До школы. Начало. Из рассказов моей матери. Кое-что из биографии

Появилась географичка, вошли девчонки. Блох сел на свое место, и урок продолжился. А Старого директор увел в свой кабинет. Нет, не наказывать. Обработать йодом лоб и перевязать.

Мелкие в школе не боялись. У всех были старшие брат, или сестра. А то и несколько, кто мог заступиться. Только у меня никого не было.

Однако помог случай. И заявить о себе публично. И занять свое определенное место в нашем непростом школьном социуме.

Это было в том же пятом. Шла вторая неделя сентября. Очередной раз опоздал на первый урок. Опоздавших не пускают. Надо идти к завучу, просить разрешение. Я уже два раза просил. Что-то врал о причине. На третий раз сообщат родителям. Короче, просто решил прогулять первый урок.

Прогульщики из разных классов, их бывало с десяток, а то и больше, собирались за школой. На хозяйственном дворе. Курили. Играли в орлянку. В карты. И я был здесь же.

Утро выдалось теплое, светлое. Достал из кармана увеличительное стекло, так мы называли линзу, и решил поджечь чей-то вырванный тетрадный листок с двойкой, валявшийся под ногами. Присел на корточки, сфокусировал солнечные лучи на двойке. Вот она уже дымится.

И тут вдруг мелькнула тень, и в следующее мгновение кто-то выхватил из руки линзу.

Вскакиваю и вижу перед собой нагло ухмыляющуюся физиономию Вовкицыгана.

Один из переростков. Действительно, похожий на цыгана. Смуглая кожа, карие глаза и вьющиеся черные кудри. Большой любитель и мастер уговаривать девок.

Он уже сунул линзу в карман. Кидаюсь, хватаю за грудки: "Отдай!" Но цыган на голову выше. Обеими руками толкает меня в грудь. Лечу на землю.

Соскакиваю и снова кидаюсь на него.

Но пропускаю удар в нос. Искры из глаз и… слегка поплыл. Валюсь. Нокдаун.

Из носа кровь. Видно Цыган решил, что бой закончен и уже отвернулся.

Но я встряхнул головой, поднялся. И ярость вскипела с еще большей силой. Подскочил, вцепился обеими руками в глотку и большими пальцами стал давить на кадык.

Отец срочную службу проходил в войсках МВД. Ему часто приходилось брать беглых преступников. Он учил. Если противник крупнее тебя, вцепляйся в глотку. Дави большими пальцами на кадык. Через пять секунд начинает хрипеть, потом слабеет и оседает.

Есть простой и безотказный способ освободиться от такого захвата. Достаточно пропустить свои руки между руками душащего, поднять их вверх и опустить в стороны. Но его почти никто не знает. Инстинктивно пытаются оторвать руки противника от шеи. А это никогда не удается.

Так и случилось. Цыган пытался отодрать мои руки. Но я только давил сильнее. Он стал хрипеть, а потом обмяк и повалился. Отпустил, сунул руку в его карман и достал линзу.

Тут только заметил, что вокруг собралось пацанов пятнадцать. Они молча наблюдали за нашей схваткой. Подошел Генка Старый, похлопал по плечу и сказал: "Ну Вохан! Ты даешь!"

В первом и втором классах меня кликали Василек. Производное от фамилии. Позже – Вася. К пятому классу – Васька. А от сих и по одиннадцатый, с легкой руки Старого, – Вохан. Это – уже от имени.

Болтаясь за школой в прогулах как-то от безделия набили старую покрышку от футбола песком. Положили на дороге. Пацаны эту злую шутку уже давно знали.

Расчет был на взрослых. Женщина наверняка не пнет. Кто-нибудь из молодых мужиков.

И вот тут – не мы. Случай. Он нас подстерег. Из школы вышел… Москаленко, директор. Мы замерли в кустах. Только он прошел мимо, шорох пронесся по кустарнику. Нас как ветром сдуло.

И все же жалобный вопль и маты Ивана Сергеевича нас настигли…

Как ни странно, дознания не было. А Иван Сергеевич недели две заметно хромал.

2

В шестом классе у нас появился учитель пения. Василий Алексеевич. Вообщето, он был моряк. Моторист на буксирном катере.

Но в свое время закончил музыкальную школу. Профессионально владел баяном. Здорово играл произведения Баха. Василий Алексеевич организовал в школе хор.

Девчонки валом повалили. А мальчишек, у кого обнаружился музыкальный слух, принудили ходить.

Конечно, пацаны его невзлюбили. Тут же прозвали Фуга. Но пару недель спустя Фуга еще раз нас удивил. Организовал секцию бокса. Сюда повалили пацаны. И немедленно презрительное женское Фуга сменилось на уважительное мужское – Хук.

Меня не взял. Он сразу заявил, что берет только с седьмого класса и старше. Точнее, тех, кому уже четырнадцать. Увы, мне было тринадцать. Таким лишь разрешалось присутствовать на тренировках в качестве зрителей.

Тоже неплохо. Уходя с этих зрелищ, мы, разумеется, устраивали свои тренировки.

Все шло хорошо. Прошло три месяца, и уже все было готово к школьному турниру на звание чемпиона школы. Но тут случилось ЧП.

Славка Обухов, шестиклассник, то есть не член секции, в дворовой драке, сломал тем самым хуком восьмикласснику Сашке Гущину челюсть. В двух местах. Ситуация усугублялась тем, что Славка – сын обыкновенного портового грузчика, а Гущин – отпрыск замначальника речного порта.

Не было бы секции… ну подрались, ну сломал. А здесь уже грамотные сверстники – очевидцы квалифицировали удар как классический хук. Ну и все!

Секцию тут же закрыли.

Остался только хор. Кто-то снова попытался называть Хука Фугой, но нет, не пошло. Во-первых, все чувствовали себя пострадавшими. А Хук – пострадавший в первую очередь. И это вызывало глубокое сочувствие.

А во-вторых, мы прониклись к нему еще большим уважением. Выяснилось, что бокс не просто спорт, а и по жизни нужная и мощная штука. А открыл нам это опять же Хук.

Но Хуку было суждено удивить нас и в третий раз. Он, баянист-мотористбоксер, вдруг женился на историне Кларе. Аристократке из Ленинграда. Через год родился ребенок.

И Хук, чтобы достойно содержать семью, опять ушел в мотористы. Так что и девчонки осиротели. Хор тоже прекратил свое существование.

Меня невзлюбила русыня. Высоченная. С маленькой головкой, узкими плечами, широким во все стороны тазом. И всегда в длинной юбке. Ферзя мы ее звали. Она была у нас с самого пятого класса.

Давила, давила, давила. И в седьмом за первую четверть таки вкатала мне "два".

Отец первый и единственный раз дал мне затрещину. Не за двойку. За то, что мать сильно расстроилась. Она мечтала, что я "выйду в люди", то есть после школы поступлю в институт и выучусь на инженера. А тут – «два». И не текущая, а за четверть.

Самое обидное, что я учил и знал все правила, которые задавали. Отвечал без запинки. Она неизменно ставила «три». А за письменные работы, пестревшие красными чернилами, почти всегда – "два".

То ли я совершенно не умел применять правила, то ли Ферзя чего-то хотела от меня. Или от родителей… Но так, или иначе, за четверть – двойка.

Отец пошел в школу. Не знаю с кем и как он там общался, но начиная со следующей четверти, у меня по русскому был твердый трояк.

Школа в той форме, в какой она тогда существовала, была, несомненно, насилием над природой человека. Приспосабливались, как могли. Был целый арсенал приемов как уворачиваться от этого молоха в самой школе.

А еще – отлынивали, сбегали с уроков. Особенно ранней осенью и по весне, когда нестерпимо тянуло на улицу…

3

Вспомнилось еще несколько эпизодов из начальной школы.

Был у нас в первом классе маленький мальчик. Петя Каширский. Худенький – в чем душа. Голосок тоненький. Мария Ивановна всегда отпускала его с четвертого урока, предварительно дав на листке задание на пропускаемый урок.

Мы, конечно, завидовали. И время от времени кто-нибудь тоже отпрашивался с четвертого урока.

Но однажды Петя в школу не пришел. А на следующий день стало известно, что он в тот день не проснулся. Это всех потрясло. И до конца полугодия никто не отпрашивался.

Однажды весной, перед окончанием первого класса, Мария Ивановна вывела нас на урок рисования в школьный двор. Перевела на противоположную сторону и сказала: "Дети, посмотрите. Вот перед вами наша родная школа. Давайте, каждый нарисует ее в своем альбоме". Мы расселись на молодой траве и стали рисовать.

Я любил рисовать. К школе меня готовили. Мама научила читать, писать печатными буквами и считать до ста.

А отец брал иллюстрированную книгу басен Крылова, сажал к себе на колени и давал в руки карандаш. Своей ладонью обхватывал мою и так мы срисовывали: крыловский квартет; лебедя, рака и щуку; волка и журавля. Ну, и так далее.

Я обожал это занятие. Конечно, рисовал и самостоятельно…

Через некоторое время заметил, что учительница часто останавливается за моей спиной и смотрит на мой рисунок. Потом она просто остановилась и уже никуда не уходила.

Глянул в альбомы других детей. И очень удивился. В каждом было изображение дома… ничего общего не имеющего со школой. Когда закончил рисовать, весь класс собрался за моей спиной.

Мария Ивановна сказала: "Ребята! Вы все сделали хорошие рисунки. Всем поставлю хорошие отметки. А у тебя, Володя, самый лучший рисунок. Тебе я ставлю пять с плюсом".

Она взяла мой альбом и красным карандашом поставила большую пятерку с плюсом. Так я стал лучшим рисовальщиком в классе.

Тогда же, в первом классе, в мае, родилась мечта. Мечта завладела моим воображением на три года.

Яблоневый сад!

Родная речь. На последних страницах изображен ясный весенний день. Школьники высаживают саженцы яблонь. За ними видны большие цветущие яблони. Мария Ивановна тоже повествует о весне, о садах.

Впервые слышу имя – Мичурин. Учительница рассказывает как он выводил новые сорта яблок. Какие они были рекордно большие, и вкусные. Яркое солнце, цветущий май. Как вечный праздник!

Наш поселок расположен на левом берегу Амура. Берег песчаный. Еще не так давно он был дном реки. Растительность самая скудная. Тальник (род ивы), черемуха. Кое-где – тополя и березы, специально привезенные.

У некоторых зажиточных хозяев были сады. Наверное, там росли и яблони. Но эти сады за высокими глухими заборами. Так что живых яблок я никогда не видел.

Яблоко доставалось нам только на Новый год, в бумажном подарочном пакете, вместе с конфетами и печеньем. Там же лежали и два мандарина. И зеленое яблоко, и рыжие мандарины – китайские. Ароматные и… фантастически вкусные!

Нет, я не мечтал обнести наш огород высоким забором и посадить там яблони. Не было и мечты засажать яблонями, к примеру, весь наш поселок, а то и край.

Нет.

Просто, когда меня кто-нибудь обижал, или становилось одиноко и грустно, я вспоминал май, цветущий белый яблоневый сад.

И видел как идет по нему Иван Владимирович Мичурин, окруженный радостными ребятами, несущими большие корзины. Почему-то уже до верху наполненные спелыми яблоками…

А во втором классе у нас появился новичок. Юра Маренкан. Нанаец. Обычный. Широкое скуластое лицо, раскосые узкие глаза, черные жесткие волосы.

Но недели через две вездесущий Колька Зленко заявил: "Маренкан еврей". Все стали смеяться. Но Колька готов был лезть в драку за свою новость. В концеконцов на перемене мы окружили Маренкана плотным кольцом и кто-то спросил: "Ты еврей?" И Юра тихо ответил: "Да".

Но мы вскоре простили ему обе его национальности. Точнее, их сочетание.

Юра обнаружил талант феноменального рисовальщика.

Известно – рисунки детей плоские. Предметы рисуют либо в профиль, либо анфас. Маренкан как-то на большой перемене вынул из портфеля альбом и стал рисовать военный корабль. Получалось так, будто мы видим корабль глазами птицы, высоко летящей над морем и приближающейся к нему спереди и сбоку.

Корабль был объемный. Мало того. На море шторм. Волна слегка наклонила судно. Впереди него большая волна с гребнем. Он, как бы, взбирается на нее. А за кормой на него надвигается другая.

Корабль фотографически точен. Корпус, надстройки, рубки, пушки, шлюпки, антенны…

Все это очень быстро рождалось на наших глазах. Карандаш метался по бумаге из стороны в сторону, верх-вниз. При этом Юра издавал какие-то странные звуки. То слышался гул двигателей, то крик чаек, то рев шторма.

Это было похоже на действо шамана. И мы были в него вовлечены. Юра камлал…

Но тут раздался звонок на урок. Мы с большой неохотой стали расходиться по местам. Вошла Мария Ивановна. Все встали. А Юра так увлекся своим занятием, что ничего вокруг не видел и не слышал.

Учительница подошла к его парте и стала смотреть. Прошло минуты две. Он очнулся. Вскочил. Мария Ивановна задала странный вопрос.

– Это ты нарисовал?

– Да.

– Как ты это делаешь?

Юра пожал плечами. Потом ответил.

– Я это хорошо вижу. И рука рисует, что вижу.

Учительница взяла у Юры альбом и стала листать. Она забыла о классе. Мы так и стояли. И снова странный вопрос.

– Родители знают, что ты так рисуешь?

– Да.

После этого Маренкан проучился у нас с неделю. Потом исчез. Мария Ивановна объявила нам на уроке.

– Юра Маренкан необычный мальчик. Его пригласили учиться в школу для особо одаренных детей, в городе Биробиджане.

В том же втором впервые влюбился. В нашем классе учились две отличницы. Галя Лонина и Надя Приказчикова. Галя была маленькая, курносая, и вся в веснушках. А Надя гордая. И тоже не в моем вкусе.

Избранница была из параллельного класса. Отличница Наташа Дъяк. По моим представлениям – идеал красоты. Высокая, глазастая, с длинной русой косой.

Первое и единственное свидание было коротким.

Мы подрались. Бить сильно не мог. Любовь ведь. Получил портфелем по голове, и ушел. Дома не выдержал, расплакался. Полгода на переменах ходил к ее классу. Подсматривал. Любовался. И вот… В одночасье – облом.

Решил сочинить стихотворение и послать ей. Может быть еще не все погибло.

Писал часа два. Написал одну строку: "Наташа! Ты счастье не знаешь свое".

Счастьем, разумеется, был я. Дальше не шло. Хоть убей! Попробовал продолжить вечером. Результат – тот же. Может быть все содержание моей любви и вместила эта фраза? Не знаю.

У японцев есть пятистишья – танка. Трехстишья – хокку. Интересно, есть одностишья? Если нет, то я предвосхитил японцев. В восьмилетнем возрасте.

Что творит с человеком любовь!

А однажды случилось… настоящее чудо – приехал кукольный театр.

В клубе на авансцене установили большую ширму с прямоугольным отверстием вверху. Именно в этом отверстии и жило чудо. Это – куклы. Они сами двигались! Разговаривали. Дрались. Обнимались. Танцевали.

Первое представление – русская сказка "Лиса и волк". Глупый, изрядно потрепанный волк. И хитрая ухоженная лиса, бросавшая рыбу из саней так рьяно, что одна улетела к зрителям.

Тут же к ней кинулось несколько пацанов. Началась возня. Потом – драка, с криками. Вовремя подоспел сам завклубом Байтман. Отнял рыбу и растащил деливших добычу. Иначе спектакль был бы сорван.

Ну и, конечно же, кино. В клубе каждый вечер давали два сеанса. А в воскресенье – еще и два сеанса днем. Для детей.

Однако, родители далеко не всегда ссуживали деньги на билет. Поэтому проблему проникновения в зрительный зал приходилось решать другими способами.

После первого сеанса пытались прятаться между рядами, под стульями. Или на сцене, за кулисами. Но чаще всего этот вариант не проходил. Билетерша перед следующим сеансом обязательно все проверяла и, не щадя, выгоняла всех на улицу.

У каждого было мечтой найти целый билет. Мы знали все места куда билетерша выбрасывала порванные билеты. Редко, но случалось в этой голубой кучке рваных бумажек, найти почти целый, с неоторванным контролем.

Поскольку он бывал сильно помят, существовала технология восстановления. Зубная щетка обмакивалась в чистую воду, слегка стряхивалась, а затем проводили по щетине пальцем так, чтобы мелкие брызги равномерно окропляли билет. Затем в действие вступал разогретый утюг.

Восстановленный билет был практически неотличим от подлинного. И проблем с проходом не возникало.

Счастливчик, прошедший по такому билету на вечерний сеанс, то есть, когда на улице уже темно, должен был слегка отодвинуть занавес на одном из окон. А оставшиеся на улице, стоя на разных подставках, через образовавшуюся щель смотрели фильм.

При этом для них звука, конечно, не было. Но поскольку фильмы смотрели по многу раз и слова героев все помнили, неудобства это не доставляло.

Что же смотрели? Разумеется – «Чапаев». "Олеко Дундич", "Повесть о настоящем человеке", "Свадьба в Малиновке". И прочую советскую киноклассику.

Настоящим праздником, если не сказать счастьем, оказались фильмы Чарли Чаплина. Особенно полюбился "Малыш".

Единственный фильм, с которого ушли – "Чайки умирают в гавани".

4

В седьмом классе мы стали быстро меняться. Девчонки явились с летних каникул, и почти все, оказались выше нас, мальчишек. Помню, было очень неловко. Один только Бурыко Колька был выше всех. Но ему уже шел шестнадцатый год. Да еще и украинец. Быстро созрел. Внешне тянул на взрослого парня.

К тому времени переростков в школе почти не осталось. Блох в домашней драке пырнул ножом отчима. Посадили. Генка Старый и друг его Мишка Куракин пошли служить.

В нашем классе остался только один – Бурыко. Как и положено такому авторитету, он сидел один. Во втором ряду за последней партой.

А я сидел тоже за последней партой, но в третьем ряду. У Кольки была привычка держаться левой рукой за край парты. Пишет ли, читает ли, а левая рука вытянута в сторону и держится за край парты, сбоку.

И вот урок русского. Диктант. Не Ферзя. Практикантка из Хабаровского пединститута. Екатерина Александровна. Впрочем, какая Александровна?

Двадцать лет. Даже и до прозвища-то не доросла. Катя мы ее звали между собой.

Невысокая, черненькая, с большими раскосыми глазами.

Идет она между первым рядом и вторым, и медленно диктует: "Жизнь есть постоянный труд…" Повторила фразу. К тому времени дошла до конца класса.

Снова повторяет. Вроде бы уже все написали. Глянул в сторону, на Катю.

И вижу. Колян сидит весь бордовый. Рука, как всегда, на отлете, держится за край парты. А к руке лобком прижалась Катя. И легонько движется вперед-назад.

Она спокойным голосом диктует дальше: "и только тот понимает ее вполне почеловечески, кто смотрит на нее с этой точки зрения"…

Диктант писали в понедельник. В среду первым уроком был русский. Вторым – история. В этот день подошла моя очередь дежурить. Клара, историня, спрашивает.

– Дежурный, кто отсутствует?

Встал, смотрю на класс. Бурыко нет. Странно. На русском был.

– Отсутствует Николай Бурыко.

– Что с ним?

– Болеет.

– Принесите, пожалуйста, карту.

Спускаюсь со второго этажа на первый. Иду в кубовую, подсобное помещение. Там, среди прочего, за большой трубой кирпичной печи стояли свернутые в рулоны учебные карты. Вхожу. Обхожу печь и направляюсь в пространство между стеной и трубой, к картам.

И тут вижу… широкую спину Бурыко. Он совершает характерные движения. За ним виднеется Катя. Колян издает недовольный рык. Беру первую попавшуюся карту и ухожу.

На ходу соображаю. Клара, конечно, удивится результату моего похода. Но меня, скорее всего, уже не пошлет. Отправит кого-нибудь из девчонок. Надо потянуть с возвращением.

Но Клара может и рассерчать, мол, не было бог знает сколько, и принес… географическую карту полушарий. Что же придумать?!

Минут через шесть-семь возвращаюсь в класс хромая, со страдальческой миной.

– Что случилось?

– Спускался с лестницы, подвернул ногу. Ничего страшного. Уже проходит.

Клара действительно послала девчонку. Та вскоре вернулась с нужной картой. Ну да, если учесть, что к моему визиту Колян и Катя уже были в процессе, плюс мои семь минут, и девчонка двигалась туда минуты две…

Короче, в расчетах не ошибся.

Вечером Бурыко явился ко мне домой. Принес две бутылки жигулевского. И попросил.

– Слышь, Вохан, дай мне твою лодку на сегодняшний вечер. Хоть по озеру ее покатаю что ли. Неудобно как-то.

– Ну возьми. Весла там, за крыльцом стоят.

5

А еще у нас учились Альтманы. Девочка и два брата. Их звали Шая, Ая, Яя.

Шая училась в третьем классе, братья, хоть и погодки, – оба в восьмом.

Младший, Ая, никогда и ни в чем не уступал старшему. Даже в росте и силе.

Рост, правда, был не большой, где-нибудь метр шестьдесят пять.

Но зато – квадратные, и с крутой грудью. Выпуклые лбы, глаза большие навыкат, мясистые крючковатые носы. И мощные подбородки – вперед.

Шая была их уменьшенной копией. Только с длинными волосами.

Братья очень любили сестру и опекали. Как только звучал звонок на перемену и все выбегали в большой коридор, можно было видеть как с важным видом прогуливается по кругу Шая, а за ней неотступно бок о бок с добродушными улыбками покачиваясь из стороны в сторону шествуют братья. Как два молчаливых джина.

Поскольку в имени «Шая» содержатся и первые буквы имен братьев, то видя эту троицу, говорили кратко: "Вон Шая идут".

Однажды по весне на уроке физкультуры метали учебную гранату. Школьный двор квадратный. Пятьдесят на пятьдесят. Физрук, Анатолий Александрович, все объяснил, показал как правильно метать.

Мечем. Подошла очередь старшего Яи. Зная, что младший постарается его перекинуть, Яя напрягся и… выкинул гранату со двора. Она перелетела школьный забор. И еще с один. И упала в огород, в картошку, завуча Нины Петровны.

Мы восхитились. Физрук рассерчал. И за этот рекорд влепил Яе в журнал "два".

Ая не стал ничего предпринимать в ответ. Но, как выяснилось на следующем уроке, двойка старшего брата очень задела его самолюбие.

А на следующем уроке метали диск. Анатолий Александрович все объяснил, показал. Пробные метания. Диск не граната. Здесь мечешь с вращением. Все сложнее.

Но вот все потренировались, началось метание на отметку. И младший, Ая, сделал не два оборота, а два с четвертью. И диск улетел под прямым углом к правильному направлению. А именно – через колючую проволоку, на двор пекарни.

Физрук усмотрел в этом не ошибку, а злой умысел и, тоже в журнал, поставил Ае единицу.

С царственным величием посмотрел Ая на своего посрамленного и поникшего старшего брата Яю.

При школе на первом этаже был буфет. На перемене как бы можно было перекусить. Но перемены короткие, а желающих – вся школа.

Толчея, влезания без очереди, потасовки. Пацаны нашего класса решили, что перед большой переменой кому-нибудь нужно под любым предлогом уходить с урока и занимать на всех очередь.

Но как уйти? Что только не придумывали.

Однажды у нас появился новый учитель географии, Герман Ефимович. Молодой. Амбициозный. Явно ставил перед собой задачу всех увлечь географией.

Мы, разумеется, изучали учителей. Выявляли их слабые места, и по мере возможностей использовали. У этого – «географомания». Надо изображать заинтересованность, участие в уроке.

Еще у Германа обнаружилась такая особенность. Когда рассказывал новый материал, заглядывал всем в глаза, приглашая к участию. И когда кто-нибудь по ходу вставлял в тему слово, другое, он это повторял.

Вот вторая половина урока географии, перед большой переменой. Герман взахлеб рассказывает о каком-то маленьком городке под Москвой.

А за первой партой сидит Стас Скабёлкин. Сегодня ему идти занимать очередь в буфет. Он внимательно следит за Германом, слушает. Герман говорит.

– Город небольшой, население около семидесяти тысяч человек. Есть железнодорожный узел. Развита легкая промышленность. Швейное производство.

Специализация – головные уборы. Производят шапки, панамы, кепки.

Скабёлкин – в тон.

– Шляпы с вентиляторами.

Герман машинально.

– Шляпы с вентиляторами.

И продолжает рассказывать. Проходят минуты две.

– Скабёлкин, выйди из класса.

Стас тут же встает, быстро идет к выходу. К буфету он подходит как раз в тот момент, когда звучит звонок, и тетя Маша-буфетчица отмыкает большой висячий замок.

– Скабёлкин, ты чё урок пропустил?

– Да нет.

– Вообще в школе не был?

– Да не волнуйтесь, теть Маша! Я здесь законно!

6

Школа для детей – место неприютное. Что-то вроде сталкерской зоны. Очень много непонятного. Непосильные нагрузки, непомерные домашние задания. На каждом шагу подстерегает опасность неожиданно схлопотать двойку, быть посланным к директору, за родителями, выгнанным из класса. А то… и из школы.

Редко когда случались толковые учителя.

Как-то, в том же седьмом, появилась физиня, Тамара Александровна.

Стройная, глазастая. Красивая. Но что-то в ее повадках было мужское. Поэтому – Томпсон. Объясняла кратко, толково. Очень внимательно выслушивала отвечающего. Помогала сформулировать фразу.

И вот контрольная. Три задачи. Обычно, решив одну, сразу переписывал ее в чистовик. Принимался за другую. И с ней поступал так же. При такой тактике, если до конца урока не успевал решить все три, то сдавал эти две. Тройка, а то и четверка, выходили.