой. В спортивную секцию (она располагалась в здании бывшего Дома культуры, за школой) Расула еще в 1997-м отдал дядя Магомед, чтобы обратить на пользу бойцовский характер племянника и направить его неиссякаемую энергию в нужное русло…

Заканчивалась первая учебная четверть. В преддверии каникул среди учащихся царила атмосфера веселья, которую не могли унять ни взыскательные учителя, ни четвертные контрольные работы, ни перспектива получить по ним плохие оценки.

В ожидании конца урока Расул нетерпеливо ерзал за партой, поглядывая на наручные часики соседки-одноклассницы. Заканчивался последний урок, и все, что на нем произносилось учителем, пролетало мимо ушей подростка. Сейчас его целиком занимали мысли о предстоящей тренировке. Он не переставал продумывать тактику и стратегию нападения, варианты захватов, бросков – словом, все, что стремился на каждом занятии отработать до совершенства. Эти раздумья, сосредоточившиеся в некоем виртуальном пространстве, в котором он, напротив, ощущал себя в материальном теле, привели его в такое физическое напряжение, что, когда раздался звонок с урока, Расул буквально вылетел из-за парты.